Делёз, Гваттари и Бодрийяр

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

«Шизополитика[Ahtar63]» Жиля Делёза отталкивается – по крайней мере, отчасти – от господствующего в постмодернизме отрицания общих представлений. Метод Делёза, называемый также «номадологией», обращается к «ризоматическому письму» и отстаивает позиции детерриториализации и декодирования структуры доминирования, посредством которых капитализм выместит сам себя вследствие собственной динамики[Ahtar64]. Делёз и его периодический партнер, поздний Феликс Гваттари, так же, как и Делёз, специалист по психоанализу, [Ahtar65] рассчитывают на то, что шизофренические тенденции доведут систему до предела – и она разлетится вдребезги. По-видимому, Делёз разделяет или почти разделяет абсурдистские воззрения Ёсимото Такаи, который считал, что потребление порождает новые формы сопротивления.

Этот тип отрицания тотальности посредством радикальной стратегии стимуляции ее самоуничтожения напоминает беспомощный постмодернистский способ противостояния репрезентации: значения не проникают в центр, вне пределов досягаемости они ничего не репрезентируют. «Мышление без репрезентации», – так описывал Чарльз Скотт подход Делёза. Шизополитика прославляет поверхности и разрывы; номадология противопоставляет себя истории.

В своей самой известной работе «Анти-Эдип», написанной в соавторстве с Гваттари, и в других, более поздних произведениях Делёз обращается к постмодернистской теме «смерти субъекта». «Желающие машины[Ahtar66]», образованные сочетанием человеческих и нечеловеческих частей, неразличимых друг от друга, стремятся стать объектом социальной теории Делёза, подменяя собой людей. В противоположность иллюзии отдельного субъекта в обществе Делёз изображает субъекта, совершенно не похожего на антропоцентрический идеал. Несмотря на подразумевающуюся радикальность Делёза, невозможно избавиться от чувства, что ты вязнешь в болоте отстранения и декаданса.

В начале 70-х Жан Бодрийяр разоблачил в книге «Зеркало производства» буржуазные основы марксизма, в основном преклонение перед производством и работой[Ahtar67]. Тем самым Бодрийяр внес свою лепту в упадок марксизма и Французской коммунистической партии, которая и так находилась в состоянии крайней растерянности, – после того, как левые сыграли реакционную роль в подавлении майских восстаний 68-го года. С тех пор Бодрийяр стал олицетворением мрачных постмодернистских тенденций и превратился – особенно в Америке – в поп-кумира пресытившейся части общества, известного сильнейшим разочарованием в современном мире. В дополнение к неудачному резонансу между разложением культуры и болезнью Бодрийяра, сопровождавшейся галлюцинациями, верно будет указать и на то, что в том вакууме, который образовался после ухода несколько более глубоких мыслителей (Барта и Фуко) и который Бодрийяр должен был (вместе с Лиотаром) заполнить, его роль была очень преувеличена.

Деконструтивистское описание Деррида невозможности отсылки за пределы репрезентации становится для Бодрийяра негативной метафизикой, где капитализм трансформирует реальность в безосновательные [Ahtar68] симуляции. Бодрийяр считает, что культура капитала преодолела внутренние разногласия и противоречия и стала самодостаточной, что воспринимается как научно-фантастическая интерпретация концепции Адорно о тотально упорядоченном обществе. Никакое сопротивление, никакое «возвращение назад» невозможно – отчасти потому, что альтернативой стала бы ностальгия по естественности, истокам, которую постмодернисты так решительно изживали.

«Настоящее – это то, что можно равноценно воспроизвести». Природа забывается настолько, что материальное обусловливается культурой, точнее, реальность формируется посредством информационной симуляции. «Симулякр никогда не маскирует истину; как раз истина маскирует свое отсутствие. Симулякр – это истина», – «Общество спектакля» Дебора, но на стадии взрыва собственной сущности, деятельности и истории, направленного в пустоту симуляций, спектакль служит только самому себе.

Несомненно, в нашу «информационную эпоху» электронные СМИ оказывают на мир огромное влияние, однако переизбыток мрачности Бодрийяра так же очевиден. Делая акцент на господстве образов, не следует умалять значение детерминирующих материальных факторов, а именно – экономической прибыли и экспансии. Утверждение, что власть масс-медиа означает отсутствие современной реальности, соотносится с утверждением, что власти «уже больше нигде нет», – и оба эти утверждения Бодрийяра ложны. Одурманивающая риторика не может опровергнуть непосредственную связь содержания информации в нашу информационную эпоху и суровой реальности бухгалтерского учета, эффективности, производительности и т.д. Симуляция не вытеснила производство; вряд ли кто-то отважится сказать, что наша планета гибнет исключительно под воздействием образов, а последовательное признание искусственности никак не способствует искоренению остатков природного.

Бодрийяр настаивает на стирании различий между реальностью и репрезентацией; соответственно, мы очутились в некой «гиперреальности», которая является всего лишь симулякром. Любопытно, что, по-видимому, Бодрияйр не только признает неизбежность такого развития, но и торжествует по этому поводу. Культурное – в широком смысле – перешло в качественно новую стадию, в которой исчезла сама область значения и смысла. Мы живем в «эпоху событий без последствий», когда «настоящее» продолжает существовать исключительно в качестве формальной категории, и это, по представлению Бодрийяра, очень хорошо. «Почему мы должны считать, что люди хотят отречься от своей повседневной жизни ради поиска каких-то альтернатив? Наоборот, они хотят сделать это своим предназначением... ратифицировать монотонность еще большей монотонностью». Если и говорить о каком-либо «сопротивлении», то здесь рекомендации Бодрийяра смыкаются со стремлением Делёза подтолкнуть систему к обострению собственной шизофрении. То есть мы оперируем только тем, что дает нам сама система: «Вы хотите, чтобы мы занимались потреблением? – Отлично, давайте потреблять еще больше, потреблять все, что только предложат, каким бы бессмысленным и абсурдным это ни было». Бодрийяр называет данную радикальную стратегию «гиперконформизмом».

По многим пунктам можно только догадываться, к какому феномену относится гипербола Бодрийяра, если этот феномен вообще имеет место. В одном и том же отрывке автор указывает на движение общества потребления к единообразию и одновременно с этим – к рассеиванию... Но стоит ли обращать на это внимание, если практически все утверждения представляются просто-таки космически выспренными и смешными? Бодрийяр, самый радикальный теоретик постмодерна, стал хорошо продаваемым культурным товаром. Говоря о «зловещей пустоте любого дискурса», он, видимо, совершенно не догадывался, что эта фраза как нельзя лучше описывает бессодержательность его собственных сочинений.

Возможно, Японию и нельзя квалифицировать как «гиперреальность», однако стоит упомянуть, что ее культура видится еще более отстраненной и постмодернистской, чем американская. По мнению Масао Миёси, «дисперсность и крах современной субъектности, о которых писали Барт, Фуко и другие, уже давно стали вполне очевидными в Японии, где интеллектуалы постоянно жалуются на отсутствие индивидуальности». Поток чрезвычайно специализированной информации, производимый экспертами всех видов, являет сущность японского потребления «хай-тека», где неопределенность значения и беспрерывная гонка за новизной идут рука об руку. Йосимото Такаи – это, наверное, самый плодовитый культурный критик в Японии. Тем не менеее, многие не считают чем-то особенным, что он, помимо прочего, работает моделью, восхваляя добродетели и достоинства продаваемого товара.

Очень популярную книгу Ясуо Танаки «Каким-то образом кристалл» (1980) можно назвать японским культурным феноменом 80-х – в том смысле, что этот бессодержательный беззастенчиво потребительский роман, наводненный названиями брэндов (примерно как в «Американском психопате» (1990) Брета Истона Эллиса) владел умами читателей в течение десяти лет. Однако рассвет постмодерна, по-видимому, полностью завладевшего Японией, характеризуется скорее цинизмом, чем поверхностностью: как иначе объяснить тот факт, что наиболее резкие аналитические исследования постмодернизма, такие как «Мы живем в мета-массовую эпоху», выпускаются «Парко Корпорейшн» – крупнейшей в стране сетью розничной продажи и маркетинга? Сигесату Итои – ведущая медиа-звезда; у него есть своя телевизионная программа, несколько печатных изданий, он постоянно появляется на страницах журналов. Как он стал знаменитостью? А просто написал серию рекламных объявлений, соответствующих современным тенденциям (крикливых, фрагментированных и т.д.), для «Сейбу» – самой обширной и технологически прогрессивной японской сети специализированных магазинов. Там, где капитализм принимает усовершенствованные, постмодернистские формы, знание потребляется точно так же, как покупается одежда. «Значение» – несовременно и неуместно; стиль и внешний вид – вот что главное.

Очень скоро мы окажемся в унылой пустыне, воплощающей сущность постмодернизма. По утверждению Фредерика Джеймсона, «ни в одной из прежних цивилизаций великие метафизические искания, фундаментальные проблемы бытия и смысла жизни не казались столь далекими и бессмысленными». Питер Слотердайк считает, что «недовольство культурой приобрело новое качество: оно превратилось в глобальный размытый цинизм». Коррозия смысла, усиливаемая интенсивной реификацией и фрагментацией, способствует повсеместному распространению цинизма. Человек, которого в терминах психологии можно назвать «пограничным меланхоликом», в наши дни становится «кумиром масс».

Постмодернисты, капитулируя перед перспективизмом и декадансом, не склонны рассматривать современное состояние действительности как отчуждение – естественно, это старомодно; напротив, они считают его нормальным и даже приятным. Роберт Раушенберг писал: «Мне жаль людей, которые считают уродливыми такие вещи, как мыльницы, зеркала или бутылки кока-колы, потому что они постоянно находятся в окружении таких вещей, но это, вероятно, делает их несчастными». Дело не только в том, что «все является культурой», культурой потребительских товаров, [Ahtar69] которая оскорбительна сама по себе, но и в том, что постмодернизм соглашается с существующим положением, отказываясь от оценочной характеристики и критики. Если бы по крайней мере постмодернисты сделали нам одолжение, пусть случайно, и указали бы на разложение и даже развращенность сферы культуры, которая сопутствует и содействует ужасному обеднению жизни современного человека, то это могло бы стать их единственным «вкладом».

Мы все осознаем вероятность того, что нам придется существовать в совершенно неадекватном мире до тех пор, пока и он, и мы не самоуничтожимся. «Понятно, что культура никуда не исчезнет только оттого, что люди становятся отчужденными, – писал Джон Мерфи. – Однако для того, чтобы отчуждение получило нормативный статус, необходимо изобрести не известный доселе тип общества».

Ну, а пока – где наша энергия, протест, стремление построить неизуродованный мир? Барт провозгласил ницшеанский «гедонизм дискурса», Лиотар посоветовал «стать язычниками». Какое варварство! Конечно, реальные работы постмодернистов пусты и вялы – им присуща абсолютно релятивизированная академическая стерильность. Постмодернизм не способен на значимую критику – он лишь обрекает нас на бесконечные скитания по торговым рядам, на путь в никуда.

[1] Эссе было написано в конце XX в. – Примеч. перев.

[4] Очевидная ошибка, Фуко умер в 1984 г. – Примеч. перев.

[5] Кафедра истории систем мысли. – Примеч. перев.

[Ahtar5] у переводчика было совсем уж не по-человечески. Наверное, с методологических позиций?

[Ahtar7] «Конструкции рационализма» или «рационалистической конструкции»

[Ahtar10] мучилась-страдала, а получилось только это. Как бы исправить?

[Ahtar13] Легкого для восприятия увеселения (развлечения)? Как?

[Ahtar14] «…тот факт, что мы удалились от природы и приблизились к опосредованному миру технологического капитализма»?

[Ahtar23] Instances в данном случае, как я понимаю, «пример». То есть «мы по преимуществу представляем собой пример языка»?

[Ahtar25] Стиле поп-культуры, философии или деконструкции?

[Ahtar26] Препятствием является письменный язык или качество письменного языка таково, что является препятствием? Вообще-то, там что-то другое написано…

[Ahtar29] понятно из контекста, что проект, а не Деррида или надо менять?

[Ahtar31] в оригинале игра слов: «теперь об оппозиции Жака Деррида бинарным оппозициям». Предлагаю так и сделать.

[Ahtar34] Равновесия или уравновешенности, как принято?

[Ahtar36] Имеется в виду «глобальное (коренное) противоречие»?

[Ahtar37] «внесенное в наше сознание сомнение в существовании реальности» – лучше?

[Ahtar40] Существующей реальностью, окружающей действительностью, сложившимся положением дел?

[Ahtar41] Сущность всестороннего воздействия, которое заставило…?

[Ahtar42] Что это? Такое углубление и усложнение системы посредничества?

[Ahtar50] в оригинале приблизительно так: «этот привлеченный детерминизм, кстати, объяснял отход Фуко от политики (политической деятельности)».

[Ahtar55] реальности? Буквально «вещей, как они есть»

[Ahtar56] «…релятивизм фуконианских языковых игр, в котором существует свободный договор о смысле,..»

[Ahtar58] artifictial reality, это, мне кажется, не «искусственная реальность», как была у переводчика, в крайнем случае «художественная реальность»

[Ahtar60] Так? Не «лишают жизнь чувств (чувственности)»?

[Ahtar62] или «причины», или просто «тоталитарное»?

[Ahtar66] по-моему, они все-таки «машины желаний»!