Р < 0,01 9 страница

Наше предположение о природе феноменального сознания (то есть собственно квалий, или «чувственной ткани образа» — см. 1.2.1 и 4.4.3) состоит в том, что она может быть связана с возможностью широкого спонтанного обследования окружения. Опосредованная движениями глаз вместе с поворотами головы и корпуса возможность получения в любой момент информации об окружении объясняет главную особен­ность перцептивного образа — впечатление обширного, стабильного, красочного и детального видимого мира. Если ответа на спонтанный запрос нет (или если ответ не меняется), то феноменальная «картинка» исчезает, как это происходит в экспериментах с длительной сенсорной депривацией или со стабилизацией изображения на сетчатке. Та же ги­потеза моторных запросов и сенсорных ответов как основы феноменаль­ного сознания может объяснять его нарушения при паркинсонизме — заболевании, связанном с дефицитом дофамина. Причина, возможно, состоит в том, что как раз этот нейромедиатор опосредует процессы ме-такогнитивного контроля, а также (вместе с ацетилхолином) активного поиска в рамках «дорзального потока» и его префронтального продолже­ния — дорзолатеральной префронтальной коры (см. 4.3.3 и 9.4.3). В пользу данной гипотезы говорит и пробуждение сознания (к сожалению,

·" Хотя данная аналогия может показаться противоречащей нашей отчасти скепти­
ческой оценке компьютерной метафоры (см. 2.1.3 и 2.2.3), речь идет об общем принципе
эволюции систем. Совместимость результатов каждого нового крупного продвижения с
предыдущими достижениями имеет фундаментальное биологическое значение, в против­
ном случае «филогенетический зверинец» наследуемых компонентов поведения в какой-
то момент просто перестал бы быть управляемым. 275

лишь временное), которое наблюдается при дофаминозамещающей фар­макотерапии.

Совершенно иными, на первый взгляд, представляются механизмы высших форм сознания. Как поэтическое (см. 4.4.3 и 5.3.2), так и реф­лексивное, автоноэтическое сознание в значительной мере имеют социо­культурную и коммуникативную основу. Они, казалось бы, освобожде­ны от связи с нейрофизиологическим субстратом и необходимости чувственной подпитки. Но это впечатление явно ошибочно (см. 6.1.3 и 8.1.1). Интересны случаи ретроспективного описания состояний «созна­ния без речи» пациентами-афазиками, прошедшими успешную нейро-психологическую реабилитацию (Т.Г. Визель, личное сообщение, март 2004). Оказывается, невозможность спонтанно найти слово для выраже­ния своих мыслей также может приводить к явным изменениям чув­ственного образа ситуации, сопровождающимся ощущением несвободы, а также впечатлением сужения и общего затемнения поля зрения — по­добного описанному Мандельштамом и вдохновлявшему многих психо­логов, начиная с Л.С. Выготского, «чертогу теней» («Я слово позабыл что я хотел сказать... и мысль бесплотная в чертог теней вернется»). Реф­лексивная оценка при этом, правда, сохраняется. Кроме того, восприни­маемая яркость сцены зависит от эмоционального тона, так что в буду­щем предстоит выяснить, какой вклад вносит в описанные феномены очень частое в подобных случаях состояние психологической депрессии.

Префронтальные механизмы уровня F обладают наиболее мощны­ми интегративными возможностями. Они располагают прямыми нейро-анатомическими связями со всеми другими уровнями (включая и уро­вень А). Эти связи, которые образуют несколько специализированных петель, обычно вовлекающих также задние («гностические», в термино­логии А.Р. Лурия — см. 2.4.3) структуры коры и подкорковые центры, будут рассмотрены нами в следующей главе (см. 9.4.3). При их участии реализуются процессы продуктивного мышления, принятия решений, самоконтроля и межличностного общения (коль скоро последнее не сво­дится к разыгрыванию одного из фиксированных на уровне Ε «сценари­ев» поведения). Совершенно аналогично обстоит дело с обеспечением интеллектуальных достижений. Если в случае уровней А, В и С речь идет о сравнительно элементарных сенсомоторных и перцептивных функци­ях, то уже уровень предметных действий D реализует весьма сложные процессы, в частности, некоторые когнитивные автоматизмы, лежащие в основе решения экспертных задач. Важность уровня Ε иллюстрируется тем обстоятельством, что большинство психометрических тестов интел­лекта имеет отношение к этому уровню знаний и культурных навыков.

Особое значение для выбора и конечного успеха наших начинаний имеют процессы, реализуемые уровнем F. Хотя некоторые из намечен­ного нами в начале этой главы списка метакогнитивных координации позволяют работать преимущественно с вербальными, а другие с образ­ными компонентами знаний, в целом именно они определяют индиви-276 дуальные различия в общих способностях (см. 8.1.1). Так, хорошие

«решатели» тратят сравнительно много времени на ПОНИМАНИЕ за­дачи и создание адекватной репрезентации (ОПИСАНИЕ и/или ПРЕД-СТАВЛИВАНИЕ) условий. Плохие начинают сразу же искать ответ в памяти (ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ). Лишь первая стратегия дает возмож­ность обобщить приемы решения и перенести их в случае необходимос­ти на проблемные ситуации в другой предметной области. Успешность решения реальных жизненных задач определяется не столько количе­ством знаний, сколько ВАРЬИРОВАНИЕМ подходов к решению и кри­тическим КОНТРОЛЕМ их применимости, а также умением «видеть», что информация, полученная в одном контексте, пригодна для исполь­зования в другом (АНАЛОГИЯ и МЕТАФОРИЗАЦИЯ).

Уровню F, формирующемуся прежде всего в связи с появлением индивидуальной теории психики (см. 5.4.3 и 8.1.1), принадлежит веду­щая роль и в механизмах социального интеллекта и коммуникативной прагматики. При этом, в частности, очень важна метапроцедура РЕ­КУРСИЯ, позволяющая осуществлять вложение ментальных про­странств друг в друга (см. 7.4.1 и 8.3.2). Поскольку в ряду таких вложе­ний могут с некоторыми вариациями многократно повторяться образы «Я» и «значимого другого», возникают столь характерные для коорди­нации уровня F эффекты диалогичности, рефлексивности и стереоско­пичности: мы часто замечаем, что ведем с кем-то внутренний диалог, смотрим на себя со стороны глазами окружающих, оцениваем других в зависимости от того, как они предположительно оценивают нас, пыта­емся представить, как бы мы поступили на месте другого либо другой человек повел бы себя в нашей ситуации, и т.д.

Сложность экспериментального изучения этих процессов объясняет тот факт, что в когнитивной науке они до последнего времени анализи­ровались в основном на литературном материале. В связи с интересом к особенностям «дедуктивного метода» Шерлока Холмса, примечательна следующая цитата из «Обряда дома Месгрейвов»: «Вы знаете мой ме­тод... Уотсон: я ставлю себя на место действующего лица и, прежде все­го уяснив для себя его умственный уровень, пытаюсь вообразить, как бы я сам поступил при аналогичных обстоятельствах». В русском литерату­роведении признанным «героем рефлексии» является лермонтовский Печорин. Интеллектуальное превосходство Печорина над окружением в значительной степени является превосходством в полноте и глубине рефлексии, ведущей его от одного успеха к другому. Но и его возмож­ности рекурсивного построения ментальных пространств небезгранич­ны — в «Тамани» Печорин едва не погибает, «не подумав, что могут по­думать, что он может донести». Таким образом, проблематичной стала ситуация, потребовавшая трехслойной конструкции ментальных про­странств, или второго уровня рефлексии.

Ограничения в глубине рефлексии характеризуют индивидуальную когнитивную сложность решений (равно как и индивидуальную теорию психики — см. 5.4.3 и 8.1.1) и в этом качестве более интересны, чем дру­гие показатели когнитивной сложности, например, опирающиеся на 277

параметры репрезентаций уровня Ε оценки числа независимых семан­тических измерений, используемых при классификации понятий. Не совсем понятна связь этих ограничений с объемом рабочей памяти, по­скольку последняя тестируется в совсем иных ситуациях. Скорее мож­но ожидать некоторой корреляции с долговременной рабочей памятью, учитывающей степень развития экспертных знаний в определенной области (см. 5.3.2 и 8.3.3). Как мы отмечали, анализ деятельности Бис­марка (по материалам его собственных мемуаров) позволяет выделить до 6 уровней стратегического планирования, в отличие от 1—2 уровней у других известных немецких и европейских политиков того времени⁶². Интересно, что этими же числами обычно оценивается глубина про­работки решений в современных игровых методиках изучения страте­гического интеллекта (Colman, 2003). При этом лишь очень незначи­тельное число испытуемых — менее 10% — демонстрирует способность работать на втором уровне рефлексии.

Предположение Хомского о продуктивном использовании РЕКУР­СИИ сыграло важную роль в критике бихевиористских теорий развития языка и в возникновении когнитивного подхода (см. 1.3.3). Эмпиричес­кие данные говорят о том, что эта продуктивность ограниченна. В реаль­ных диалоговых ситуациях (а не в письменной, вынесенной вовне речи — см. 7.2.1 и 7.3.2) рекурсивные вложения довольно редки, а если они и встречаются, то их глубина не превышает одного-двух. Речевое взаимо­действие также обнаруживает многочисленные признаки редукции сложности, когда анализ и продуктивное порождение заменяются ими­тацией по типу прайминга, настраивающей нас на фонетику, семантику и синтаксис речи собеседника (см. 7.1.2). Из-за отмеченных ограниче­ний рефлексивное управление заменяется где только возможно следова­нием системе правил. Например, чтобы избежать постоянного мыслен­ного моделирования намерений каждого встречного, в особенно опасном сегменте поведения — дорожном движении вводится строгая регламентация. Более того, функции рефлексивного управления посте­пенно передаются автоматам, таким как проектируемые адаптивные си­стемы поддержки (AAS = Adaptive Assistant Systems). Эти системы отсле­живают состояние внимания и намерения человека, вмешиваясь только в том случае, когда для этого есть достаточные основания, например, когда водитель не увидел красного света светофора или не заметил вы­бежавшего на проезжую часть дороги ребенка (Величковский, 2003).

Заканчивая эту главу, следует поставить вопрос о реальности уров­ней, положенных нами в основу классификации когнитивных феноме­нов. Речь идет, как и в случае любой теории, о полезной абстракции,

⁶² В дипломатии специальным метакогнитивньш приемом использования знаний о подобных ограничениях является вариант диффамации, основанный на антиклише: «Я бы затруднился исключить возможность такого развития событий, при котором кто-либо мог бы заподозрить меня в неискренности, если бы я позволил себе высказать предполо­жение относительно полной невозможности переговоров по данному вопросу». Избы­точная рефлексия мнений третьих сторон, введение дополнительных модальностей и не 278 относящихся к делу деталей приводят здесь к потере смысла высказывания.

хотя, возможно, задействованные механизмы и менее дискретны, чем это имплицируется списком, приведенном в табл. 8.4. В их филогенезе и в индивидуальном развитии эти механизмы обнаруживают явные пе­реходы и градиенты роста. Так, «восприятие для действия» (дорзальный поток) демонстрирует элементы восприятия формы, полностью разво­рачивающегося на следующем уровне (см. 3.3.4). «Восприятие для по­знания» (вентральный поток) ведет (под метакогнитивным контролем — см. 7.1.2) к накоплению категориального знания, мозговые механизмы которого распределены в местах соответствующей перцептивной обра­ботки. Семантическая категоризация вовлекает не только височные ме­ханизмы (совместный субстрат с высшими формами восприятия), но и фронтальные структуры. При этом она взаимодействует с метакогни-тивными координациями, субстрат которых, по-видимому, развивается из двух базовых подсистем восприятия (дорзо-латеральная и вентроме-дианная префронтальная кора — см. 9.4.3).

Между разными уровнями происходит постоянное согласование и делегирование функций. Формирование когнитивных навыков, кото­рые служат основой сложных умений в разных областях деятельности, можно объяснить передачей функций контроля с уровня Ε на уровень D, то есть переходом от преимущественно декларативного знания к лроцедурному ноу-хау. Аналогичные изменения постоянно происходят и во взаимоотношениях уровня метакогнитивных координации F с ни­жележащими структурами. То, что представляется нам уникальным вос­поминанием, свежей метафорой или смелой научной гипотезой, посте­пенно утрачивает свой экстраординарный характер и становится просто частью концептуальной модели мира. Кроме того, фоновые координа­ции могут осуществляться и более высокими по отношению к актуаль­но ведущему уровню структурами. Так, выполняя предметное действие, мы можем неожиданно ощутить гордость за нашу работу (или же стыд). Многие детали этой сложнейшей картины практически незаметных, градуальных переходов и внезапных, «катастрофических» скачков пока остаются неясными. Но процессы коммуникации требуют расчленения реальности, хотя бы в дидактических целях.