Абсолютизм как отрицательное в себе единство Русской идеи

Нельзя понять возникновения любого государства только на основе эмпирических исторических исследований, поскольку сам предмет (целое) не имеет по сути своей ничего общего с чувственно-воспринимаемыми предметами. Последние в лучшем случае могут быть только знаками сущего. Именно поэтому необходим философский анализ, чтобы дать этим знакам должные, т.е. соответствующие их объективному смыслу определения. «Если мы видим, - пишет Б.Н. Чичерин, - что отношения удельных князей к великому определяются договорами, то мы уже из этого обстоятельства вправе заключить, что великий князь не государь, а удельные князья не подданные. Это свободные лица, соединенные довольно шаткою родственной связью и вступающие в добровольные взаимные обязательства». Строго говоря, Московская Русь как государственное образование является только переходным этапом к действительной государственности, «где подданный подчиняется верховной власти не на основании договора, […]а на основании постоянных государственных законов», - заключает он.

Возникает вопрос: как происходит этот переход к государственности? Какова логика этого перехода? Ответ на этот вопрос (или вопросы) позволит нам прояснить более глубокий уровень движения духа и раскрыть проблему смены формы тотальности русской идеи.

Принцип primus inter pares (первый среди равных) в годы царствования Ивана IV был доведен до крайнего предела и, тем самым, логически исчерпан. Быть первым среди равных или себе подобных – совсем не значит быть первым как таковым, т. е. бесподобным, или определяющим всё и вся самодержцем. «Потомки старой русской династии, «княжата», - объясняет ситуацию, складывающуюся во времена правления Ивана IV историк С.Ф. Платонов, - превратившись в служилых бояр своего сородича московского царя, требовали себе участия во власти, а царь мнил их за простых подданных, которых у него «не одно сто», и потому отрицал все их притязания». Это отношение, на наш взгляд, показывает как институт великих и удельных князей, основанный на «частном праве» (Б.Н. Чичерин), вместе с династией Рюриковичей сходит с исторической сцены, уступая место новой «благородной фамилии» (П.Я. Чаадаев) и новому государственному принципу – абсолютизму. Принцип абсолютизма выражает собой новую логически необходимую форму связи (единую, но уже не соборную и, тем более, не «договорную»), которая не допускает существование каких-либо иных форм наряду с собой. Поэтому не случайно, что в империи Петра Великого церковь определяется до некоей духовной коллегии - становится особым министерством по нравственному попечению граждан.

Исследуя эмпирический материал самой отечественной истории, можно вкратце проследить, как подготавливался переход к принципиально новой форме бытия русской идеи, хотя, следует заметить, что сам переход как смену формы развития исследуемого предмета в историческом опыте обнаружить будет, конечно, невозможно. «Историку, - замечает известный историк А.А. Зимин, - легче рассказать о том, как все происходило, чем понять, почему так произошло. Это тем более сложно, когда размышляешь о переходных эпохах, когда победившие правители «переписывали историю», изображая Ричарда III или Дмитрия Шемяку воплощением зла, а Генриха VII или Василия II и их наследников ангелами во плоти». Примечательно, что А.А. Зимин как глубоко мыслящий историк сам и подчеркивает значение исторического исследования как необходимую предпосылку к тому, «чтобы задуматься о причинах происшедшего становления единого Русского государства».

Процесс превращения Московского удельного князя в государя всея Руси или становление Московского централизованного государства можно видеть, во-первых, по изменению формы завещания (эта работа была блестяще проделана Б.Н. Чичериным в его научном исследовании «Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей»). К примеру, Дмитрий Донской завещает старшему сыну только треть всего имущества, Василий II Тёмный – половину, а Иван III практически уже все оставляет Василию (старшему сыну), обделяя младших не только в хозяйственном смысле, но и в политическом: последние уже не обладают державным правом, становятся только служебными князьями. Во-вторых, происходят ограничения и упразднения всякого рода «вольностей», начиная от «удельно-вечевого уклада» (Н.И. Костомаров) и заканчивая борьбой с «отступничеством от православия» ряда русских земель. Вспомним, что поводом похода на Новгород был переход боярской «партии» во главе с семьей Борецких под покровительство литовского князя. Согласно летописи, сравнивающей поход «князя велики» с походом Дмитрия Донского на Мамая, Москва шла на Новгород «не яко на христиан, но яко на иноязычник и на отступник православья». Таким образом, борьбе за объединение русских земель была придана идейная форма борьбы за чистоту веры. После победы над Новгородом митрополит Филипп торжественно встретил великого князя, с этим событием было связано решение о строительстве Успенского собора в Московском кремле. В-третьих, вместе со становлением самодержавия, как уже отмечалось, происходит централизация культов: на смену местным культовым центрам Новгорода, Твери, Ярославля, Пскова, Ростова и других городов пришел единый общегосударственный пантеон русских святых. Процесс «вживления» местных, а зачастую, сепаратистских культов в единое национальное тело Руси был, разумеется, не безболезненным процессом. Москва выступала как преемница Киевской Руси и Владимиро-Суздальской земли, поэтому в состав общегосударственного русского пантеона вошли культы Ольги и Владимира, Бориса и Глеба, Феодосия и Антония Печерских с одной стороны, а также культы Леонтия, Исаии, Игнатия и Авраамия – с другой. Однако кроме упомянутых подвижников, Москва была представлена именами, значение которых к XV –VI векам четко определилось как имеющее отношение не только к Московскому пантеону, но и как общенациональное. Речь идет, прежде всего, о митрополитах «всея Руси» Петре и Алексее, а также о Сергии Радонежском.

Итак, к началу XVI в. русские земли были объединены московской великокняжеской властью в одно государство. В 1463 г. прекратило существование Ярославское княжество, в 1474 – Ростовское, в 1478 была упразднена Новгородская республика. В 1485 г. – присоединена Тверь, 1503 г. в состав Русского государства вошли земли по течению Десны, принадлежавшие ранее Литве. В 1510 г. Москве был подчинен Псков, в 1514 – Смоленск, в 1520 г. – Рязань.

Только Москва как столица всей Руси имела отныне право проводить самостоятельную политику внутри страны и вне её пределов. Независимость страны и её финансовое укрепление опирается на введенную ещё монголами систему налогообложения.В период правления Ивана III устанавливаются связи с Западом (чему не в малой степени способствовал его брак с Софьей Палеолог), расширяется практика пожалования служилым (государственным) людям поместий. В отличие от вотчины, эти земли оставались государственной собственностью и давались во временное пользование на период службы, в основном - военной. Согласно принятому Судебнику (1497) крестьяне практически становились крепостными, имея право смены помещика только один раз в году при условии уплаты своеобразной компенсации землевладельцу - «пожилого». Совершенствуется центральное управление, когда общегосударственными вопросами ведает «казна», а новыми землями – «дворцы», создается институт наместников – поставленных на места (уезды) правителей и пр. Иван III именует уже себя Великим князем всея Руси. При Василии III было упразднено вече в Пскове и, таким образом, происходит окончательное подчинение уделов единому центру, устанавливается и оформляется система служебных отношений боярских фамилий – местничество. Принцип соответствия места степени родовитости (благородства) отцов был своеобразным шагом «вперед», поскольку именно он и становится главным препятствием на пути воплощения принципа единодержавия, так как наиболее «родовитые» князья и бояре отстаивали себе особое право участия в управлении всей страной. В шестидесятые годы XVI века, т. е. в «молодые» годы царствования Ивана IV, большую роль в управлении страной и в проведении реформ, прежде всего, местного управления играла боярская аристократия или, так называемая, «избранная рада». Именно в это время были взяты Казань (1552) и Астрахань (1556), проводились важные для страны реформы. На смену системы «кормления» пришла система местного самоуправления, когда «выборным» начальникам вменялась обязанность ведения финансовых вопросов, полиции и суда. Были созданы классы («разряды») дворян из «детей боярских», для которых устанавливался особый порядок государственной службы. Разумеется, что принцип местничества должен был прийти в противоречие с принципом единодержавия, которое и достигает своей критической точки в годы правления Ивана IV. Вопрос о взаимоотношении монарха и знати был выражен царем предельно ясно: только «языцы царствами своими не владеют: каково им повелят работные их, так и владеют. А Российское самодержавство изначала сами владеют своими государствы, а не бояре и вельможи». Опричнина, введенная Иваном Грозным, была направлена прежде всего против боярской оппозиции. Цель – искоренение «измены» – достигалась как систематическим «перебиранием людишек», т.е. принудительным переселением, так и путем прямого физического устранения. Однако, помимо этой «внешней» цели, преследовалась, согласно историософии митрополита Иоанна, более глубокая цель – привести Россию к такому пониманию царской власти как власти, только одним Богом данной. Способом утверждения такого понимания власти и стала опричнина, поэтому опричники, обрядившись в монашескую одежду, как рыцари веры искореняли измену в Московском царстве. Процессу осознания государева замысла и утверждения всенародного христианского единства в вере способствовали, несомненно, созываемые (начиная с 1547 года) земские соборы. По мере осмысления, прежде всего, правящим классом России своего религиозного долга опричнина была отменена. «Непререкаемым свидетельством единства народа и царя, их сознательного сослужения в деле соборного и державного строительства Православной России стало венчание Феодора Иоанновича, состоявшееся 31 мая 1584 года после сорокадневных заупокойных молитв об усопшем самодержце», - в этом усматривает главный итог царствования Иоанна IV митрополит Иоанн.

Становление Московского централизованного государства продолжалось в годы царствования Бориса Годунова фактически уже с 1588 года и не прервалось даже в годы смуты. Важной вехой в этом процессе было учреждение патриаршества: величию государственному должно было соответствовать и величие церковное. Идея, согласно которой Москва единственно сохранила чистоту православия и поэтому призвана заменить некогда ушедшую в небытие Византию, как бы само собой, постепенно подготавливала сознание русских людей к тому, что для освящения царской власти должна быть образована на вполне законных основаниях независимая от константинопольского патриарха русская церковь. Введение патриаршества (1588) стало важнейшим событием не только в духовной жизни Руси, но и в плане международного признания России (известно, что на православном востоке и католическом западе Ивана Грозного отказывались признавать полноправным царем, прежде всего, потому, что он получил венчание на царство не из рук первосвященника, а от митрополита). Таким образом, первым русским патриархом стал Иов, происходивший из посадских людей, а первым русским царем, коронованным по всем общепринятым международным правилам, стал Борис Годунов (1598), в недолгие годы правления которого Русь значительно расширила свои рубежи, прежде всего, благодаря ликвидации Сибирского ханства. При нем строятся мощные крепости, соборы, открываются типографии, завершено строительство порта в Архангельске, впервые отправляются дворяне на учебу за границу и т.д. и т.п. В предельно критический момент, наступивший после смерти Годунова, в годы смуты, когда под угрозой оказалось само существование последнего православного царства, главную роль сыграла русская православная церковь во главе с патриархом Гермогеном. Как известно, призыв духовенства был подхвачен земщиной и в начале 1611 года стали образовываться ополчения вначале под предводительством Прокопия Ляпунова, затем - Минина и Пожарского. События, связанные с освобождение Москвы от захватчиков, созывом Земского собора в 1613 году, завершились избранием на царство Михаила Романова.

Продолжение реформ местного управления при первом Романове (Михаил Федорович правил с 1613 по 1645 год) определялась необходимостью устранения злоупотреблений местной администрации, во главе которой стояли «избранные» во время смуты воеводы, которые, будучи без должного контроля, зачастую чинили жестокий произвол на местах, о чем свидетельствуют многочисленные челобитные. Правительство, во-первых, пытается упорядочить службу на основе прежней, поместной системы, во-вторых, ещё более закрепляет крестьян. При Михаиле Федоровиче происходят перемены и в общегосударственных делах: на смену дворянским ополчениям вводятся регулярные войска, устроенные по западному образцу (в начале 1640-х годов), все большее значение в центральном управлении начинает играть Собор (власть Русской земли), используются иностранные специалисты для создания собственных заводов по производству пушек, ядер. В годы царствования Алексея Михайловича (1645 – 1676) особенно усиливается законодательная деятельность. На смену Судебника 1497 и 1550 годов и массы отдельных указов принимается единое «Уложение» законодательных норм - первый действительный опыт государственного, гражданского и уголовного права.

Одним из важнейших шагов на пути к созданию государственного устройства России при Федоре Алексеевиче была отмена местничества решением земского собора 1682 года. Это позволило центральной власти не только «расшатать» систему феодальной иерархии, но и существенно ограничить политическую роль церкви, освящающую привилегии «отцов» - князей и бояр. Теперь и недостаточно родовитые, но способные «сыны» могли занять «добрые» места на военной и государственной службе.

С точки зрения трансцендентальной философии истории абсолютизм как безусловный принцип государственности не является следствием только эволюционного развития духа народа, но и не привносится извне. Он есть результат протеста государевой воли Петра Великого против того аморфного, соборного единства государства, церкви и русской земли в целом, которое приводило, как было показано, не только к религиозному расколу и церковно-государственному конфликту, но и к сугубо социальному противоречию.

Известно, что в конце правления царя Алексея Михайловича казаки во главе со Степаном Разиным и земщина (крестьяне, часть горожан, инородцы) выступили в русской истории отнюдь не столько в роли «голытьбы» с целью «зипунов доставать», сколько в качестве социального слоя – антагониста высших классов, с призывом «за царя против бояр». Так что в решительном шаге царя-реформатора видна, прежде всего, попытка одним ударом разрубить узел накопившихся проблем. Здесь вновь имеет место характерный для русского духа акт отрицания и нового самооткровения, прерывающий процесс постепенного становления прежних форм его жизни. Русский дух всегда начинает заново, как бы с совершенно чистого листа, отрицая всё написанное, пройденное другими.

Для прояснения характера перехода от одной формы тотальности русской идеи к другой позволим себе воспользоваться образным представлением, заимствованным из сферы художественного творчества. Дело в том, что в этой сфере духовного самопознания по сути бродит та же закваска, что и в сфере стихийного становления русского государства. Так, русское поэтическое слово, к примеру, чтобы подчеркнуть свою безусловность, использует приём двойного отрицания. «Нет, я не Байрон, я другой» (Лермонтов); «Нет, я не дорожу мятежным наслаждением» (Пушкин). Мы увидим далее, что этот способ утверждения путем двойного отрицания или, отвержения «сработает» и при переходе к последней исторической форме бытия русской идеи – к форме тоталитаризма.

Реформаторская деятельность Петра Великого, по словам С.М. Соловьёва, «вводит Россию в возраст, когда начинает действовать мысль», вследствие чего она решительно избавляется от прежней, основанной на православно-русской традиции, знаковой системы и демонстрирует новую – немецкую. Петербург как «самый отвлеченный и самый умышленный город», этот «иностранец своего отечества» (выражения Ф.М. Достоевского и Н.В. Гоголя) стал символом новой России, её изреченным словом, имперской столицей. Новая Россия, Россия Петра Великого отрицает традицию исихазма и стремится к диалогу с католическо-протестантским Западом, но не ради религиозной истины (истиной она «владеет», превратив церковь в составную часть государства), а ради «усвоения науки и культуры», как понимал В.С. Соловьев. При этом наука рассматривается сугубо под углом имперско-практического подхода - как универсальный способ овладения механизмом европейской цивилизации, одним словом, ради извлечения практической пользы во благо всего Отечества. Принцип полезности становится определяющим принципом государственной политики, принципом национального самоутверждения в «мире сем». Святая Русь становится светской Россией. Неоспоримым итогом деяний Петра I в сфере науки и образования стало создание в Санкт-Петербурге общенационального научного центра - Академии наук, при которой затем будут созданы университет и гимназия.

Условной точкой отсчета в этом превращении можно считать декабрь 1699 года, когда Петр издает указ о перемене календаря и о непременном праздновании 1 января. Символичным в этом указе было то, что в канун торжества нового, восемнадцатого столетия произошло известное «брадобритие», а так же переодевание дворянства и городского сословия в новые, «немецкие» одежды. Отныне только крестьянство и «рядовое» духовенство, как в своем сознании, так и во внешнем облике продолжали жить в прежнем времени или, точнее говоря, вне исторического времени. Они остались в роли хранителей прежних знаков православного благочестия, на что как на положительный фактор русского духа обратили внимание славянофилы и их последователи. Москва как город святого Петра отходит теперь на второй план, чтобы уступить место явно претендующему на статус имперской столицы мира Санкт-Петербургу, в котором русская идея третьего Рима приобретает вторую, наднациональную жизнь. Можно сказать, что с момента появления новой столицы (с 1712 Санкт-Петербург – столица России, с 1721 – столица империи) единство национального и вселенского, особенного и всеобщего, проявившееся в образе Московской Руси, перешло в свою противоположность. Теперь Москва станет своеобразным полюсом, в котором будет концентрироваться национальное начало, а Санкт-Петербург станет выразителем начала универсального, формального, как бы «онемеченного». В Москве мы имеем своё вечно прошлое и консервативное, в Санкт-Петербурге - свое вечно будущее, либерально-прогрессивное. Панславизм с одной стороны и имперская идея – с другой, возникают так же необходимо, как и сформулированный графом С.С. Уваровым трехсоставной принцип русского общежития: «Православие, Самодержавие, Народность». Только государственники, проповедники имперской идеологии (от М.Н. Каткова до евразийцев, а, по мнению митрополита Иоанна - даже до национал-большевиков) на первый план выдвигали самодержавие, хотя и «освобожденное» от православия, а панслависты - Н.Я. Данилевский, Р.А. Фадеев и др. - абсолютизировали народно-национальное начало. С трансцендентальной точки зрения «скачок» от святого к светскому, от соборности к абсолютизму, когда уже практическая целесообразность в лице государственного образования выступает в качестве судящего, определяющего основания всего образа жизни и мысли подданых, отнюдь не ограничивается рамками узконационального события, а является проявлением христианского способа овладения мира. Высшая цель этой целесообразности, как её понимал и сформулировал первый русский царь - Иоанн Грозный, есть установление державы Господа в мире сем.

Следует заметить, что после того, как 22 октября 1721 года Петр I получает от Сената титул императора, далеко не все страны Запада положительно воспринимают это событие. К примеру, Англия и Австрия стали его признавать значительно позже, с 1742 года, а Франция – с 1745. По представлению католического Запада этот титул имеет право носить только одно лицо, император Священной Римской империи, для которого городом Святого Петра мог быть только один град - Рим.

Однако весь казус в том, что выступивший безусловный принцип государственности, олицетворением которого стал Санкт-Петербург, не на словах, а на деле оторвался от своей почвы исторического опыта, от исконной православной традиции «добрых дел», носителем которой является народ или община. Всё получилось в духе «протестантской», трансцендентальной логики, для которой, по словам Фихте, «основание, согласно самому понятию об основании, находится вне обоснованного». Дело в том, что метод трансцендентального идеализма является имманентным предмету, т.е. полагающему себя духу как таковому, методом, а такой предмет, как «русский дух», не является каким-либо исключением, наоборот, благодаря своему вселенскому призванию он только и становится умопостигаемым. «Государство, - объясняет принципиально иную ситуацию, сложившуюся после Петра I в истории Руси Г. Флоровский, - утверждает себя самое как единственно безусловный и всеобъемлющий источник всех полномочий и всякого законодательства, и всякой деятельности и творчества […] У церкви не остается и не оставляется самостоятельного и независимого круга дел, - ибо государство все дела считает своими». Теперь сенат как «высшее судилище даёт указы во все государство», контролируя и определяя всякое содержание.

«В сущности, все было принесено в жертву государству, - так же считает и Данилевский, хотя тут же и подчеркивает, - как оно и необходимо было по потребностям времени […] преобразование, утвердив политическое могущество России, спасло главное условие народной жизни – политическую самостоятельность государства».

Следует заметить, что из всех христианских стран только в православной империи был возможен действительный абсолютизм. На Западе «сам факт церковно-государственного дуализма, - разъясняет Г.П. Федотов в статье «Рождение свободы», - ограничивал власть государства, создавал сферу личной свободы». Существовать же в условиях действительного абсолютизма как определенной формы тотальности, значит быть формально определенным (иметь ранг или чин) и в силу такого положения вещей - объективно служить государственному «левиафану» как высшей инстанции. Это же касается и совести: всеобщий суд государства (формы форм) не допускает какой-либо самодеятельности даже в отношении души к Богу, мысли к истине (не случайно, что народное самосознание видело своё утешение в Богородице или в святых-угодниках).

Отцовскую мысль, что «без чина же всякая вещь не утвердится и не укрепится», Пётр I усиливает своей деятельной энергией, реально подчиняя Русь как самобытную «вещь» исторической необходимости или логосу истории. Более того, он и самого себя как этого индивида воспринимает только в качестве определенного, преходящего момента необходимой, всемирно-исторической цепи. Для Петра I государство Российское есть конкретно-историческая форма всеобщей необходимости. Чтобы эта «цепь» не оборвалась, абсолютно все должны быть готовы к самопожертвованию. Так, в обращении к войскам перед Полтавской битвой 27 июня 1709 года, когда судьба отечества, можно сказать, находилась в руках тех, кто был вместе с царем на поле брани, Петр призывает: «не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное». «Со времени Петра, - замечает Н.Я. Данилевский, - […] весь народ был запряжен в государственное тягло: дворянство непосредственно, а прочие сословия посредственно: купечество по фискальному характеру, приданному промышленности, крестьянство же закрепощением его государству или дворянству».Сложность проблемы, как мне представляется, как раз и заключается в рассмотрении того единства русского духа, подмеченного автором «России и Европы», в котором он одновременно находится как в непосредственной, так и в опосредованной к самому себе форме бытия.

Русская идея, по сути дела, получает второе дыхание в новой форме – в форме всевластия «одушевленного» государства-закона, по отношению к которому все граждане находятся в совершенно новом порядке подчинения. Те же, кто не имеет определенного чина, объективно находятся вне отношения. Славянофилы, исследуя отечественную историю, справедливо обратили внимание именно на нарушение первым российским императором равновесия исторических сил, поскольку весь государственный, «служилый» слой настолько отделился от народа, что, по словам К.С. Аксакова, «образовалось иго государства над землей». «Именно с Петра, - справедливо замечает Г. Флоровский, - начинается великий и подлинный русский раскол». Вот почему абсолютизм, как мне представляется, следует понимать как отрицательное в себе единство русской идеи.

Резюмируя, можно сказать, что сама историческая необходимость на данном её этапе не может быть иной, поскольку в ней осуществляется (развертывается) рассудочная форма единого разума (логоса), пришедшая в полное противоречие с самой собой. Закон (всеобщее) оказался вне народа, а народ или земля-община (общее) – вне закона. Первичное (общее начало) стало вторичным, определяемым и действительно подданным (под Данным) элементом по отношению к своему и в то же время отчужденному от него всеобщему, определяющему основанию. Закон, превратив крестьян в экономические категории или абстрактные «ревизские души», облагаемые податью, фактически игнорирует их христианскую причастность логосу. Уравняв их с холопами («задворными людьми»), он поставил крестьян (христиан) в личную зависимость от помещика. Подобно тому, как в духовной жизни крестьянин находился в отношении к Христу через посредство церкви и «своего» священника, так теперь в светской жизни он относится к антихристову по его представлениям государству через «своего» землевладельца. На самом деле, реальная практика была предельно циничной: теперь крестьян можно было покупать и продавать даже в розницу и без земли, разрывая нравственные (общинные и семейные) узы. Разрыв крестьянского сословия с централизованным государственным «существом» усиливается вместе с гонениями раскольников, души которых оценивались «одушевленным законом» значительно выше, но только в одном отношении: староверы обязаны были платить двойную подать. Утилитарно-прагматическая мораль абсолютистского государства поставила себя выше «домостроевских» представлений о добре и зле. Можно даже сказать, что отныне она находится по ту сторону этих представлений, требуя, в то же время, материально выраженного «поклонения». Эта мораль сама, задолго до рождения Льва Николаевича Толстого породила свое отрицание - толстовство. Русь православная как бы законсервировалась в своем прежнем облике патриархально-православного коммунизма, чтобы однажды (в момент второго пришествия Христа) сбросить с себя коррозию петровско-императорского времени, а вместе с ним второе иго - иго «антихристова» Запада. Помимо морально-религиозной стороны дела, государственные тяготы («рубли да полтины») вынуждали крестьян совершать отчаянные поступки - буквально отрываться от своей почвы и уходить в казаки или за пределы России. Поэтому в глазах народа новая эпоха абсолютизма в целом была окрашена в самые мрачные тона. «Итогом всему, - размышляет митрополит Иоанн, - явился процесс расщепления единого соборного тела народа на две неравные части, каждая из которых мало-помальски начинала жить собственной замкнутой жизнью».

В условиях фактического раздвоения русского общества и понятие «подданный» следует рассматривать двояко. Во-первых, подданным является всякий представитель общества, находящийся в системе государственной иерархии (лестница служебных должностей была выражена в знаменитой «Табели о рангах» 1722 года), во-вторых, подданным является «подданный» подданного. Напомним, что при Петре I правом владеть и распоряжаться по своему произволу крепостными людьми стали обладать не только дворяне, но и заводчики с фабрикантами; благодаря этому праву городскому сословию были созданы заметные привилегии. Крепостной же на деле не обладал никакой самостоятельностью и фактически рассматривался всего лишь в качестве ресурса-вещи. Однако, как в первом, так и во втором случае воля подданного в условиях абсолютизма не свободна по определению; её разумность и совестливость не являются необходимыми и допускаются только по милости государевой, в определенных этой милостью пределах. Именно это обстоятельство, по В.С. Соловьеву, продолжало сковывать дух народа даже после великой «милости» Александра II. «Тело России свободно, - пишет автор «Русской идеи», - но национальный дух всё ещё ждет своего 19-го февраля». Можно показать, как в условиях русского абсолютизма происходило «дарование» вольностей определенным слоям общества, хотя проблема свободы национального духа от таких «добрых дел» не приближалась к своему разрешению.