Глава 1. Маркуса Флинта, конечно, нельзя было назвать бабником, ему не до этого – квиддич (тренировки, игры)

Маркуса Флинта, конечно, нельзя было назвать бабником, ему не до этого – квиддич (тренировки, игры), драки (Слизерин против Гриффиндора, Слизерин против остальных факультетов, квиддичная команда против всех остальных команд). Но все же капитан слизеринской сборной встречался с девочками: Мейдолин – кузина Урхарта, Аннет Дрейк, Флоренс Бассет – он с ними, что называется, «гулял».
Оливер знал о них, потому что… Ну… Вуд шпионил за Флинтом. Да.
Он не хотел бы так делать, хотел бы никогда не встречать в Хогвартсе этого парня, хотел бы не играть против него несколько раз в год, но судьбе плевать, и амуру тоже, если паршивец где-то существует.
Оливер безнадежно влюблен.
Он часто размышлял своих чувствах и пытался понять, в какой же момент некрасивый злобный тролль стал притягивать, словно магнит, словно у Оливера в позвоночнике металлическая пластина, словно… Словно нельзя жить без Маркуса. Ужасно. Невыносимо.
Влюбиться в соперника – это катастрофа, влюбиться в парня – крах, влюбиться в натурала – как там японские маги делали харакири, не прикасаясь к мечу?
Наверное, все произошло на четвертом курсе. Они продули Слизерину: – только попавшие в команду загонщики Уизли так стремились выпендриться, что пропустили важный бладжер, и Оливера сшибло с метлы.
Падая, Вуд увидел лицо Марка. Просто так получилось, он пролетал мимо, пока мадам Хуч не остановила его падение. Это лицо впечаталось в сетчатку, как посмертная маска, как последнее, увиденное при жизни, как тот самый свет в конце того самого тоннеля – Вуд тогда чуть не обоссался от страха.
Флинт был совершенно перепуган. Насмерть. Рот искривлен в беззвучном крике, глаза огромные, темные, чумные, пальцы стискивали древко метлы с такой силой, что побелела вся ладонь.
Оливер до сих пор видел это лицо, стоило закрыть глаза и подумать о Марке.
Тогда тело ответило на шок по-своему. Оливер долго не мог выйти из душевой, потому что член просто распирало от прилива крови, стояло до пупка, нагло, не вовремя, подростково.
Когда виноватые близнецы оставили его в покое и прикрыли за собой дверь в раздевалку, Оливер судорожно обхватил член и за три движения кончил. За долю секунды до оргазма белой вспышкой перед глазами возникло лицо Маркуса.
Флинт понял, что Оливер видел его страх. Мстил. Издевался. Лез драться. Доставал подъебками. Он был невыносимым, сволочным, беспардонным, но Оливер, отвечая на колкости, давая сдачи, игнорируя и реагируя, никак не мог перестать думать – он втрескался в Марка до той злополучной игры или все-таки после?
К пятому курсу стало труднее – стояк донимал, Оливеру паршиво приходилось во время игр, надо было следить за новым ловцом-первокурсником, хоть и талантливым, но невезучим.
А Флинт забивал все мысли. Он был в мокрых снах, в фантазиях, в воспоминаниях, в страхах – упертый, злой, некрасивый натурал Маркус Флинт.
Оливер даже не сразу понял, что он «содомит», как брезгливо называл таких волшебников дед. Когда понял – жить стало труднее.
К шестому курсу Оливер ненавидел себя, Марка, близнецов, Хогвартс, всех слизеринцев без исключения. Гриффиндорцев тоже.
Они проигрывали слизням из-за каких-то дурацких историй, типа заколдованной метлы Поттера или проклятого бладжера. Оливер думал – как бы он отреагировал, если бы на его глазах человек мог погибнуть? Если бы, скажем, Марк летел с дикой скоростью на встречу со смертоносной землей? Он бы испугался?
Наверное. Просто ужас от чьей-то близкой смерти, не более.
Оливеру было стыдно. Стыдно маструбировать под одеялом, представляя жесткую сильную руку школьного врага, стыдно цепляться взглядом за черную лохматую башку в Большом Зале, стыдно трястись перед играми со Слизерином, стыдно хотеть к Марку – просто поговорить, просто дотронуться. Это подпитало бы фантазии, немного облегчило бы ту чувственную тягучую муку, агонию, в которой корчился и сгорал Оливер.
Вранье. Стало бы хуже.
И Вуд пикировался с Марком, отвечал на тычки и удары, дрался – а потом стоял под холодным душем. Синяки, которые оставлял Флинт, горели огнем, посылали во все тело негу и стыдливость, заставляли снова и снова дергать член в зудящей страсти достичь облегчения, но вместе с тем приходил ужас.
Было страшно – прожить так всю жизнь. Страшно, поскольку Марк собирался выпуститься в этом году. Страшно, что все это так и останется фантазиями, запретной любовью, злыми слезами в подушку и бессильным воем в пустых коридорах.
Оливер решил попробовать. В конце концов, наложить на Флинта Обливиате он сумеет, наверняка это заклятье придется использовать всю жизнь – стирая память магглам, магам, всем свидетелям и партнерам – чтоб никто не знал: бравый Гриффиндорский капитан – гей.
Оливер просидел всю тренировку слизней на трибунах. Слизеринцы орали, матерились, обзывались, но избить или прогнать Вуда не решились. Мадам Хуч могла услышать потасовку – она полировала метлу в своей подсобке недалеко от первых рядов.
Вуд пытался читать, перелистывал страницы «Квиддич сквозь века», но сосредоточиться никак не получалось. Собственно, он устроил эти идиотские посиделки в надежде, что Марк сам попытается поговорить с ним – подкарауливать вражеского капитана не хотелось.
Но тот после тренировки ушел быстрым шагом в подземелья, даже не зайдя в раздевалку, и Оливер совсем упал духом.
Он просидел на чертовых трибунах до самого вечера, слепо глядя в книгу, размышляя о несправедливости судьбы и причудливой воле случая – ну почему Флинт?
От ветра болели уши, казалось, продувает голову насквозь, шарф Оливер забыл, слишком нервничал, а тонкий капюшон мантии не спасал.
Оливер достал палочку и зажег маленький Люмос – тепла он, конечно, не давал, но стало чуть уютнее сидеть на ледяной скамье, слушая, как под трибунами завывает ветер и шуршит песок.
- Эй!
Флинт стоял рядом. Оливер снял капюшон.
- Что?
- Ты собираешься тут сидеть до нашей завтрашней игры с воронами? Если так – то меня это не устраивает.
- Почему?
Оказалось, что застыли не только уши, но и язык. Он почти не ворочался во рту – большой, холодный. А, Вуд же хотел поговорить.
- Флинт, я…
- Ты на хера тут носом водил всю нашу тренировку? Что вынюхиваешь, ущербный?
Черт. Ну как с ним говорить? Отвечать на оскорбления или бросаться на шею?
- Марк…
Вопросительно изогнутая бровь Флинта могла бы составить конкуренцию Малфоевской, только гримаса получалась страшная. Опасный человек.
- Мы можем поговорить? Где-нибудь не здесь?
- О чем, Вуд? Где «не здесь»?
- Ну… в Хоге где-нибудь, на седьмом коридор заброшенный, там никого нет.
На самом деле можно было затащить Флинта под трибуны, но Оливер очень замерз.
- О чем нам говорить? – Флинт насупился и смотрел теперь исподлобья тяжело, зло.
- А ты чего вернулся?
- Перчатку забыл, смотрю – ты сидишь, думал, примерз к лавке. О чем говорить?
Теперь Оливеру казалось, что он проглотил какое-то насекомое. Оно ворочалось в желудке, изредка вытягивало свои ноги или даже клешни и царапало изнутри живот. А еще оно мешало говорить.
Забыл ли Марк на самом деле перчатку? Почему его волновало, что Оливер примерзнет к лавке? Нет, это надо решить.
Оливер встал и кивнул в сторону замка.
- На седьмой. Сейчас. Я объясню.
И пошел вперед на негнущихся ногах, боясь оглянуться. Сзади раздался мат, удар тяжелой подошвы о деревянную поверхность, и потом над ухом зашуршало шумное дыхание.
В заброшенном коридоре седьмого этажа было пыльно, широкие подоконники обваливались потихоньку, разбитые горгульи и каменные рыцари обветшали, гул шагов нервировал и заставлял втягивать голову в плечи.
Оливер вдруг понял, что они с Флинтом одни, что можно протянуть руку и дотронуться до его резкого лица. Вуд остановился, прижался задницей к подоконнику, наплевав на грязь, и сипло сказал:
- Ты мне нравишься.
Флинт прищурился, наклонил ухо в сторону Вуда и переспросил:
- Чего?
Оливер откашлялся, пару раз набрал и выпустил из легких воздух, выпалил громко, обмирая от страха, от эха, от безнадежности затеи, от невозможности ответа.
- ТЫ! МНЕ! НРАВИШЬСЯ!
Впиться в изумленный рот, в холодные шершавые губы оказалось легче, чем признаться. Марк не отвечал, и прошла, видимо, маленькая такая персональная вечность Вуда, за которую Оливер успел только лизнуть нижнюю губу и сжать своими губами верхнюю, стукнувшись неуклюже зубами о крупные зубы Марка.
От копчика вверх поднималась горячая волна, согревая даже уши – Оливер чувствовал, как они пылают позорно, но близость Флинта, сам факт их контакта вынес последние мозги.
Марк оттолкнул его, сильно, чуть не выбив спиной Оливера стекло. Вцепился в отвороты школьной мантии Вуда и держал его так – не разрешая приблизиться, брезгливо морща нос.
- Ты охуел, Вуд? – коротко выдохнул Флинт, и Оливер, почему-то, совсем от этого слетел с катушек.
Он дернулся вперед, вынуждая Марка согнуть локти, приближаясь к нему вплотную. Спасительная мысль об Обливиате мелькнула, успокоив, разрешив, и умчалась, смытая волной нетерпения, возбуждения, обломками самоконтроля.
Оливер сразу опустил руку вниз, обхватывая сквозь брюки член Марка. Даже не эрегированный, он оказался здоровым, и Оливер застонал, не выдерживая напряжения.
Он тер, стирал ладонь о ширинку, о плотную ткань, царапал пальцы о молнию, не обращая внимания на то, как Флинт пытается его отодрать от себя, говорит что-то, рычит и ругается.
Оливер умудрился расстегнуть ширинку Марка, въехать задницей на подоконник и обхватить талию Флинта ногами, притягивая его к себе, приковывая плотно – казалось, что у него свело все мышцы, и врагу не вырваться из захвата, никак, никогда.
Вуд пытался целовать рот Марка, но зубы смыкались, мелькал кончик языка, капитан говорил что-то, выплевывал слова, боролся, и никак не получалось ткнуться в эти подвижные шершавые губы.
Тогда Вуд открыл рот.
- Прости, Марк, прости, я так долго ждал, я не могу больше терпеть, я сдохну, мне надо потрогать тебя. Разреши, Марк-Марк-Марк, не вырывайся, это быстро, я постараюсь, тебе понравится, я обещаю, ты так мне нравишься, Марк, так нравишься, ты самый лучший, я с ума по тебе схожу…
Поистине – заклятье Забвения – потрясающая вещь. Можно безнаказанно нести то, что рождается между ребер, что само вылетает изо рта, что раньше томилось под спудом правил, комплексов, задавленное образом маскулинного бравого вожака, что хотелось сказать всегда, всегда. Слова, которые лопалось на языке шипучими конфетами, откровения, разъедавшие гортань, признания, мешавшие выдохам и вдохам – все сейчас можно, ведь скоро Флинт забудет это безумие, срыв, секс, если это, конечно, он.

Оливер двигал рукой яростно, забыв о себе, довольствуясь только прижатыми бедрами. Он даже не попытался расстегнуться, было достаточно доставить удовольствие Марку. Не задумываясь о смысле, доказывая, что весь этот лепет – правда.
И тут Флинт пришел в себя. Заорал что-то типа: «Гомик проклятый, отвали от меня, педрило!!!» – и оттолкнулся от Оливера, вырываясь, скидывая его ноги с талии.
Флинт занес для удара кулак, и Оливер зажмурился рефлекторно, но тут на пальцы, которые так и не покинули ширинки Марка, брызнуло горячим, Флинт охнул и как-то осел вниз, его член выскользнул из ладони Вуда.
- О, Мерлин… – с неподдельной мукой пробормотал Марк, сделал шаг назад, запахнул уличную мантию и рванул за угол. Его быстрые шаги взорвали коридор, и все стихло.
Никакого Обливиате Вуд, конечно, не наложил. Можно было бы догнать Марка или вызвать его из подземелий, устроив бучу, но Вуд этого не сделал.
Он глотал слезы, уткнувшись лбом в ледяное стекло – неиспользуемые этажи не отапливали.