Военные тревоги

Господи, Боже мой, если я помню зло от ближнего моего, зна­чит, не имею смирения. Если живет во мне страх перед опасно­стью, значит, нет во мне веры. Если опаляет меня гнев на ближнего моего, значит, лишен я любви Твоей, Боже. Без нее я, несчастный, превосхожу своей тьмой самую лютую бездну, а безсмертной лю­бовью Твой дух мой сияет ярче солнца. Если я - прах земной, то даже солнце и луна - пепел. Но если я - Твой сын, Господи, то Бо­жественные пространства любви Твоей - святая родина моя и бла­женная отчизна.

Поселяющаяся в наших сердцах тревога до той поры убивает нас, пока мы отвергаем происходящее и ропщем на случающиеся с нами обстоятельства. Но как только мы примем их, как попущен­ные нам Богом испытания для нашей пользы, а польза может быть

только одна - смирение, то все тревоги исчезают и в душе возника­ет истинное понимание происходящих событий. Это и есть духов­ное рассуждение.

В скиту по ночам я начал завешивать окна одеялами, чтобы скрыть свет свечи, при которой читал монашеское правило и бо­гослужебные книги. Каждый шорох за окном или падение ветки заставляли меня напряженно прислушиваться. Страх ночного ви­зита грузин-уголовников преследовал меня по ночам. Оставалось только одно: молиться, как я советовал людям на Псху. В одну из темных осенних ночей я услышал под окнами хриплые голоса:

Как ты думаешь, в доме кто-нибудь есть?

Нет, конечно, видишь, он брошенный... - ответил другой голос.

Давай сломаем дверь!

Не надо, еще шум будет. Вдруг рядом засада...

Ладно, пойдем поищем другой дом...

Я сидел ни жив ни мертв, погасив свечу. Единственным прибе­жищем оставалась молитва.

Голоса и шаги смолкли, но еще долго я прислушивался к ноч­ным звукам и шуму ветра, борясь с жутким страхом, заставляю­щим цепенеть все тело. Утром ко мне прибежала старушка-соседка:

Батюшка Симон, у вас были грузины?

Были...

А взяли что-нибудь?

Нет, они совещались под дверью, а потом ушли.

Вот они в мой дом и явились. Я ночью ухожу на нашу лесную пасеку ночевать, поближе к Псху. Все продукты, что были на черда­ке - сыры и муку, - все забрали...

Я пообещал Марии, что поделюсь всем своим урожаем, который действительно был изобильным, и она ушла успокоенная, набрав картофеля и овощей.

Днем я отнес ей муку и сухари и застал у нее сыновей, рассказав­ших мне жуткий случай, произошедший за эти дни на Псху. Груп­па грузин, остатки разбитого грузинского десанта, зашла ночью в один дом, стоявший на отшибе. Они потребовали еды и самогона, и, пока хозяин подавал угощение, хозяйка прибежала в абхазский отряд и рассказала о ночных гостях. Когда гости подвыпили, хо­зяин, схватив в охапку ребенка, успел убежать. Дом немедленно окружили и засевшим внутри грузинам предложили сдаться. В от­вет раздалась ругань и прозвучали выстрелы. После прекращения огня на крыльцо с поднятыми руками вышли четверо уцелевших.

Они уцелели лишь потому, что при первых выстрелах упали на пол. Этих людей положили лицом вниз на землю и расстреляли из автоматов. Тем не менее, несмотря на очереди в упор, один из них поднялся совершенно невредимый и заявил, что он аджарец из Батуми и готов сражаться на стороне Абхазии. Впоследствии он действительно воевал вместе с абхазскими ополченцами.

Канонада по-прежнему продолжалась каждый день, и ужас вой­ны состоял еще в том, что даже этот безпрестанный гул тяжелых орудий, когда под разрывами снарядов разрушались человеческие жилища и гибли люди, уже становился привычен. Но в один из дней невероятный грохот раздался и на Решевей. Из-за Бзыбского хребта вынырнула тройка реактивных самолетов и, прижимаясь к реке, на страшной скорости лавируя в ущелье, унеслась к Кавказ­скому хребту. Некоторое время спустя со стороны Сухуми послы­шались тяжелые бомбовые взрывы, от которых вздрагивала земля и звенели стекла в окнах дома. Используя скрытый рельеф местно­сти, бомбардировщики проносились по Бзыби, разворачивались у Кавказского хребта и, подлетая с севера, бомбили укрепления гру­зинских частей.

Ко мне приехал на лошади сын Шишина. Он привез масло и му­ку, которыми я поделился с Марией. Посмотрев вокруг и услышав орудийный гул, он покачал головой:

- Как вы тут один живете? Ума не приложу!

И, поправив на плече автомат, ускакал на Псху.

Осень между тем все больше вступала в свои права. Душу вол­новал в сумерках быстрый и тревожный крик гусей, пролетающих над скитом и спешащих на юг. Кукуруза тем временем почти вся со­зрела и составляла все мое питание в первую осень войны. В сумер­ки по вечерам я стал слышать страшный треск забора, устроенного нами из валежника, а утром находил поломанные стебли кукурузы и обгрызенные початки.

Мой огород начинался сразу за окном, выходящим в лес. Я ре­шил покараулить у окна с “жучком” - механическим фонариком в руках. Как только стемнело, послышался хруст ломаемых веток - кто-то лез через ограду. Присмотревшись, я увидел медведицу и двух медвежат, устремившихся к кукурузе. Они обламывали стеб­ли и с явным удовольствием грызли молодые початки. Я потихонь­ку растворил окно: гости не обращали на мои приготовления ни­какого внимания. Как только я с жужжанием посветил им из окна в огородные сумерки, медведица легла в небольшую яму и, при­таившись, прикрыла голову лапами. Медвежата прижались к ней.

Когда я прекращал светить фонариком, медвежье семейство снова принималось за свое угощение.

Днем ко мне заглянули сыновья Ильи:

У вас медведь кукурузу ест?

Ест понемногу!

Мы засаду сделаем, чтобы он вам не мешал!

Да он мне не мешает, пусть ходит! - пытался я отговорить охот­ников. Но они молча переглянулись и ушли. Мне очень не хотелось, чтобы медведица и медвежата пострадали. Ночью ничего не было слышно, а на рассвете братья стукнули мне в окно:

Эй, отец, медведя мы не видели, а кукурузу лучше уберите, а то ничего не останется!

Я собрал урожай, оставив уголок несобранной кукурузы с той стороны, откуда приходили медведи. Еще несколько вечеров, сидя с четками у раскрытого окна, я радовался своим гостям, что они угощаются моим лакомством и что все они живы.

Неожиданно обо мне вспомнил добрый печник. Он приехал на лошади специально для того, чтобы спросить, намерен ли я в лет­ней кухне сложить печь. Несколько дней мы занимались с ним под­возом глины и камней. Наконец печь была готова, благо что чугун­ная плита была куплена заранее, до войны. Теперь я пек лепешки прямо на плите, пропекая их с двух сторон. Пока мы за чаем про­бовали с мастером лепешки, приехал на лошади Василий Николае­вич, ведя другую лошадь на поводу:

Батюшка, все жители просят вас прийти послужить молебен!

Что-нибудь случилось?

Боимся, что грузины могут напасть на Псху через Сухумский перевал, а защищать село почти некому! Молодежь воюет на фрон­те в Эшерах, а на Псху больше старики да старухи... Абхазский от­ряд сильно сократили, людей не хватает! На лошади ездить умеете?

Немного умею, - ответил я, вставая.

Так, втроем, на лошадях, мы и приехали на Псху. Обстановка стояла тревожная. Абхазское ополчение несло большие потери, особенно от огня тяжелой артиллерии и снайперов. Грузинам не­обходим был в тылу абхазского фронта аэродром, и ходили слухи об атаке на Псху и захвате села до зимы. К моему приезду сельча­не, под началом выздоровевшего егеря, подремонтировали один опустевший дом в центре Псху и сделали его своей временной цер­ковью до постройки настоящего храма. Русская семья, владель­цы этого дома, успела выехать до войны и оставила дом на нужды села. В двух больших, чисто выбеленных комнатах все вместе мы

развесили иконы. В передней комнате установили стол для слу­жения и причащения Святыми Дарами и маленький столик для клироса. Поставили цветы, зажгли свечи - и получился неплохой молитвенный дом.

Все собравшиеся верующие сообща решили послужить со мной молебен Иверской иконе Матери Божией с пением акафиста. С большим воодушевлением молящиеся пели на этой службе. Наро­ду собралось много. Нужда и горе сплотили людей и обратили их сердца к Богу. Это чувствовалось в их горячей искренней молитве. На середине акафиста у меня перехватило дыхание. Я не мог про­читать ни одного слова. Сильное ощущение присутствия Матери Божией среди нас, собравшихся, охватило и стеснило мое сердце. Слезы непроизвольно хлынули из глаз, заливая лицо. Дыхание почти остановилось. Необыкновенное чувство благодарности и любви к Пресвятой Богородице стало усиливаться с каждой мину­той. Слезы перешли в состояние сильного восхищения ума, ни о каком акафисте уже не могло быть и речи.

Где-то на самом краешке сознания жило воспоминание о том, что нужно продолжать молебен и что неудобно безмолвно стоять с залитым слезами лицом среди людей, но я ничего не мог с собой сделать. И тут до моего слуха донеслось рыдание - это плакали все собравшиеся в молитвенном доме. Никто ни одним словом не на­рушил благоговейную тишину. Раздавались только всхлипывания людей. Многие опустились на колени. Я стоял с акафистом в руках. Казалось, Матерь Божия находится среди нас и так близко, что бла­годать Ее, подобно волнам Небесного блаженства, наполнила наши сердца, ставшие одним целым на это время.

Тихо и незаметно пришло в душу успокоение. Я открыл гла­за и робко посмотрел на молящихся. Все стояли с заплаканными глазами и мокрыми от слез лицами. Так, среди всхлипываний и тихого плача, мы закончили молебен. Все расходились молча, по­трясенные удивительным и невыразимым переживанием, охватив­шим всех нас на молебне. Весь вечер я просидел с четками в руках в уединенной комнатке в доме пчеловода, время от времени снова начиная сладко рыдать, вспоминая нежное и ласковое прикоснове­ние к сердцу благодати и милости Пресвятой Богородицы.

Утром пришел Шишин и предложил свои услуги: он даст мне лошадь и проводит на Решевей. Как я ни отказывался, пришлось согласиться, чтобы не обидеть своего друга. Пока мы собирались в дорогу, раннее утро было встревожено грохотом огромного воен­ного вертолета, севшего на взлетное поле. Егерь отправился встре­чать прилетевших - группу русских военных вместе со священ­ником Виссарионом. Все собрались в доме Василия Николаевича. Беседа с гостями дала много полезных сведений. Абхазия наконец обзавелась собственным мощным вооружением. У противника за­хвачено множество танков, в основном из-за расхлябанности танкистов-грузин. Война всколыхнула самые патриотические чувства абхазов. Они вспомнили о своей вере - Православии, и отец Вис­сарион крестил ополченцев целыми взводами. Он пытался само­отверженно остановить кровопролитие между грузинами и абха­зами. На стыке двух фронтов по реке Гумиста под убийственным огнем он встал на мосту с иконой Матери Божией в руках, призы­вая прекратить братоубийство. После этого случая отец Виссарион стал народным любимцем. Видя его расположение, я искренне от­вечал на расспросы священника о своей жизни.

Скоро прилечу и к тебе в гости! - пообещал он на прощание, но мне показалось, что это проявление простой вежливости с его стороны.

Военные порадовали меня хорошей новостью: нашего друга Бо­риса, по ходатайству из Москвы, грузины выпустили из тюрьмы. Тяжело больного летчика с парализованными ногами отправили военным самолетом в московский госпиталь на лечение. Вертолет улетел, а мое настроение омрачилось видом пьяненького трудника Александра, пришедшего на встречу со мной. Он целовал иконы, становился на колени и просил прощения.

Саша, пойдем домой! Хватит по гостям бродить!

Отец Симон, еще несколько дней - и я возвращусь. Обещал од­ному человеку дом достроить, простите...

Поговаривали, что он пристрастился пить с абхазскими сол­датами.

Перед дорогой лесничий попросил навестить его маму, бывшую колхозницу, ударницу труда, награжденную множеством грамот за отличный труд, а ныне пенсионерку Евдокию. Эта пожилая добрая женщина страдала астмой, к тому же ее зрение сильно ухудшилось. Она жила одна в небольшом домике, поблизости от дома своего сына, семья которого присматривала за ней. В маленькой комна­те топилась железная печь. Хозяйка ожидала нас, сидя на койке под старинной иконой в углу. Евдокия пожаловалась на то, что ей трудно молиться по книгам, а как молиться по-другому, она не зна­ет. Пришлось посоветовать ей молиться Иисусовой молитвой, и эта пожилая женщина с радостью согласилась. Я оставил ей в подарок четки и попросил ее молитв о том, чтобы Пресвятая Богородица защитила Псху от грузинских банд.

Возле своего дома егерь подвел меня к огромному жеребцу, сед­ло которого находилось почти вровень с моей головой. Заметив мое удивление размерами коня, он счел нужным сделать разъяснения:

Это очень сильная порода лошадей. Характер у них, конечно, непростой. Но вы не безпокойтесь, отец Симон! Я пойду впереди и буду вести лошадь за повод.

Шишин помог мне взобраться на “двухэтажную” лошадку и при­торочил к седлу сухари и сыр. Затем, увидев, что я сижу на ней до­вольно уверенно, пошел по тропе впереди. Бойким шагом жеребец тронул с места. Я ехал потихоньку сзади.

Вот скажите мне, батюшка! - повернувшись ко мне профилем, начал разговор Василий Ананьевич. - Почему Россия такая богатая страна, а жизнь в ней все никак не получается?

Не ожидав такого начала, я задумался.

А как же она стала такой могучей державой? Значит, получа­лось? - ответил я вопросом на вопрос.

Допустим. А может, у нее все беды из-за того, что она выбрала Православие? - продолжал он.

Во-первых, только благодаря Православию она стала великой Россией, Василий Ананьевич. Во-вторых, после семнадцатого года ею правят захватчики. В-третьих, потому что народ православный и у него много врагов!

Вы так думаете? - обернувшись, посмотрел мне в лицо Ши­шин, и молча пошел дальше, было заметно, что он имел свое мне­ние, но предпочел не высказывать его.

Где-то на половине дороги путь преградил упавший ствол огромного бука. Мой провожатый перешагнул через него и, не обо­рачиваясь, пошел дальше. Конь помедлил немного перед бревном, затем легонько вскинул круп и перепрыгнул с места лежащий бук.

Мне показалось, что лошадь перешагнет через лежащее бревно, но уже было поздно - я летел в воздухе, переброшенный толчком могучего конского крупа. Лесничий совершенно случайно обернул­ся, чтобы посмотреть, едем ли мы за ним. Он неожиданно увидел меня летящим в воздухе и падающим на острые камни. Мой друг широко раскинул руки и поймал меня в падении. Мы оба свали­лись на землю, но, к счастью, не пострадали.

Ну, батюшка, вы даете! - протянул недоуменно егерь. - Не ушиблись? Удивительно... Благословите, теперь я буду вести коня за уздечку. А насчет России мы еще поговорим...

Возле скита повалил густой снегопад и быстро закрыл всю тро­пу. Зима пришла внезапно, очень рано, и перекрыла все возмож­ности для бандитского налета грузин. Пока что опасность набега на Псху миновала, но тревога за будущее села и его жителей не по­кидала наши сердца.

Когда душа не во Христе, она становится в тягость и себе и близ­ким. Когда она полна Христом, ее жизнь становится великим уте­шением для нее самой и для всех, кто близок такой душе. Маньяки власти ищут, кого подчинить себе, Господь ищет, кому послужить. Маньяки славы ищут, кого повести за собой, Господь ищет, кто по­верит Ему, чтобы пойти за Ним. Маньяки борьбы ищут, кого пре­дать смерти, Господь ищет душу, которую Он мог бы оживить. Да изберу я, Боже, святые пути Твои, ибо только в них жизнь моя.