Глава 3. Падение Хастинапура

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Я открыл глаза в маленькой темной келье. Мохнатые тени бродили по низкому потолку и гладким стенам, сторонясь небольшого масляного светильника, мерцающего на столике у изголовья. На заднем плане сознания еще копошились бесформенные кучи в обгорелом тряпье и вскипала большими пузырями болотная грязь. Тело сделало судорожную попытку подняться, минуя приказы разума.

Лежи, Муни. Тебе пока нельзя двигаться, — услышал я над собой голос, память о котором погаснет во мне только вместе с дыханием.

Нет, битва не окончена. Цитадель по-прежнему в руках Дхритараштры. У Пандавов осталось только три акшаукини. У Дурьодханы — пять. Его войска ведет в битву солнцеподобный Карна.

Я в бессилии откинулся на мягкое покрывало, брошенное поверх деревянного ложа. Как от камня, упавшего в воду, разбегались в моем сознании круглые, безысходные мысли.

Пандавы, Кауравы, великая битва… О боги, о чем я думаю! Здесь же, рядом со мной, моя Лата. Я повернул голову, чтобы увидеть ее лицо. Блики света от чадящей лампады положили тревожные тона на высокий белый лоб, тугую гладкую кожу шеи. В глазах апсары, обведенных глубокими тенями, серебрились озера покоя, не омраченного рябью тревоги.

Лата пожала плечами, сделав слабую попытку улыбнуться:

— Дворцы дваждырожденных открыты для всех. Здесь лечат раненых, не спрашивая, под чьими знаменами они шли в бой. Ты на последнем островке милосердия среди моря крови. Это — покои дворца Бхишмы. Ему он больше не понадобится.

Помогаю лечить тех, кому еще можно помочь. Раненых привозят очень мало. Говорят, тех, кто упал, просто затаптывают. Остальных добивают жара и хищные звери.

Но ведь он сражается на стороне Каура-вов. — Я не спрашивала, на чьей стороне он сражался. Просто поблагодарила за спасение твоей жизни.

Боюсь, что да… — прогремел знакомый голос патриарха, и могучая фигура в боевых доспехах протиснулась в узкую дверь. В келье сразу стало тесно от невидимого водоворота напряженной силы, окутывающей Крипу. Он пах потом и кровью, а в глазах — вечно памятных мне колодцах мудрости и покоя — метались сполохи огня.

" А что отражает сейчас мое лицо? " — невольно подумал я, украдкой взглянув на Лату.

Она смотрела на нас с Крипой с лаской и состраданием, как мать на измученных болезнью детей.

— Как ты спас меня? — спросил я Крипу. Он развел руками, стянутыми медными брас летами.

Нашел на краю болота, обсыпанного черной пылью, как пеплом погребального костра.

Значит, наши отступили? — простонал я в отчаянии. — Лата, где мои доспехи?

Я снова сделал попытку подняться, но остановился, наткнувшись на горько-снисходительный взгляд Крипы.

— Наши отступили! — передразнил он меня. — Не волнуйся, " наши" тоже отступили. И так будет продолжаться еще немало дней, пока есть кому наступать и отступать. Разве я для того вытаскивал тебя, чтобы ты вновь бросился губить свою жизнь?

А ты разве кшатрий? Мне казалось, что я учил брахмана, и поэтому вправе ожидать от него мыслей и действий, достойных его варны.

Нет, — резко ответил Крипа, — я еще не перестал быть дваждырожденным и чту долг перед братством выше клятв всем царям этого мира. Ты знаешь, Муни, — задумчиво продолжал он, — простое размышление о том, что дваждырожден-ные не отступят, пока не падут все, навело меня на мысль, что совершенно неважно, кто победит сейчас. В конечном счете, выиграют люди, лишенные способности чувствовать брахму. Храбрые и сильные падут, слабые унаследуют мир. Наверное, поэтому я и спас тебя. Митру, находящегося в добром здравии, мне так и не удалось оттащить от битвы. А ведь надо, чтобы кто-то из вас выжил. Ну да ладно. Ты не пленник и, когда поправишься, сам решишь, как поступать.

Крипа еще немного посидел со мной, ни в чем больше не убеждая, ни на чем не настаивая. Впрочем, цветные круги, время от времени стирающие картину мира, препятствовали возвращению в бой лучше любых уговоров.

Лишь к концу дня, преодолевая тошноту и головокружение, я смог одеться и с помощью Латы выйти на улицу. Свежий ветер, настоянный на великолепных цветах внутренних садов, подействовал благотворно. Головная боль отступила. Лата заметно повеселела и сообщила, что у нее есть время побыть со мной, не пренебрегая долгом перед ранеными. Мы вышли из цитадели. Никто не препятствовал нам. Казалось, город погрузился в оцепенение. Никто из жителей не знал, в чьи руки попадут они, когда битва закончится.

Глядя на ступенчатые башни храмов и укреплений, украшенных позолотой и гордыми знаменами, я не испытывал былого трепета. Их кичливая гордость теперь лишь подчеркивала тщетность человеческих усилий оградить красоту и порядок своей жизни. Стоило опустить глаза вниз, и повсюду являлись нам признаки упадка. Многие дома таращились на мир пустыми оконными проемами. По улицам в клубах пыли носилась колесница ветра — неприкаянная душа города никак не решалась покинуть обессилевшее глиняное тело. " Тайное отчуждение народа от своих правителей…" — эту брешь в обороне Хастинапура узрел Юдхиштхира благодаря нам с Митрой несколько месяцев назад. Теперь, глядя на перепуганных, подавленных жителей столицы, я с болью, лишенной злорадства, видел и полную отрешенность народа от самого себя. Империя Дхритараш-тры сгнивала изнутри.

В юности я любила бывать здесь, — тихо сказала Лата, очерчивая неопределенным взмахом руки пустые дворцы и сады патриархов, — этот мир каменных и деревянных кружев, света и тени казался обителью колдовства…

Решетки в стенах удобны для подслушивания, — мрачно добавил я, — а в тени колонн мерещатся соглядатаи и убийцы.

Лата зябко передернула плечами и устало прикрыла длинными ресницами потемневшие глаза.

— Мы знали разный Хастинапур. Когда Ард– жуна и Кришна протрубили в свои раковины на чало битвы, я бродила по опустевшим покоям, пы таясь вернуть ощущение потока. Увы, обитель пат риархов сейчас мертва.

Я промолчал. Мы думали об одном. В беспощадной схватке все еще гибли дваждырожденные, оспаривая друг у друга право повелевать миром из этой цитадели. Хотя нет, не повелевать, а заботливо охранять от зла, учить, направлять. Что это — злая насмешка богов? Цитадель уже не таила силы. Она была мертва. Какая разница, кто сядет на ее золотой трон!

Может быть, в последний раз прояснившимся внутренним взором я увидел выходящие из джунглей дикие племена, штурмующие оазисы городов, мелких раджей, сошедшихся в междуусобицах, бушующий огонь на Курукшетре. Война расползалась по всем четырем сторонам света. А здесь, в высшей точке столкновения сил, на гребне кровавого вала, царил покой.

Мы шли по объятым торжественной тишиной коридорам дворца. В высоких сводчатых залах приглушенно и мелодично звучали голоса женщин. Заброшенные покои дали приют детям и раненым. Вот только не слышалось здесь смеха и песен, всегда наполнявших наши жилища. А вместо аромата цветов и благовоний витал приторный запах крови и лекарственных отваров.

Глубокими поклонами приветствовал я мать Пандавов Кунти и жену Дхритараштры Гандха-ри. Старые царицы, одетые в простые белые одежды, вместе с Кришной Драупади, Субхадрой и женами братьев Дурьодханы врачевали раненых. Они не делали разницы между сторонниками Пандавов и Кауравов, между дваждырожден-ными и простыми воинами. Я остался помогать им. Поздней ночью эти женщины, вместе с ранеными, которые могли ходить, направились длинной скорбной вереницей в зал собраний дворца Дхритараштры — в тот самый зал, где некогда броски игральных костей решали будущее всей общины дваждырожденных.

Там я вновь увидел самого Дхритараштру, недвижно восседавшего на золотом троне. Его старческие сухие руки сжимали резные подлокотники так, словно это были борта стремительно несущейся колесницы. Чуть склонив голову, тот, кому мудрость служила единственным оком, внимал рассказу своего возницы Санджаи. Престарелый сута в эти дни стал глазами всего дворца. Ему был ниспослан дар видеть все, что творится на Курукшет-ре. Я слышал, что раньше подобными способностями обладали многие, а теперь лишь этот убеленный сединами старец остался хранителем удивительного дара.

Странная и страшная картина предстала моим глазам. Полупустой зал, помнивший многолюдные собрания дваждырожденных, напоминал склеп. Сиротливо сгрудилась у трона кучка людей в одеждах, лишенных украшений. Не курились благовония, не звучала музыка. В тишине гулким эхом разносились слова Санджаи. Сухим, срывающимся от напряжения голосом говорил он о новых подвигах героев и новых жертвах. И, бывало, услышав имя, одна из женщин, тихо вскрикнув, падала в слезах на мозаичный пол. Это означало, что еще одним дваждырожденным на свете стало меньше.

Слезы стояли в глазах всех. Непомерность беды ощущалась в смирении поникших голов и сомкнутых отчаянием устах явственнее, чем в яростном самоотречении боя. Она гасила взаимные упреки и обиды, вновь объединяя людей общим кольцом страданий.

Как постичь узоры кармы? Почему только теперь бывшие враги, жаждущие смерти друг друга, соединились в одном венке? Что думает сейчас Дхритараштра, слушающий изо дня в день имена сыновей, приносимых в жертву Яме?

Он собирает плоды своих деяний, — со страшным спокойствием ответил Крипа, — как ни наставляли Кауравов патриархи, их сердца не смирились. Но, может быть, то, что постигает сейчас братство, невозможно обрести иной ценой.

— Еще утром сын Дроны, могучий Ашваттха– ман, призывал Дурьодхану спасти войско, заклю чить мир: " Мой отец, знаток чудесного оружия, как и Бхишма, убит. Лучше правь ты этим цар ством совместно с Пандавами. Договоритесь, и пусть уцелевшие цари вернутся в свои столицы. Смирись же, о царь, ради покоя всей Вселенной".

Но Дурьодхана не внял Ашваттхаману. И сын Дроны, связанный долгом повиновения, вновь вышел на битву.

Могучий Карна уже строил войска. На правом крыле Критаварман вел боевые колесницы. За ним следовали всадники царя Шакуни, вооруженные длинными копьями, и племена, пришедшие с гор. На левом крыле твои гордые сыновья, о царь, вели в бой отряды ратхинов и конных кшатриев куру. В центре встали Карна, Духша-сана, Ашваттхаман и сам Дурьодхана с отборными пешими войсками.

Солнцеподобный лучник напал на панчалов, кекаев и видехов. Потоки стрел, подобно пчелиному рою, послал его лук. Бойцы из племени васати числом в две тысячи и доблестные шурасе-ны — все пали в битве. Но бходжа Критаварман, искусно владеющий оружием, неколебимо стоит на поле брани. И стремительный, необоримый Шалья готов биться за Дурьодхану. Вижу я, как съехались разгневанный и негодующий Дурьодхана с Накулой, преисполненным восторгом битвы. Эти быки среди людей, блеском подобные солнцу, кружат вокруг друг друга. Я вижу колесницу Арджуны. Он рвется в центр твоего войска, о повелитель Хастинапура. Он спешит на помощь На-куле. Навстречу Арджуне идет Критаварман с пешими воинами и слонами. Колесница Арджуны проносится сквозь их строй, сея смерть. Вот стрела срезает стяг над колесницей повелителя бход-жей. Падают его кони. Но сам он спасается от стрел Носящего диадему…

Но где же предводитель наших войск, где солнцеликий Карна? — воскликнул Дхритараштра.

Он прорубает дорогу навстречу Юдхиштхи-ре, которого тщетно пытаются защитить панчалий-цы и матсьи. Вот они съехались… Юдхиштхира пытается уклониться от боя, его возница бешено нахлестывает лошадей. Никто не может заступить дорогу жарколучистому Карне, сжигающему людей потоками стрел. Он почти настиг старшего Панда-ву… Но нет, Карна опускает лук. Он кричит: " Как ты, рожденный кшатрием, бежишь с поля боя, спасая жизнь? Сын Кунти, возвращайся в лагерь, Карна не убивает подобных тебе". Бхима послал Сать-яки и Дхриштадьюмну защищать Юдхиштхиру, а сам атаковал Духшасану.

При этих словах Санджаи все затаили дыхание. Ни для кого не была секретом неизбывная ненависть, которую питали двоюродные братья друг к другу. Я вспомнил презрительные, беспощадные глаза брата и опоры Дурьодханы и от всей души пожелал Бхимасене не проявлять милосердия. Этот поединок даже в устах Санджаи превзошел по ожесточению все, виденное досель на Курукшетре. Сначала они убили коней и возниц. Затем долго рубились мечами, пока не сломались даже хваленые клинки дваждырожденных. Тогда, уже не в силах сдержать жажду убийства, они сошлись в рукопашной. Я, хорошо знавший мощь и неистовый нрав Бхимасены, почти не сомневался в ее исходе. И действительно, он повалил Духшасану и ударом ноги смял его панцирь, остановив сердце. " Смерть вырвала тебя из моих рук". Вот и все, что сказал средний сын Кунти над телом поверженного.

Я невольно взглянул на Гандхари. Царица была недвижима. С ее лица, подобно листьям в холодный сезон, слетели все следы былой красоты. Глубоко запавшие глаза были обведены черными тенями, словно жена слепого Дхритараштры все еще носила черную повязку на глазах.

Санджая продолжал говорить монотонно, с безысходной отрешенностью. И возница, и престарелый царь казались каменными скульптурами, бесконечно далекими от майи нашего мира. Но именно через уста Санджаи эта майя втекала в зал, окрашенная в пурпурные тона ненависти и пронизанная холодом отчаяния.

— Все ближе и ближе сходятся две грохочу щие, как грозовые тучи, колесницы. Над одной я вижу знамя с обезьяной, над другой развевается слоновья подпруга. Словно в магическом танце, они чертят круги друг вокруг друга. Карна возла гает на тетиву остро отточенную, ярко полыхаю щую змееглавую стрелу. Стоя на несущейся колес нице, он берет прицел. Но кони, которыми управ ляет Шалья, вдруг запнулись на бегу. Стрела сына суты, пущенная с превеликим старанием, лишь сбивает с головы Арджуны диадему, подаренную небожителями. Это дивное украшение, излучав шее сияние, теперь лежит в пыли. Как боги охра нят теперь надежду Пандавов? Но Арджуна не выходит из битвы. Оттянув тетиву Гандивы до са мого уха, он пускает стрелы, как змея изрыгает смертельный яд. Стрелы летят непрерывно. Карна и без дивного панциря сияет красотой, слов но гора красного гранита. Быстро мчат его колес ницу по полю неутомимые кони.

Голос Санджаи тек плавно, как река по равнине. Но напряжение в зале сгустилось непереносимо. В одном ритме бились сердца всех собравшихся — и тех, кто любил Карну, и тех, кто молился за Арджуну.

— Арджуна изранен, но полон воинского пыла. Смеется его возница Кришна, изо всех сил пого няя белоконную упряжь. Они заходят справа от ко лесницы Карны, и Шалья пытается развернуть ко ней, чтобы позволить властелину Анги стрелять с удобной позиции. Стрелы падают дождем, но ге рои… о боги! — голос Санджаи впервые сорвал ся на крик. — Одно из колес боевой повозки Кар ны увязло в земле. Карна спрыгивает с площадки колесницы на землю. Он оставил лук и пытается вытащить колесо из глубокой колеи. Кришна кри чит Арджуне: " Стреляй! " Белоконная упряжь со всем близко… Арджуна и Карна смотрят в глаза друг другу. Карна что-то говорит…

Санджая замер на полуслове с закрытыми глазами. Его лицо было непроницаемым. Все сердца в зале отсчитывали роковые мгновения. Дхарма кшатрия запрещала колесничему бойцу убивать пешего, к тому же Карна отложил оружие. Арджуна не мог выстрелить — это знал каждый. Но сердцем, сжавшимся в ледяной комок от ужаса, я все-таки ждал выстрела и ненавидел себя за это ожидание.

— Арджуна спускает тетиву. Карна падает на землю. О боги, он убит!

Пронзительно, по-животному вскрикнув, Кун-ти рухнула на холодный пол. Несколько женщин склонились на ней. Кто-то побежал за водой. Вновь монотонно звучал голос Санджаи, безучастного к происходящему вокруг:

— Голова того предводителя воинств пала на землю, как кроваво– красный диск солнца падает вниз с горы заката. Бог Сурья спустился ниже и коснулся лучами-руками окровавленного тела. Вы шедшее из поверженного Карны огненное сияние духовного пыла пронизало небо. И все смертные видели это чудо. Тогда погасло солнце, и черное марево покрыло стороны света. И поднялась в небо звезда Брихаспатья, детище Ямы. Повеяли свирепые ветры и возопила сама земля. Но еще громче затрубили в громозвучные раковины тот, на чьем знамени обезьяна, и тот, чьим оружием является диск.

Так сказал Санджая, и даже созданные столетия спустя песни оказались полны священным трепетом перед непостижимым для обычных смертных величием жертвы, которую принес Карна.

Потом чараны будут петь: " Престарелый Дхритараштра, услышав о гибели Карны, лишился чувств. Видуре пришлось кропить водою владыку и ободрять слабых женщин, в обилии источавших очами рожденную влагу".

Красивая, но ложь. Ничто не изменилось в лице повелителя. Лишь морщинистые руки отпустили подлокотники трона и, не дрогнув, безошибочно протянулись навстречу рукам Гандхари, ищущим прикосновения в добровольно принятой на себя слепоте.

— Значит, бесплодны людские усилия, если пал герой, подобный жарколучистому солнцу. Должно быть, богами дана мне долгая жизнь для страшного искупления, если, потеряв стольких сыновей и преданных друзей, я по-прежнему живу на свете.

Молчали апсары и раненые воины, молчали слуги и охрана царя. Все скорбно внимали словам Санджаи:

— Рано тебе, о царь, впадать в отчаяние. Я вижу, что Критаварман стоит неколебимым на поле боя, с ним — поредевшее племя бходжей, го товых биться за твоего сына. Царь гандхаров Ша– куни, твои сыновья Джая, Духшала стоят, готовые сражаться. Неукротимый Шалья во главе мадров преграждает путь панчалам. И по-прежнему, окруженный отрядом героев, возвышается на ко леснице доблестный Дурьодхана, блистающий, словно солнце, явившее свой лик среди туч.

Санджая замолчал. Царь Дхритараштра встал с трона и, полуобняв Гандхари за плечи, вышел в полной тишине из зала.

Только Кунти, вокруг которой склонилось несколько женщин, никак не могла прийти в себя.Стоя на коленях перед престарелой царицей, Лата пыталась привести ее в чувство. По знаку Латы я поднял почти невесомое тело женщины и бережно понес ее в ближайшие покои. Несчастная тяжело дышала, шепча невнятные слова сожаления и раскаяния. Когда я внес царицу в комнату, наполненную запахами целебных бальзамов, ее взгляд стал осмысленным, словно стойкое сознание царицы справилось с черной волной безумия. Я уложил Кунти на ложе, а Лата положила сильную белую руку на оплетенный сетью морщин лоб. Затуманенные мукой глаза встретились с ясным взором апсары.

Зачем я только прочитала ту мантру? — прошептала Кунти. — Мой мальчик, мой бедный сын! Даже пятеро шлемоблещущих героев не оградят меня от искупления.

Ваши сыновья сами избрали свой путь. Не вините себя, царица.

Кунти закрыла глаза. Мы оставили ее на попечение служанок и вышли из дворца. Ночь царила над Хастинапуром. Надрывно, словно неприкаянная душа, кричала какая-то птица. Мы шли среди аромата листвы, слушая, как скрипит под ногами мелкий песок, покрывающий дорожки. Наконец я нарушил скорбное молчание:

— Признаться, когда Кунти упала без чувств, я решил, что она просто ослышалась и мысленно похоронила Арджуну. Иначе, чего ей так убивать ся из-за гибели главного соперника сына. Теперь я знаю, что есть и другая причина.

Лата тяжело вздохнула и положила мне руку на плечо:

Я знаю, Муни, что скрытность не входит в число добродетелей жены. Но я не хотела раскрывать тебе чужую тайну. Воин не должен предаваться сомнениям. Не из-за того ли погиб Кар-на, так и не решившийся нанести смертельный удар своему брату.

Брату?! Я должен был догадаться. Так он знал… А Пандавы?

Нет, не может быть. Кунти открыла истину только Карне… и мне.

Мать Пандавов нуждалась в моей помощи, чтобы получить доступ в лагерь Дурьодханы и встретиться со своим старшим сыном. Карна хорошо помнил меня после той нашей встречи на берегах Ганги. Поэтому я смогла устроить тайное свидание. Разумеется, я расспросила Кунти обо всем, ибо не может апсара принимать поручение, не измерив следствия своих деяний. Кунти открыла мне свою тайну. Теперь я могу посвятить в нее и тебя. Это уже ничего не изменит.

Так я узнал историю рождения старшего брата Пандавов — солнцеликого Карны. Я передаю ее здесь так, как ее пели потом чараны, расцветив узором тайны и мечты.

" Большеглазая девочка Притха, родившаяся в царском роду вришниев, была отдана на воспитание царю Кунти Бходже. Так она получила имя Кунти и воплотила в себе все лучшее, что было в обоих царственных родах. Старый обычай отдавать царских детей на воспитание подальше от льстивых голосов подданных, принес свои плоды. В Кунти рано проявились ум и красота. Чуть позже риши Дурвасас открыл в ней и огненную силу брахмы. Он учил ее обузданию разума и духа, а приемный отец радовался беспечности и чистоте, которые принесла юная апсара в жизнь строгого дворца. Кунти окружила Дурвасаса вниманием и заботой и с полным самоотречением пила из источника древней мудрости. Дурвасас, восхищенный ее добрым нравом и удивительными способностями, подарил ученице волшебную мантру, которая позволяла ей воочию узреть облик небожителей. Тайные силы, пробужденные в девушке упорными занятиями, неожиданно прорвали плотину еще неокрепшей воли и замутили сознание. Тогда-то и снизошел к ней в ответ на зов мантры бог в сияющих доспехах. Его кожа была медово-золотистой, и сияние исходило от грозного лика. " Я пришел к тебе, чтобы ты познала усладу в моих объятиях, — сказал бог, не разжимая уст, — " я дам тебе сына, похожего на меня".

Трепещущая Кунти ответила: " Ступай, небожитель, обратно в свои чертоги. Только мать, отец, да наставник вправе распоряжаться телом целомудренной девы".

Я вспомнил старую женщину, рухнувшую без сил на каменный пол зала собраний. Ни черты лица, ни увядшая с годами кожа не хранили памяти о былой красоте царицы Хастинапура. Но чистый, прозрачный свет брахмы все еще окружал, подобно утренней дымке, всю ею фигуру. И на мгновение перед моим внутренним взором предстало чудо, некогда увиденное ее глазами — небожитель дивный обликом, одетый в пылающие доспехи и украшенный серьгами. И еще я представил, как хороша в годы юности должна была быть невысокая, большеглазая дочь царя Кунтиб-ходжи, если Лучащийся блеском не пожелал уходить, не обретя любви земной женщины.

" Что мне обычаи земных людей? — сказал небожитель. — женщины и мужчины рождаются свободными в этом мире. Разве ты нарушишь дхарму, действуя по велению своих чувств, о пре-краснобедрая? Соединись со мной, и от меня родится многославный и многомощный сын".

" Я рожу сына и погублю честь моего рода, — ответила Кунти, собирая остатки самообладания, " Ни один человек на земле не узнает о том, что произошло, — ответил небожитель, — " я сохраню твое тело невинным, а нашего сына одарю чудесными подарками. Снизойди к моим просьбам, ибо страсть одолевает меня".

Она боялась, конечно, боялась. Ведь предупреждают Сокровенные сказания, что благочестивый человек, если он молод, не должен в ослеплении слишком сильно испытывать пламень и мощь внутреннего огня кундалини.

Видя ее трепет, сказал ей Сурья: " Ни твой отец, ни родственники, ни наставники не властны над тобой. Благо тебе, о прекраснобедрая. Любая девушка свободна в этом мире. Так как нет греха в любви".

Так сказал будущей жене царя Панду небожитель, чье сияние наполнило четыре стороны света. Вернее, так поняла его слова до смерти перепуганная девушка. И что пользы терзаться раскаянием невинной душе, когда, по сути, не было у нее ни сил, ни мудрости воспротивиться. Да и все последующее помнилось лишь как сладостный сон, не имеющий ничего общего с телесным вожделением.

Все стороны света затопило золотое марево. Разум царевны помутился, и она упала на ложе. Когда Кунти пришла в себя, то с удивлением обнаружила, что страсть солнцеликого не сожгла ее и не оставила никаких следов на ее безупречном теле. Никто, кроме Дурвасаса и ее личной няньки-кормилицы, не входил с тех пор в покои царевны. Не в силах поправить случившееся, они хранили ее тайну. В положенный срок Кунти родила на свет мальчика. Когда она осталась с сыном одна, ее покои вновь затопил золотой свет. Это Сурья, как теперь она звала небожителя, принес своему сыну великолепный сияющий панцирь, который облек тело ребенка подобно второй коже. В уши младенца небожитель вдел сверкающие серьги.

" Эти серьги помогут мне найти сына, где бы он ни был, а панцирь охранит его от диких зверей и оружия смертных".

Может, поэтому так мужественно восприняла Кунти страшное известие с поля боя, что давно поняла — несвободна была она в своем выборе. Высшие силы дали ей Карну, и они же унесли его далеко за пределы материнской любви и защиты. После этого Кунти вместе с кормилицей взяли корзину, облитую снаружи воском, положили в нее ребенка и пустили корзину по воде.

Зачарованный рассказом Латы, я словно воочию увидел эту картину: тенистые речные заводи, широкие листья лотоса тихо раздвигаются, давая дорогу плывущей по течению корзине. На берегу в изнеможении опустилась на траву прекрасная молодая женщина. Она шепчет помертвевшими губами: " Где бы ты ни был, я узнаю тебя по твоим доспехам, сын мой. Не бойся одиночества. Твой солнцеликий отец следит за тобой. Счастлива та женщина, что получит тебя в сыновья. Как я завидую той, что увидит, как ты ползаешь, играя в солнечной пыли и лепечешь первые невнятные слова. Счастливы те, кто в пору твоей юности обучат тебя Сокровенным сказаниям и владению оружием".

В эти мгновения сердце мое разрывалось от жалости к Карне и Кунти.

Зачем же Кунти открыла тайну Карне? — спросил я Лату. — Она надеялась, что он отвратится от битвы. Будучи старшим в роду, он мог быть уверенным, что Юдхиштхира, преданный закону, уступит ему трон Хастинапура. Но ей не удалось убедить Карну изменить долгу Кауравам. Карна ответил ей: " Как могла ты бросить меня, подобно щенку? Как могу я теперь отказаться от Дурьодханы, если он возвел меня из безвестности к славе? Теперь поздно что-либо менять. Но я обещаю тебе пощадить в битве всех своих братьев, кроме Арджуны. С ним я сражусь. И кто бы из нас ни погиб, все равно у тебя останется пять сыновей".

Ужасное сплетение кармы, — сказал я, — погибнув, Карна сделал Арджуну братоубийцей. Семье Пандавов не избежать мук совести…

А кто из прошедших Курукшетру не стал братоубийцей? — тихо спросила Лата и заплакала тускло, горько, безысходно.

Потом чараны на все лады расписывали последнюю встречу Арджуны и Карны на поле боя. Они уверяли, что Карна молил Арджуну не убивать его. Но Арджуна якобы ответил, что колесница Карны увязла в твердой земле по воле богов. Созрели кармические плоды неправедных деяний Дурьодханы, к которым вольно или невольно был причастен и Карна. В конце концов, сразив неутомимого лучника, Арджуна спас жизни множества своих воинов. Кое-кто уверял потом, что Шалья — возничий сына суты, тайно сочувствовал Арджуне и нарочно сдержал коней на поле боя. Простому обывателю, не знакомому с дхармой кшатрия, нетрудно поверить этому низкому вымыслу. Тем более что Накула и Сахадева приходились Шалье племянниками. Но в тот день не надо было ни предательства царя мадров, ни вмешательства богов, чтобы колесо колесницы увязло в земле, взбитой тысячами копыт и ног. В предательство дваждырожденных я могу поверить ничуть не больше, чем в утверждения чаранов, что Бхимасена пил кровь из разрубленной груди убитого им Духшасаны. Нет, дваждырожденные не превратились в ракшасов. Их оболгали те, кто от страха и ненависти сам потерял человеческий облик, и поэтому так настойчиво навязывали героям низменные, будоражащие тупое воображение чувства и мотивы поступков.

Совершенно обессиленного, Лата отвела меня обратно в келью и ушла к раненым. Я остался лежать в холодной темноте, пытаясь унять боль в голове и безысходную тоску в сердце. Все услышанное за день заставляло казаться смерть в бою вполне своевременным благом. Требовалось немного — подняться, выйти из дворца, найти лошадь у коновязи и поспешить обратно в битву.

Мои горестные размышления прервал шорох занавеси, и в дверном проеме показался Крипа, бережно державший на широкой ладони горящий светильник.

Я должен вернуться на Курукшетру, — нетерпеливо выпалил я, глядя в глаза наставнику. Крипа пожал широкими плечами, на этот раз лишенными блеска доспехов.

Если это все, что ты надумал, занимаясь самосозерцанием, значит, годы ученичества прошли для тебя даром, и мне не следовало вытаскивать тебя из-под копыт конницы тригартов.

Но мой долг… Я должен быть там, — отводя в сторону глаза, попытался объяснить я.

Твой долг здесь ни при чем. Ты и сам понимаешь, что исход битвы предрешен и без твоего вмешательства. Арджуне и его братьям теперь может противостоять только Ашваттхаман, да, может быть, сам Дурьодхана. Кауравы поставили во главе войск царя мадров. Он опытный воин, но вряд ли сможет явить необходимый ратный пыл против детей родной сестры. Знамена Пандавов скоро осенят башни Хастинапура.

И какой плод обретут мои повелители после этого безмерного человеческого жертвоприношения? Ведь братство дваждырожденных перестало существовать.

Я чуть не плакал от разочарования, безнадежности и недостойной кшатрия жалости к самому себе. Да нет, что притворяться? Слезы текли по моим щекам. Я чувствовал себя больным, разбитым, покинутым. И вдруг встретил взгляд Крипы. Он рассматривал мое лицо с каким-то странным, сочувственным удовлетворением.

— Слезы — это хорошо, — спокойно сказал он, — они часто означают пробуждение. Младе нец является в мир с истошными воплями. А ты всего лишь обронил несколько капель. Значит, твое сердце открыто, и страдания не лишили тебя спо собности вмещать судьбу мира. Путь дваждырож-

— Я не верю в путь, не верю в дхарму. Наш мир лишен мудрости и смысла. Иначе, как вы до пустили войну? Если обманулись в одном, значит, и остальное — обман. Вы говорите — миром уп равляет закон. Если он так бесчеловечен, то не вижу смысла в его постижении.

Отчаяние и страх порождены неведением, — сказал Крипа.

Опять Сокровенные сказания. Они не спасли наш мир, значит, их мудрость бессильна. — Все бессильно перед потоком времени. Люди поклоняются ему в ужасном облике всепожирающего бога Кала. Но дело, конечно, не в боге, а в том, что все в этом мире подвержено старению и угасанию. Если ты смиришь в сердце обиду и обратишь свой слух к моим словам, я постараюсь открыть тебе некоторые истины, которые ты не был готов принять ранее.

Я кивнул, так как не хотел оставаться в одиночестве перед угрозой долгой ночи без сна.

— Когда прародина дваждырожденных была поглощена морскими волнами, — начал рассказывать Крипа, — те, кто уцелел, обнаружили себя среди совершенно иных людей — необузданных, жестоких, с безумной щедростью тратящих свои силы на покорение природы и вражду друг с другом. Дваждырожденные озарили их разум огнем знаний, научив прародителей куру, ядавов и пан-чалов возводить города из глины и дерева, ковать бронзу, слагать стихи. Тогда была создана Высокая сабха, слившая силы оставшихся в живых дваждырожденных в один волевой поток. Племена, принявшие дваждырожденных, быстро обрели силу и умножились числом. Повелители же брахмы все больше растворялись в их среде, ибо дети со зрячими сердцами рождались только внутри общины. Правда, бывали и счастливые исключения, — мягко улыбнулся Крипа, — вы с Митрой не единственные, кто появился на свет в семьях, не связанных родством с древней расой. Но чаще браки дваждырожденных с дочерьми молодого народа сокращали численность будущих членов братства. Была и иная причина. Обладание брахмой губит человека, не постигшего нашей мудрости. Чувства должны оживотворять разум, а разум — направлять чувства к благу. Для воспитания юного дваждырожденного требуются усилия многих братьев и долгие годы пробуждения.

Почему же Высокая сабха не приказала дваждырожденным заключать браки только внутри общины?

Потому что приказывать можно рабам и слугам. Раб не может быть дваждырожденным. Рабов и слуг вообще не должно остаться в этом мире. Даже сейчас, в момент нашей гибели, ни один из патриархов не позволил себе приказать дважды-? ршдшпдтй 'Встать над евде знамя.

Так сменилось несколько поколений. Высокая сабха наращивала силы, утверждая наши законы и передавая мудрость братства правителям Хастинапура, Матхуры, Кампильи. Немало риши ушло в другие земли — на юг и восток, создавая обители дваждырожденных, обучая детей, утверждая ритуалы. Члены нашего братства стояли у высоких тронов и пели гимны богам в храмах. Но всей мудрости патриархов недостало, чтобы помочь женщинам рождать детей с прозревшими сердцами.

Неумолим Кала. Никакие жертвы и обряды не смогли остановить неизбежного. Стремление властелинов к богатству порождало соперничество племен. Торжество законов над творческим порывом людей превращало государства в духовные тюрьмы. Благополучие и размеренность жизни погасили доблесть и жажду исканий. Поэтому, когда с запада хлынули на эти земли новые завоеватели, старым племенам пришлось потесниться. Сдававшиеся на милость победителя погибали, а сопротивлявшиеся обращались со временем в подобие завоевателей.

Тогда Высокая сабха обратила свои силы на поддержку не племен, а людей, к какому бы народу они ни принадлежали. По всем дорогам вновь пошли риши, ищущие учеников. Тогда же была введена лестница восхождений, разделившая жизнь дваждырожденного на четыре ашрама. Это четыре твердыни, которые предстоит одолеть каждому, вставшему на Путь. Сначала ты, Муни, был смиренным учеником, потом превратился в творца событий, принял долг перед родными и близкими. В третьем ашраме дваждырожденный уже обязан взять на себя бремя Учителя. Только родив детей и воспитав учеников, вместив все цели общины, дваждырожденный может вступить в четвертый ашрам — время постижения тайны собственного бытия. Этот путь бесконечен, но только ступив на него, ты прозреваешь смысл своих прошлых и будущих воплощений.

— Пока я понял только то, что вся сложная, совершенная иерархия Высокой сабхи была созда на ради поиска и воспитания нескольких детей, по прихоти кармы рожденных со зрячими сердца ми. Поколения апсар и риши трудились ради об щего блага, зная, что это лишь отсрочка неизбеж ной гибели. Выходит, что судьба дваждырожден– ных была предрешена уже тогда, когда создава лась Высокая сабха и сочинялись первые строки Сокровенных сказаний!

Последние слова я почти прокричал, окончательно утеряв способность обуздывать чувства. Да и кто бы сохранил спокойствие, узнав, что битва, которой он посвятил всю жизнь, закончилась полным поражением за много веков до его рождения?

Почему же вы устроили это жертвоприношение на Курукшетре только сейчас? — спросил я Крипу, взиравшего на меня печально-терпеливыми глазами.

Кто может предвидеть сроки угасания брах-мы? Кала не подвластен молитвам и не постижим разумом. Прошло время патриархов. Но мы не можем уйти, не передав вам знаний. Брахма оставила венок братства дваждырожденных. Состарились племена, когда-то давшие нам приют. И вот уже новая раса идет на смену. Ее сыны, как неразумные дети, пробуют каждую вещь в мире на прочность. Пока они насыщают лишь органы чувств, запуская жадные руки в то, что зовут богатством. Придет время, и с такой же жадностью они обратятся к насыщению своего разума сокровищами духа. Тогда они, может быть, вспомнят и позовут нас. Важно, чтобы остался хоть кто-нибудь, способный откликнуться на зов.

Мы попали в ловушку. Перед нами встал выбор — или давать себя убивать, или использовать силы брахмы для защиты. Высокая сабха пошла по второму пути. Но сначала мы принесли в мир законы, способные хоть как-то ограничить зло, порождаемое насилием. Мы подчинили себя дхарме кшатриев. Никто из наших братьев не поднимал оружие на женщин и детей. Мы пользовались простым оружием и щадили врагов, склонявшихся в покорности.

Крипа замолчал. Я мысленно пытался найти в памяти хоть одного дваждырожденного, все еще воплощающего добродетели ушедшей расы. Ард-жуна? Но разве не нарушил он дхарму кшатрия, убивая Бхишму и Карну? Бхимасена? Он бывал жесток, как ракшас. Карна? Разве не превратил он преданность долгу кшатрия в слепую гордыню? Юдхиштхира? Разве сын Дхармы не следовал советам Кришны, учившего применять даже недостойные приемы ради победы над врагом? Перед моим мысленным взором проходили неподвижные, словно уже выбитые в камне, лица патриархов. Я не мог воплотиться в их мысли о будущем, не мог представить Бхишму, собирающим новых учеников в лесных деревнях, Дрону — обучающим новых лучников после того, что случилось с Арджуной и Карной. Их силы были исчерпаны до дна в минувшей эпохе, а доблестная гибель в бою стала последней вспышкой огня на жертвеннике.

Мы уходим, открывая путь новым силам, — тихо сказал Крипа, — не скорби. Вспомни кипучую жизнь в стране мадров или матсьев. Благослови жадную привязанность к земле магадхов. Теперь, когда их кшатрии перебиты, они получат годы спокойного труда и созидания. Чтобы поднялись новые ростки, пришлось убрать сухой дерн. Повелители считали, что спасают мир, держа щит против Калиюги. На самом деле они превратились в препятствие на пути нарождающейся силы новой расы. Так что, может быть, даже эта битва обернется благом для тех, кто унаследует мир.

Значит, братство погибло окончательно? — спросил я с тайной надеждой на чудо.

Высокая сабха перестала существовать, — торжественно ответил Крипа.

— Надеюсь, они останутся живы, ибо их понемногу выводят из битвы. Исход войны будут решать те из нас, кто предпочел добровольный

уход продолжению жизни с ослепленными сердцами. Вы же обречены жить такими, какие вы есть

— непохожими ни на нас, ни на тех, кто придет.

Не все открыто даже самым мудрым. Никогда человеческие глаза не видели огненного танца Шивы-разрушителя. Никто не знает, что приносит с собой " сон Брахмы". Может быть, это совсем не обращение мира в Великое Ничто. Погасли Высокие поля, ушел огонь из наших сердец

— может, это и есть " сон Брахмы", о котором про рочествовал Маркандея. Мир един, ибо состоит из потоков тонкой силы, волокна которой и есть ткань всего сущего — материя. Сгущение тонких сил усугубляет качество, образуя многообразие. Значит, все, что ты видишь перед собой, все, что можешь вообразить, — перепутанные волокна той же силы, что пылала на алтарях нашего сердца. Мудрые зовут этот мир всепроникающей творя щей силы Полем. Поле находится в вечном дви жении, то свертываясь, то разворачиваясь, сози дая и разрушая вещественные оболочки. Но само Поле пребудет всегда. Ты понял?

Крипа перевел дух, с вопросительным ожиданием глядя мне в глаза.

Значит, конца мира не предвидится. — тихо сказал я. — И брахма не погасла, она просто покинула нас, изменила качество.

Сокровенные сказания гласят: как солнце озаряет мир, так знающий Поле озаряет Поле. Через нас — ничтожных и слабых — постигает себя Негасимое Сердце Вселенной. Значит, поистине мы бессмертны. Во мраке Калиюги забрезжит свет новых пробуждений… Брахма вернется в наш мир. Но пусть остерегутся те, на кого снизойдет огненная сила, считать ее высшим смыслом и целью жизни. Случайные дары богов могут ослепить тех, кто не обуздал гордыни и вожделения. Даже пробуждение способностей, которые кажутся простым людям сверхъестественными, может оказаться препятствием на высоком пути. Не дар прозрения или врачевания руками, а творение собственной жизни, служение людскому благу и постижение всеобщего Единства останется путем праведных. Об этом забыли дваждырожденные, собравшие ныне горькие плоды своей кармы.

Некоторое время я молчал, ошеломленный услышанным. Молчал и Крипа, как всегда предоставивший мне свободу выбора, но почему-то уверенный, что я выберу лишь достойный путь.

Рассвет, заглянувший в окна моей комнаты, был бледным и немощным. По небу ползли серые бесформенные облака. Я был один. Крипа еще ночью облачился в доспехи и уехал обратно на Курукшетру. Лата не появлялась из покоев, отведенных для раненых. Слоняясь без цели по коридорам дворца, я встретил женщину редкой красоты, одетую, как и подобает апсаре, в простую светлую ткань, лишенную украшений, но преисполненную такой грации и внутреннего сияния, что при взгляде на нее у меня учащенно забилось сердце.

Аура отрешенности окутывала ее невесомым туманом печали. Сначала мне показалось, что она не заметила моего поклона. Но огонек узнавания мелькнул в ее глазах, подобных темным лотосам, омытым утренней росой. Плавно переступая аккуратными ножками, она приблизилась и спросила глубоким мелодичным голосом:

— Я — Субхадра, жена Арджуны. Вас я виде ла в его свите. Если это не противоречит долгу, уделите мне время и расскажите мне, как погиб мой сын Абхиманью.

Я вспомнил, как Кришна утешал Арджуну мудрыми рассуждениями о том, что никто не избежит смерти. Я мог бы сказать ей, что Абхиманью достиг такого же жизненного конца пути, которого благочестивые домогаются воздержанием, священным знанием и мудростью. Но я взглянул в прекрасные умные глаза Субхадры и понял, что она сама уже много раз произносила подобные речи подругам, потерявшим своих мужей и сыновей.

— Прорвав строй Дроны, он спас наши жиз ни… — тихо сказал я. — Я знал его еще в Панча– ле, и уже тогда он мечтал о подобном подвиге. Вам мои речи могут показаться наивными, но мы чув ствовали, что Абхиманью был рожден для вели кой жертвы и подчас просто не знал, что ему де лать со всей остальной жизнью. Он не мог не сра жаться, ибо только это и было целью его вопло щения. Теперь же зерно его духа впитало вели кий опыт, не омрачив прошлого, не отяготив кар му разочарованиями пустой, наполненной раска янием жизни. Верьте мне, мы любили его.

Она смотрела на меня долгим понимающим взглядом, чуть склонив голову набок:

— Наверное, вы правы, но я так и не успела насытиться созерцанием моего мальчика. Муд рость апсары ничтожна, раз не могу я постичь сер дцем смысл гибели единственного сына. Никакие слова о карме не избавят меня от боли.

Она ушла, а я вновь задумался о Карне и Абхиманью. Обоих героев погубили приверженность долгу и стремление к совершенству. Жизнь каждого была подобна полету стрелы. Но одного влекло стремление любой ценой сравняться в славе и величии с отцом, а другой покинул отца ради невнятного зова высшего предназначения. Оба были кшатриями, оба возвышались искусством убивать. Было ли время у них задуматься, против кого обращают боги их стрелы? Жизнь, обретя стремительность водопада, бросила Карну в объятия Ду-рьодханы. Соперничая с Арджуной, мечтая о Дра-упади, он лишился внутренней свободы. Приняв царское величие из рук повелителя Хастинапура, великий герой превратился в щепку, несущуюся по воле потока. Пришли богатство, почести, слава. Но надо было все выше задирать голову, чтобы не захлебнуться в мутной воде соблазнов. Может быть, смерть была для него единственным достойным выходом. И все-таки Карна, я думаю, был намного счастливее Абхиманью. Как много он успел пережить! На какой грани мрака сиял алтарь его сердца!

Разве вина героев, что не успели они познать истинной свободы, дарованной большинству от самого рождения, — свободы выбора?

После разговора с Крипой многие сокровища души, составлявшие смысл моей жизни, превратились в ничтожные осколки прошлого. Самым разумным из всех возможных путей представлялся тот, что вел к спасению собственной жизни. Впрочем, пока я не обсудил этого с Латой, приходилось терпеливо ждать. Я отправился в зал собраний, где Санджая все шептал страшные слова слепому повелителю Хастинапура. Там уже была Лата. Оглядевшись, я понял, что в зале собрались, наверное, все оставшиеся в живых обитатели цитадели. Что-то подсказало им, что восемнадцатый день битвы окажется последним.

Санджая поведал о попытке патриарха Крипы убедить Дурьодхану просить мира.

— Семнадцать дней совершается убийство в пылу битвы, — сказал Крипа. — Те, кто возложил на себя бремя утвердить твою верховную власть, пали в битве. Дальнейшее кровопролитие не имеет смысла. Заключи мир с Пандавами. (Я подумал, что проще было бы обезглавить сына Дхритараштры. Тогда цель была бы достигнута. Крипа наверняка обдумал и такое решениея.) Он убеждал своего царя, что справедливый Юдхишт-хира даже сейчас пойдет на раздел царства и откажется от мести. (Неужели в этом кровавом месиве еще сохранялись узы долга растерзанного братства? Мог ли Крипа ошибаться?)

Но Дурьодхана ответил ему: " О Крипа! Ты сражался честно, не щадя жизни, и сделал ради нас все, что было в твоих силах. Но разве смогу я управлять подданными, если приму царство, как милостыню из рук врага? Стоявший превыше всех царей, смогу ли влачить жизнь, полную унижений? (Опять непомерная гордыня. Обособленное человеческое " я", потерявшее связь с миром, отдается потоку ничтожных, бессмысленных, тщетных страстей.) Я правил как должно. Я отдавался служению трем главным ценностям в жизни человека — закону, пользе и любви. (Без служения Богу — это ничто.) Мне уже не достичь счастья. Но открыты предо мной врата славы. Великие патриархи указали нам путь жертвы".

Потом Дурьодхана воскликнул, обращаясь к войску: " Я считаю себя повинным в гибели моих родных и друзей. Поэтому я иду в царство Инд-ры для того, чтобы уплатить долг храбрецам, павшим за меня в битве. Смерть кшатрия на ложе в собственном доме достойна порицания. Тот человек, который покидает свое тело в лесном ашраме или сражении, достигает великой славы". И все кшатрии поддержали его, поклявшись сражаться до конца.

Спокойным голосом Санджая рассказывал, как строятся войска для последней битвы. В центре встал Шалья с колесницами и пешим войском мадров. На левом крыле Критаварман вел своих бходжей и конницу тригартов. Справа — Крипа во главе разноплеменного войска, собранного из оставшихся в живых союзников. Дурьодхана возглавил вторую линию кшатриев куру, а его дядя Шакуни вел в бой оставшихся конников Гандхары, вооруженных длинными пиками. Рядом со знаменем повелителя Хастинапура, украшенным огромным Нагом, развевался стяг Ашваттхамана, Сын Дроны поклялся не допустить гибели Дурьодханы, даже если ему одному предстояло сражаться с целым войском. Вспомнив рассказы дваждырожденных о причастности Ашваттхамана знанию божественного оружия, я не счел эту клятву пустым бахвальством.

Военачальники куру еще пытались склонить победу на свою сторону. Постигнув, в чем сила их малочисленных противников, они в последний день пытались перенять наши приемы боя. Все ратхины поклялись сражаться в едином строю. " Кто будет в одиночку сражаться с Пандавами или тот, кто покинет соратника, будет проклят".

И вот выехала на поле пышно украшенная колесница царя мадров. Ветер развевал бахрому белых зонтов и узорчатую ткань знамен. Зазвучали трубы и барабаны, нежно запели флейты. Это Шалья пытался воодушевить своих воинов на битву.

Им в ответ возвысили свой голос боевые раковины Пандавов. Дхриштадьюмна и Шикханди-ни во главе колесничего войска панчалов ударили по мадрам. Юдхиштхира атаковал самого Шалью. Бхимасена напал на Крипу, Арджуна устремился на Критавармана и после обмена стрелами обратил его в бегство. Накула с Сахадевой обратили в бегство оставшиеся конные сотни Гандхары.

Шакуни тщетно пытался остановить своих людей. Но его заметил Сахадева и крикнул: " Повернись и сражайся! Вспомни игру в кости! Вспомни, как смеялся над нами…" Это были последние слова, которые услышал повелитель игральных костей, прежде чем Сахадева снес ему голову.

Воины Пандавов беспощадно рубят отступающих! (Крипа учил: " не давай врагу оправиться и собрать силы — дави, втаптывай в землю до полной победы".)

Бхимасена заставил Крипу отступить, а сам обрушился на последних сыновей Дхритараштры, убивая их одного за другим. Арджуна убил Су-шармана, а Шалью пронзил копьем Юдхиштхи-ра. Старый царь мадров пал с колесницы на землю, как и подобает кшатрию, лицом к врагу. Раскинув руки, он, казалось, обнимал священное поле, как любимую жену, уснув непробудным сном на ее груди.

Лишь семь сотен пеших кшатриев осталось от акшаукини, которую привел с собой царь мадров на Курукшетру. И все они бросились в атаку на старшего Пандаву, горя жаждой мести. Тщетно пытался Дурьодхана удержать их безумный натиск криком " Не выступайте! "

Пренебрегая собственной жизнью, мадры пошли стеной на колесницу Юдхиштхиры. Но на их пути встали четверо Пандавов со своими телохранителями, а сзади, замыкая кольцо, с грохотом вкатились колесницы панчалов и яда-вов. Сатьяки Ююдхана поднял руку в кожанном предохранительном браслете. Блистая доспехами, ратхины воздели длинные луки и неторопливо выбрали цель. Подобно струнам оркестра, запели тетивы и отважные мадры полегли на поле, так и не успев сойтись врукопашную со своими врагами.

Но где мой последний сын? — без выражения прервал рассказ Санджаи Дхритараштра. — Ты видишь его колесницу?

Среди поля битвы высится могучий воин под белым зонтом, блеском равным луне. Его окружают лучшие воины куру, облаченные в доспехи. Он подбадривает оставшихся в живых криком " Сражайтесь веселей! ", но на него несется сияющая колесница Дхриштадьюмны, за ней — ратхины Панчалы. Они испукают потоки стрел, которые сжигают ряды доблестных куру, стремящихся закрыть твоего сына. Возница Дурьодханы разворачивает коней… Я не вижу их больше. Еще трепещет на ветру гордое знамя Ашваттхамана. Он мечется по полю в поисках твоего сына, крича: " Где царь Хастинапура? " Те, что еще сражаются, кричат в ответ: " Прими последний бой! Что тебе до царя". Дхриштадьюмна, Сатьяки и Шикханди-ни окружают Ашваттхамана. Его воины бегут, и сам он подобен крокодилу, рвущемуся против течения навстречу врагам. Нет, и его колесницу увлекает поток бегущих воинов. Я слышу победный глас раковин Арджуны и Кришны. Все кончено.

Голос Санджаи затих. Он никогда не зазвучит в залах Высокой сабхи вновь. Завтра в Хастина-пур войдут новые повелители. Казалось бы, я и те, кто служил дому Пандавов, должны были разразиться криками торжества.

Ни улыбки, ни радостного возгласа не вырвалось ни у кого из нас. Закрыв лицо сухими холеными руками, горестно раскачивалась у трона Ган-дхари. Лила слезы Кунти. Немо высился на золотом троне Дхритараштра. Какие видения проносились перед его незрячими глазами? Созерцал ли он многолюдный ликующий Хастинапур своей юности, в котором собирался править бок о бок со своим старшим братом Панду? Сожалел ли о смерти сыновей и гибели братства? Его мысли были недоступны мне, как, впрочем, и мысли других дваждырожденных, собравшихся в зале. Мое сердце превратилось в слепой трепещущий ком. Потрясенно смотрели друг на друга дваждырож-денные, уподобившиеся в это мгновение слепому повелителю Хастинапура. С ужасом я понял, что порвалась даже серебряная струна моей связи с Латой. Она смотрела на меня с растерянной болью в глазах.

Дхритараштра что-то шепнул на ухо Санджае, и престарелый возничий, поддерживая своего повелителя, подвел его к застывшей в рыданиях Гандхари. Три седых, согнувшихся от горя человека, в полной тишине вышли из зала. Так и не нарушив молчание, начали расходиться и остальные дваждырожденные.

Мы с Латой пошли в мою келью и, не притронувшись к оставленным с утра лепешкам и фруктам, совершили омовение. Стоя в небольшой каменной нише, Лата отрешенно сбросила с себя одежду и, подняв над головой сосуд с холодной водой, опрокинула его на голову и плечи. Нагое тело отсвечивало в темноте бледным лунным светом. Отжав длинные волосы, апсара вышла из ниши и, осторожно ступая босыми ногами по холодным плитам пола, пошла к моему ложу. За все это время она не проронила ни слова. В нишу вступил я. Поток холодной воды помог смыть липкие предчувствия, оплетающие меня, подобно паутине.

Снаружи была полная тишина — мертвящая, сизая и гулкая. Опустившись рядом с Латой на ложе, я почувствовал удары ее сердца, похожие на метание птицы в закрытой клетке. Кожа Латы была нежной и прохладной, но губы оставались сухими и горячими. Предо мной лежало совершенное тело апсары — источник наслаждения и преграда для полного воплощения друг друга. Я не слышал ее мыслей. Даже кончики моих пальцев ослепли. Они лишь скользили по нежной коже, не в силах ощутить поток тонких сил, обычно озарявших мою подругу изнутри. Мы сжимали друг друга в объятиях, как утопающие в водовороте. Но не было в них полноты слияния, ибо тела, лишенные зрячих сердец, не в силах утолить жажду воплощения.

Потом мы лежали в полной темноте, все еще прижимаясь друг к другу, и пытались говорить о будущем. Два слепца ощупью искали дорогу в джунглях.

Не поддавайся отчаянию, Муни, — шептала мне Лата, почти касаясь моего уха горячими губами, — Пандавы победил, достигли того, к чему стремились столько лет. Мы вышли живыми и теперь должны помочь возрождению добра и мудрости под властью Хастинапура. Может быть, теперь, с воцарением Юдхиштхиры, нам удастся воссоздать венок братства, и в наши сердца снизойдет свет Высоких полей.

И ты веришь, что это возможно? — с горечью спросил я. — Как будто Калиюга началась оттого, что в Хастинапуре правил " плохой" Дурь-одхана вместо " хорошего" Юдхиштхиры. Смена царя не изменит народ. В битве погибли последние, кто был верен долгу и оставался способным на подвиг. Кем будет править Юдхиштхира? Не восстановить порядка в огромном царстве, милуя всех отпавших от закона. Наступает время дваж-дырожденным уподобиться несчастной Шикхан-дини. Им придется принуждать ленивых, убивать злодеев, раскрывать заговоры и выбивать подати из крестьян. Я не хочу и не буду в этом участвовать. Мы с тобой уходим завтра.

Я почувствовал, как тело Латы окаменело в моих объятиях.

Мы никуда не пойдем. — сказала она. — Наша дхарма запрещает покидать повелителей по собственной воле.

Дождись хотя бы Юдхиштхиру. Царь справедливости мудр. Он поможет тебе разрешить все сомнения, — пыталась убедить меня Лата.

Да, он мудр. Но он прежде всего царь. И теперь ему придется делать то, что потребует долг перед подданными. Как ты думаешь, что он выберет — благополучие немногих оставшихся дваж-дырожденных или интересы империи?

Но разве мы можем сойти со стези долга именно сейчас, когда Пандавам так нужны преданные люди? — с отчаянием воскликнула Лата, отодвигаясь от меня.

Долг праведной жены — повиноваться мужу, — холодно ответил я, уже поняв, что проиграл спор.

Но разве ты не видишь, что, сохраняя верность Юдхиштхире, ты предаешь меня? — настаивал я. — Разве дваждырожденные вместе с брах-мой потеряли и право распоряжаться собственной жизнью? Даже Абхиманью, во всем послушный Арджуне, в конце концов сам выбрал свой путь.

Лата покачала головой. В темноте я не видел выражения ее глаз:

— Абхиманью ничего не выбирал. Он до кон ца выполнил свой долг. Просто мы с тобой, Муни, начали по-разному понимать это слово.

Ее слова прозвучали как прощание. Пронзительное чувство утраты сжало мне горло, мешая говорить. Но пойти за апсарой, как когда-то, я уже не мог. Новая сила, совсем непохожая на светлый огонь брахмы, наполняла меня упорной холодной решимостью. Теперь я намеревался стать полновластным хозяином своей случайно сохраненной жизни.

Лата лежала в холодном оцепенении обиды так близко, что я ощущал на своей шее ее влажное дыхание. Кажется, она плакала. Чуть отчужденно я вспомнил, что ее любовь раньше казалась мне единственным сокровищем, о котором может мечтать смертный. Но разве не любил я когда-то и Нанди? Верность первой любви могла закрыть мне путь в братство дваждырожденных. Что несет любовь Латы? Да, если бы она была главной целью для нас обоих, то были бы мы не здесь, а в какой-нибудь уютной деревушке у северных охотников или возделывали свой сад на опустевших землях Магадхи. Может, это и было бы самым разумным, на что мы могли решиться тогда. Сейчас — уже поздно.

Наверное, так решила и Лата. Она встала, оделась и ушла, не проронив ни слова.

В предрассветной прохладе следующего дня страшная давка произошла у северных ворот Хастинапура. Потом чараны, не жалея красок, описывали бегство сторонников Дурьодханы перед лицом надвигающихся Пандавов. " Царские советники и жены знати, разрывая свое тело ногтями и распустив волосы, покидали лагерь у Курукшет-ры и бежали в город. Простые люди, вплоть до пастухов, охваченные смятением и страхом перед Бхимасеной, бежали куда глаза глядят". Те, кто врывался в Хастинапур, стремясь найти здесь убежище от Пандавов, сталкивались с толпой разодетых и ликующих жителей, вышедших встречать победителей. Кто-то распахнул настежь ворота, кто-то поливал сандаловой водой плиты дороги, ведущей к опустевшей цитадели.

Сам царь с женой и домашним жрецом тайно покинул дворец еще ночью. С ним ушел и Санд-жая, лишившийся дара прозрения. Напоследок престарелый сута сообщил, что царь Дхритараш-тра принял обет лесного отшельничества и намерен провести остаток дней в мочальном платье, предаваясь покаянной молитве и прося смерти как освобождения.

Многие легкораненые воины из рода Куру, а также ветераны из охраны царя сняли доспехи и, облачившись в простые одежды, босиком ушли встречать победителей у южных ворот города. Они были намерены до конца пройти путь, предначертанный им жестокой кармой, чтобы, вкусив ее плоды в этом воплощении, избавиться от бремени искупления в будущем. Лишь несколько воинов, не отличавшихся такой силой духа, предпочли принять смерть по обряду прая.

Мы с Датой встретились у никем не охраняемых ворот цитадели. Вместе с нами, закрыв лица покрывалами, в скорбном молчании покидали дворец последние кауравы. Десятка два женщин, несколько детей да дюжина раненых воинов, еще недавно звавшихся моими врагами. Вот и все, что осталось от былой мощи дома Дхритараштры.

Лата спросила с усталой опустошенностью в голосе:

— Может быть, все таки останешься? Я отрицательно покачал головой:

— Ни служить, ни повелевать, ни даже при трагиваться к мечу я больше не буду. Что-то слиш ком ясно звучит в моих ушах животный вскрик Кунти, и мерещатся слезы, текущие из-под черной повязки Гандхари.

Лата быстро обняла меня прохладными руками за шею, на мгновение окутав невесомой шелковистостью длинных волос и непередаваемым ароматом своего чистого, сильного тела. Потом шепнула: " Прощай! " и пошла упругой решительной походкой в сторону западных ворот навстречу Пандавам. Я посмотрел ей вслед, но сомнение не подняло змеиной головы в моем сердце. Мне было в обратную сторону.

За два дня я стал частью этого последнего, траурного венка дваждырожденных и не мог заставить себя посмотреть в глаза Пандавам, торжествующим победу. Если бы победил Дурьодхана, эта толпа на улицах встречала бы его с неменьшим пылом.

Вдруг несколько человек, носящих праздничные венки, заметили нашу процессию, направляющуюся к южным воротам города. Кто-то закричал проклятия, кто-то схватил камни и палки, устремляясь наперерез. Трусы спешили выместить свой страх и злобу на тех, кто не способен был дать отпор. Заголосили женщины, зашлись в крике маленькие дети.

Я забыл, что устал от вида крови и обещал Лате не прикасаться к мечу. Мне вновь захотелось убивать. Рука выхватила оружие раньше, чем сознание взвесило все последствия поступка. Холодное синее пламя билось в клинке, ожидая приказа излиться на жертву. Я отбросил плащ, и на солнце вспыхнул медный панцирь с приносящим счастье изображением львинообразной обезьяны. Символ дома Арджуны и вид обнаженного меча повергли нападавших в смятение. Воля обывателей, отважившихся вылезти из нор после битвы, была не длиннее моего клинка. И все-таки их было слишком много.

— Дорогу, шакалы! — вдруг грозно крикнул кто-то за моей спиной.

Ошеломленный, я оглянулся и увидел нежное лицо Юютсу — самого младшего сына Дхритараштры, родившегося от женщины-вайшьи. Он стоял в колеснице, держа в руках длинное, блистающее на солнце копье. Не обращая больше внимания на вспятившуюся толпу, он повернулся ко мне.

Все мои братья убиты. Одиннадцать акша-укини, защищавших Хастинапур, втоптаны в землю. А этим еще мало крови… — сойдя с колесницы, Юютсу обратился к женщинам куру:

Юдхиштхира, преданный справедливости, послал меня вперед, чтобы я остановил панику. Нет никакой нужды спасаться бегством…

Никто из скорбной процессии не поднял глаз, никто не издал вздоха облегчения. Люди стояли молча, словно окаменевшие от горя. Мы с Юютсу обменялись взглядами, и он отступил в сторону, склонив голову.

Больше нас никто не останавливал. Я шел впереди процессии, погруженный в свои мысли. Имело ли смысл противостояние потоку кармы? Не лучше ли было просто подождать приезда Панда-вов, уповая на мудрость и милосердие Юдхишт-хиры? Царь справедливости не подвержен мстительности. Оставшимся в живых ничего не угрожало, а меня — ждали почести и награды. А как быть с теми, другими, которые наполнят опустевшие дворцы? У многих появится желание свести счеты с родственниками Дурьодханы. А Юдхиштхира теперь будет вынужден праздновать победу, раздавать награды, выслушивать льстецов и честолюбцев. Ибо повелитель зависит от своих подданых ничуть не меньше, чем пристяжная лошадь от тяжести повозки. И Никакой мудростью не изменить хода вещей. Поэтому я и уходил из, охраняя скорбную процессию.

Мы расстались за воротами Хастинапура. За моей спиной остался великий город, чьи башни громоздились, как кучевые облака в лучах восходящего солнца. Предо мной простиралась плоская равнина. Взгляд скользил, ни на чем не задерживаясь, ни в чем не обретая радости и опоры. Я простился с этим миром без будущего, ничего не беря с собой. А потом тихо побрел через пустынные поля к синеющему вдали, бескрайнему, как океан, царству джунглей.