Глава 1. Кампилья 6 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Но я поклялась Друпаде схватить отступника и предать суду в Кампилье.

Неплохо отказаться от клятвы ради торжества мудрости и справедливости. А то, что сделают твои кшатрии в Кампилье с Кумаром, никто из дваждырожденных не отважится даже назвать судом.

Гхатоткача сделал рубящий жест ладонью. Кумар непроизвольно поморщился.

Поистине, как бы гнев ни замутил разум Шикхандини, она все-таки оставалась апсарой. Ни одно пятно лжи не пристало бы к сияющему алтарю ее сердца. Долг карающей десницы Друпады теперь противостоял дхарме дваждырожденной. Шикхандини молчала. Невидимые весы колебались. Напряжение не спадало, и Митра уже зашептал что-то за моей спиной о чисто женском упрямстве. Но из города прибыло долгожданное подкрепление. К лагерным воротам на полном скаку подлетела пятерка коней, запряженная в прогулочную колесницу под белым зонтом. Абхима-нью натянул вожжи, и кони встали, как вкопанные. Из колесницы спокойно вышли Накула и Сахадева, помогая спуститься Кришне Драупади и супруге царя ядавов — прекрасной Сатьябхаме.

— Юдхиштхира просил нас принять участие в судьбе Кумара, — сказал Накула, — сам Царь справедливости погружен в медитацию и не мог прибыть. Но он напоминает, что каждый член братства драгоценен для нас. Возможно, что по ступки Кумара будут иметь благие последствия. А смерть вайшьев он искупит.

Кришна Драупади нежно обняла свою закованную в панцирь сестру. Со стороны казалась* будто розовое облачко опустилось на склон гранитного утеса. Две силы, воплощенные в прекрасные женские облики, неслышно боролись за жизнь Кумара. Первой не выдержала Шикхандини.

— Да будет так, как просил старший Пандава, — сказала она, обращаясь больше к своим кшат риям, чем к дваждырожленным, окружавшим ее плотным кольцом. — Справедливость должна быть превыше всех законов. Мы будем судить Ку мара здесь.

Кумар отрешенно тряхнул курчавой головой, давая понять, что смирился и готов ко всему. Мы прошли внутрь лагеря к огромному кругу, где по ночам пылал костер. Солнце торопило свою колесницу за лесной окоем горизонта, и все радостно встретили предложение поваров сначала уделить внимание трапезе. Было странно видеть, как, грациозно опустившись на циновки, царевны отдают должное простой крестьянской пище — лепешкам, бананам, кислому молоку. Если кто-то и испытывал неловкость, то только кшатрии из эскорта Шикхандини. Они с сомнением косились на горки риса высыпанного на листья банана.

Ты гляди, брезгуют. Оскверниться боятся наши высокородные гости, — сквозь зубы заметил Митра.

А думаешь, ты похож сейчас на брахмана? — невинно поинтересовался я. — Любой разбойник из леса с готовностью признал бы в тебе собрата.

Пусть мои одежды и кажутся лохмотьями, любой склонный к размышлению человек сразу отметит изысканность моих манер и благородство облика.

Все, кто это слышал, громко расхохотались. Кумар вскинул голову и с недоумением посмотрел на нас. Ему было явно не до смеха. Да и вся обстановка, вроде бы, не должна была располагать к веселью.

Шикхандини и близнецы закончили трапезу, омыли руки и приняли торжественный облик. Кшатрии подняли Кумара, который оказался лицом к лицу с властелинами, а мы расселись вокруг. Было заметно, что Кумар пытается обуздать свой страх. Ритмично расширялись его ноздри, поднималась и опускалась грудь, подчиняя поток брахмы разуму и воле. Кумар готовился к защите. Все его внутреннее существо кричало о помощи. И старые связи, эти пересохшие каналы брахмы, вдруг снова ожили, восстанавливая Кумара в нашем невидимом узоре. Воплотившись в него, я вдруг увидел бьющиеся на ветру широкие листья пальм, ступенчатые, непривычные для взора, башни храмов, тростниковые хижины на берегу бирюзового моря. А потом огонь и вода взметнулись и опали, оставив после себя лишь желтый песок с шипением и шуршанием змеящийся вокруг обломков.

Признаешь ли ты себя виновным в том, что подстрекал крестьян нарушать законы своего сословия, призывал к смешению варн и нападению на царские земли? — грозно спросила Шикхандини.

Эти бедные люди ни на кого не собирались нападать, — удрученно ответил Кумар. — Наши отряды уходили от Кампильи, когда кшатрийская конница атаковала их, и не они виновны в кровопролитии. Разве кш-нибудь из земледельцев мог поверить, что мудрые властители будут уничтожать тех, кто их кормит?

Кумар, как видно обуздал страх и начал безотчетно повышать голос. В его глазах появился столь хорошо мне знакомый огонь отрешенной жертвенности:

— Сказано в пророчестве Маркандеи: «В стра хе перед тяжестью дани мужи-домохозяева стано вятся мошенниками». Вы, ваши законы и ваши кшатрии превратили людей в разбойников, заста вив пренебречь добропорядочностью. И разве не о сегодняшнем подвиге доблестных кшатриев ска зано: «в ход пускаются самые низкие средства, бо гатые алчно стремятся даже к самому ничтожно му приобретению». Вспомни, о хранительница земли, дорогих твоему сердцу панчалийцев. Не их ли описал Маркандея, говоря: «жизнь бессильных становится быстротечной, блеск и величие тают, достоинство падает и редко звучат правдивые речи»? Сегодня ваши кшатрии убивали тех, кто еще не поддался тьме Калиюги. Уничтожьте доб родетельных, сильных и гордых — с кем встанете против Хастинапура?

—Вы загнали людей в леса, как зверей, а могли бы сделать их творящей и оберегающей силой... — продолжал Кумар, — Вы еще можете разбить их в бою. Но кто же потом убедит оставшихся вернуться под зонт власти Друпады? Казните меня и тех, кого схватили. Тогда другие не поверят вам никогда. Можете ли вы править, теряя столько подданных? Я думаю, никто так не порадуется вашей «справедливости», как Кауравы.

А призывы опрокинуть дхарму разве укрепляют Панчалу? Они послужили целям врагов, — сказала Шикхандини.

Что вы знаете о моих целях? — с горечью ответил Кумар. — Для дваждырожденных богатство и власть лишены смысла. Но не можем мы бесстрастно наблюдать, как гибнет весь этот дивный мир, сотворенный богами и отданный на попечение мудрым.

Прости, брат, но гордыня — один из самых тяжелых пороков. Какие это боги отдавали тебе или нам мир на попечение? — сказал Накула.

А разве не об этом свидетельствует каждая строчка Сокровенных сказаний? Вековая мудрость предупреждает…

Мы знаем пророчества! — прервал Кумара Гхатоткача? — Но твое лекарство чуть не оказалось гибельнее болезни. Разве не отяготил ты свою карму бессмысленной смертью людей, поверивших тебе?

Нет, это была неизбежная жертва. Не было иного пути раскачать устои закона, вывести этих людей из сонной одури, заставить их мыслить и слушать.

Но ведь Сокровенные сказания, как раз, и призывают оберегать закон. Разрушение варн, смешение людей, обрядов и традиций — один из главных признаков начала черной эры. Разве не того же вольно или невольно добивался ты на земле панчалов? — настаивал Гхатоткача.

Не об этих низменных законах говорится в Сокровенных сказаниях. — возразил Кумар. — Ложное благочестие страшнее, чем открытое злодейство. Когда человек стоит во зле, попирая закон, то испытывает страх перед богами и смущение перед праведниками. Но если скудоумный опирается на закон и провозглашает добро, то никакой силой не вразумить его, не расширить сознание. (И продолжал горячей скороговоркой.)

Детей учат почитать старших, оберегать традиции. Разве не кшатрии, верные своей дхарме, превратили этих людей на полях в подобие послушной скотины? Разве не храмовые жрецы уверяют царей в правильности заведенных порядков? Дела с богами решаются проще некуда. Достаточно плеснуть масла в огонь и пропеть гимны, которые уже не понимает ни исполнитель, ни слушатели. Крестьяне из поколения в поколение обрабатывают одни и те же поля, даже не допуская мысли, что рождены для чего-то иного. Каким-то чудом я, Муни, Аджа вырвались из этого смертельного круга. Но остальные обречены. Не будет Калиюги в грохоте грома и сиянии молний. Будет гадостное, смердящее умирание без проблеска мысли. Царь думает лишь о сохранении трона, сановники боятся царя больше божьей кары, которая наступит или нет — неясно, а царь может выгнать из дворца в любой момент. Ну, а кшатрии оберегают все это, почитая не разум, а преданность дхарме наивысшей добродетелью. Прозревших убивают, ибо они угрожают законам. А дваждырожденные, видя все это, пытаются воспользоваться случаем, чтобы достичь своих целей. Думаете, я не вижу, как последовательно Высокая сабха подводит своих людей к источникам земной власти? Сколько риши осталось в лесных ашрамах? Зато у тронов растет число наших братьев. Они становятся сановниками и ратхинами, входят в царские семьи, но не в силах ничего изменить. Что толку улучшать управление в царствах, где никто не думает о завтрашнем дне, о соседе, не говоря уже о богах или смысле своей жизни. Помните, как сказано в пророчестве Маркандеи: «Ученики не будут следовать наставлениям учителей, а наставники станут давать богатства в долг под залог. Все люди станут жестоки в своих деяниях и подозрительны друг к другу». Разве не о ваших деяниях, о Шикхандини эти слова? Вы говорите, что делаете это во имя закона ваших прадедов. Так вспомните предостережение Маркандеи: «Будут храниться как реликвии остатки бренной плоти, и это признак конца юг». Ничего не надо сохранять. Надо разрушить старые законы. Надо дать возможность действовать тем, кто хоть и не принадлежит к высшим варнам, но еще не потерял стремления жить.

Так говорил Кумар, сгорающий в невидимом пламени гневного воодушевления. И гневом разгорались черные бездонные глаза дочери Друпады.

И что же произойдет теперь? — шепотом спросил я Гхатоткачу, пытаясь подавить тревогу.

Ничего, — ухмыльнулся сын ракшаси, — я думаю, его отпустят. Ведь все, что он говорил, — правда. Это чувствует каждый дваждырожденный. Конечно, если бы он попал в руки Друпады, то царь, независимо от собственного желания, должен был бы казнить его. Такова дхарма царя. Нарушить закон, значит посеять сомнения в умах кшатриев и приближенных. А это сейчас равносильно самоубийству. Но мы — члены братства — смотрим в сущность явлений, не связывая себя путами собственного невежества. Суд дваждырож-денных — это проникновение в глубины сердца обвиняемого. Щит его брахмы, даже если он поднимет его, не спасет от направленной воли Наку-лы и Сахадевы, не говоря уж о самом Царе справедливости. Они просто взглянут туда, где рождались стремления и мысли Кумара. И если не скрывается там тень ракшаса, если помыслы и намерения его были чисты, то ничто не угрожает ему. Да и как можно просто казнить человека, наделенного такой силой и решимостью? Он нужен нам, и Юдхиштхира сделает все возможное, чтобы Кумар увидел тщетность своих попыток изменить мир на этом ложном пути.

И как много людей удалось тебе пробудить своими проповедями? Тысячу? Две тысячи? Как глубоко они поняли тебя? Что бы сделали вы, если бы вдруг победили? — спросила Шикхандини.

Кумар стоял молча, опустив кудрявую голову. Он был в замешательстве.

— Как ты думаешь, кто из твоих сторонников смог бы создать новые законы, более подходящие для конца юги? Кто из них уверовал бы в твою непогрешимость и, даже не понимая, помогал бы созидать новую дхарму? Они бы просто потребо вали, чтобы одних ты сделал брахманами, а дру гих — кшатриями. И старый гончарный круг за вертелся бы вновь, — сказала Шикхандини.

— Я готов к покаянию, я приму смерть как бла го. — тяжело проговорил Кумар. — Но подумай те, можете ли вы судить меня? Сказано в проро честве, что будет коротким век верного своей дхар ме, ибо не существует в Калиюгу дхармы, кото рую следует признавать. Справедливость лишает ся силы, а беззаконие торжествует. И все соблю дают лишь видимость жертв, даров и обетов. Это — о нашем братстве. Разве, добиваясь власти, пат риарх Бхишма не отнял жизнь у беззащитной ца ревны? Разве доблестные Бхимасена с Арджуной не поклялись убить Дурьодхану и Карну? А твой брат — Дхриштадьюмна, разве не мечтает ото мстить Дроне за унижение царя Друпады? Брат ство дваждырожденных давно отошло от дхармы Сокровенных сказаний, по собственной прихоти пересекая границу закона.

Что ты знаешь о Бхишме? — гневно воскликнул Сахадева. — Как можешь ты судить патриарха?

Может, — с неожиданной тоской и горечью в голосе сказала Шикхандини, — воистину тогда сбылось пророчество Маркандеи, что мужи обретут в своих женах врагов. Девушек не будут ни сватать, ни выдавать замуж. Борясь за власть, дваждырож-денные приняли кшатрийскую традицию сваямва-ры. Великий патриарх Бхишма — опора всей Высокой сабхи — захватил женщин, как разбойник — стадо коров. Что из того, что он пытался раздобыть невест не для себя, а для наследника хастинапурского престола? Он прибег к самому низкому способу: похищению невест, насильно посадив в свою колесницу трех прекрасных сестер — Амбу, Амбику и Амбалику. Какой кармический узел завязал он! От Амбики и Амбалики родились Панду и Дхритараш-тра—два законных наследника. Все радовались, что теперь династия не угаснет. Как торжествовали дваждырожденные, узнав, что дети Панду и Дхри-тараштры обладают брахмой! Все казалось таким легко достижимым: царский трон Хастинапура давал власть творить добро на благо всех подданных. Мечты о Сатьяюге сбывались на глазах.

А оказалось, что именно тогда были брошены на поле нашего мира первые зерна будущего соперничества, давшие потом побеги раздора. Почему мудрые не предвидели, что избыток наследников приведет к войне? Зачем Бхишма похищал трех царевн, когда можно было с почетом выкупить одну? Выходит, что стремление к власти затуманило зрячие сердца даже патриархов Высокой сабхи… Лишь сейчас я прозреваю правоту Кумара, — неожиданно призналась Шикхандини, — тогда, а не сейчас должны были дваждырожденные соблюдать законы своего братства. Спустившись с полей брах-мы на поле человеческого соперничества, мы стали похожими на тех, кого пытались изменить.

— И до Бхишмы и после него были тысячи подобных сваямвар, — сказал Накула, — каждое доброе дело несет в себе зерно зла и собственной

гибели. Любыми поступками мы создаем карму, плодов которой человек не в силах предвидеть.

Но Бхишма своими руками столкнул колесо дхармы с его пути, — воскликнула Шикхандини. — Двух младших царевен, захваченных на сва-ямваре, Бхишма подарил, как рабынь, своему племяннику — царю Хастинапура. Но самая страшная участь ждала старшую сестру — Амбу, которая еще до сваямвары отдала свое сердце царю Шальве. Тщетно этот царь пытался отбить Амбу у Бхишмы. Будущий патриарх дваждырожденных разметал всех преследователей и лишь много позже, восстановив спокойствие духа, услышал мольбы Амбы и отпустил ее к жениху. Но содеянное зло было уже не исправить. Шальва сказал вернувшейся к нему Амбе: «Я не желаю больше тебя, отбитую у меня силой».

Негодяй! — не сдержался кто-то из дваждырожденных.

Действительно, именно Шальва, а не Бхишма достоен осуждения, — сказал Сахадева.

— Шальва — обычный кшатрий, невежествен ный, самолюбивый, но преданный тому, что тра диция называет кшатрийской честью. Пытаться просветить его — так же безнадежно, как вырас тить лотос на голом камне. Амба, не снеся позо ра, ушла из этой жизни. Виновник этой трагедии — мудрый Бхишма, который мог предвидеть та кой исход. Но он не спас царевну. Когда я думаю о нем, мне кажется, что в мое тело воплощается душа давно погибшей Амбы и плачет, и молит о мести. Вот почему я одела доспехи и подпояса лась мечом, как мужчина.

Кришна Драупади, шелестя одеждами, привстала со своего места и обняла сестру. Со времени пребывания Пандавов в землях матсьев прошло несколько месяцев, и я почти забыл, как прекрасна темнотелая жена Пандавов. Ни годы, ни лишения не смогли погасить сияющих глаз апсары. Ее движения были плавными и гибкими, как у юной танцовщицы, а кожа обнаженной талии и рук, казалось, излучала теплое упругое сияние. Сатьябха-ма, любимая супруга царя ядавов не уступала пан-чалийке ни красотой, ни статью. Невысокая, но стройная, налитая горячей кипучей силой, она передвигалась плавно и аккуратно, словно боялась расплескать переполнявшую ее радость жизни. Свою маленькую красивую голову она держала очень прямо, будто девушка из простонародья, привыкшая носить на голове кувшин с вином или блюдо с фруктами. Рядом с Кришной и Сатьябхамой Шикхандини казалась каменным храмом, поставленным у места слияния двух журчащих потоков, пронизанных солнцем и одетых в радугу.

— И все равно, скажу, что не нам судить пат риархов, — молвил Сахадева, — что же до клят вы моих братьев убить Карну и Дурьодхану, так они были вынуждены…

Боюсь, Кумар прав… — неожиданно сказала Кришна Драупади, смиренно опуская длинные ресницы. — Иногда лютость овладевает даже самым стойким разумом, как в тот ужасный день решения Игральных костей…

Там был Шакуни, возможно, это его рук дело, — мрачно заметил Накула.

Если он управлял игральными костями, то кто, как не ракшасы управляли Духшасаной, срывающим мои одежды и кричащим Пандавам, что я им больше не принадлежу. Сияние власти ослепило сердца мужчин. Больше всего я тогда боялась, что мои мужья прольют кровь оскорбителей. Особенно, когда Дурьодхана попытался оскорбить меня, показав свое бедро. Мужчины иногда бывают так наивны. Апсару оскорбить нельзя! Но Бхи-масена поклялся убить Духшасану и Дурьодхану. Карна предложил мне не уходить с братьями в изгнание, чтобы избежать невзгод и лишений. За это Арджуна до сих пор мечтает отнять его жизнь.

Тогда все были безумны… — вдруг странным, вибрирующим, как тетива, голосом, сказала Шикхандини, —...кроме тебя, моя прекрасная сестра. Кто иной смог бы стоять, как ты, в окружен-нии пятью мужей, и чувствовать как Духшасана срывает с твоего тела одежды? Я бы разорвала его на куски…

Мне это было не трудно, — ответила с чуть рассеянной улыбкой Кришна Драупади. — Я могу и сейчас обнажить свое тело. И какой ущерб может нанести моему покою чужая брань? Если перед твоими глазами свет Сердца вселенной, то разве испугают тебя черные пятна ракшасов? Я боялась только за моих мужей, готовых отдать жизнь в борьбе за справедливость и родовую честь. Похоже, только Юдхиштхира сохранял самообладание. Братья рвались мстить и все крепче запутывались в сетях майи.

Но ведь правда была на их стороне! — воскликнул Кумар.

Так скажет любой, хоть немного сведущий в земных законах, — сказала Кришна, — и моим братьям тогда казалось, что они защищают истину. Так входят в наш мир ракшасы гнева и мести. Разве с Кауравами должно сражаться? Наш враг

— тьма Калиюги. Да, до слез досадно, что проиг рали царство! Но стоило ли это войны? Тогда я еще колебалась, но теперь знаю: поддавшись соблазну справедливой мести, мы предали общи ну дваждырожденных. Поэтому патриархи и остались в Хастинапуре. Они знают — в этой борьбе нет «правой» стороны. Сама вражда откры вает врата в мир ракшасов.

Шикхандини недоверчиво передернула плечами и возразила:

— Если бы мы так думали здесь, в Панчале, нас давно бы пререзали. Ведь рекут Сокровенные сказания: «Как дымом покрыт огонь, как зеркало

Но там же сказано: «Утвержденные в мудрости избегают привязанностей, вожделения и расчетов, поэтому сильны чистой силой действия». Кто может похвастаться, что обладает этой силой сегодня? Дурьодхана привязан к трону, Дхритарашт-ра любит сына, Пандавы ищут справедливости. У всех свои привязанности, своя правда. Это означает конец общины и потерю брахмы. Пожертвовав главным, много ли обрели и те, и другие?

Вот и подумаешь, какое право мы имеем принуждать простых людей к соблюдению дхармы, если сами способны на такое! — тихо заметила Драупади.

Языки пламени тревожно плясали в центре нашего круга. Над костром время от времени проносились тени огромных летучих мышей. Снопы искр уносились в небо и исчезали где-то среди звезд.

Вновь заговорила женщина-воин, но на этот раз голос ее звучал тише и рассудительнее, а черные и твердые, как обсидиан, глаза потеплели, обретя глубину и (я только сейчас заметил) завораживающую красоту силы:

Как бы я хотела идти высшим путем, о сестра! Не думать о том, кто унаследует нашу землю, не собирать дани, миловать трусов и предателей. Но что спасет мой народ, если рухнет шаткий дом законов? Только сила и суровость вождей может укрепить дух воинов перед тяжкими испытаниями. Как спасти моих людей? Поздно объяснять им, что спастись можно только всем вместе, если каждый будет готов пожертвовать своею жизнью. Раньше, за сто лет до этого дня, надо было готовиться к противостоянию, возвеличивать честных и трудолюбивых, одаривать добрых и преданных. Этому учили патриархи, но простой народ обретает мудрость только на собственном опыте. Так кому нужен опыт, если куру поработят панчалийцев? Поэтому не разъяснять, а понуждать приходится мне.

Но разве можно казнями отстоять чистоту нравов? — возразил Кумар, — Вы думаете, что вселяя страх, укрепляете закон, а закон укрепляет государство? Это страшное заблуждение, ловушка для всех властелинов, видящих лишь внешнюю форму явлений. Мы все, дваждырожденные, чувствуем, как бешено несется сейчас река времени. Камни и водовороты, белая пена на перекатах Калиюги. Разве корабль, плотно сбитый искусными мастерами не обречен на гибель там, где пройдет плот, связанный гибкими лианами? Преданность старым законам, благоговение перед традициями — все это гибельно для царственных кораблей, даже когда к рулю пробивается дваждырожден-ный. Прочность лиан — внутренняя свобода каждого человека. Рабам все равно, кто сидит на троне — Друпада или наместник Хастинапура. Здесь все в рабстве друг у друга: царь —у своих придворных, кшатрии — у командиров, женщины в рабстве у мужчин, дети — у родителей. И все они, от самых великих до самых малых, в рабстве у страха за свою жизнь и благополучие. Они жадны, но готовы дать себя ограбить из боязни за собственную жизнь. Они недовольны своим существованием, но боятся любых перемен. Скажите вы, умудренные Сокровенными сказаниями, почему дваждырожденные (Кумар бросил смиренно-вызывающий взгляд на Шикхандини), стоящие у тронов, становятся похожими на тех, кого призваны вразумлять?

Накула рассмеялся, прежде чем резкий ответ успел сорваться с уст царевны панчалов.

Ты прав, Кумар. Даже к высоким целям мы шевствуем по земным полям, в обликах обычных людей. И эти облики подчас овладевают нашими душами. Тогда мы совершаем ошибки…

«Мудрецы начинают торговать дхармой, как мясом», — повторил Кумар фразу из пророчеств.

Да, да, и у тех, кто призван учиться мудрости и передавать ее другим не хватает времени из-за краткости жизни, — тем же тоном продолжил Накула.

Кумар вымученно улыбнулся, даже не пытаясь скрыть грустного торжества:

— Пока влажная глина течет и меняет форму на гончарном круге времени, живет надежда, что рука творца придаст ей красоту и смысл. Но обожженный кувшин разобьется и прахом уйдет в землю.

Кумар замолчал. Он выговорился и ждал решения своей судьбы. Теперь ни сил, ни надежды не оставалось в его измученном теле.

Шикхандини, близнецы, Драупади и Сатьябхама сидели молча. Их лица были спокойны и сосредоточенны. Нельзя было понять, какое действие оказали на них пламенные обличения Кумара, да и слышали ли они их…

И тогда встал Накула, спокойный и улыбающийся. И сказал, обращаясь ко всем собравшимся:

— Кто может провидеть волю Установителя? Стремление Шикхандини утвердить закон также чревато кармическими воздаяниями, как и попытка Кумара воспротивиться этому. Сознание, замутненное страстями не найдет пути к благу. Сокро венные сказания утверждают, что три черты отли чают высокий образ жизни добродетельных: они не должны поддаваться ненависти, но должны раз давать дары духа и всегда быть правдивыми. Про являя всякий раз милосердие, питая сочувствие к чужому горю, непреклонные в дхарме, великие духом следуют счастливо славным путем добра. Что нам до майи Калиюги? Она смущает разум несведущих. Мы же должны проникать в самую суть разнообразных мирских деяний: и греховных, и таких, что выявляют высокую добродетель.

В Сокровенных сказаниях есть рассказ о вселенском потопе. Задолго до катастрофы человек по имени Ману спас маленькую рыбку, а она, когда выросла посоветовала ему построить ковчег и погрузить туда семена всего сущего на земле. Когда землю покрыл океан, эта рыба отвезла ковчег с Ману к высокой горе. И там она сказала: «Я — Брахма, владыка живущих. Ману дано возродить все сущее. Он пройдет через суровейшие покаяния и тогда не будет знать заблуждений при сотворении жизни». Даже избранник Бога должен был пройти через жестокие испытания и покаяние, чтобы обрести право спасать мир! — воскликнул Накула. — Кто же из нас ныне, погруженных в пучину майи, готов сказать: «Я знаю, как сделать добро для всех?» Ты понял, Кумар? Ни Шикхандини, ни мы с Сахадевой не в праве быть твоими судьями. Если ты смирил гордыню, то после сурового покаяния можешь занять свое место в венке дваждырожденных, продолжая искать путь вместе со своими братьями. За все содеянное в неведении тебе воздаст карма. А ты, о великая духом дочь Друпады, вспомни о милосердии, которое открывает путь к Высоким полям. Побудь с нами сегодня вечером, отринь державные заботы и вновь обрети единство в сияющем круге брах-мы. Пусть развеется мрак заблуждения, смущающий все сердца в конце юг.

Потом дваждырожденные властелины обменялись взглядами, и дочь Друпады сказала кшатриям:

Когда улегся радостный гомон и Кумар занял свое место в кольце дваждырожденных, принесли легкое вино, фрукты и неизменные лепешки, чтобы отпраздновать возвращение брата в узор. Разговор вновь вернулся в старое русло, но теперь тек плавно, подобно реке, вырвавшейся, наконец, из теснины гор на равнину.

В нашем кругу у костра этой ночью остались Накула и Сахадева, Драупади, Сатьябхама и Шикхандини, отпустившая свою охрану в город. Да, я понимаю, в это трудно поверить сейчас. Цари Калиюги не сидят на циновках у костров, и царицы не делятся сокровенными мыслями с теми, кем призваны повелевать. Но ни Драупади, ни Наку-ле, ни Сахадеве не надо было высокого трона и богатых одежд, чтобы подчеркнуть свое величие. Оттого, что они так приблизились к нам, свет не гас в их глазах, мысли не теряли глубины, и только очевиднее становилось их превосходство. Холодная настороженность давно покинула Шикхандини, уступив место оранжевым бликам ауры покоя. Разве могла она, дваждырожденная, не поддаться откровению открытых сердец и добрых мыслей.

— Сегодня я видела возрождение узора Высо кой сабхи, которая умерла в Хастинапуре. — ска зала Шикхандини. — Вовремя, а то, отказавшись от мечты, я чуть не утонула в майе страха за народ Панчалы.

Ты не в силах изменить карму народа. И все усилия твои обречены на неудачу, если сердце замутнено ненавистью и отчаянием. — заметил Накула.

Но надо же помочь людям… — начала Дра-упади.

Они не хотят чтобы им помогали, — отрезала Шикхандини, — их способность заглядывать в будущее не идет дальше мысли «я скоро проголодаюсь». Живущий в лесной обители мудрец может быть добрым ко всем. Царь, держащий зонт закона над страной, вынужден быть жестоким. Как защитить правдивых, если не карать воров? Как самому остаться правдивым, если надо сеять раздор среди враждебных правителей? Сокровенные сказания велят нам праведников использовать в делах дхармы, умных — в делах выгоды, но к своим женам цари приставляют евнухов, а на врагов бросают безжалостных воинов. Думаете, я не вижу себя со стороны? Не понимаю, что гублю свою карму? Но кто-то же должен нести бремя властелина…

Над костром воцарилась тишина. Травы встали на цыпочки, устремляя свои невесомые стебельки навстречу лунному свету. Казалось, я слышу, как в тишине струятся целительные соки восходящие от корней к цветам и листьям, чтобы вознестись дальше в сумрак неба дивным благоуханием. Сходя с ума от запахов и потоков лунной амриты, трещали в траве бесчисленные ночные насекомые.

Наши Я слились, превратив поток сознаний в спокойную гладь озера, в подобие зеркала, позволившее Шикхандини пристальнее всмотреться в саму себя. Никто не осуждал и не утешал ее. Лишь уважение вызывала она в наших сердцах. Доспехи ее духа истаяли под теплыми лучами нашей брахмы. Она вошла в узор. Медленные, тягучие, благоухающие потоки захватили нас всех. Мысли вслед за глазами неторопливо скользили с предмета на предмет, с лица на лицо. Но потом можно было уже закрыть глаза, ощущая всех, кто собрался в кольцо у костра, в своем сердце. А там уже жили и небо, и пальмы и огонь. Еще болели руки от тяжелой работы, и утро сулило новое напряжение. Но в тот глухой час ночи сгрудившиеся у огня осколки державы дваждырожденных выходили из потока времени, песнями и душами уносясь в беспредельность.

Сколько было отпущено нам времени до неотвратимого мрака Калиюги? Пророчества говорили — совсем немного. Но и об этом думалось как-то спокойно, без озноба отчаяния. В сердце расцветала новая мелодия огня, заковывающая дух в сияющий панцирь бессмертия.

— Как жаль, что вы не пришли раньше, — тихо сказала Шикхандини, — может, я была бы другой. Но моему стареющему отцу не на кого опереться. Он никогда не говорит этого, но я чувствую, как тревога точит его сердце. После того, как Дрона отобрал для Хастинапура наши земли на севере, царь панчалов живет в ожидании новой войны. Мы не знаем планов Высокой сабхи, мы не знаем границ мудрости Дхритараштры. Но у нас, рожденных повелителями Панчалы, есть долг охранять свой народ. И мы с моим братом рано осознали свою нелегкую карму — стать копьем и щитом отца. Когда я была еще совсем юной, я любила рисовать и играть на вине, мечтала о прекрасном царевиче, который приедет за мной не золотой колеснице и заберет в свой дворец. Но потом, когда у ворот появились сваты от царя дашар-нов, мое сердце прозрело, и я отказалась покидать отца. Это были ужасные дни, меня никто не понимал. Отвергнутый и оскорбленный царь грозил войной, отец укреплял город и уговаривал меня. А я одела доспехи воина и поклялась пасть в бою или пронзить грудь мечом, если меня остановят на избранном пути. Тогда в городе поползли слухи о том, что какой-то небожитель-якша обменялся со мной полом, превратив меня в мужчину. Я жестоко страдала, но не мешала чаранам вдохновенно сочинять небылицы. Теперь многие верят в эту легенду, которая утверждает, что я останусь мужчиной, и предел этому проклятью положит только смерть. Может быть, пророчество и сбудется. Но убить меня будет непросто, ведь я вместе с Дхриштадьюмной овладела всей наукой войны. Так я отвергла свою прошлую жизнь, как змея сбрасывает обветшавшую кожу.