Выжить в Тибете

На велосипеде в Индию

И другие истории

Оглавление

На велосипедах по Гималаям.. 3

От автора. 4

Выжить в Тибете. 5

Намасте, Непал! 20

По священным местам.. 27

Индийские рассказы.. 38

Экспресс с махараджами. 39

Мотойога: путешествие по Индии на 15-летнем «Буллете». 46

Вишну-чудотворец и грешные парики. 52

В поисках Бога. 53

На краю Индии. 58

Чудной Дели. 61

Трёхколёсные будни. 65

Чёрная работа. 66

Охотники за ракушечником.. 69

Воины-львы.. 71

Заслуженные члены общества. 74

Ярмарка священных кувшинов. 78

Радости и печали индийской свадьбы.. 80

Все краски Холи. 83

На велосипедах по Гималаям

От автора

В детстве у меня был велосипед «Орленок». На нем не было переключателя скоростей, зато он был устойчив на асфальтовой дороге, и я мог весело нестись вперед, оторвав руки от руля и воображая себя велосипедным асом. Кажется, с того детского времени у меня больше не было опыта езды на велосипеде. Поэтому озвученная в редакции журнала GEO идея велоэкспедиции через Гималайские горы до самой Индии показалась мне достаточно безрассудной, чтобы с радостью за неё ухватиться.

В этом проекте меня поддержал мой товарищ Юра Болотов, с которым мы до этого путешествовали автостопом по Кавказу, Ближнему Востоку и Южной Азии. С того момента Юра поселился в индийском штате Гоа, где устроился работать туристическим гидом. Работа у него была сезонная, начиналась в конце осени. Приехать на работу на велосипеде – в Индию! – это звучало забавно.

Мы надеялись, что с поддержкой редакции найдем спонсоров и бесплатно получим хорошие горные велосипеды и снаряжение. Но переговоры со спонсорами затягивались, и к моменту старта стало ясно: у нас будет лишь бесплатный билет до китайского города Урумчи и 1000 долларов из редакционного бюджета. В эту сумму нужно было уложить два велосипеда, запчасти, тёплые вещи, а также расходы на еду и ночлег в течение двух-трёх месяцев пути. Что ж, решили мы, нам и раньше приходилось выживать в трудных условиях, выживем и теперь.

Выжить в Тибете

Октябрь 2007 года.

Расположенный недалеко от границы с Казахстаном китайский город Урумчи – это ворота в Западный Тибет. Долетев сюда на самолете, можно продолжить путь в сторону Тибета через населенную мусульманами-уйгурами провинцию Синдзян, называвшуюся когда-то Восточный Туркестан. Путь этот нелегок, так как местность пустынная, пыльная и если глядеть на неё с высоты велосипеда, кажется бескрайней.

В Урумчи мы прилетели на ярко-зеленом самолете авиакомпании S7 в окружении армянских торговцев. Для кого-то Урумчи – «ворота», для большинства наших попутчиков – это базар. Да еще самый большой в регионе. Сюда съезжаются коммерсанты со всех регионов бывшего Советского Союза. Русскую речь на улицах этого города можно услышать почти столь же часто, как уйгурскую или китайскую. И вывески у большинства магазинов триязычные. Написанное по-русски часто вызывает улыбку, а то и нуждается в расшифровке: «Комплектное оборудование для самогонящего пива», «Питье молочного продучта, пакуя оборудование», «Изготовление снадобий биохимии», «Выдувной аппарат бутылки – мороженая машина». Какие-то алхимические заклинания!

Урумчи – город космополитичный, тут хватает места китайцам, уйгурам и даже случайно заехавшим сюда европейцам, оставшимся здесь жить и образовавшим коммуну со своими барами и ресторанами.

Чтобы начать путешествие нам были необходимы велосипеды, которых у нас не было. Мы, как попавшие в передрягу ковбои Дикого Запада, шли пешком и вместо конских сёдел тащили на плечах велосипедные сумки, купленные в Петербурге. Мы были уверены, что такие сумки купить в Китае не удастся. Надеялись, что хотя бы найдем приличные велосипеды, достаточно крепкие, чтобы выдержать сложный горный маршрут.

Можно было сделать авантюру еще более экзотической: например, отправиться в горы на трехколесных велорикшах, украшенных уйгурским орнаментом и бахромой. Но такое путешествие заняло бы несколько лет. Решили не рисковать.

Мы нашли небольшой магазинчик, где нам на заказ собрали два горных велосипеда. Интеллигентный старичок-продавец, как мог, объяснил, что и как регулировать, и что делать в случае поломок.

Слух о том, что двое русских собираются на велосипедах в Тибет, пронесся по городу, и в магазинчике к нам подошел молодой китаец. Он давно мечтал отправиться в такое путешествие и искал компанию. У него был дорогой велосипед с разными навесками, назначение которых было мне неизвестно. Парень подготовил подробные карты местности и даже начертил график с расписанными высотами. Это был профессионал, готовящийся к сложнейшему походу давно и основательно. На его фоне мы были зелеными новичками, плохо понимающими, с какой стороны браться за насос и для чего нужны переключатели скоростей. Мы не представляли всех опасностей и трудностей тибетского пути, но знали точно, что поедем. Парень обещал с нами связаться, но не позвонил. Видимо, так и не решился на столь сложную экспедицию.

В центре города на улице Гуанмин рядком расселись на тротуаре предсказатели судьбы. В средневековых китайских нарядах они выглядели очень эффектно. Что же приготовила нам судьба в ближайшие месяцы? Мы не стали спрашивать предсказателей, ведь ответ все равно был бы на китайском языке…

Решили стартовать из Кашгара, чтобы не ехать по скучной туркестанской пустыне.

И вот поезд Урумчи-Кашгар весело грохочет по рельсам. Велосипеды упакованы в коробки и едут в багажном вагоне, мы едем в общем – как всегда экономим. Ехать больше суток. В общем вагоне суета: шумные курящие люди с пузатыми, перетянутыми веревками баулами. Спать можно лишь уронив голову на столик и уткнувшись в грудь дородной уйгурки. Её дети наполняют пластиковую бутылку водой и играют ей в волейбол. Иногда бутылка падает на головы дремлющих пассажиров, слабо поругивающихся в ответ. Какой-то парень принимается хулиганить, кидает мусором в пассажиров, и случайно попадает в проходящего мимо милиционера. Тот хватает хулигана за шкирку и вытаскивает из вагона. Становится спокойнее. На одной из станций трое безбилетников прячутся в туалете, но проходящий по вагону контроль (у нас за время поездки проверяют билеты 7 раз!) хитрецов обнаруживает и заставляет сдаться. Пассажиры спят прямо на полу, жуют что-то остропахнущее, играют в карты. Иногда появляется проводница и выгребает из-под лавок горы мусора. Кажется, что общий вагон – это фабрика по переработке конфет, лимонада, сигарет и китайской лапши в пластиково-бумажные отходы.

Наконец, Кашгар. Отсюда мы и начнем свой поход. Этот город славен своим уйгурским рынком, старинными мечетями, а также тем, что здесь стоит статуя председателя Мао Цзэдуна, одна из самых больших в стране.

Центр города – один сплошной базар. Здесь продают седла, меховые шапки, острые уйгурские ножи, цветные ткани. Торгуют все кому можно, и даже те, кому нельзя. За нелегальными торговцами гоняются полицейские на микроавтобусе. А нарушители с хохотом разбегаются, толкая перед собой длинные пятиметровые тележки с товаром. Возможно они даже родственники, и вечером кум пойдет к куму забирать свое барахло, чтобы продолжить торговлю назавтра. Но днем каждый занимается своим делом – одни нарушают, другие ловят нарушителей.

Женщины здесь укутаны в паранджу. По улицам ходят подметальщики в белых, как у врачей, халатах и респираторных масках. В Интернет-кафе можно выбрать компьютер с интерфейсом по вкусу – с китайскими иероглифами или уйгурской вязью. На всех перекрестках жарят шашлыки, и сладко-острый ароматный дым – единственный, но безотказный маркетинговый инструмент: пройти мимо невозможно. Попробовав местную кухню, здесь лучше сказать тюркское «рахмат» вместо китайского «се-се». Наградой за политкорректность будет ослепительная улыбка продавца.

Первый опыт езды на китайском велосипеде заканчивается печально. У Юры рвется цепь, и нам приходится обращаться в веломастерскую. Цепь чинят всего за 1 юань при помощи булыжника и ржавого гвоздя. Но после такого ремонта нужно искать веломагазин и ремонтироваться заново. Вот и первое знакомство с инструментами. Ага, что это? Гаечный ключ, отвертка, выжимка для цепи...

Тянутся по краям дороги синдзянские степи. Люди весело приветствуют нас, а на остановках подходят пощупать наши объемные веломешки, столь необычные для этих мест. Интересуются, американцы мы или пакистанцы? И очень радуются, когда говорим, что русские. Кто-то даже немного знает русский язык: «Русские?! Хорошо! Молодец! Павел Корчагин!» Поначалу робкие уйгурские крестьяне стесняются подходить, побаиваются. Но стоит самому смелому подобраться поближе и ухватиться рукой за край велорюкзака, как тут же толпа зевак вырастает со скоростью лавины.

Также как сельские жители реагируют и городские. По дороге нас обгоняет блестящий «бьюик» и китайское семейство выскакивает на дорогу, чтобы снять нас на видеокамеру. А потом, подкупив нас четырьмя бутылками питьевой воды, снимается с нами вместе.

А еще на нас оглядываются местные ослы, коровы и верблюды – для них мы тоже в диковинку.

Усевшись на обочину, отдыхаем от трудов, раскупорив купленную в Урумчи пачку изюма. На пачке по-английски написано «элитный изюм в форме лошадиного вымени». Какое поэтичное сравнение, чисто уйгурское!

Проезжаем городок Янычар, а затем Каргалык. Основной бизнес здесь – изготовление и продажа острых уйгурских ножей. Когда-то кривые уйгурские сабли славились на весь тюркский мир. По легенде, здешние джигиты, потомки воинственных гуннов, могли сабельным ударом перерубить ствол ружья. Сегодня сабельные бои потеряли актуальность, и спрос на длинные клинки уже не тот. Искусство местных мастеров пользуется спросом лишь у случайных туристов и коллекционеров. Но по китайским законам даже крупные ножи нельзя провозить в поезде, поэтому приезжие покупают крошечные складные ножики – насмешку над славной оружейной традицией. Только иностранцы, ещё не знакомые с местной полицией, да уйгуры побогаче не боятся выложить деньги за хищные кинжалы с красивыми ручками из кости или рога.

После городка Каргалык начинается знаменитая трасса G-219, она же Западная тибетская дорога, долгое время закрытая для иностранцев.

Тибет всегда был обособлен и не слишком приветлив к приезжим. Еще до революции 1917 года за влияние на этот регион боролись две суперимперии – Британская и Российская. Если бы наши победили – фантазируем – тогда после революции здесь появились бы две новые советские республики: Восточно-туркестанская и Тибетская. А в перестройку уйгуры захватили бы рынок шавермы, а тибетские ламы заряжали бы воду и исцеляли болезни по телевизору.

Едем дальше. Теперь сельские жители реагируют на нас спокойнее и почти не удивляются. В их глазах можно прочесть: «А-а, это городские. У них там еще и не такое встречается…»

Дорога идет то вверх, то вниз. Вниз катиться легко, а вверх – попробуйте-ка! Изо всех сил жму на педали, уговариваю велосипед: «Ну, пожалуйста, родной… Ну, давай…» Но китайский велосипед делает вид, будто не понимает по-русски и на очередной крутой горке норовит встать как вкопанный. Приходится слезать и толкать его руками.

Синдзянская экзотика постепенно уходит, но тибетская еще не появляется. Промежуток занимает унылая китайская действительность с грязными маленькими кафе, где руки надо мыть в тазике, в котором уже поплескалась дюжина предшественников, а навесные потолки сплетены из этикеток от лимонадных бутылок. Зато везде можно найти непременные термосы с кипятком и зеленый чай.

Вот и первые тибетские грузовики: их кабины украшены свастиками, а радиаторы – белыми шелковыми шарфами-хатаками, которые традиционно преподносят ламам в знак почтения. Пейзажи сменяются. Кажется, все те же горы, но формы и краски другие, невероятные, сочные – хоть я и не художник, но жалею, что не захватил с собой кисти и мольберт.

И все же красота здешних гор коварна, слабого может убить. Перевал Чирагсалди Ла имеет дурную славу – периодически здесь умирают туристы, а несколько лет назад погиб целый отряд китайских солдат. Этот перевал мы благополучно минуем и поднимаемся еще выше.

В деревушке Сумжи на высоте 5080 метров останавливаемся на ночлег. И тут нас настигает приступ горной болезни такой силы, что нам едва удается его пережить.

Четыре дня я лежу в коме. Только две картинки в сознании. Первая: улыбающееся семейство нарядно одетых тибетцев перед открытым входом в нашу палатку. Вторая: я в холодной темноте, а Юра пытается надеть на меня теплый свитер и засунуть в спальный мешок. На четвертый день прихожу в себя. Голова болит так ужасно, что не могу ни говорить, ни думать, ни даже держаться на ногах. Полчаса трачу, чтобы надеть кроссовки, зашнуровать уже не получается. Отхожу от палатки на несколько метров, цепляясь за все что можно. На этом поход заканчивается – сил больше нет. Что-то случилось с вестибюлярным аппаратом – не могу удержать равновесия. И ступней не чувствую – онемели.

К счастью, на нашем пустыре появляются военные с местной базы – их позвали тибетцы. Китайская армия берет на себя заботу обо мне. Юра говорит, что на второй день нашей болезни через деревушку проезжали российские автостопщики и как-то обеспокоили военных. После этого тибетцы перестали приносить нам воду и булочки... Я ничего подобного не помню, так как лежал без сознания... Ни вода, ни булочки мне не достались в любом случае. Юра тоже чувствовал себя разбитым, но он сохранял сознание все эти дни.

Китайские военные со всей ответственностью принимаются за мое лечение. Дышу кислородом, глотаю разноцветные таблетки, сижу под капельницей, выпиваю три флакона глюкозы и получаю уколы. K вечеру я способен съесть пару ложек риса и уже ковыляю по округе, а Юра поддерживает меня, чтобы я не упал.

Периодически я вспоминаю, что нахожусь на редакционном задании и пытаюсь фотографировать окрестности: «Юра, посади меня на землю! Мне нужно сделать кадр снизу», а затем «Юра, подними меня!» Другой бы уже взбунтовался, но Юра терпит – понимает, это такая работа у нас.

На следующий день военные с базы едут в город Али и готовы взять нас с собой вместе с велосипедами. Мы соглашаемся, так как ехать самостоятельно я все равно не могу. Ночуем на военной базе. С вечера Юра ворчит: «Мне тоже было плохо, и хоть бы одну пилюлечку дали... А ему три кислородных подушки, капельницу, уколы...» Хотя таблетки Юре предлагали, но он их так и не принял.

Предрассветным утром по двору в морозном тумане бродит долговязый призрак и размахивает рукавами армейского бушлата. Китайские солдаты призрак обезвреживают и бушлат отбирают. Под ним скрывается вконец замерзший за эту ночь Юра...

Военные грузовики загружают армейским барахлом, а также нашими рюкзаками и велосипедами. Мы отправляемся в путь. В этот день я пытаюсь держаться на ногах самостоятельно и даже таскаю тяжелую сумку с фотоаппаратом.

Путешествие необычайно сложное. Мы с солдатами сидим в тентованном грузовике на пыльных мешках, толкаемся ногами и вскоре сами покрываемся толстым слоем пыли. Юра острит: «Экспедиция журнала GEO по Тибету. Теперь на пыльных мешках…»

Виновата ли горная болезнь или цветные китайские таблетки, но я обнаруживаю у себя странные особенности. Перед глазами вижу яркие шары, катящиеся по наклонной плоскости. А еще – узоры и разные предметы, повторяющие сами себя до бесконечности. Могу заказать изображение любого предмета, и оно тут же появляется в огромном количестве, объемное и яркое. Придумываю: «компьютерный стол» – и вижу тысячи компьютерных столов, «одноногий пиратский капитан» - и вижу тысячи одноногих капитанов. Мозг работает с огромной скоростью, как разогнанный компьютерный процессор – чуть не дымится. Всё время нужно чем-то его занимать.

Пока меня трясет в грузовике, я ищу рифмы к самым необычным словам, сочиняю бизнес-проекты, которые можно реализовать в Тибете, придумываю университетские лекции по литературе и географии, а также разрабатываю подробнейший план строительства собственной империи, причем в активе у меня лишь кривой уйгурский нож и горстка оборванных крестьян. Это именно подробный план: что и как сделать, кому и что сказать, какими словами. Где применить уговоры, где хитрость, а где силу. Когда мы добираемся до города Руток, где останавливаемся на ночлег, я уже владею несколькими крупными замками и как раз составляю новый свод законов, предусматривающих за неповиновение императору (то есть мне) самые жестокие кары.

Кажется, в моем характере тоже произошли изменения – появилась властность и агрессия, которых раньше у себя не замечал. Толкающего меня ногами китайского солдатика на одной из остановок я прилюдно расстреливаю из несуществующего ружья. После этого китаец уже не толкается.

Находиться в мире фантазий неплохо, но в реальном мире я пока с трудом переставляю ноги. Чтобы не упасть, хватаюсь за разные предметы или за Юру. В ступни ног всё еще не вернулась чувствительность, шевелить ими могу, но ощущения странные. Вечером в ночлежке я отпариваю ноги в тазе с горячей водой. Почему-то в этот момент мне кажется, что я могу передавать мысли на расстоянии. «Принеси мыло!» - мысленно командую я пожилому хозяину заведения, возящемуся за стеной. Через минуту дверь открывается, и старичок протягивает мне мыло. Я нисколько не удивляюсь своим сверхспособностям и немедленно начинаю сочинять на английском языке передовицы для индийских газет о приезде в Мумбай великого чудотворца – меня.

Ночью мне приходит в голову, будто я – командир секретного диверсионного подразделения «Слоновья нога». Наш отряд разбит, а под моим началом остался один лишь боец – Юра, и теперь нам нужно любой ценой прорваться к своим. Рано утром я ору: «отряд, подъём!», пугая не только Юру, но и ночующего с нами в комнате тибетца. Дальше почти без остановки из меня, как из безумного военного репродуктора, извергаются речи на тему выживания нашего отряда. Юра против статуса «последнего бойца» не возражает, терпит. Лишь к полудню наваждение проходит, и я понимаю, что я – это снова я. Обычный. И голова работает как надо: медленно и не перегреваясь. Юра облегченно вздыхает: добро пожаловать в мир здоровых людей!

Что со мной было, я так и не понял. Позже я рассматривал свои записки о создании бизнеса в Тибете. Но то, что еще недавно казалось простым и очевидным, теперь выглядело сложным и непонятным.

Несмотря на трудности со здоровьем, мы решаем продолжать экспедицию – всё равно выбора у нас нет.

Город Али встречает солнцем и связками цветных ритуальных флажков лунгта на близлежащей горе. Тибетское слово «лунгта» означает «конь ветра». Это флаги с мантрами, которые разносит по воздуху ветер. Остроумное решение для вечно актуальной задачи – улучшения кармы. Зачем молиться, когда за вас это может делать ветер? Еще в арсенале у тибетцев есть молитвенные барабаны. Внутри у них списки мантр, свернутые в рулон. Однократное прокручивание барабана засчитывается за прочтение всех мантр. Лучше всего, когда к барабану приделаны лопасти пропеллера – тогда он будет крутиться сам, от ветра. В Европе при помощи ветряков добывают электричество, а в Тибете – исправляют плохую карму. Но ветряки – это для продвинутых богомольцев, обычные обходятся флагами. Яркие полотнища украшают все возвышенности Тибета, на которые ступала нога местного жителя.

На рассвете поднимаемся на гору, чтобы посмотреть, как местные жители зажигают на алтаре ароматные палочки и подбрасывают в воздух бумажные листочки с мантрами.

Али, бывший когда-то скромной деревушкой, сегодня – современный город с отелями, банками и Интернет-кафе. Повсюду идет строительство – много новых зданий, улиц и площадей – но большинство из них пустует. Похоже, что город ждет переселенцев. Неужели его планируют заселить китайцами? На главной и совершенно пустой площади установлены помпезные монументы изображающие коренных жителей провинции – тибетцев.

В фотоателье видим картину: крестьяне из близлежащей деревни пришли фотографироваться на документы. С ними переводчик, знающий немного по-китайски. Лица тибетцев измазаны жиром, на головах высокие разноцветные меховые шапки с «ушами», на шеях связки защитных амулетов, к поясам подвешены настоящие боевые мечи в ножнах. Даже таким колоритным персонажам приходится проходить паспортизацию – указ китайских властей.

Становится холодно. Мою любимую зеленую штормовку, в которой я объехал Латинскую Америку, уже ни к чему брать с собой – багажа и так слишком много. Но выбрасывать заслуженную куртку жалко. В поисках достойного человека, которому можно было бы её подарить, колесим по городу.

На перекрестке собралась группа молодых людей в неопрятной одежде, респираторных

масках и с лопатами в руках. Рабочие? Но работы нет, и они неподвижно сидят на тротуаре. Мимо проезжает мотороллер, и его владелица что-то выкрикивает в сторону сидящих. Толпа с лопатами подпрыгивает и бросается в сторону девушки. Но получить работу удается лишь одному счастливчику. Остальные потерянно топчутся на дороге.

Подхожу к ним и, демонстрируя куртку, начинаю ее расхваливать на русском языке: «Эй, люди! Смотрите, отличная куртка! Отдаю даром!». Часто бывает, что китайцы или тибетцы, если заговариваешь с ними на незнакомом языке, теряются. Но нужда заставляет быть сообразительным. Пока остальные стоят раскрыв рты, один из парней резким движением регбиста бросается ко мне и хватает куртку. Что ж, его приз – модная надпись на спине «Экспедиция GEO»

Выезжаем из Али в сторону священной горы Кайлас, но тут у юриного велосипеда снова рвется цепь, да еще ломается задний переключатель. Юра злится и обзывает свой велосипед Огрызком. До конца пути это прозвище так и останется. У моего «коня» тоже есть свое имя. Я назвал его Росинантом, также как звали клячу Дон Кихота. Кстати, испанское имя Rocinante означает «кляча» и «раньше», то есть раньше это была кляча, а теперь – благородный конь. Мой Росинант, хоть и не самый дорогой из велосипедов, но меня практически не подводит. А вот его коллега Огрызок всё время ломается, будто и не конь он вовсе, а вредный осел. Хотя на Дон Кихота больше похож Юра, он еще более худ и долговяз, чем я.

Решаем, что мой товарищ вернется в город и починит капризный велосипед, а после догонит меня на попутной машине. Я же буду продолжать экспедицию. Груженый булыжниками самосвал увозит в своем кузове Юру с велосипедом, и я остаюсь один.

Целый день я кручу педали, пока хватает сил. Иногда оглядываюсь назад: не появится ли грузовик с Юрой? Но его нет, странно. Наверное, мы напрасно разделились. Как назло, у нас обоих недостаточно денег. Банкомат в Али почему-то не работал, а в поселках впереди снять деньги с карточки будет невозможно.

По дороге меня обгоняет трактор с прицепом. Местные велосипедисты иногда цепляются к тракторам и экономят силы. Я тоже решаю ухватиться за борт трактора, но одной рукой справиться с рулем велосипеда не удается, и меня швыряет на асфальт.

Видимо, берегут меня духи Тибета: отделываюсь царапинами, ушибами и разорванными штанами. Проехав еще чуть-чуть, сажусь отдохнуть на обочине. Возле меня останавливается тот же самый трактор, но уже едущий в обратную сторону. Водитель-тибетец в черных очках и с амулетами на шее спрашивает, не нужна ли мне помощь? Общаемся при помощи жестов, и я узнаю, что в нескольких километрах впереди есть старый поселок. Там можно поставить палатку, глиняные стены домов защитят ее от ветра.

Тракторист интересуется, нет ли у меня фотографии Далай-ламы в подарок? Но у меня нет: в Китае этот товар считается запрещенным. Водитель вздыхает и отправляется дальше. Я так и не понял, действительно ли тибетцу был нужен Далай-лама или он пытался спровоцировать иностранца, чтобы выяснить, не засланный ли я диверсант?

Несколько дней борюсь с бездорожьем: асфальт после Али закончился. Юра так и не появляется, и я уже начинаю переживать. Ночую в палатке. За ночь она успевает обледенеть не только снаружи, но и изнутри. Сплю в мохнатой уйгурской шапке, купленной в Кашгаре. Утром приходится счищать крупицы льда даже с этой шапки. Выламываю прорубь в ближайшем ручье, умываю лицо и руки ледяной водой – и в путь.

Из еды – только китайские военные консервы, купленные в одной из лавок. Не знаю, легально ли распродают военное имущество китайские пограничники или нет, но без их тушенки, прессованного ячменного печенья и теплых кальсон с начесом мне пришлось бы трудно.

Под вечер четвертого дня вижу деревушку, расположенную в стороне от дороги. Темнеет, и я тороплюсь добраться до жилья, пока селяне не легли спать. Вдруг меня напоят горячим молочным чаем с маслом? В темноте несколько раз въезжаю в маленькие, но очень холодные речушки. Кроссовки промокли насквозь, ноги мерзнут. Надеюсь, что хотя бы в деревне меня не прогонят.

Еду на свет и оказываюсь перед зданием местного госпиталя. Он выглядит как обычный дом. Здесь живет доктор Тенчо, у которого гостит его товарищ и ученик – монах древней религии бон. Монах приехал в Дарчен из отдаленного монастыря, чтобы изучать современную медицину. То ли древних тибетских знаний недостаточно, то ли они утеряны уже – но современные китайские таблетки порой эффективнее тибетских молитв.

Поселок, в который я приехал, называется Дарчен. Именно сюда мы с Юрой и направлялись. Из этого поселка начинается паломничество-«кора» вокруг священной горы Кайлас.

Эта гора – малая родина четырех великих азиатских рек, упоминавшихся в индийских «Ведах». Инд впадает в Аравийское море. Его форсировал Александр Македонский во время своего индийского похода. По названию этой реки, до которой только и дошли греки, ими была названа Индия. Сатледж – самый большой приток Инда. Он течет через Индию и Пакистан. Брахмапутра соединяет Китай, Индию, Бутан и Бангладеш, впадая в Бенгальский залив. А Карнали впадает в Гангу, самую почитаемую из индийских рек. На берегах её горят погребальные костры, и прах человеческий развеивают над водой – это гарантирует покойникам будущее счастливое перерождение.

Скорее всего, почитание Кайласа началось именно из Индии. Индусы считают, что сам верховный бог Шива живет на вершине этой горы, а значит это и есть центр мира. Паломники с юга были здесь всегда, и не только индуисты. Гора также священна для буддистов, джайнов и последователей тибетской религии бон.

Считается, что если обойти Кайлас вокруг, то можно избавиться от всех грехов нынешней жизни. Тем же, кто сделает 108 кругов, прощаются грехи всех прошлых жизней, и настойчивый пилигрим сразу достигает нирваны.

Но даже один круг сделать непросто – 55 километров по горным тропинкам на высоте до 5600 метров – серьезное испытание. Некоторые паломники еще больше усложняют себе задачу: идут с простираниями. Делают шаг вперед, молитвенно складывают руки перед собой, поднимают их над головой, а потом ложатся на землю. Встают, делают шаг, снова ложатся и так всю дорогу! От острых камней их животы защищают плотные «дворницкие» фартуки, а руки – специальные накладки-дощечки.

Иностранцы и китайские туристы обычно проходят кору за три дня, ночуя в палатках или специальных ночлежках. Тибетцы способны обойти гору за сутки, продолжая свой путь даже ночью при свете карманных фонарей. Большинство паломников идет по часовой стрелке, и лишь адепты бон двигаются в обратную сторону.

Туристы несут баллоны с кислородом, часто отдыхают, повиснув на палках для ходьбы или погрузив лица в кислородные маски. Рожденные в Гималаях тибетские бабушки и подростки не берут с собой ничего, кроме молитвенных барабанов или упаковки цветных флажков-лунгта, чтобы развесить их на перевале.

В мохнатой уйгурской шапке, с посохом и в шлепанцах шагаю по заснеженной тропинке. В шлепанцах, потому что кроссовки промокли. К тому же с ногами что-то неладное. Я снова начал их чувствовать. Даже слишком. Кажется, что в ступни мне забиты гвозди, каждый шаг причиняет невыносимую боль. Но это ничего – ползущим по острым камням паломникам тоже нелегко. Иду медленно, древние тибетские бабушки с внуками обгоняют меня также легко, как туристические «лэнд круйзеры» обходят на тибетских дорогах фырчащий крестьянский мотоблок. Наверное, на типичного туриста я не похож. Встречные тибетцы машут мне одобрительно руками и угощают сыром из молока яков и кусками сахара, придающего силы.

Со склонов гор падают тонкие струи водопадов. Пасутся яки. Иногда у дороги попадаются ячьи черепа с вырезанными на них мантрами «Ом Мани Падме Хум» - тибетское народное творчество. «Будь благословлен рожденный в цветке лотоса» - этой мантрой благословляют не Будду, а бодхисаттву Авалокитешвару, одного из местных божеств, живым воплощением которого считается живущий в Индии Далай Лама XIV.

Вдоль тропинки раскиданы тряпки, шапки, обувь. Это не свалка, а последствия местного ритуала – избавляясь от старых грехов и старой жизни, паломники выкидывают часть старой одежды. Иногда эти шапки и майки натягивают на пирамидки, сложенные из камней. Не знаю, кто это придумал, но выглядит забавно – как арт-проект.

В этих же местах раньше хоронили умерших. Их тела разрубали на куски и оставляли на съедение диким зверям и птицам. Такие обряды проводят и сейчас, но увидеть их не просто – иностранцам запрещено появляться в местах захоронений, расположенных вдали от праздных глаз. Здоровенные черные вороны летают вдоль священной тропы, с интересом поглядывая на паломников.

Весь путь я прохожу за два дня. Последние часы коры иду на автомате, совершенно не чувствуя ног. Добравшись до дома доктора, валюсь на кровать, выделенную мне в одной комнате с монахом, и тут же засыпаю. На следующий день я не могу встать на ноги. Даже просто подняться с кровати – это проблема. Приходится еще на день задержаться в Дарчене.

- Ходить вокруг горы по часовой стрелке – это придумали индусы. На самом деле нужно ходить в обратную сторону, – говорит доктор Тенчо, намазывая мои многострадальные ступни чудодейственной тибетской мазью, сделанной на основе ячьего масла пополам с навозом. Также как и гостящий у него монах, Тенчо исповедует религию бон, которой, как он уверяет – 6 тысяч лет, и неодобрительно относится к «нововведениям».

Выбираюсь в поселок за продуктами, опираясь на свой посох. Ноги идут еле-еле. Даже не знаю, как продолжать путешествие…

Но вот, новый день. Сажусь на велосипед, чтобы ехать дальше в сторону озера Манасаровар, тоже священного. Если не наступать на землю, а просто крутить педали, то боль почти не чувствуется. Главная сложность – затормозить и упереться ногами, это слишком больно. Приходится тормозить возле песчаных куч, в мягкий песок наступать легче. А если нет песка, то и остановиться не получается.

За день доезжаю до последнего поселка возле озера – Хор Ку. Отсюда начинается длинная дорога в сторону города Сага, ближайшего «цивилизованного» места. По слухам, там даже есть Интернет.

Увы, продолжить путь я не могу. На заднем колесе перегруженного велосипеда сломалось несколько спиц, а у меня нет инструмента, чтобы их заменить – наш с Юрой единственный набор инструментов украли солдатики во время переезда в грузовике – незаметно вытащили из кармана рюкзака. Без инструментов, велосипед не починить, а проехать серьезную дистанцию на такой «восьмерке» невозможно.

Останавливаюсь в придорожном ресторанчике, в надежде, что какой-нибудь попутный транспорт заберет меня в Сагу вместе с велосипедом. Но транспорта нет, приходится ночевать тут же в ночлежке при ресторанчике.

На следующий день я полон надежд – вот сейчас остановится грузовичок и увезет меня… но тщетно. В основном проезжают забитые под завязку туристические джипы. Ноги распухли и горят огнем. Ходить не могу – еле ковыляю. Всякий раз, заметив очередное транспортное средство, бросаюсь через улицу, размахивая руками. Со стороны я наверное похож на юродивого: грязный, заросший, неловко переставляющий ноги… Тибетцы смеются. Но к вечеру уже вся округа знает мою историю – сочувствуют. Заснуть не получается – ночью ноги болят еще сильнее, чем днем. В голове предательская мысль: «Еще нет тридцати, а уже инвалид…» Гоню эти мысли прочь. Что же случилось с Юрой? Где он?!

Утром весь двор засыпан снегом. Холодно. Осторожно наступаю шлепанцами на белую крупу. Яркое солнце красиво освещает горы и озеро вдали. Сколько же времени мне предстоит здесь провести?! Еще один день страданий. Снова чуть ли не бросаюсь под проезжающие машины – ответ один: «нет, невозможно». Одного пассажира еще взяли бы, но велосипед… Проезжающий автобус предлагает увезти меня в Сагу за пятьсот юаней, а у меня осталось только двести пятьдесят. Уговоры не помогают. В этих местах привыкли брать с туристов втридорога. Говорят, чтобы уехать в Лхасу некоторые платили и по тысяче долларов.

Грубоватая, но добрая тетка, хозяйка тибетского ресторанчика, отказывается брать с меня деньги за еду и ночлег. А я начинаю прикидывать, не устроиться ли мне здесь на работу? Я мог бы колоть дрова, мыть посуду, наливать чай. Только бы боль ушла!

Водителей джипов, едущих в сторону Дарчена, снабжаю записками для Юры, в которых рассказываю, где нахожусь. Не знаю, поможет ли?

Вечер приносит некоторое облегчение. Возле нашего ресторанчика объявляется итальянский велосипедист Маурисио. Он добрался сюда на двух колесах аж из Швейцарии. У него модный дорогой велосипед и целая сумка разных инструментов. Маурисио соглашается помочь мне с ремонтом, и до темноты мы благополучно исправляем поломку. Несколько дней назад Маурисио видел Юру в Дарчене живым и на велосипеде. Значит, все не так уж плохо. Скорее бы добраться до Саги!

На следующий день я захожу в находящуюся поблизости военную часть и спрашиваю, нет ли у них доктора? Увы, медицинских работников в части нет. Но китайские солдаты все же делятся со мной кое-какими лекарствами. Дают мне жгучие пластыри для ступней и какие-то темные горьковатые шарики-тянучки, завернутые в бумажки с иероглифами. Я наклеиваю пластыри, съедаю китайские шарики, обнимаю на прощание ресторанную бабку, прослезившуюся по случаю моего отъезда, и отправляюсь в дорогу. Я полон решимости доехать до Саги на велосипеде, несмотря на то, что это 450 километров горного бездорожья. При средней скорости 60 километров в сутки – неделя пути. Надеюсь, что мне встретятся деревни, где я смогу набрать воды, а может быть даже и поесть.

Дорога – песок и камни. Ехать тяжело, но главное – не останавливаться. До вечера успеваю проделать только 40 километров. Ночую на заброшенной ферме – ставлю палатку в загоне для овец. Ночью так холодно, что палатка совершенно замерзает. Нужно долго дышать на тент, чтобы просто сложить его и убрать в мешок. Чай в бутылке превратился в кусок льда. Но утреннее солнце отогревает меня, я снова в пути, снова хозяин самому себе. Настроение становится лучше, и даже боль понемногу отступает.

Наблюдаю за птицами и даже умудряюсь пофлиртовать с двумя молодыми пастушками. Юные тибетки до самых глаз закутаны в разноцветные тряпки, на шее связки украшений и амулетов, на поясах красивые пряжки и связки колокольчиков. Они следят за огромным стадом своевольных коз. Вместо хлыста тибетки используют сплетенную из шерсти пращу. Когда трава на склоне заканчивается, и стадо нужно перегнать в другое место, пастушки вставляют в пращу камень и ловко метают его в одну из подопечных, повернутую в нужную сторону. Несчастная коза от боли подпрыгивает и в ужасе несется вперед. Всё стадо, почувствовав опасность, также несется вместе с ней и пробегает некоторое расстояние – как раз на новый нетронутый участок пастбища.

Смешливые пастушки и мне дают метнуть камень из пращи, но я неловко отправляю его вертикально вверх, так, что он едва не падает мне на голову. Тибетки смеются и отбирают у меня пращу, пока я не травмировал себя или еще кого-нибудь.

К ночи я доезжаю до большого лагеря кочевников. Договариваюсь о ночлеге в одной из палаток, большой, квадратной, похожей на армейскую. Вот неожиданность: в ней уже сидит Маурисио, выехавший из деревни Хор Ку на полдня раньше меня! Греемся возле очага. Хозяева подкладывают в огонь новые порции кизяка и подливают соленый тибетский чай в наши чашки. У меня с собой есть мешок цамбы – подарили тибетцы. Цамба – ячменная мука, которую заливают чаем и смешивают с ячьим маслом и сахаром. Получаются такие шарики из теста – не очень вкусные, но питательные. Это традиционное местное блюдо, без него немыслим ни один дом в этих краях. Предположить, что у тибетца нет в доме цамбы – серьезное оскорбление. Видимо поэтому мне никак не удается опорожнить свой мешок. Стоит достать его и попросить немного чая – как хозяева тут же достают свою собственную цамбу. Что ж, по крайней мере я знаю точно, что в Тибете не умру с голоду.

В палатке кочевников земляной пол, укрытый циновками или шкурами. Возле одной из стен находится алтарь. На нем изображения Будды, бодхисатв, а также запрещенная фотография Далай-ламы. В центре стоит железная печка-буржуйка. Её труба выходит в открытую дыру в потолке. В это окно по ночам заглядывают звезды, через него же в палатку проникает лютый холод, как только остывает печка. Холод рано утром будит хозяйку, заставляя ее вновь разводить живительный огонь. Встаем уже в тепле.

Утро начинается с порции горячего чая с маслом и солью. Чай тибетцы смешивают в вертикальном цилиндре, называющемся домо. Возможно, в Тибете вам даже не удастся увидеть дна своей чашки – чай подливают вновь и вновь – закон местного гостеприимства.

Завтрак окончен, и кочевники принимаются за работу. Сначала нужно подоить коз. А как это сделать, если их нескольких сотен? Коз связывают веревкой в пачку по принципу застежки-«молнии». Застряв рогатыми головами друг напротив друга, козы не могут пошевелиться и терпеливо выдерживают процедуру доения.

Мужчины занимаются яками. Делают им прививки. Тоже непростое занятие – яки уколы не любят, недовольно хрюкают, вертятся и брыкаются. Иного буйного зверя приходится держать впятером. После того, как процедуры закончены, местный ветеринар на радостях закатывает танец, выкидывая забавные коленца.

И снова на моем пути горы, реки, крутые перевалы… Наконец, я добираюсь до Саги. Въезжаю в город уже в темноте и первым человеком, которого я встречаю на улице этого городка, оказывается… Юра. Он идет по улице прямо мне навстречу!

Юре пришлось выдержать не меньшие испытания, чем мне. Оставшись в одиночестве, без денег – их хватило лишь на несколько дней – и без палатки, он ночевал прямо на земле и сильно простудился. Правда, тибетские паломники во время коры вокруг Кайлаша прониклись к Юре уважением, увидев, как он спит под звездным небом напротив священной горы. Считается, что чем больше трудностей испытывает паломник во время своего пилигримажа, тем больше прошлых грехов ему списывается. Судя по нашим с Юрой трудностям, после похода вокруг Кайлаша мы – почти святые.

Кстати, в Саге нет банкоматов, а значит и деньги нам взять неоткуда. Тратим мои последние юани на закупку продовольствия – покупаем дешевую армейскую тушенку и галеты. Цамба у нас есть, а без чая тибетцы не оставят…

После Саги, кажется, стали чаще встречаться деревни. Мы не стесняемся заходить в гости. Хотя, считается, что тибетцы не слишком гостеприимны – нас не гонят. Угощают цамбой либо позволяют заварить дешевых китайских макарон. В одном доме на стене висит здоровенный вяленый кусок мяса. Смотрим на него, облизываемся, но, увы, мяса нам не предлагают. Ничего, посидим на цамба-макаронной диете. Здесь же на стенах мелом нарисованы изображения яков, похожие на рисунки пещерных жителей.

Любопытные дома в тибетских деревнях. Каждый немного напоминает крепость. Для защиты от злых духов над входом вешается бычья голова или хотя бы пара рогов. Иногда в качестве защитников дома – нарисованные на заборе красные скорпионы. На самих заборах сложены стопками брикеты сухого ячьего навоза – это уже для защиты от холода – лучшее и единственное топливо.

Проезжаем палатки дорожных рабочих. Заглядываем на кухню, чтобы попросить воды. Нам отказывают: воды нет. А цамба есть? Сказать, что нет даже цамбы – позор для тибетца. Цамба есть, а к ней волшебным образом появляется вода, чай, сахар и даже большой кусок ячьего масла.

После Латсе климат меняется. Становится теплее, и палатка уже не покрывается инеем по ночам. Появляются деревья, которых почти нет в западной части Тибета. Но самое главное – на дороге асфальт. Цивилизация! Деревни встречаются чаще, а где деревни – там для путешественника всегда найдется миска с цамбой. Дальнейшая поездка до Шигатзе кажется нам легкой прогулкой.

И вот, город Шигатзе! Мы, наконец, снимаем с карточки деньги и бросаемся искать отель, чтобы отдохнуть, помыться и выстирать вещи. Второпях мы не обращаем внимания, в каком районе селимся. Все нормально – напротив расположено огромное здание полиции. Лишь вечером обнаруживаем некоторую особенность этого места. Вокруг нас сплошные парикмахерские и массажные салоны. Днем – вполне благопристойные, но вечером в них загорается красный свет, а на диванчиках скучают молодые китаянки в ожидании клиентов. Район красных фонарей. Собственно и заведение, на втором этаже которого мы сняли комнату, оказалось… секс-шопом с большим ассортиментом товаров. Но нас уже ничем не удивишь. Завтра мы идем в самый большой монастырь Тибета – Ташилунпо.

Благополучно переживший «перегибы культурной революции» Ташилунпо – один из самых больших и интересных монастырей Тибета. Он был основан более пяти веков назад первым Далай-ламой Гендуном Друпом. Монастырь принадлежит ордену Гелугпа, чьи монахи носят головные уборы желтого цвета. Этот орден стал наиболее влиятельным в Тибете, потеснив другие буддистские школы. Хотя то, что нынешнего живущего в Индии «желтошапочного» Далай-ламу XIV называют «главой всех буддистов» - это так же неправильно, как называть Папу Римского – главой всех христиан. Даже в самом Тибете сохранились монастыри, никогда не подчинявшиеся Далай-ламе.

Что касается Ташилунпо, то его настоятелем был Панчен-лама, что означает «Великий учитель». По своему влиянию он почти не уступал Далай-ламе. Власти Китая старались вбить клин между великими ламами, чтобы оказывать влияние на внутренние дела Тибета. Предыдущий десятый Панчен-лама, в отличие от своего мятежного коллеги, остался в Тибете и пытался сотрудничать с китайскими властями. Но с возрастом он тоже стал призывать к независимости Тибета, за что отсидел срок в тюрьме по обвинению в «организации оргий, критике китайского правительства и создании личной армии наемников». Нынешний Панчен-лама политикой и даже хозяйственными делами монастыря не занимается. Китайские власти держат молодого человека в Пекине. В западной прессе даже пишут, что Панчен-лама и вовсе не настоящий, а настоящего выкрали и подменили китайским. Здесь у меня нет комментариев, мои китайские знакомые так и не смогли прояснить этот вопрос. Но среди монахов и лам в тибетских монастырях мне иногда чудились переодетые сотрудники китайских спецслужб. Очень уж они были строгими и неприветливыми к иностранцам.

Ташилунпо – огромный город-лабиринт с общежитиями монахов, религиозными университетами, храмами, гробницами и дворцами. Этот город, кажется, остался в средневековье. Монахи носят воду, чистят дворы и ведут благочестивые беседы в тени деревьев. Паломники крутят блестящие от бесконечных прикосновений молитвенные барабаны. Общую картину меняют разве что иностранные туристы, фотографирующие разукрашенные массивные двери с деревянными засовами и толстыми бронзовыми кольцами.

Главная достопримечательность монастыря – часовня Майтрейи, Будды Будущего. Здесь находится одна из самых высоких в мире (26 метров) статуя сидящего Майтрейи, сделанная из золота и медного сплава. Ее изготовили в 1914 году под надзором девятого Панчен-ламы. 900 ремесленников и рабочих строили статую четыре года, израсходовав на постройку 300 кг золота.

В храме висят портреты Панчен-лам, в том числе нынешнего – совсем еще мальчика. У подножия Будды стоят чаны с ячьим маслом и горящими свечами, а рядом – чаши с цамбой и водой. Возле алтаря паломники оставляют деньги или что-то из личных вещей: шариковые ручки, заколки, расчески, значки, украшения. Надеются, что это принесет им удачу и благословение Будды.

Фотографировать в храме запрещено. Специально тренированные монахи бросаются на туриста, едва заметив расчехленную камеру. Не то чтобы вид фотоаппарата оскорблял чувства позолоченной статуи. Просто за съемку нужно платить дополнительные деньги. В1961 году, вскоре после восстания в Тибете, храм перешел под опеку китайского правительства. Теперь это коммерческое предприятие: здесь берут деньги за вход, за фотосъемку, за покупку сувениров....

На следующий день мы вместе с другими паломниками делаем ритуальную кору вокруг монастыря. По всей протяженности маршрута установлены сотни молитвенных барабанов, раскручиваемых паломниками. Если б к каждому подвести динамо-машину, Тибет не знал бы проблем с электричеством! Жаль, что ритуальная фраза «Ом мани падме хум» уходит в небо вхолостую. И еще задумаешься невольно: люди могли бы исправлять карму, творя благие дела, но вместо этого борются с грехами, крутя барабаны.

Дальше на Восток! В 60 км от Шигатзе мы останавливаемся на ночлег при монастыре Палчен Хор ордена Ниингма. Это школа «красношапочников»-тантристов, основанная Гуру Римпоче. Ученый гуру смешал буддистское учение с религией бон. В местной часовне соседствуют богиня милосердия Тара и два злых бога: однозубая и одноглазая Игацзеди с украшениями из человеческих черепов и сердитый кузнец Тамжен Даджи Лэйкпа с большим кошельком для денег. Из кошелька торчат мятые юани, положенные туда монахами.

Нам выделили комфортабельную келью с кроватями и ворохом толстых тибетских одеял. Монахи в красных хламидах собрались посмотреть, как мы ужинаем цамбой. Один из монахов одет в футболку с надписью по-русски: «Бригада». Откуда?!

Дорога на Лхасу стелется ровным асфальтовым полотном. Ехать по ней – удовольствие. Навстречу нам проносятся грузовики, украшенные забавными сочетаниями коммунистических звезд и буддистских свастик. Семьи тибетцев проезжают на фырчащих мотоблоках с флажками и лентами ритуальных шарфов-хатаков. Кричат нам: «Таши делек!» – традиционное тибетское приветствие – пожелание добра и удачи.

Очень долго священная Лхаса не давалась пришельцам. Достичь ее пытались и Николай Рерих, и Николай Пржевальский. После иезуитов с конца XVIII-го до начала XX-го века не было ни одного сообщения о достижении Лхасы иностранцем. В 1903 году в Тибет со стороны Индии вторглись британские войска под предводительством полковника Фрэнсиса Янгхазбанда. Вооруженные мечами, луками и защищающими от пуль магическими амулетами тибетцы попытались остановить продвижение британцев. Они верили, что даже если погибнут – им гарантировано благополучное перерождение. Тибетцы продолжали бежать в атаку на пушки и пулеметы до тех пор, пока не погибли все. Сам Янгхазбанд был шокирован кровавым побоищем, которое устроил. И все же англичане дошли до Лхасы. Когда полковник входил в город, ему показалось, что высыпавшие на улицы местные жители приветствуют его. Горожане действительно хлопали в ладоши, но они вовсе не были рады захватчикам. Хлопком в ладоши тибетцы изгоняют злых духов. Захват Лхасы не принес практической пользы Британской империи. Через два месяца войска были выведены обратно в Индию. Говорят, полковник после посещения тибетских гор сошел с ума, и до конца жизни так и не смог придти в себя.

Главное украшение и символ Лхасы – резиденция далай-лам 13-тиэтажный дворец Потала, считающийся одним из самых больших зданий в мире. Дворец расположен на холме, а наклонные стены придают зданию еще более монументальный вид. Здесь больше тысячи внутренних помещений, мавзолеи семи далай-лам и несметное число драгоценных статуэток буддистских богов и бодхисатв.

Туристическая тропа приводит нас в тронный зал. На стене висит портрет XIII-го Далай-ламы. Изображение нынешнего духовного лидера Тибета, находящегося в изгнании XIV-го Далай-ламы отсутствует. С потолка свисают стилизованные зонтики, похожие на связки мужских галстуков. Зонтик – один из священных символов в тибетском буддизме, он защищает святыни от всякого зла.

Перед троном груда шелковых шарфов-хатаков, вокруг деньги набросанные паломниками. Здесь есть купюры всех стран мира, даже Ирана! Когда денег становится слишком много, приходит один из смотрителей со шваброй – и без всякого уважения сметает все деньги в огромный мешок. В отсутствие смотрителя тетка в полосатом тибетском переднике ползает по полу и через решетку пытается вытащить часть денег. Ей это удается, и она покидает зал с пачкой мятых купюр в руке, теряя по дороге мелкие китайские дзяо. Нехорошо, ограбила Далай-ламу, испортила себе карму – придется ей совершить большую кору по Лхасе и прокрутить несколько сотен молитвенных барабанов. Наверное, именно это она и задумала.

Возле тронного зала находится небольшая комната, где Далай-лама принимал почетных гостей. На столе стоят чаши: бананы и рис с изюмом. Кажется, что Далай-лама лишь ненадолго отлучился. Но нет, его место уже занял закутанный в плащ тюфячок. Такие же тюфячки лежат на каждом из тронов всех прежних хозяев Поталы. У каждого Далай-ламы был свой личный тронный зал, отчего дворец напоминает лабиринт со множеством тронов.

Вот личная часовня XIV-го Далай-ламы с изображениями шестирукого защитника веры Махакалы, хранительницы Шри-Деви и государственного оракула Нечунг Чокьонга. Всего же в Потале столько статуй и статуэток разных божеств, что даже служители дворца-музея затрудняются назвать их число. Полностью обойти дворцовый комплекс за день невозможно. Впрочем, большинство помещений закрыто для посетителей – наверное, для того, чтобы они не терялись или не воровали жертвенные деньги без присмотра служителей.

Дворец Потала входит в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. В этот же список входит другая святыня Лхасы – храм Джоканг, самый почитаемый в Тибете и один из старейших – построенный тринадцать веков назад царем Сонгценом Гампо. С самого утра на площади перед храмом собираются паломники, чтобы выполнить ритуальные простирания. Некоторые приходят целыми семьями с едой и термосами с чаем – как на пикник.

Цена на входной билет для иностранцев велика настолько, что сильно бьет по нашим прохудившимся карманам. Пытаемся проникнуть в храм-музей при помощи справки на английском языке о том, что являемся участниками велопробега в поддержку будущих олимпийских игр 2008-го года в Пекине. Тибетцы-контролеры сопротивляются: «То Пекин, а здесь Лхаса! У нас свои законы». Мы грозим строптивым тибетцам неприятностями: телефонным звонком в столицу, разгромными статьями в газетах всех стран и отменой олимпийских игр. Но на входе в храм Джоканг сидят тертые калачи, повидавшие многих мастеров разговорного жанра с тощим кошельком. Контролеры не сдаются, и нам приходится отдать деньги. Таков удел иностранцев – они должны платить намного больше местных жителей. Удивительно, что китайские туристы тоже приравниваются к иностранцам и послушно платят. Тибетцы проходят в храм Джоканг бесплатно, но тратятся на жертвенное масло, шелковые шарфы-хатаки и подношения божествам.

Внутри храма не протолкнуться. Толпы богомольцев осаждают монастырские двери. Движение напирающей толпы регулируют полицейские в униформе и охранники в робах монахов. Нельзя сказать, что к паломникам здесь относятся уважительно. Их прямо за одежду оттаскивают от аквариумов с молчаливыми статуями, чтобы не задерживали проход для других страждущих. Без устали работает конвейер: положил деньги, сдал шелковый хатак, подлил масла в бронзовый чан – и отваливай – что тебе еще?! Снимать в храме запрещено, а если какой-нибудь незаконопослушный иностранец все же попробует достать камеру, на него с криками и руганью бросится один из монахов, норовя вырвать фотоаппарат. Буддистским смирением тут и не пахнет. Из стеклянных коробок на все это взирают угрюмые зубастые монстры, сидящие в кучах бумажных денег. Возможно, в этом храме стоило бы заменить позолоченную статую Будды на Золотого Тельца?

Выбираемся из дымной и душной преисподней на свежий воздух. Священная Лхаса бурлит: мотаются по дорогам свистящие и звенящие велорикши, вышагивают чумазые богомольцы, вертя переносные молитвенные барабаны, попрошайничают монахи, усевшись посреди тротуара. Лхаса пытается жить как прежде, не замечая, как быстро меняется. Вот уже гуляют по ней нарядные туристы, зажав в руках одинаковые путеводители. Растут как молодой бамбук здания банков и отелей. Открываются модные бутики и магазины элитного туристического снаряжения. А китайские рестораны давно вытеснили с главных улиц тибетские общепиты, и последние ютятся в полутемных переулках.

Оставив Лхасу, мы направляемся в обратную сторону, к непальской границе. Снова проезжаем мимо Ташилунпо, взбираемся на знакомые перевалы и, наконец, перед городом Латсе решаем съехать с главной дороги и посетить еще один известный тибетский монастырь – Сакья, основанный в 1073 году. Именно отсюда в XIII-м веке тибетские ламы впервые начали править страной, поддерживаемые Монгольской империей. Здесь же родилась очередная школа тибетского буддизма – Сакьяпа, одна из самых старых и самых странных.

Монастырь Сакья всегда жил независимо и изолированно от внешнего мира. Снаружи он напоминает неприступную крепость, в которой живет могущественный и жестокий тиран. Внутри это чувство становится только сильнее. Школа Сакьяпа многое позаимствовало из древней религии бон: на внутренних стенах тут изображения зубастых чудовищ и человеческих черепов, а над одной из дверей висит жутковатая коллекция чучел. Сушеные волки, дикие коты и хищные птицы оскалили пасти и клювы, и, кажется, готовы броситься на непрошенного гостя. Во дворе сложены курганы из костей и бычьих черепов с вырезанными на них мантрами.

В одной из арок монастыря сохранилась старая роспись – всего лишь невинный тигр, но рядом видны следы пуль. Кто стрелял? Китайцы? Странно, что им не понравился именно тигр, а изображения чудовищ сохранились нетронутыми. Впрочем, кое-где монстры с окровавленными пастями закрыты от посторонних глаз плотными темными тряпками.

Если подняться по лестнице, то можно выйти на плоскую крышу монастыря. Отсюда открывается вид на внутренний двор, а в конце крыши небольшое строение. Рядом едва заметная дверца. Если проникнуть в нее, то можно зайти во внутреннее святилище, больше напоминающее комнату страха из Луна-парка. Комната заполнена жуткими фигурами закутанных в тряпки мертвецов. Здесь же стоит чучело оленя. А росписи! Выпотрошенные и подвешенные вверх ногами люди, слоны и тигры! Отдельно нарисованы человеческие органы: глаза, носы, уши, кишечник и прочее. Не знаю, практикуются ли в Сакье каннибализм и некромантия, но ощущение такое – будто раньше эти практики были распространены. Или это просто изображены страдания, которым в будущем будут подвержены невежественные и грешные души?

Внизу на главной площади монастыря идут монашеские дебаты. Это разновидность экзаменов, на которых монахи проверяют друг друга на знание священных текстов. Экзаменаторы стараются задать вопрос покаверзнее, а заметив ошибку или колебание отвечающего, громко хлопают в ладоши, «пригвождая невежество». Страсти на таких дебатах разгораются нешуточные: монахи чуть ли не дерутся, яростно размахивают руками и хватают друг с друга за пурпурные балахоны.

Ночевать останавливаемся в гостинице напротив монастыря. До полуночи с улицы доносятся монашеские песнопения, завывания труб и рев еще какого-то инструмента, по звуку напоминающего электродрель.

На следующий день заходим в очередной храм школы Сакья к югу через реку. На стенах храма висят старинные мечи, черепа и рога животных. На тряпочных картинах-тангка скелеты занимаются сексом. Вдоль стен стоят куклы, изображающие древних богов. Богомонстры сжимают в руках жезлы из человеческих костей. На алтарях алкоголь, масло, деньги, кукуруза. Всё это так похоже на латиноамериканскую брухерию – черную магию! За перегородкой, отделяющей внутреннее святилище, сидит статуя многорукого индуистского бога Ганеши – в тибетском варианте вид у него достаточно злобный. Под потолком висят засушенные человеческие конечности и внутренние органы. Жути добавляют скалящиеся маски и изображения искаженных лиц, изо рта у которых льется кровь.

Тибетская ветвь буддизма называется Ваджраяна или «Алмазная колесница». По смыслу больше бы подошло - «Костяная колесница». Алмазов мы так и не увидели, зато костей – сколько угодно.

Оставив в покое тибетских лам, мы двигаемся в сторону границы последнего индуистского королевства на земле. Дорога трудна и холодна, но прекрасна. Мимо нас проплывает вершина Джомолунгмы, на фоне своих грандиозных соседей по гималайскому общежитию смотрящаяся заурядной горкой. В этих местах пики ниже 8000 метров в шутку называют холмами. Но уже хочется дальше: в те благословенные края, где тепло, где есть деревья и асфальтовые дороги, где варят сладкий чай с молоком и пекут вкусные пироги, и где тоже есть свой кусочек Джомолунгмы – в Непал.