Р < 0,01 6 страница

Самые первые работы по анализу особенностей мышления и памя­ти шахматистов мастерского класса были проведены еще в конце 19-го века Рибо. Согласно его мнению, эффективность мышления хороших шахматистов связана с формированием более абстрактных, схематичес­ких представлений, отличающихся от конкретных зрительных образов начинающих игроков. В этом же направлении можно интерпретировать результаты работ известного голландского шахматиста (и психолога —

ученика Зельца) Адриана Де-Гроота, которые были выполнены уже пос­ле Второй мировой войны.

Де-Гроот использовал методику «рассуждения вслух», чтобы срав­нить между собой особенности планирования следующего хода шахма­тистами высшей квалификации — в его исследованиях приняли участие пять гроссмейстеров — и игроками среднего уровня. Хотя, как можно было ожидать, качество предлагаемых ходов явно различалось в случае этих двух групп, гроссмейстеры, похоже, не рассматривали большее ко­личество вариантов и не проводили расчет ходов на большую глубину. Де-Гроот предположил поэтому, что природа экспертизы связана не столько с мышлением, сколько с обширными и лучше организованны­ми знаниями. Действительно, эксперименты показали, что гроссмей­стеры лучше запоминают предъявляемые им на короткое время пози­ции, но только для осмысленного расположения фигур. При случайном расположении фигур разницы в запоминании первоначально установ­лено не было. Последующие проведенные в 1980-е годы работы показа­ли также, что запоминание позиций шахматистами-экспертами в отли­чие от памяти новичков не зависит от блокирования процессов проговаривания, то есть, по-видимому, представление знаний имеет у них невербальный характер.

Хорошей иллюстрацией происходящих с ростом экспертизы измене­ний восприятия могут служить современные экспериментальные иссле­дования. Канадский психолог Йел Рейнголд и его коллеги (Reingold et al., 2001) подробно проанализировали особенности движений глаз шах­матистов высшей квалификации при показе различных позиций в мит­тельшпиле. Вводя маскировку периферических фигур в зависимости от положения точки фиксации, а также подменяя фигуры во время сакка-дических скачков глаз (этот методический прием используется при изу­чении упоминавшейся нами выше «слепоты к изменениям» — см. 4.4.1), они установили, что развитие экспертизы в этой специфической облас­ти связано с расширением полезного поля зрения, внутри которого может симультанно проводиться анализ ситуации. Они также обнаружили, что эксперты в отличие от новичков чаще смотрят не на сами" фигуры, а на интервалы между ними, очевидно, работая с отношениями фигур и с целыми конфигурациями⁴¹. Кроме того, в этой работе авторы вводили изменения типичного зрительного формата предъявления позиций, показывая вместо привычно узнаваемых фигур соответствующие заг­лавные буквы. Эти сугубо поверхностные изменения вида объектов вели к снижению эффективности решений. Более того, это снижение было сильно выражено у экспертов, что вновь свидетельствует о

⁴¹ Надо сказать, что эти особенности обследования осмысленных конфигураций шах­
матистами высшей квалификации впервые были описаны еще в начале 1970-х годов
O.K. Тихомировым и его коллегами из Московского университета. Они считали данный
результат доказательством укрупнения так называемых «оперативных единиц опознания»
(нечто похожее на «шаблоны» Саймона и Гобе) в процессе обучения. 245

зрительном характере лежащих в основе экспертных знаний шахмати­стов репрезентаций.

Наиболее известное теоретическое обобщение подобных данных было дано Саймоном и его учениками. В ряде исследований, выполнен­ных, в частности, с помощью регистрации движений глаз, они выдвину­ли предположение, что основу компетентности шахматистов составляет знание тысяч, возможно десятков тысяч типичных конфигураций типа миллеровских «кусков» (см. 2.1.2), объединенных в более крупные схе­мы. В уточнение этих идей Ф. Гобе и Г. Саймон (Gobet & Simon, 1996) предложили теорию шаблонов, согласно которой экспертное знание хра­нится в памяти в более абстрактной форме, чем актуальное расположе­ние фигур на доске. Каждый такой шаблон состоит из постоянного ядра (объемом до 12 фигур) и некоторого набора свободных «посадочных мест», которые могут заполняться почти случайным образом. Преиму­щество выдающихся шахматистов связано с более широким ассорти­ментом шаблонов, так как в случае их извлечения из памяти они непос­редственно подсказывают следующий ход.

Этот подход, однако, вызывает ряд критических замечаний. Так, К. Эриксон и У. Кинч (Ericsson & Kintsch, 1995) усомнились в том, что схематические единицы организации экспертных знаний могут «монти­роваться» из «кусков» (chunks) информации, фиксированных в кратко­временной памяти. Они приводят множество фактов, свидетельствую­щих о том, что развитие экспертизы в определенной предметной области прежде всего ведет к ослаблению и даже исчезновению влияния ограниченной по своему объему кратковременной памяти на процессы переработки информации. Поэтому они считают процессы кодирова­ния и извлечения экспертных знаний непосредственно связанными с долговременной памятью. Соответствующий формирующийся в ходе накопления опыта «интерфейс» восприятия и долговременной памяти называется ими долговременной рабочей памятью (см. 5.2.2).

Значительная часть возражений других авторов направлена на кри­тику сведения природы экспертизы к функциям и содержанию памяти. Американский психолог Дэнис Холдинг первым установил факты, противоречащие одностороннему акценту на знания (память) в иссле­дованиях экспертизы. В задаче на запоминание шахматных позиций он показал, что и случайные конфигурации могут воспроизводиться экспертами лучше, если дать на их решение несколько больше времени, чем это делалось обычно. По мнению этого автора, умение экспертов находить лучшие решения связано не столько с готовыми шаблонами, используемыми для быстрого опознания конфигураций, сколько с про­цессами активного поиска, изменения и более успешной интерпрета­ции материала.

Тестом для проверки различных подходов может быть анализ воз-246 можной зависимости успешности принимаемых решений от имеюще-

гося для этого времени. С этой точки зрения можно, например, проана­лизировать игру одного из выдающихся современных шахматистов Гар­ри Каспарова с несколькими противниками или с же компьютером при варьировании времени, отводимого на игру. Если основу компетентно­сти образуют перцептивные шаблоны, то можно ожидать отсутствия влияния фактора времени на уровень игры многолетнего чемпиона мира. Имеющиеся данные не подтверждают это ожидание — рейтинг его ходов оказывается примерно на 100 пунктов ниже при симультан­ной игре, чем при игре с единственным противником. Кроме того, ана­лиз игр Каспарова с компьютером Deep Blue фирмы IBM, равно как и последующих игр Крамника и вновь Каспарова с немецкой програм­мой Deep Fritz, показывает, что с уменьшением времени на отдельные ходы эксперт-человек явно начинает играть хуже, так что относитель­ный рейтинг ходов компьютера возрастает. Иными словами, эмпиричес­кие данные содержат указание на определенную развернутость обработ­ки информации человеком во времени. Следовательно, природа экспертизы в этой специфической области не может быть сведена к «симультанному узнаванию».

В какой степени полученные при изучении шахмат представления о природе экспертизы переносимы на другие области? В ряде исследо­ваний анализировались различия экспертов и новичков в таких облас­тях, как чтение, жонглирование, медицинская диагностика, педагогика, программирование, физика и инженерные профессии (Glaser & Chi, 1988). «Ключевые характеристики», отличающие экспертов, состоят в следующем:

1) эксперты выделяются знаниями и умениями, главным образом, в
своей специфической области;

2) эксперты способны воспринимать обширные осмысленные кон­
фигурации, релевантные их области экспертизы;

3) эксперты обладают более быстрыми навыками и в целом быстрее
решают задачи, делая меньшее число ошибок;

4) по отношению к релевантному материалу эксперты демонстрируют
лучшую память;

5) эксперты рассматривают задачи с точки зрения глубоких семанти­
ческих связей, тогда как новички обращают внимание прежде все­
го на поверхностные перцептивные признаки;

6) эксперты уделяют относительно много времени качественному
анализу задачи;

7) эксперты демонстрируют лучшее знание собственных знаний и бо­
лее совершенные стратегии метакогнитивного контроля.
Эсперты в разных областях не просто больше знают, но в полном

смысле слова более чувствительны к релевантным характеристикам си­туации. По-видимому, это отражает приобретение соответствующими процессами статуса автоматизмов и их перевод с уровня концептуаль­ных структур Ε на уровень перцептивного узнавания D. В результате 247

опытный шахматист сразу видит при мимолетном показе, что позиция белых предпочтительнее, врач отмечает, что у входящего в кабинет па­циента больна печень, инженер-строитель чувствует скрытое от других напряжение металлоконструкций и т.д. Вместе с тем, речь явно идет не только об автоматизации, поскольку решение задач экспертами, как правило, обнаруживает значительную гибкость, умение рассматривать несколько альтернативных интерпретаций⁴². Хотя эту гибкость можно объяснить происходящим при автоматизации освобождением внима­ния, важно, что освобождающиеся ресурсы позволяют иметь дело с но­выми задачами, решение которых невозможно в автоматическом режи­ме, путем извлечения готовых схем из памяти. Таким образом, развитие экспертизы происходит сразу на нескольких уровнях организации: от перцептивных автоматизмов до метакогнитивных стратегий уровня F.

В литературе по психологии экспертизы (Zeitz, 1997) интенсивно обсуждается роль изменений концептуальных структур, которые ведут к появлению так называемых умеренно абстрактных концептуальных репрезентаций (MACRs, moderately abstract conceptual representations). По сути дела, подобные схемы увязывают между собой слой чрезвычайно абстрактных, в частности научных, понятий со специализированными, зависящими от контекста применения житейскими понятиями (см. 6.2.3). Результатом этой интеграции является, с одной стороны, «декон-текстуализация» практического знания и, с другой, «заземление» теоре­тического. Таким схематическим знанием оказывается проще манипу­лировать — концептуальные схемы средней абстрактности облегчают вывод по аналогии и перенос решения из одной предметной области в другую. Роль репрезентаций среднего уровня абстрактности, как мы ви­дели, выявляется также в исследованиях категоризации (см. 6.2.2) и уп­равления большими системами (см. 8.3.2). Для выдающихся индивиду­альных достижений в области практического интеллекта характерно гибкое сочетание глобальной и локальной перспектив. Так, Наполеон, по замечанию Тарле, был способен «одновременно видеть и деревья, и лес, и чуть ли не каждый сук на каждом дереве».

Важным направлением междисциплинарной работы в когнитивной науке является создание формальных моделей обучения экспертным знаниям и основанных на них экспертных обучающих систем. Наибо­лее известная современная психологическая модель такого рода, ACT-R

⁴² Иногда, впрочем, эксперты оказаваются склонны к ошибкам, которые могут избе­жать новички. Так, в медицинской радиологии эксперты демонстрируют более консерва­тивные стратегии принятия решений, чем начинающие врачи, что обуславливает отно­сительно большее количество ошибок типа «пропуск сигнала» у первых и типа «ложная тревога» у вторых. В терминах теории обнаружения сигнала (см. 2.1.2) эксперты в этой области демонстрируют более высокую чувствительностью (d') и одновременно высокое положение критерия (β). Неизвестно, какую роль в этом случае может играть характер­ный для медицинских профессий и развивающийся с задержкой порядка 10 лет синдром 248 выгорания.

Дж.Р. Андерсона, трактует обучение односторонне, как преобразование (компиляцию) декларативных (утвердительных) констатации в экспли­цитные правила с их последующей процедурализацией и автоматизаци­ей (см. 6.4.1 и 8.1.1). Как мы видели, обучение и формирование эксперти­зы одновременно происходят на нескольких уровнях, причем частично с самого начала вне сферы сознательного контроля (см. 5.4.1). Кроме того, данная модель применима только по отношению к четко описываемым областям, таким как математика и навыки программирования.

Примером успешного симбиоза психологии и искусственного интел­лекта служат работы О.И. Ларичева и его коллег (Ларичев, Нарыжный, 1999).Так, им удалось значительно ускорить обучение студентов-меди­ков дифференциальной диагностике двух похожих по проявлениям за­болеваний: тромбоэмболии легочной артерии и острого инфаркта миа-карда. Практикующий врач обычно сталкивается лишь с несколькими такими случаями в год. Их дифференциация основана на учете пример­но десяти сложных признаков (таких как параметры ЭКГ и клинический состав крови), причем диагностические навыки вырабатываются годами и не имеют четких правил. Проранжировав признаки по характерности, авторы прежде всего аппроксимировали систему решающих правил, остающихся в явном виде неизвестными даже экспертам. Затем они в течение двух дней (по четыре часа ежедневно) тренировали студентов-медиков в различении обоих заболеваний на материале 500 инсцениро­ванных ситуаций. Эта тренировка привела к 95% уровню правильных диагностических решений. Хотя через неделю эффективность решений снизилась до 85%, ее удалось вновь поднять до прежнего уровня всего лишь после часового тренинга. Система решающих правил при этом в целом осталась для испытуемых неявной, что, по мнению авторов, име­ет и положительную сторону, связанную с особой прочностью импли­цитной памяти (см. 5.1.3).

Традиционно высшие достижения в определенной области интер­претируются как проявление особой личностной диспозиции в форме одаренности, таланта или гениальности. Хотя когнитологи пока не ос­меливаются объяснять творчество Моцарта, военные успехи Наполеона или открытия Эйнштейна в терминах приобретения и применения экс­пертных знаний, открытая дискуссия развернулась в последнее десяти­летие вокруг понятия «талант». Несмотря на расшифровку генома чело­века и быстрое развитие психогенетики, имеющиеся данные о врожденных способностях чрезвычайно противоречивы (см. 9.4.2). Вполне возможно, что в случае таланта речь идет о псевдопонятии, за которым кроется длительное, продолжающееся десятилетиями обуче­ние (Howe, Davidson & Sloboda, 1998). Ряд исследований формирования экспертизы показывает, что оно может вести к выдающимся результа­там, при отсутствии каких-либо особых общих предпосылок столь вы­соких достижений. Лица, являющиеся экспертами в очень специфичес­ких областях, таких как футбол, рыбная ловля или лошадиные скачки, могут обладать сложными когнитивными репрезентациями в этих обла­стях знания при среднем или даже низком уровне общего интеллекта.

8.4. Принятие решений и структура интеллекта

8.4.1 Эвристики и принятие решений

При всей увлекательности изучения собственно познания в практичес­ком плане существенно, какие решения мы принимаем и что делаем, основываясь на нашем понимании ситуации. Область принятия реше­ний настолько важна, что в последние годы ее иногда выделяют как осо­бую науку о решениях {decision science). В течение большей части 20-го века человек трактовался в экономических и производных от них кон­цепциях как рациональное, максимизирующее выигрыш (или полез­ность тех или иных действий) существо. Соответственно, в этой обла­сти доминировали логико-математические исследования операций, на которые ориентировались частные экономические и психологические работы. На этом предположении основаны, в частности, взгляды вли­ятельной сегодня чикагской школы позитивной экономики, созданной лауреатом Нобелевской премии по экономике Милтоном Фридманом. Методология позитивной экономики связана, во-первых, с игнориро­ванием эмпирических исследований поведения субъектов экономи­ческих процессов и, во-вторых, с допущением полной прозрачности самой экономики.

Хотя в русскоязычной аудитории особые сомнения вызывает, навер­ное, последнее предположение, нас будет интересовать только тезис о возможности игнорирования субъекта. Направлением экономики, рас­сматривавшим специфику индивидуальных решений, была субъективист­ская школа Кейнса. Дж.М. Кейне (1883—1946) пояснял свою мысль о субъективизме рыночной экономики аналогией с «конкурсами красо­ты», проводившимися в 1930-е годы американскими газетами. Читатель должен угадать 6 самых красивых девушек из примерно 100, участвую­щих в конкурсе. «Красота» не имеет объективного определения и поэто­му задается общим количеством выборов некоторой претендентки в письмах читателей. Зная об этом, здравомыслящий человек не станет называть тех девушек, которых он сам считает самыми красивыми, а попытается угадать, кого может считать красивыми большинство. На этом начинает раскручиваться спираль взаимных рефлексивных ходов. Аналогичные проблемы возникают, по Кейнсу, в случае рынка акций и других ценных бумаг. Ценность определяется при этом не объективны­ми факторами, а совокупными ожиданиями покупателей. Эти стандарт­ные ожидания, казалось бы, и нужно угадать. Но эту задачу могут ста­вить себе и другие участники рынка. Поэтому покупатель должен попытаться сформировать ожидания об ожиданиях ожиданий движения курса ценных бумаг. Предсказуемая реакция будет состоять в увеличении глубины рефлексии — и далее, до бесконечности.

Кейнс подчеркивал поэтому, что «человеческие решения, влияющие на будущее..., не могут зависеть от строго математических ожиданий, поскольку для таких ожиданий нет оснований» (Keynes, 1936, р. 162). 250

Чтобы найти конструктивный выход из этой ситуации, нужно было бы провести уточняющие психологические эксперименты. Целью таких эк­спериментов могло бы стать установление реальной глубины типичных для человека рефлексивных ходов (в действительности, эта глубина до­вольно ограничена — см. 8.4.3). Вместо этого возобладало мнение, что «невидимая рука рынка» (знаменитое выражение Адама Смита, 1723— 1790) как-нибудь обратит на благо общества эгоистические устремления остающихся принципиально рациональными субъектов экономических решений. Абстрактная модель homo economicus, при всех обстоятельствах максимизирующего свой выигрыш, надолго стала стандартной моделью человека в экономических, психологических и социологических иссле­дованиях.

Проведенные американскими психологами Даниелом Канеманом и Амосом Тверски⁴³ в 1970 и 1980-е годы классические исследования осо­бенностей принятия решений человеком серьезно поколебали данную точку зрения. В результате этого в когнитивной науке стало весьма попу­лярным мнение, что представители биологического вида Homo sapiens sapiens обнаруживают в процессах принятия решений не просто ограни­ченную рациональность (так полагал в последние годы жизни Герберт Саймон), но, возможно, нечто большее — систематическую подвержен­ность нашего мышления «когнитивным иллюзиям».

Работы Канемана и Тверски прежде всего связаны с выделением двух упрощающих принятие решений метапроцедур, или эвристик. Под эвристикой репрезентативности понимается простая стратегия сравне­ния неизвестного с известным. Определяющим при таком сравнении является общее сходство с типичным видом известных нам из опыта со­бытий (см. 6.2.3). Так, если, подбросив 3 раза монетку, мы вновь и вновь находим решку, то нам кажется, что вероятность выпадения орла при четвертой попытке должна быть выше 50% — ведь известно же, что об­щая частотность обоих событий, выпадения орла и решки, примерно одинакова. На самом деле, конечно, в каждой попытке вероятности ис­ходов остаются равными и не зависящими от предыстории. Следстви­ем использования этой эвристики является так называемая ловушка иг­рока — когда в некоторой азартной игре случается полоса невезения, то возникает впечатление, что после очередной неудачи вероятность удачи нарастает и нужно только рискнуть еще один, последний раз. В сочета­нии с тем обстоятельством, что в негативном эмоциональном контексте мы часто обнаруживаем повышенную готовность к риску (см. ниже в этом подразделе), это может вести к еще более серьезным потерям.

^4Î В 2002 году Даниел Канеман получил за эти исследования Нобелевскую премию по
экономике, став третьим лауреатом этой высшей научной награды в истории психологи­
ческой науки (после психофизиолога Роджера Сперри и исследователя мышления Гер­
берта Саймона). Амос Тверски умер в 1996 году. 251

Второй классической стратегией принятия решений является, со­гласно Канеману и Тверски, эвристика доступности — мы принимаем решение на основании наиболее доступной нам информации, предпо­читая искать решение «не там, где потеряли, а там, где больше света». Каких слов в русском языке больше — с буквой «н» на первом месте или на третьем? Обычно большинство людей полагает, что слов с «н» на пер­вом месте больше. Очевидной причиной подобного, ошибочного выво­да является значительно более эффективный поиск слов в памяти (внут­реннем лексиконе) по первой букве. Другой, еще более яркий вариант этого эффекта связан с англоязычной лексикой. Испытуемым предлага­лось в серии проб определить, сколько всего слов с некоторыми графи­ческими характеристиками может встретиться в массиве текста, состоя­щем из 10 000 слов. Оказалось, что испытуемые оценивают число слов с суффиксом «ing» на конце как примерно в 3 раза большее, чем число слов с «п» на предпоследней позиции (!).

Любое выделение информации меняет параметры доступности и, тем самым, способно повлиять на наши оценки и решения. Так, боль­шинство опрошенных американцев считает, что убийства случаются чаще, чем самоубийства. На самом деле, конечно, количество само­убийств значительно выше, но они крайне редко освещаются телевиде­нием и газетами. Другой пример: распространенное мнение об особой опасности авиаполетов. В действительности, с учетом преодолеваемых дистанций, поезда примерно в два раза, а автотранспорт более чем в 4 раза опаснее самолетов. Вероятная причина ошибочных представлений состоит в том, что авиакатастрофы широко обсуждаются средствами массовой коммуникации⁴⁴.

Иногда сообщаемая нам информация оказывает референтное вли­яние, то есть выполняет функцию системы отсчета (см. 3.1.2), хотя она заведомо иррелевантна. В одной из работ Канемана и Тверски испытуе­мые должны были определить число африканских государств, имеющих членство в ООН. Во время ответа испытуемым на экране показывалось какое-нибудь случайно выбрасываемое рулеткой число. Если таким числом было, скажем, 17, то оценка числа государств оказывалась мень­ше, чем в том случае, когда на экране возникало число 68. Практичес­кий аспект использования эвристики доступности связан с рекламным бизнесом, где дорогостоящая «раскрутка брэнда» обычно окупает себя

⁴⁴ Интересно, что влиянию эвристики доступности подвержены не только наивные испытуемые, но и эксперты. После состоявшихся выборов политологи совершенно ина­че начинают оценивать шансы кандидатов перед выборами, корректируя «задним чис­лом» и, похоже, без особых «задних мыслей» свои более ранние оценки. Точно так же даже опытные врачи меняют свои оценки вероятности некоторого заболевания на осно­ве описания группы симптомов, если им одновременно с этим описанием предъявляют­ся несколько различающиеся списки болезней. Проблемы с вероятностными оценками 252 заболеваний, впрочем, хорошо известны (см. 8.2.1).

за счет повышения знакомости и, соответственно, доступности инфор­мации о продукте.

Близкие факторы влияют даже на оценку логичности аргументов. Американские психологи Л. Росс и Р. Нисбетт (1999) сообщают об экс­периментах, в которых испытуемые наблюдали за спором нескольких персонажей на театральной сцене: подсветка лица или простое движе­ние — во время дискуссии один из актеров начинал ходить взад и вперед по сцене — увеличивали последующую оценку важности приводимых им логических аргументов. Причины этих эффектов не совсем понятны. Нет также данных о том, насколько стабильными оказываются подоб­ные результаты. Возможно, привлечение непроизвольного внимания за счет особой перцептивной заметности яркого пятна и движения позво­ляет провести более детальную обработку соответствующего сообще­ния, однако это происходит в ущерб пониманию других, в частности ситуативных, сведений⁴⁵.

К числу эффектов, обусловленных эвристикой доступности, по-ви­димому, относится стратегия межличностных оценок, известная как фундаментальная ошибка атрибуции. Суть этой типичной (и исключи­тельно важной для существования многих разделов психологии) ошиб­ки состоит в том, что различия в наблюдаемом поведении обычно при­писываются нами постоянным личностным «диспозициям» людей, хотя они могут объясняться и сугубо ситуативными обстоятельствами (см. также 6.2.3 и 6.4.3). Первые исследования эффектов атрибуции были проведены в середине 20-го века Фрицем Хайдером. Эти эффекты легко интерпретируются с помощью открытого гештальтпсихологами закона разделения видимой сцены на фигуру и фон (см. 2.1.1). Фигурой при этом обычно становятся действия и поступки наблюдаемого нами чело­века — именно он привлекает наше внимание и, следовательно, именно он в первую очередь сознательно воспринимается нами. Что касается ситуации, то она выполняет функцию фона, — как и полагается фону, ситуация при этом отступает на задний план, не подвергаясь детально­му психологическому анализу.

В результате подобной асимметрии обработки иногда возникают по­разительные примеры игнорирования ситуативной обусловленности на­блюдаемого поведения. Так, в одном из экспериментов большой группе испытуемых предлагалось поиграть в вопросы и ответы по типу бесчис­ленных телевикторин (Росс, Нисбетт, 1999). На глазах у всех группа раз­бивалась случайным образом на две части. Испытуемые первой подгруп­пы становились зрителями-судьями. Вторая подгруппа вновь делилась случайным образом. Четные ее члены получали возможность придумать

⁴⁵ Использование динамических зрительных и акустических эффектов, которые авто­
матически привлекают внимание наблюдателя (см. 4.4.1), во все большей степени харак­
терно не только для коммерческой рекламы и поп-культуры в целом, но и для современ­
ных компьютерных программ презентации данных научных исследований. 253

Таблица 8.3. Результаты экспериментов на оценку общего уровня знаний, демонстриру­ющие фундаментальную ошибку атрибуции

и задать какие-нибудь сложные вопросы. Нечетные должны были попы­таться на эти вопросы ответить. После окончания эксперимента все учас­тники оценивали общий уровень знаний тех испытуемых, которые зада­вали вопросы, и тех, которые отвечали на них. Результаты приведены в табл. 8.3. Как видно из таблицы, те испытуемые, которые в силу сугубо случайных обстоятельств получали возможность задавать вопросы (осно­ванные на их собственном, идеосинкретическом знании), получили более высокие оценки знаний и интеллекта, чем испытуемые, которые столь же случайно были вынуждены отвечать на эти вопросы. Различия отсутство­вали лишь в оценках группы задававших вопросы, очевидно, сохранив­ших способность критической оценки своих достижений⁴⁶.

В терминах рационального выбора особенно сложно объяснить об­наруженный Канеманом и Тверски эффект обрамления {framing effect), связанный с эмоциональным тоном событий. Влияние эмоционально­го контекста можно проиллюстрировать следующим простым приме­ром. Что бы вы предпочли: 1) получить 100 евро или 2) бросить монет­ку и с вероятностью 50% либо не получить ничего, либо получить 200 евро? В подобном позитивном контексте большинство людей выбирает первую возможность, демонстрируя нечто вроде стратегии «Хватай деньги и беги!». Рассмотрим, однако, другую, формально симметрич­ную задачу. Что бы вы предпочли: 1) отдать 100 евро или 2) бросить мо­нетку и с вероятностью 50% либо ничего не отдавать, либо отдать 200 евро? В этом случае многие неожиданно обнаруживают склонность к риску и выбирают вариант с бросанием монеты. Перспектива потери (негативный эмоциональный контекст) скорее, чем перспектива выиг­рыша (позитивный эмоциональный контекст), заставляет нас предпри­нимать какие-то дополнительные действия, в том числе связанные с дополнительным риском (см. 9.4.3)⁴⁷.

254

⁴⁶ Можно лишь догадываться, какую роль подобные эффекты играют в случае экзаме­
национных оценок и в любых других ситуациях, при которых в силу социальных обстоя­
тельств лишь одна из сторон может задавать вопросы, другая же должна на них отвечать.