💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Ночь светла

Война рассеяла могилы солдат вдали от дома. Если у войны есть ка­кой-то высший смысл, то могилы защитников Отечества должны почитаться наравне с храмами.

Но у войны нет высшего смысла. Со страхом и отвращением глядят в неё только что воевавшие народы. Равнодушные дети не помнят ни имён, ни дат. Одни только официальные органы культивируют воспоминания о ней, смутно предполагая истинный смысл памяти о войне.

А истинный смысл памяти тёмен, грозен и могуч. Он появляется, когда уходит боль потерь, и через полстолетия как бы с вершины холма мы видим их, бесконечной лентой спускающихся в багровый, гремящий ад войны. Они идут добровольно, как ополченцы. Они идут по повесткам. Они идут принудительно, со смертной тоской в глазах. Но они все прошли свой путь и не свернули. А потому они равны друг другу. И этот отлив людей вслед за приливом мирных лет указывает нам на тайный, высший смысл жизни вообще.

Сегодня уже нет необходимости отыскивать виновников поражений и творцов побед. Совершенно очевидно то, что гитлеровское командование не допустило на протяжении войны ни одной сколько-нибудь заметной ошибки. Так же очевидно, что в первые два года советское командование приняло всего лишь несколько верных решений. И что же? Результат всем извес­тен. Тогда возникает вопрос: какой же запас прочности был у Советского Союза (= у России) перед второй мировой войной, если он смог позволить себе страшные «котлы» Белостока и Киева, Вязьмы и Мясного Бора, Керчи и Барвенкова?

А. Драгункин.

«Запас прочности» перед войной был у СССР таков, что уже за несколько суток до начала Финской войны о ней знало всё гражданское население пограничной зоны. Начальник штаба балтийской эскадры, докладывая комфлота о боевой готовности, даже не знал необходимого количества снарядов. Крейсер «Киров» ни одну из зачётных стрельб из главного калибра не выполнил. При проверке знаний матчасти выяснилось, что личный состав не может даже самостоятельно зарядить пушку «К-21». На кораблях и у береговых частей не было таблиц стрельб. Пулемёты были непристреляны, и т. д.

А воздушная оборона была такова, что 15 мая 1941 года (!) на Красной площади (!) спокойненько приземлился «Юнкерс-52»!

(Б. Соколов, «Берия. Судьба всесильного наркома», 2003 г.).

Вам это ничего не напоминает?

И второй вопрос: как могли ученики Клаузевица и Мольтке не просчитать русского запаса прочности? Какие силы остановили немцев в Стрельне?, а на расстоянии пушечного выстрела до Кремля?, а в двухстах метрах от Волги в Сталинграде?

Лев Толстой в «Войне и мире» описывал Наполеона авантюристом и неумным человеком, а столкновение народов в той европейской войне – не­ким столкновением биомасс по законам перетекания и взаимного давления.

Однако существуют вещи, необъяснимые разумом.

Уже в 1612 году, в период самой нелепой и головоломной смуты, стало ясно, почему Россия в новое время непобедима.

Если наложить двуглавого орла на карту страны, то одна голова – Петербург – европейская, другая – Москва – азиатская, одно крыло в Во­сточной Европе, второе в Сибири, а хребтом России является право­слав­но-исламский Урал. А ведь «План Барбаросса» да­же не предусматривал пол­ного захвата Урала. Не говоря уже о плане Наполеона или королевича Владислава. То есть, пока Россия жива хотя бы одной своей частью, все силы частей отторгнутых тут же переливаются в свободную часть. И силы этой свободной части мгновенно утраиваются, она сжимается в пружину и следует неотвратимое: захват Вены и Берлина, ошеломляющий разгром Ква­нтунской армии и господство над полумиром.

Только этим можно объяснить и необъяснимое восстановление в 1942 году промышленного потенциала СССР на малонаселённом востоке страны. И выпуск лучших в мире средних танков Т-34. И производство штурмовиков ИЛ-2. И традиционно мощную и точную русскую артиллерию. И искусство воевать, постигаемое крестьянскими детьми на всех уровнях – от полко­вой разведки до Генштаба. И страстную, неотвратимую манеру ведения боя, когда существует уже одно только упоение смертью. И ласковые, ти­хие песни в землянках – вот это самое необъяснимое! Может быть, тихое пение это и истомило бодрую и горластую немецкую армию, лишило её воли.

В книге памяти Приморского района Петербурга есть удивительное совпадение реального и метафорического рядов. Здесь самая многочислен­ная фамилия Смирновых почти вся пропала без вести в 1941-1942 годах. А пропасть без вести означало тогда или лёгкую смерть в бою, или смерть мучительную в плену. Закончился «смирный» русский человек в 1942 году, дальше воевали Бойцовы, Громовы, Морозовы, Беспощадные и Неизвестные.

Дальше воевали женщины-солдаты. Их было необычно много в действу­ющей армии. И необычно много их погибло.

Необычно много погибло евреев. Очень многие из погибших евреев были политруками и младшими командирами. Необычно много погибло морд­вы. Очень многие из погибших мордвинов были рядовыми. Необычно много погибало и всех остальных. Молодые испанцы гибли за свою новую родину. Немцы, четверо, стали Героями Советского Союза.

Это была война поэтов, композиторов, художников. «И выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую», – писал фронтовой поэт. А неиз­вестный поэт написал в плену самые, может быть, сильные строки во всей русской литературе:

«Я ещё вернусь к тебе, Россия,

Чтоб услышать шум твоих лесов,

Чтоб увидеть реки голубые,

Чтоб идти тропой моих отцов».

Такое поэтическое, мягкое восприятие невиданной в истории бойни также было необъяснимым, и именно оно позволяло выжить. Невозможно избавиться от мысли, даже от физического ощущения присутствия здесь, среди нас, образов покинувших землю людей. И если пристально, тихо вслушаться в себя самого, то можно явственно различить по отношению к ним прежде всего чувство долга. Оно не имеет рациональных объяснений. Но имеет вполне ощутимое опять-таки чисто фи­зически чувство удовлетворения, просветления, когда долг памяти бывает исполнен. По отношению к умершим родственникам долг исполняется почти на уровне инстинкта. А общество доказывает право на своё существование именно осознанной необходимостью исполнения своих обязательств перед погибшими за Отечество. Здесь нет и не может быть никаких исключений – ни национальных, ни идеологических. Поэтому любые, самые малые и не­посредственные движения души сообща со всеми создают для страны неоце­нимые богатства.

Наш город в центре и в старых районах почти ещё не изменился в этом столетии. И наши улицы, набережные, дома2 помнят всех тех, кто жил здесь, смеялся, пел песни. Ещё совсем недавно триста двадцать тысяч молодых людей ходили Невским, на трамваях проносились Охтой, засыпали в белые ночи с окнами, открытыми на Фонтанку. Потом в несколько дней они пришли на призывные пункты, получили обмундирование и оружие, сели на поезда и уехали из города, чтобы никогда сюда не вернуться. Все они погибли. Все. До одного.

Сегодня они собрались вместе, впервые. При жизни они и предста­вить себе не могли, что их может объединить.

Их объединила гибель на поле боя за Родину.

Принято думать, что погибших чтут и помнят их дети. Но если они есть – дети. А если их нет? Кому передали свой опыт жертвенной гибели ре­бята 1923 года рождения, которых осталось в живых после войны только три процента?

Как ни печально, именно «молодые, необученные», призванные в пер­вые месяцы и брошенные в громадные дыры разрывов стратегической оборо­ны на почти поголовную гибель – именно они своею безымянностью и ребя­ческим непониманием близкой смерти дают памяти о войне самую высокую и чистую крепость спирта. Именно их, нецелованных и в жизни ни с кем не дравшихся мамкиных сынков, выискивает глаз из списка погибших и смар­гивает внезапно подступившие слёзы – кто их вспомнит..?

Может быть, книга памяти – это возможность для погибших в войну всё-таки выжить? Может быть, чей-то взгляд на строчки коротенькой жи­зни – это рука, выхватывающая человека из небытия? А иначе: зачем людям литература, красивые здания, фотографии, женские улыбки на полустан­ках, поляны одуванчиков, муравьиные процессии на дне окопа, песня «Ночь коротка, спят облака...», далёкий гул танковых моторов, от кото­рого останавливается кровь, и последнее письмо из дома в нагрудном кар­мане..?

Ночь памяти светла.