💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

МИШЕЛЬ-МАРИ-КРИСТОФ ДЕЗ ЭССАР ДЮ ВО-ГАРНИ Почётный председатель Пони-клуба Президент Общества друзей электричества Непременный член Клуба потомков капитанов корсарских кораблей 3 страница

Ах да, про юную госпожу Дэзу. Я размышлял, что её, конечно, очень жалко, но мужа она себе всё равно найдёт, даже если останется парализованной. Зря её отец так переживает. Она хороша собой и обладает приятными манерами, а это самое главное. Многие даже найдут своеобразную прелесть в её неподвижности. Парализованная красавица подобна прекрасной статуе. У многих мужчин это вызовет и сердечную жалость, и чувственное волнение – отличная рассада, из которой нетрудно произрасти пышному цветку любви. Полагаю, некоторые предпочли бы, чтобы девушка ещё и лишилась дара речи. Тогда она вообще была бы идеальной для обожания: Когда мы с господином спасём её от взрыва и поймаем знаменитого злодея, о госпоже Дэзу напишут все газеты, и она станет знаменитой. Слава – очень сильное приворотное зелье. В старой Японии из такого великолепного сюжета обязательно сочинили бы пьесу для театра кукол.

Вот о чём я думал, пока господин перебирал нефритовые чётки. Я сидел очень тихо, чтобы не помешать ему медитировать. Без одной минуты три я нарушил тишину, сказав, что нам пора идти в столовую.

Мы спустились, и Дэзу-сан повёл нас осматривать дом, чтобы мы нашли, где хитроумный Люпен спрятал свою ужасную бомбу.

VII

Осмотр дома более всего напоминал экскурсию по кунст-камере. Впереди шёл мсье дез Эссар, ни на минуту не умолкая, поминутно оборачиваясь и отчаянно жестикулируя, отчего он постоянно спотыкался и раза два чуть не сверзся с лестницы. За ним Фандорин со своим японцем, потом я, а замыкал процессию Холмс, иногда застревавший где-нибудь в укромном уголке, так что нам приходилось его ждать.

Должно быть, во времена дез Эссара-старшего замок изобиловал всякими диковинами, но и сейчас тут было что показать и о чём рассказать.

Ещё накануне, проходя через биллиардную, я заметил, что все стены там увешаны экзотическими орудиями смертоубийства, привезёнными из отдалённых уголков земли. Там были бумеранги, деревянная дубинка с акульими зубами, индейский нож для снятия скальпов, костяной эскимосский гарпун.

В следующей комнате моё внимание привлекла необычная люстра в виде воздушного шара с плетёной гондолой. Хозяин сказал, что его матушка никогда не разрешала её зажигать, так как боялась пожара, но теперь, когда есть электричество, опасаться нечего – и с гордостью продемонстрировал нам, как замечательно безопасны стеклянные лампочки.

Беря пример с Холмса, я не столько слушал объяснения, сколько смотрел по сторонам. Простукивал стены и полы, ощупывал малейшие выступы и неровности.

На втором этаже мы миновали малый салон, где хранилась коллекция сушёных скорпионов («папа говорил, что они красивые»); главную спальню со скрупулёзно воспроизведённой на потолке картой звёздного неба («папа знал все созвездия»); зимний сад с карликовыми деревьями и очень большим, но сломанным макетом железной дороги («мы с папой проводили здесь долгие часы»); кабинет, где на одной из стен были нарисованы полки с книгами («папу это забавляло»). Во втором этаже круглой башни у «папы» располагался Храм Солнца, а теперь хранились юридические и финансовые документы.

Третий этаж почти целиком занимали покои мадемуазель дез Эссар: её девичий будуар, очаровательный кабинетик с детскими фотографиями на стенах, комната для рукоделия, каморка горничной. Некогда здесь располагались апартаменты «матушки», поэтому никаких фокусов на третьем этаже не было, за исключением уже известного нам щелевидного входа в башню, куда дез Эссар-pè re некогда ретировался от гнева своей супруги. Зато в цокольном этаже, куда мы спустились по узкой, крутой лестнице, дух незабвенного «папы» витал буквально повсюду.

Здесь было темновато, зимний свет едва просачивался в крохотные, забранные решётками оконца, и хозяин включил электричество. Известно, что у этого во всех отношениях замечательного способа освещения имеется один недостаток, который инженеры будущего несомненно сумеют преодолеть – вследствие перепадов напряжения электричество то и дело мигает. Несколько раз лампы вообще гасли, тогда дез Эссар начинал суетиться, щёлкать переключателями, и снова становилось светло. Впрочем и у Холмса, и у Фандорина при себе были фонарики, так что сыщики не прекращали поиска даже во время этих вынужденных задержек.

Попробую описать помещения полуподвала по порядку, что не так просто, ибо там было полным-полно поворотов и закоулков.

Сначала мы попали в небольшую нарядную комнату, сплошь отделанную дубом – дез Эссар назвал её «органной». В одну из стен действительно был встроен маленький орган.

– Прекрасный образец салонного позитива, – с видом знатока сказал Холмс, сначала любовно проведя рукой по лакированной крышке, а затем открыв её и пробежав пальцами по клавишам. Звук был дребезжащий, расстроенный, но акустика великолепная – только теперь я заметил, что в комнате совсем нет окон.

– Я не умею музицировать, зато папа был настоящий меломан, – объяснил дез Эссар. – Бывало, запрётся здесь и играет, играет. Тут полная звуковая изоляция, потому что матушка страдала мигренями. А что, вы полагаете, тайник может находиться здесь?

Он задавал этот вопрос всякий раз, когда кто-нибудь из нас где-то задерживался.

Я попробовал сдвинуть инструмент с места. Он был встроен в стену намертво.

На стене в золотой раме висела гравюра: Мефистофель с глумливой ухмылкой на лице. Я заглянул под картинку, потрогал крюк, на котором она висела.

Остальные уже проследовали дальше, лишь мистер Сибата малевал какие-то каракули на рулоне рисовой бумаги.

– Боюсь сьто-нибучь забычь, – пояснил он мне.

За «органной» располагался винный погреб – какой же французский дом без него?

– Там тоже вино? – показал Фандорин на огромные дубовые бочки, выложенные у дальней стены.

– Пустые. Боско в них заглядывал. Вы полагаете, их следовало откатить? Но на них толстый слой непотревоженной пыли!

Мы детально осмотрели котельную, просветив отопительную печь изнутри.

Исследовали кухню, где в прежние времена был устроен гидравлический подъёмник, подававший блюда прямо наверх, в столовую. Теперь механизм («папина гордость») не функционировал.

Чем дальше углублялись мы в подвал, тем запущенней становились помещения.

В одном была свалена сломанная мебель. В другом – странные куклы в человеческий рост, с усами из пакли и пуговичными глазами. Они были набиты ватой, вместо ног – деревянные подставки.

Я приподнял одну из кукол – она оказалась совсем лёгкой.

– Это из папиной гардеробной. Он любил, чтоб сюртуки и фраки были без единой морщинки. Вы полагаете, куклы могут иметь отношение к шифру?

От пыли я расчихался.

– Вряд ли, – ответил за меня Холмс. – Идёмте-идёмте.

Дальше был чулан, где грудой лежали клетки, капканы, а с крючков свисало множество разнообразных сеток непонятного назначения.

– Всё, что осталось от папиного зверинца, – печально сказал дез Эссар. – Я уже рассказывал. В парке когда-то был небольшой зоопарк, где жили звери, лично выловленные папой.

Фандорин поднял с пола мудрёный силок из тонкой шёлковой нити, который легко поместился у него в кулаке.

– П-превосходная ловушка для кабана. А вот эта для волка.

– Вы разбираетесь в орудиях лова? – живо спросил Холмс.

Как хорошо знакома мне эта ревнивая интонация! Я знал, что мой друг терпеть не может охоту и всё с нею связанное, но ему невыносима сама мысль о том, что есть области, в которых кто-то разбирается лучше него. Полагаю, именно в этом следует искать причину столь разносторонней, но фрагментарной эрудированности Шерлока Холмса.

– Немного, – ответил русский. – В своё время я участвовал в экспедиции по ловле уссурийского тигра и кое-чему научился у сибирских з-звероловов.

В глазах Холмса блеснула неподдельная зависть. Я не мог сдержать улыбки.

– Вы думаете, ключ нужно искать здесь? – Дез Эссар напряжённо наблюдал, как пальцы Фандорина ловко перебирают ячейки шёлковой сети.

Но русский покачал головой, и мы тронулись дальше. Он догнал нас на следующем повороте – у порога большой и в прежние времена, очевидно, роскошно обставленной комнаты. На полу лежал ветхий ковёр, в углу доживала свой век вылинявшая оттоманка.

– Здесь папа курил опиум, – чуть смущённо улыбнулся хозяин. – В его времена это не считалось чем-то предосудительным. Помните – граф Монте-Кристо, прекрасная Гайде и прочее подобное. Видите, тут целая коллекция трубок.

Я покосился на Холмса, который с интересом разглядывал стеклянный стеллаж. Попросив позволения, открыл, подержал на весу персидский чубук жёлтого дерева.

– Это для особого сорта гашиша, я видел такие в Кандагаре, – пробормотал он.

– Вы разбираетесь в наркотических веществах? – с интересом спросил Фандорин, из чего следовало, что он не читал мой «Этюд в багровых тонах», где я упоминаю о пагубной привычке, от которой мой друг впоследствии с таким трудом избавился.

Дез Эссар же воскликнул:

– Ага, вам эта комната тоже кажется подозрительной! Я исследовал её дюйм за дюймом, но ничего не обнаружил!

Но Холмс отмолчался, и мы продолжили осмотр.

Я по-прежнему уделял особое внимание стенам и потолку, благо в подвале он был низок. Надо сказать, что на лестницах и в коридорах повсюду была побелка, так что время от времени мне приходилось вытирать пальцы платком. Однако я неоднократно ловил на себе одобрительный взгляд Холмса, что побуждало меня продолжать поиски с удвоенным тщанием, Он и сам время от времени рассматривал фрагменты стены в лупу.

Обход продолжался очень долго и, к сожалению, ничего не дал. От медленной ходьбы у меня устали ноги, а наш рыхлый хозяин и вовсе выбился из сил.

Когда мы поднялись на первый этаж, оказалось, что короткий зимний день закончился – за окнами было совсем темно, и дез Эссар, повернув генеральный выключатель, зажёг свет во всём доме.

– Боже, уже седьмой час! – простонал он. – Я оставляю вас, господа. Надеюсь, что вы разгадаете эту проклятую шараду, но рисковать жизнью дочери я не могу. Поеду к директору банка за деньгами. Он ждёт меня. Ему наверняка хочется в такой вечер побыстрей оказаться в кругу семьи. Распоряжайтесь здесь по своему усмотрению. Как вызвать Боско, вы знаете.

Едва дез Эссар уехал, мы поспешили разделиться с нашими союзниками (или вернее сказать «соперниками»?). Фандорин и японец поднялись к себе в комнату – несомненно для того, чтобы обсудить план действий. Меня же Холмс удержал за рукав, так что мы остались на лестнице.

– Вы тоже подниметесь, но чуть позже, – проговорил он, оглядывая стены и потолок.

Надо сказать, что он и во время обхода всё задирал голову кверху – я даже подумал, не высматривает ли он там тайник.

– За дело, Уотсон. У нас остаётся меньше шести часов. Хотя мне думается, что мы распутаем узелок гораздо скорее.

При этих словах я ощутил неимоверное облегчение, поскольку понятия не имел, с какой стороны подойти к делу. Найти тайник в этом сумбурном, захламлённом доме представлялось мне совершенно невозможным, во всяком случае в столь короткий срок.

Здесь мне придётся описать одно мучительное для моего самолюбия происшествие, в результате которого я оказался на время отлучён от расследования.

Вот как это произошло.

– С чего начнём? – воскликнул я. – Приказывайте, я хочу быть вам полезен!

– Помните прошлогоднее дело о пропавшем кассире? – загадочно улыбнулся Холмс.

– Конечно, помню. Вы моментально доказали, что кассир вовсе не сбежал с ключами от сейфа, и в доказательство сами вскрыли несгораемую комнату, где деньги лежали в целости и сохранности. Вы блестяще произвели эту сложную техническую операцию, воспользовавшись моим фонендоскопом.

– Который я вам так и не вернул, поскольку безнадёжно его испортил.

– Да, так вы сказали. Но на премию, полученную от банка, я купил себе новый. Это было незабываемое зрелище, – расхохотался я. – Вы, словно заправский врач, диагностирующий больного, прослушиваете звуки, издаваемые поворотным механизмом замка, а мы все стоим и, затаив дыхание, наблюдаем. Консилиум, да и только! Идея не взламывать бронированную дверцу, а применить фонендоскоп была гениальна!

– Всё не так просто, – засмеялся Холмс. – Иначе взломщики накупили бы себе фонендоскопов и обчистили бы сейфы по всей стране. Я не сообщил репортёрам одной маленькой детали. В вашем инструменте я заменил фабричную мембрану на другую, собственного изобретения. Она сделана из тончайшего стекла и обладает сверхвысоким коэффициентом вибрации. Он-то и позволил мне правильно определить код замка.

– Вы хотите сказать, что в записке Люпена обозначен код какого-то замка? – спросил я.

– Нет. Я хочу сказать, что фонендоскоп находится в моей походной лаборатории и вновь сослужит нам службу.

– Но как?!

– Очень просто. Что такое бомба, которая должна взорваться в строго определённое время? Это заряд динамита, соединённый с часовым механизмом. А что делают часы?

– Идут, – подумав, ответил я.

– А ещё?

– Ну, не знаю. Тикают.

– В том-то и дело. – Улыбка Холмса стала ещё шире. – Где-то в потайной комнате или нише тикают часы. Услышать этот звук невооружённым ухом, разумеется, невозможно. Но если знать, где именно искать, можно приложить мой усовершенствованный фонендоскоп к подозрительной поверхности, и, уверяю вас, стеклянная мембрана уловит тиканье даже через стенку – ведь в ней обязательно будет хоть какая-то, пусть крошечная щель.

– А мы знаем, куда именно прикладывать фонендоскоп? Не можете же вы прослушать весь дом, на это понадобится несколько дней!

– Разве я похож на идиота? – Холмс изобразил обиду, но в глазах поблёскивали весёлые искорки. – Во-первых, адская машина может быть заложена лишь в подвале. Вы профан в архитектуре, иначе сами бы это поняли. В круглой башне спрятать заряд негде. Под башней подвальное помещение отсутствует. Если бомба на одном из трёх этажей основного дома, то при взрыве башня уцелеет – она ведь находится сбоку. А именно в башне, вернее в её узнице, и заключается весь смысл отвратительного шантажа. Динамит должен быть внизу, в фундаменте. Тогда обвалится всё здание, включая пристройку.

– Предположим. Но подвал тоже весьма обширен. Там больше десятка комнат и Бог весть сколько коридоров и переходов!

– Для того, чтобы взорвать замок Во-Гарни, требуется заряд динамита, занимающий не менее пяти кубических футов пространства. Проходя по подвалу, я мысленно отмечал все места, где конструкционно могут быть пустоты соответствующего размера. Таких мест двадцать девять. Дайте мне прослушать каждое из них в течение одной минуты, и я скажу, спрятана там бомба или нет.

– Всего двадцать девять минут! – ахнул я. – Ну, с перемещениями сорок! И всё, тайник будет обнаружен!

– Или же, что скорее всего, обнаружится отсутствие какой-либо бомбы. – Холмс усмехнулся. – В отличие от мсье дез Эссара я не слишком склонен доверять честному слову проходимца. «Продиагностировав» подвал, я дам нашему клиенту гарантию, что никакой адской машины не существует. В доказательство своей правоты я встречу новый год в доме, а завтра с утра мы займёмся поимкой Люпена.

– Браво, Холмс! Не знаю, как остальные, но я останусь с вами. Я видел в винном погребе ящик отличного шампанского!

Рассмеявшись, он потрепал меня по плечу и посерьёзнел.

– Что ж, за дело. Пойдите в комнату и достаньте из моего кофра фонендоскоп. Он в чёрном кожаном футляре. Несите осторожней, мембрана очень хрупкая. Я же, чтоб не терять времени, отправлюсь обратно в подвал и помечу все подозрительные места. Не хотел этого делать при мистере Фандорине – чтоб не облегчать ему задачу. И ещё одно. Прихватите, пожалуйста, вот это.

Холмс со смущённой улыбкой изобразил смычок, порхающий над скрипкой. Я понимающе кивнул.

Одна из идей, которые мой приятель почерпнул в эпоху своих странствий по Востоку, заключается в том, что работе рассудка лучше всего содействует гармоничное состояние души. Достичь этого проще всего при помощи музыки. С некоторых пор, даже отправляясь на расследование в отдалённые места, Холмс частенько стал брать с собой скрипку – она помогает ему впасть в должное настроение. Поначалу эта привычка казалась мне странной, но со временем я стал находить в ней своеобразную прелесть.

Итак, мы расстались. Холмс спустился вниз, я поднялся на второй этаж.

Из-за двери наших соседей доносился ровный голос Фандорина, расхаживавшего по комнате и что-то втолковывавшего своему ассистенту. Я разобрал звучное слово «etorass» – право, не знаю, что оно означает. Стало жаль доморощенного детектива, вздумавшего конкурировать с Шерлоком Холмсом.

В походной лаборатории моего друга было полным-полно всякой всячины: химикаты, набор для грима, комплект для дактилоскопирования, какие-то приборы, непонятные инструменты. Чёрный кожаный футляр с эмблемой фирмы медицинских инструментов «Пиллинг и сын» я обнаружил нескоро. Он лежал между связкой отмычек и коробкой револьверных патронов. Открыл, проверил. Да, это был мой старый фонендоскоп. Прихватил в другую руку скрипку.

Мой великолепный чемодан в своём скромном клетчатом футляре так и стоял нераспакованным. Я подумал, что переоденусь позже, к полуночи – кажется, нам будет что отметить и помимо Нового года. Так и представил себе эту картину: мы с Холмсом безмятежны, остальные нервничают, а то и вовсе сбежали. Бой часов, у меня против воли на миг замирает сердце – а что, если мой гениальный друг всё-таки ошибся? Превосходная мизансцена!

По крутым ступенькам лестницы я шёл очень осторожно, остро сознавая весь груз ответственности. Не хватало ещё уронить фонендоскоп и разбить мембрану – это провалило бы все расследование.

Я благополучно достиг первого этажа, спустился ещё на пол-пролёта, и вдруг во всём доме погас свет. Как я уже писал, электричество отключалось и прежде, но всякий раз не долее чем на несколько секунд, поэтому я остановился и решил подождать.

Однако прошла минута, другая, а лампы всё не загорались. У меня в кармане лежали спички, но как их достанешь и зажжёшь, если в одной руке скрипка, а в другой футляр с драгоценным фонендоскопом?

Делать нечего. Я осторожно нащупал ногой следующую ступеньку, потом другую. А на третьей поскользнулся и с ужасающим грохотом полетел вниз.

Очень больно ушиб предплечье и ударился лбом так, что на какое-то время оглох и ослеп – хотя последнее утверждать наверняка не берусь, поскольку в кромешной тьме и так было ничего не видно.

Потом свет зажёгся, и я обнаружил, что лежу на полу. Футляр со скрипкой отлетел в одну сторону, футляр с фонендоскопом в другую и раскрылся. Резиновые трубки беспомощно свисали со ступени, словно мёртвые стебли.

Я схватился за голову.

В этом жалком положении и застал меня Холмс, прибежавший из подвала на шум.

– Ничего не сломали? – быстро спросил он.

– Кроме фонендоскопа, – прерывающимся голосом ответил я и зажмурился – на меня обрушился весь ужас содеянного.

Холмс опустился на корточки и несколько секунд шарил рукой по ступенькам. Поднял несколько мелких стеклянных осколков, вздохнул. Вытер пальцы платком.

Однако вид у него был не убитый, а скорее задумчивый.

– Что ж, это, пожалуй, было бы нечестно – расследовать последнее преступление девятнадцатого века, используя технологию двадцатого, – философски сказал он. – Будем действовать по старинке. Но для начала обретём гармонию.

Холмс достал скрипку, проверил, цела ли она. Удовлетворённо кивнул и вынул из того же футляра сборник нот – небольшого формата, но довольно толстый. Открыл наудачу первую попавшуюся страницу.

– Хм. Каприз Паганини. Значит, дело будет нервным, но скоротечным.

Он называл гадание по нотам «камертоном расследования» и придавал этому ритуалу большое значение.

Сыграл несколько головокружительно порывистых тактов и оборвал мелодию, вновь стал перелистывать страницы сборника.

– Господи, Холмс. До музыки ли теперь? – в отчаянии произнёс я. – Я всё испортил! Никогда себе этого не прощу! Придумайте что-нибудь! Да оставьте вы ваши…

– Тссс! – шикнул он на меня. – Я и думаю, а вы мне мешаете.

Я поднялся, придерживая ушибленную руку. На лбу, кажется, набухал изрядный желвак, но душевные страдания были острее физических.

– Э-э, Уотсон, на вас лица нет. Отдыхайте, мне ваша помощь пока не понадобится… Нет-нет, никаких возражений! – пресёк Холмс мои жалобные протесты.

Я повесил голову. Было ясно, что я утратил доверие моего друга, он предпочитает продолжить расследование без меня. После того, что случилось, трудно было его за это осуждать.

Он снова спустился в подвал, а я побрёл обратно наверх. Соседняя дверь была нараспашку, Фандорин и Сибата куда-то исчезли.

Я приложил компресс к руке, намазал лоб смягчающей мазью и улёгся на кровать. Не могу выразить, до чего мне было тоскливо.

Однако пролежал я не долее четверти часа. Пускай Холмс не нуждается в таком помощнике, но предаваться бездействию было невыносимо.

Я прошёлся по второму и третьему этажу. Безумная надежда, что каким-то чудом, по невероятной случайности, я обнаружу хоть крошечную зацепку, любой след, заставила меня вновь ощупывать стены. Я даже опустился на четвереньки и попробовал, не отходят ли паркетины, но вскоре охладел к этому бессмысленному занятию.

Вдруг до моего слуха донёсся странный стук, он шёл откуда-то снизу.

Я сбежал на первый этаж.

Снова глухой стук, сопровождаемый отдалённым лязгом. Совсем рядом – вроде бы из соседней комнаты.

Стремглав я кинулся туда. Это была биллиардная. В первый миг я отметил лишь, что в ней произошло какое-то изменение, но потом сообразил, в чём дело: из трёх окон два были непроницаемы, за ними не просматривалось ничего, даже контуров деревьев. Я хотел подойти ближе, чтобы разъяснить этот непонятный феномен.

Внезапно за третьим окном, выходящим на лужайку, что-то заскрипело. Я подбежал к подоконнику.

С той стороны на меня смотрел мистер Сибата. Слегка поклонившись, он захлопнул у меня перед носом деревянные створки. Лязгнуло железо, скрежетнул ключ.

Вот в чём дело! Японец запирает снаружи ставни. Я вспомнил, что Фандорин отобрал у дворецкого все ключи. Что задумал русский сыщик?

Заинтригованный, я хотел выйти наружу, но дверь террасы была закрыта. Ближе всего отсюда был служебный ход, и я поспешил туда, по пути обратив внимание, что все окна первого этажа наглухо закупорены.

Служебная дверь тоже не отворилась. Тогда я бросился к главному входу – и на пороге встретил Сибату, который преградил мне путь.

– Очень созярею, – сказал он, учтиво кланяясь. – Чеперь никто не мозет входить и выходить. Миста Фандорин сдерар из дома бутырку.

– Что? – поразился я.

– Бутырку. Запертую. Все окна и двери на дзамке. Остарось торько одно горрысько, – показал он на парадный вход и изобразил, будто пьёт из горлышка. – Есри зродей Рюпен захочет попасчь внутрь, он смозет пройти торько тут.

Эта мера показалась мне довольно глупой, но я был не в том настроении, чтобы подвергать чьи-либо действия критике. Вряд ли в тот миг на всём белом свете удалось бы найти человека, придерживающегося более низкого мнения о собственной персоне.

Поэтому я лишь вяло кивнул и попятился.

– Докута Уотсон, – сказал азиат, сияя улыбкой. – У нас есчь время. Я хочу задавачь вопросы про ритературу. Мозьно?

Он взял меня под руку и повёл в столовую. Я безвольно поплёлся за ним и потом битый час отвечал на всякие дурацкие вопросы, касающиеся писательского ремесла – и всё это под тиканье адской машины! Трудно вообразить себе что-либо более абсурдное, чем эта сцена. У меня было ощущение, что мир сошёл с ума, и я вместе с ним.

Но часы на камине пробили восемь раз, и на пороге появилась фигура Холмса.

– Как вы, Уотсон? – спросил он, с любопытством поглядев на японца. – Мне снова нужна ваша помощь. Если, конечно, ваше самочувствие позволяет.

Я так рванулся из-за стола, что опрокинул стул. Должно быть, нечто в этом роде испытывает приговорённый, которому внезапно объявляют о помиловании.

– Позволяет! Я прекрасно себя чувствую! Клянусь вам, Холмс, никогда ещё я не был так полон сил! – сбивчиво говорил я, следуя за ним по коридору. – Расскажите же, где вы были и что делали всё это время! Удалось ли вам продвинуться в расследовании?

– Конечно, – спокойно ответил он и сунул мне в руку какой-то листок. – Сейчас я всё вам расскажу.

Я хотел спросить, что это за бумажка, но получил тычок в рёбра и поперхнулся. Развернул записку. Она гласила: «Слушайтесь жестов, а не слов».

Один в столовой я оставался недолго. Вскоре после того как Уотсон-сенсей и Холмс удалились, вернулся господин. Он сказал: «Всё в порядке» и протянул к камину озябшие руки.

Я налил ему вина, чтобы он мог согреться и изнутри.

– Ну, что ты думаешь про это дело? – спросил Фандорин-доно.

Поскольку я ждал этого вопроса, то ответил обстоятельно.

– Очень нехорошая история, господин. Она мне совсем не нравится. Шерлок Холмс не разрешит хозяину отдать деньги. Честь не позволит великому сыщику признать своё поражение: Холмс не уйдёт из замка, а это значит, что Люпен не получит своего выкупа. Следовательно ровно в полночь дом взлетит на воздух.

Господин кивнул, признавая мою правоту, и это меня подбодрило. Я продолжил:

– Госпожу Дэзу вынести из башни нельзя, это её погубит. Мы с вами не сможем оставить бедную девушку, а значит, тоже будем вынуждены встречать новый год под этой крышей. Иначе мы покроем себя позором, который отравит нам всю оставшуюся жизнь.

Он снова кивнул. Можно было переходить к выводу.

– Значит, выход у нас только один. За оставшиеся три часа и сорок семь минут мы должны разгадать секретные письмена и найти бомбу. Иначе, пленённые собственной честью, мы взорвёмся и не увидим двадцатого века. А это будет очень жаль. Ведь мы никогда не узнаем, кто из нас прав.

В последнее время мы часто спорили, какой будет жизнь в двадцатом столетии. У господина предположения относительно будущего оптимистичны, я же ничего хорошего не жду. Да, люди научатся быстрее передвигаться по земле и воде, может быть, даже начнут летать по небу. Но все эти изменения затронут лишь материю. Дух же останется на прежней ступеньке развития, а что тогда проку от технических новшеств? Они принесут мало добра и очень много зла, ибо опасно доверять оружие неразумному ребёнку. Но об этом я, пожалуй, напишу другую книгу. Отвлекаться от повествования – это неправильно.

Закончив безупречную по своей логичности речь, я спросил:

– Мы приняли меры предосторожности, чтобы ограничить преступнику свободу перемещения. Но мы не можем просто выжидать, это приведёт нас к гибели. Как вы намерены действовать, господин? Не сомневаюсь, что вы уже всё придумали. Вы разгадали, что означает «24b, 25b, 18n, 24b, 25b, 23b, 24b»?

– Признаться, я об этом пока не думал. – Фандорин-доно отставил бокал. – Наш британский коллега – шахматист, вот пускай он и ломает себе голову над этой комбинацией. Мы же с тобой займёмся не комбинацией, а комбинатором. То есть самим мсье Люпеном. Как удачно, что наш хозяин – сторонник прогресса и дружит с электричеством. Ещё чудеснее, что город Сен-Мало подсоединился к междугородной телефонной связи. Первым делом я свяжусь с комиссаром Ганимаром из парижской полиции. Надеюсь, он не забыл услугу, которую мы ему оказали. Комиссар соединит меня, с дежурным бертильонажного отдела. Должен же там кто-то дежурить, хоть бы даже и в новогодний вечер? Поскольку Арсен Люпен бывал под арестом, в картотеке должны храниться его антропометрические данные. Каким бы виртуозом маскировки человек ни был, но мы с тобой знаем, что есть черты внешности, которые не изменишь. Например, форму ушей или цвет радужной оболочки глаз… Второй звонок я сделаю в Лондон, профессору Смайли. Он домосед и наверняка встречает праздник в кругу семьи.

(Смайли-сенсей – это специалист по болезням нервной системы. В позапрошлом году он консультировал нас в деле об исчезновении леди Брокенридж. Как только закончу нынешнюю повесть, обязательно опишу то расследование, оно было необычным и поучительным. Уже и название придумал: «Печальная новелла о благородной госпоже, хитроумно погубленной неверным супругом».)

– Пожалуй, даже лучше будет сначала позвонить в Лондон, – поправился господин. – Тревога за судьбу мадемуазель Эжени мешает мне сосредоточиться на расследовании. Я опишу профессору симптомы травмы и спрошу, действительно ли так уж невозможно вынести больную из дома. Может быть, на какой-нибудь узкой доске, придерживая руки и ноги? Доктор Лебрен, конечно, крупнейший авторитет в своей области, но, как большинство французских светил, по-моему, имеет некоторую склонность к излишней театральности.

Вспомнив, как беспомощно и грациозно лежала Дэзу-сан под своим белым покрывалом, я вздохнул:

– Эта девушка похожа на облетевший лепесток сакуры. Какое печальное и прекрасное зрелище!

До сих пор разговор шёл по-русски, но эту фразу я сказал на своём родном языке, потому что красивые вещи нужно говорить по-японски.

– Кстаты пло дэвушку, – ответил мне господин со своим твёрдым акцентом, который с годами, увы, становится всё хуже. – Мы выслушалы её отца, надо лассплосыть и её. Не мешало бы и поподлобнее поговолыть с доктолом. Но не ланьше, чем я поговолю с плофессолом Смайли.