Приложение. Источники сведений Пушкина о Радищеве (1819

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Приложение. Источники сведений Пушкина о Радищеве (1819—1822)

Источники сведений Пушкина о Радищеве (1819—1822)

Тема «Пушкин и Радищев» давно уже волнует исследователей Начиная с появившейся более чем 70 лет назад работы В. Е. Якушкина «Радищев и Пушкин» (М, 1886) она неоднократно рассматривалась в научной литературе, и многое в этом сложном вопросе уже прояснено. Вместе с тем необходимо отметить, что главные усилия исследователей до сих пор были сосредоточены на изучении идеологической стороны вопроса, — фактическая привлекала гораздо меньше внимания, и в этой области мы до сих пор довольствуемся сводкой материалов, сделанной В. П. Семенниковым в 1923 г.1 Настоящая работа, не претендуя на общее решение вопроса, преследует более узкую цель — указать на некоторые возможные источники сведений Пушкина о Радищеве в хронологических рамках 1819—1822 гг.
Беглого ознакомления с высказываниями Пушкина о Радищеве достаточно для того, чтобы прийти к заключению об его исключительно хорошей информированности в обстоятельствах жизни и творчества автора «Путешествия из Петербурга в Москву». К концу жизни Пушкин обладал сведениями, которые намного превосходили все, что он мог почерпнуть из скудных печатных источников своего времени, — факт сам по себе в высшей степени примечательный и свидетельствующий об устойчивом и длительном интересе
Первое обращение Пушкина к Радищеву, по всей вероятности, было связано с общественным резонансом на выход в 1807—1811 гг. посмертного собрания сочинений А. Н. Радищева в шести томах. Издание это не включало в себя «Путешествия из Петербурга в Москву», зато впервые ознакомило читателей с теоретическими воззрениями Радищева на пути русской поэзии («Памятник дактило-хореическому витязю») и его опытами практической реформы русского стиха. Не случайно именно эта сторона воззрений Радищева в первую очередь привлекала внимание читателей в 1810-е гг. Именно такой смысл имели ссылки на авторитет Радищева в полемике о русском гекзаметре
_______________________
1 См Семенников В П Радищев Очерки и исследования М; Пг, 1923 С 241—318

Также Радищева-поэта (и в первую очередь, вероятно, «Песни, петые на состязании») имел в виду и В. К. Кюхельбекер, когда говорил об усилиях Радищева, Нарежного и Востокова создать национально-самобытную русскую литературу1. Показательно что и в сознании Пушкина Радищев впервые появляется именно как поэт — автор «Бовы».
Однако «Собрание оставшихся сочинений покойного Александра Николаевича Радищева» включало не только поэзию. Оно впервые познакомило читателей с трудами Радищева-философа. В том же 1809 г. А. Бенитцкий, отрицательно отнесшийся к поэтическому новаторству Радищева, счел необходимым обратить внимание читателей на концепцию трактата «О человеке, его смертности и бессмертии», истолковав его применительно к трагической судьбе автора. В первом же (январском) номере «Цветника» в разделе «Смесь» можно было прочесть: «Счастие и несчастие имеют свои выгоды. Первое знакомит нас с физическими, второе с моральными утехами. Любимец фортуны удобряет тело: злосчастный душу. „Мышлю: следовательно существую! " — говорил Картезий; „Несчастлив: следовательно бессмертен! " — говаривал один добродетельный, но злополучный человек»2. В приведенном отрывке Бенитцкий, по существу, воспроизводит основной аргумент в пользу идеи бессмертия, приводимый в трактате «О человеке»: «Имея толикие побуждения к продолжению жития своего, но не находя способа к продолжению оного, гонимый с лица Земли печалию, грустию, прощением, болезнию, скорбию, человек взоры свои отвращает от тления, устремляет за пределы дней своих, и паки надежда возникает в изнемогающем сердце. Он опять прибегает к своему внутреннему чувствованию и его вопрошает, и луч таинственности проницает его рассудок»3.
Таким образом, для читающей молодежи десятых годов XIX в., не принадлежавшей к поколению, зачитывавшемуся «Путешествием из Петербурга в Москву» весной 1790 г., по свежим следам трагического процесса над его автором, Радищев после издания 1807—1809 гг. предстал, в первую очередь, как поэт и философ. Видимо, таким и воспринимал его в лицейские годы Пушкин, сам задумывавшийся над путями русской поэзии.
Не следует забывать, однако, и другого. Издание сочинений Радищева, — вероятно, это входило в расчет издателей-сыновей, — привлекло вновь внимание к его наследию, а следовательно, и к ненапечатанному «Путешествию». У нас есть ряд свидетельств оживления интереса к «Путешествию» в эти годы. Летом 1810 г. Н. Ф. Грамматин, взяв книгу у известного сатирика М. Милонова, начинает ее переписывать. Судьба книги беспокоила ее владельца. 9 июля 1810 г. Милонов просил: «Только не забудь и ты прислать мне Радищева». В приписке брату Грамматина Алексею он настаивал: «Понукай братца твоего, чтоб он велел списывать поскорее для себя Радищева
______________________
1 См.: Мордовченко Н. И. В. К. Кюхельбекер как литературный критик // Учен. зап. ЛГУ. Серия филол. наук. Л., 1948. Вып. 13. С. 62. Нарежный, бесспорно, упоминается как автор «Славянских вечеров».
2 Цветник. 1809. № 1. С. 114. Форма «говаривал» намекает на личное знакомство и частое общение Радищева и Бенитцкого.
3 Радищев А. Н. Полн. собр. соч.: В 3 т. М.; Л., 1941. Т. 2. С. 72.

и чтоб зимою мне его непременно доставил»1. О том же он напоминал в письмах от 18 августа и 6 октября 1810 г. Хотя произведение Радищева, которое подлежит переписке, не названо, ясно, что оно должно было принадлежать к числу не вошедших в издание 1807—1809 гг. и обладать объемом, который соответствовал бы четырехмесячному сроку переписки. Этим условиям отвечает только «Путешествие из Петербурга в Москву».
Явно напомнить о «Путешествии» старался и Бенитцкий, когда в рецензии на первый том «Собрания оставшихся сочинений» (том включал стихотворные произведения, к которым Бенитцкий отнесся отрицательно) подчеркивал, что «почтенный г. Радищев» «писал прозою хорошо» и «был хороший вития»2.
К сожалению, у нас нет сведений о том, произошло ли знакомство Пушкина с «Путешествием» уже в лицейский период. Само отсутствие данных заставляет в этом сомневаться. Зато бесспорно, что к исходу лицейских лет у поэта уже проснулся определенный интерес к личности первого русского революционера, вероятно пробужденный знакомством с произведениями издания 1807—1809 гг.
Более основательное знакомство, видимо, относится к периоду 1817— 1819 гг. — времени формирования политических интересов. Еще раз заметим, что мы оставляем в стороне сложный и многократно рассматривавшийся вопрос: как истолковывалось Пушкиным в тот или иной период творчество Радищева, — в нашу задачу входит лишь попытка определения, что, когда и от кого мог Пушкин узнать о Радищеве. Нет оснований сомневаться в том, что в период создания оды «Вольность» Пушкин знал уже одноименное стихотворение Радищева. Вряд ли будет также преувеличением предположить, что частые беседы с Николаем Тургеневым о крепостном праве должны были коснуться и «Путешествия» — книги, известной последнему с детства.
Круг лиц, от которых Пушкин мог почерпнуть сведения о Радищеве, весьма обширен и не поддается точному учету, но вместе с тем ясно, что его в этом смысле особенно могли интересовать беседы с людьми старшего поколения, знавшими Радищева лично или имевшими доступ в близкий к нему круг. В ряду подобных собеседников в первую очередь должен быть назван Николай Михайлович Карамзин. Пушкин имел неоднократно возможность беседовать с Карамзиным. Однако у нас есть основания для попыток более точного приурочения времени интересующих нас бесед.
В 1836 г., написав статью «Александр Радищев», Пушкин сопроводил ее эпиграфом «П пе faut pas qu'un honnete homme merite d'etre pendu» и пояснил: «Слова Карамзина в 1819 году». Вряд ли можно предположить, что Пушкин использовал здесь высказывание Карамзина по другому поводу: приведенные строки слишком бедны содержанием и далеки от пушкинской оценки Радищева. Поэт привел их не в качестве характеристики своего отношения к писателю революционеру, а как высказывание одного знаменитого человека о другом.
О том, что высказывание Карамзина касалось темы «русские революционеры», свидетельствует интересное обстоятельство: Вяземский, размышляя
_______________________
1 РГБ. Ф. 67. № 3080.
2 Цветник. 1809. № 2. С. 272—276.

над итогами декабрьского восстания, в «Старой записной книжке» 20 июля 1826 г. писал: «Карамзин говорил гораздо прежде происшествий 14-го и не применяя слов своих к России: „честному человеку не должно подвергать себя виселице! ". Это аксиома прекрасной, ясной души, исполненной веры к Провидению: но как согласите вы с нею самоотречение мучеников веры или политических мнений? В какой разряд поставите вы тогда Вильгельма Теля, Шарлоту Корде и других им подобных?»1
Выражение «не применяя слов своих к России» не должно нас смущать — оно явно рассчитано на нежелательного читателя. Такая оговорка, даже если она и соответствовала истине, самому Вяземскому, который, естественно, был в курсе содержания разговора, бесспорно, была не нужна. Между тем после арестов и обысков периода следствия и суда над декабристами быть уверенным в неприкосновенности личных бумаг не приходилось. Вяземский не смущался этим там, где дело шло о выражении своих мнений. Более того, известно, что, зная о перлюстрации писем, он использовал их как своеобразную трибуну, выражая перед правительством свое независимое мнение. В 1829 г. он вспоминал: «...я писал часто [письма] в надежде, что правительство наше, лишенное независимых органов общественного мнения, узнает, перехватывая мои письма, что есть, однако же, мнение в России, что посреди глубокого молчания <...> есть голос бескорыстный, укорительный представитель мнения общего»2. Не стеснялся Вяземский выражать свое мнение в письмах и заметках и в страшное время суда над декабристами. Иное дело, когда приходилось пересказывать чужое мнение — тем более слова только что умершего Карамзина, к которому, как Вяземский был прекрасно осведомлен, Николай I не был расположен и о помощи семье которого шли именно в это время усиленные хлопоты. Естественно, что Вяземскому важно было отвести даже тень подозрения об участии Карамзина в разговорах на столь щекотливую тему.
Из всего сказанного можно сделать некоторые выводы. Разговор, который цитирует Пушкин, происходил, следовательно, в присутствии Вяземского. Это позволяет уточнить хронологию. Вяземский приехал из Варшавы в Петербург в конце января 1819 г. М. А. Цявловский предположительно датирует его приезд 25-м числом3. А 9 февраля Карамзин уже писал Дмитриеву: «Добрый князь Петр уехал в свою Варшаву»4. Во время приезда в Петербург Вяземский особенно близко сошелся с Пушкиным. «Я уверен, что ты с ним бывал не редко», — писал В. Л. Пушкин Вяземскому5. Зная родственную и дружескую привязанность Вяземского к Карамзину, не приходится сомневаться в том, что они посещали его.
Предположение, что деятельность Радищева стала предметом бесед между Вяземским, Пушкиным и Карамзиным зимой 1819 г., будет еще более веро-
_______________________
1 Вяземский П. А. Записные книжки (1813—1848). М., 1963. С. 129.
2 Там же. С. 161.
3 Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. 1799—1826 / Сост. М. А. Цявловский. 2-е изд. Л., 1991. С. 174.
4 Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 257.
5 Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. С. 175.

ятным, если мы вспомним, что именно в это время Вяземский, быстро двигавшийся в 1818—1820 гг. в своих политических симпатиях влево, заинтересовался творчеством Радищева и начал собирать материалы, надеясь посвятить автору «Путешествия» специальный биографический очерк. В письме Воейкову от 2/14 ноября 1818 г. из Варшавы он писал: «В переписке ты с Радищевым? Мне помнится, что ты ему хороший приятель. У меня рука чешется кое-что написать о его отце. Нельзя ли выпросить материалов в списка знаменитого „Путешествия" и оды? Сочинения его у Бекетова напечатанные — со мною, но нет ли чего-нибудь неизданного, а более всего известия о жизни и пребывании его в Сибири? Этот кусок очень мне по вкусу, слюнки текут, не худо бы и тебе запрятать его в свою поэму. <...> У нас обыкновенно человек невидим за писателем. В Радищеве напротив: писатель приходится по плечу, а человек его головою выше. О таких людях приятно писать, потому что мыслить можно»1. В 1820 г. Вяземский упомянул Радищева в своем «Послании к М. Т. Каченовскому»:
От Кяхты до Афин, от Лужников до Рима
Вражда к достоинству была непримирима.
Она в позор желез от почестей двора
Свергает Мниха, сподвижника Петра,
И, обольщая ум Екатерины пылкой,
Радищева она казнит почетной ссылкой.

И если упоминание Афин и Рима — литературная условность, то Лужники и Кяхта имели вполне конкретный смысл. Первое напоминало о Каченовскому как враге просвещения, второе о судьбе ссыльного Радищева (Радищев в Илимске написал «Письмо о китайском торге», посвященное экономическому значению Кяхты).
Имя Радищева, видимо, поминалось в варшавском кружке Вяземского. По крайней мере, один из членов этого кружка, Фовицкий, в разборе стихотворения «Негодование» писал Вяземскому: «Волос дыбом становится! Смотрите, не забывайте Радищева!»2 Естественно, чтобы в первое же после этого появление в Петербурге — в январе 1819 г. — Вяземский навел речь в беседе с Карамзиным на судьбу Радищева и уж совсем никаких сомнений не вызывает, что все собранные им материалы стали известны Пушкину.
Постараемся восстановить атмосферу бесед, протекавших в январе — феврале 1819 г. в доме Е. Ф. Муравьевой на Фонтанке, где проживал этой зимой переехавший из Царского Села Карамзин.
Карамзин в это время работал, как он сам писал в цитированном письме Дмитриеву, над эпохой Ивана Грозного («пишу об Ивашке»).
Первые восемь томов «Истории» уже вышли. Карамзин работал над девятым, который был посвящен второй половине царствования Ивана Грозного. «Конец Иоанна будет напечатан особенно, т. е. в IX т., если только удастся мне кончить», — писал он Дмитриеву 11 ноября 1818 г.3 В кружке

________________________
1 ЦГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1234. Л. 4—4 об.
2 Там же. Ед. хр. 2951. Л. 40.
3 Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. С. 252.

молодежи, окружавшей Карамзина («Здесь у нас только молодые друзья», — сообщал он Дмитриеву1), чтение этих не опубликованных еще отрывков сразу же вызывало общие политические размышления.
Александр Иванович Тургенев, выслушав чтение Карамзиным глав об Иване Грозном, писал: «Истинно Грозный тиран, какого никогда ни один народ не имел, ни в древности, ни в наше время — этот Иоанн представлен нам с величайшею верностью и точно русским, а не римским тираном». Показательно, что в том же письме Александр Тургенев увидел в «Истории» Карамзина не только источник «монархического чувствования», но и «Бог даст, русской возможной конституции»2.
Настроения Пушкина и Вяземского, принадлежавших, по словам последнего, к «шайке независимых», 3 были иными. Беседы с Карамзиным протекали отнюдь не в атмосфере единодушия. Однако, прежде чем анализировать отношение Пушкина к карамзинским оценкам, следует попытаться установить: что именно из сведений о Радищеве мог услышать Пушкин от Карамзина.
У нас нет достоверных сведений в пользу личного знакомства Радищева и Карамзина, хотя В. П. Семенников и считает, что «Радищев мог встречаться с Карамзиным у их общего друга А. М. Кутузова, в Москве, где Радищев, несомненно, бывал <...> Кутузов и Карамзин даже и жили в одном доме»4. Однако еще в период жизни в «енгалычевском» доме московских масонов Карамзин уже слышал о Радищеве. Дружеская связь Карамзина с А. М. Кутузовым — самым близким другом Радищева, которому посвящены и «Житие Федора Васильевича Ушакова», и «Путешествие из Петербурга в Москву», в это время была очень тесной. Карамзин после смерти Кутузова называл его «дражайшим приятелем»5. В «Письмах Русского путешественника» Кутузов назван «добродушнейшим и любезнейшим человеком»; Карамзин вспоминал при этом «о веселых московских вечерах и философских спорах». Приехав в Лейпциг, Карамзин не преминул в беседе с профессором Платнером спросить о русских студентах и с удовлетворением отметил, что «он помнит К< утузова>, Р< адищева> и других русских, которые здесь учились. Все они были моими учениками, — сказал он». Видимо, еще в Москве Карамзин слышал от Кутузова рассказы о студенческих годах в Лейпциге.
Достойно внимания утверждение Пушкина о том, что «Радищев попал» в «общество» масонов. «Таинственность их бесед воспламенила его воображение» (XII, 32). Вряд ли можно полагать, что посещение Радищевым в начале 1770-х гг. ложи «Урания» было известно Пушкину. Скорее до него дошли какие-то искаженные слухи о связи Радищева с московскими масонами 80-х гг. Конечно, рассматривать эти слова в качестве исторического свиде-

________________________
1 Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. С. 246.
2 ИРЛИ. Ф. 309. № 124. Л. 272. Необходимо иметь в виду, что термин «монархический» в подобном словоупотреблении противостоял самодержавно-деспотическому строю. Монархия подразумевала наличие твердых «законов» и не отождествлялась с государственным порядком России.
3 Остафьевский архив кн. Вяземских. СПб., 1899. Т. 1. С. 198.
4 Семенников В. П. Указ. соч. С. 452.
5 Карамзин Н. М. Соч. СПб., 1848. Т. 2. С. 55—56.

тельства в пользу масонства Радищева, как это делал В. П. Семенников1, не приходится. Едва ли слух этот дошел до Пушкина от Карамзина, бывшего через Кутузова, Новикова, Лопухина, Тургенева и других московских масонов, бесспорно, в курсе действительного положения вещей. Следует напомнить, что после ареста Радищева слухи о его «мартинизме» приобрели неожиданную и совсем нежелательную для московских «братьев» значимость. Письма их этого времени наполнены опровержением опасной версии о «Путешествии» Радищева как плоде масонских идей. Карамзин был, конечно, в курсе дела, да и как человек осведомленный в идеях масонов, понимал абсурдность подобных утверждений. Возможные пути проникновения этих слухов к Пушкину мы постараемся определить в дальнейшем. Для нас интересно другое: говоря о судьбе Радищева, Пушкин неожиданно проявляет осведомленность в той роли, которую сыграл Прозоровский в разгроме новиковского кружка. Только таким образом может быть истолкована его фраза: «Люди, находившие свою выгоду в коварном злословии, старались представить мартинистов заговорщиками и приписывали им преступные политические виды» (XII, 32) Мысль, близкая к этой, проходит красной нитью через всю переписку масонов 1790—1792 гг. И. В. Лопухин писал А. М. Кутузову 28 ноября 1790 г. «...здесь охотники до вреда ближним вообще участниками Радищева почитал всех нас, так называемых какими-то мартинистами». 3 февраля 1791 г. отписал ему же, имея уже прямо в виду Прозоровского: «Злобная и безумная клевета разносится по ветру <...> Ненавистное заключение знатного клеветника о подаянии нашем (т. е. о той „практической филантропии", которую упоминал Пушкин. — Ю. Л.) <...> так уже грубо зло, что все уже слышали таковое разглашение, видят весь яд и все невежество в таковом толковании» 2 Кутузов же в письме Н. Н. Трубецкому прямо говорил о стремлении Прозоровского из карьеристских побуждений раздуть дело: «Ныне все замешаны на отличии и, ежели нет существенности, то прибегают к вымыслам»3. И в другом письме: «Провал возьми твоего знатного клеветника»4. Следующая в тексте Пушкина сразу после приведенной фразы характеристика: «Императрица, долго смотревшая на усилия французских философов, как на игры искусны? бойцов, и сама их ободрявшая своим царским рукоплесканием, с беспокойство» видела их торжество, и с подозрением обратила внимание на русских мартинистов, которых считала проповедниками безначалия и адептами энциклопедистов» (XII, 32) — находит любопытную параллель в письме А. М. Кутузов; к ближайшему другу Карамзина А. А. Плещееву, письме, бесспорно, известно» и самому Карамзину: «Монархи веселились сочинениями Вольтера, Гельвегия и им подобных; ласками награждали их, не ведая, что, по русской пословице согревали змею в своей пазухе; теперь видят следствии блистательных слов, h(не имеют уже почти средств к истреблению попущенного ими!»5

________________________
1 Семенников В. П. Указ. соч. С. 84.
2 Барское Я. Л. Переписка московских масонов XVIII–го века. Пг., 1915. С. 46
88—89. (Курсив Ю. М. Лотмана. — Ред.)
3 Там же. С. 96.
4 Там же. С. 99.
5 Там же. С. 196

Дело, конечно, не в текстуальных совпадениях, сама возможность которых исключается устным характером источников, а в определенной атмосфере, дошедшей до Пушкина, несмотря на длительность промежутка времени и специфику устной передачи.
Есть основания полагать, что деятельность Радищева в начале царствования Александра I привлекла внимание Карамзина1. Особый интерес представляет для нас отношение Карамзина к гибели Радищева, поскольку, как нам кажется, оно отразилось в трактовке этого события Пушкиным.
Как обстоятельства, так и причины этого трагического происшествия остаются до сих пор весьма неясны2. Все известные нам объяснения современников мало убедительны и — что важнее всего — явно тенденциозны. Мы не беремся предлагать каких-либо новых толкований. Постараемся лишь в какой-то мере восстановить общественное впечатление от трагического события 12 сентября 1802 г.
Гибель А. Н. Радищева, крупнейшего русского писателя, автора прославленного на всю Россию «Путешествия», не могла не произвести глубокого впечатления на современников. П. А. Радищев вспоминал, что через час после отравления его отца «весть об этом несчастном происшествии уже разнеслась по городу»3. Достигла она и дворца. Присылка Александром I к одру умирающего писателя доверенного лейб-медика Вилье также не является фактором заурядным: из всех русских писателей эпохи Александра I только лично близкий царю Карамзин был удостоен такого внимания. В данном случае политический смысл лицемерного жеста царя ясен: видимостью милостивого участия он хотел предотвратить возможность истолкования поступка Радищева как акта протеста. Вместе с тем были приняты меры и к предотвращению широкой огласки события 12 сентября 1802 г. Это видно из официальной переписки тех дней, опубликованной Сухомлиновым в его монографии «Радищев»: «В журнале комиссии 16 сентября 1802 г. записано: „По отношению служащего в оной губернского секретаря Николая Радищева, коим показывая, что родитель его, оной комиссии член Александр Радищев, сего сентября 12 дня быв болен, умер. Уже эта запись содержит сознательное искажение фактов, так как в письме Н. А. Радищева, на которое ссылается журнал, никаких указаний на болезнь как причину смерти нет. Сын писал, что „коллежский советник и кавалер Александр Николаевич Радищев волею Божиею скончался"»4. Совсем откровенное искажение фактов содержит приводимая Сухомлиновым запись в ведомости церкви Воскресенья Христова на Волковом кладбище от 13 сентября 1802 г. «Коллегии советник Александр

________________________
1 См.: Лотман Ю. Эволюция мировоззрения Карамзина (1789—1803) // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. 1957. Вып. 51. (Труды историко-филол. фак-та). С. 151—155.
2 Что-либо интересное по этому вопросу можно было бы, вероятно, обнаружить в бумагах Вилье — последнего человека, разговаривавшего с Радищевым и расспрашивавшего его о причинах рокового решения. Предпринятые нами попытки в этом направлении не дали результатов. Архив Вилье не сосредоточен в каком-либо одном хранилище, и основная его часть осталась для нас вне досягаемости.
3 Цит. по: Семенников В. П. Указ. соч. С. 235.
4 Сухомлинов М. И. Исследования и статьи. СПб., 1889. Т. 1. С. 635.

Радищев; пятидесяти лет; умер чахоткою" 1. Вполне может быть, что факт потери могилы писателя2 не случаен. По крайней мере, настойчивые попытки Ульяновского обнаружить ее следы не увенчались успехом.
Если мы учтем это обстоятельство, то станет ясно, что скудное количество откликов на гибель Радищева отнюдь не может рассматриваться как показатель равнодушия современников к этому событию. Само молчание было тенденциозным, так как в данном случае соответствовало видам правительства. Можно назвать целый ряд свидетельств подобного рода. Так, например, митрополит Евгений в своем словаре писателей, касаясь интересующего нас периода жизни Радищева, утверждал, что автор «Путешествия» «сослан был в Казань (!)», а потом «частно» занимался «разными сочинениями до кончины своей (курсив мой. — Ю. Л.), случившейся в 1802 г.»3, то есть уже с этого времени вокруг имени Радищева начал создаваться заговор молчания.
Кроме откликов такого типа, можно указать еще две группы оценок: резко-отрицательные и восторженные.
Среди враждебно-полемических откликов на смерть Радищева особое место занимает статья, помещенная Карамзиным в «Вестнике Европы». Она является интересным свидетельством борьбы Карамзина с идеями и личным обаянием автора «Путешествия из Петербурга в Москву».
Ввиду значительного интереса этого документа, приводим его полностью.