Десятая глава. Десятая глава была уничтожена П и в канонический текст романа не входит

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Десятая глава была уничтожена П и в канонический текст романа не входит. Каковы бы ни были обстоятельства, побудившие автора принять такое решение, единственным полноценным текстом романа для нас остается тот, который сам автор предложил читателю как законченный и который вошел в сознание русской читательской аудитории и критиков под названием «Евгений Онегин». Это тот текст, который читали Белинский и Аполлон Григорьев, Толстой и Достоевский. Мысль о том, что этот текст является искаженным, неполным и что для вынесения суждений о пушкинском романе его следует дополнить каким-то гипотетическом «окончанием», глубоко ошибочна и основана на непонимании новаторской поэтики ЕО.
Десятая глава романа представляет собой ценнейший источник. Но ценность его не в том, чтобы на ее основании придумывать за автора конец романа, а в том, что она позволяет судить об отношении П к наиболее сложным вопросам его эпохи, раскрывает, какими путями шла пушкинская мысль, прежде чем ЕО отлился в канонические и классические свои формы.
Следует подчеркнуть, что название «десятая глава» способно ввести в заблуждение: мы располагаем не главой, а незначительной ее частью. Всего в нашем распоряжении имеется 16 строф, из которых лишь две в относительно полном виде. Остальные насчитывают от 3 до 5 стихов. Если учесть, что обычный объем главы ЕО колеблется от 40 (самая короткая вторая глава) до 60 (самая длинная — первая) строф по 14 стихов в каждой (в некоторых главах имеются еще и нестрофические включения), то станет очевидно, каким

незначительным фрагментом главы мы располагаем К тому же ряд стихов допускает различное прочтение Понятно, с какой осторожностью надо подходить к любой формулировке выводов, базирующихся на столь шаткой документальной основе
История дешифровки десятой главы ЕО наиболее полно изложена Б В Томашевским.
Факт существования десятой главы ЕО подтверждается следующими данными. 1) На листе рукописи «Метели», датированной 20 октября 1830 г., помета- «19 окт< ября> сожж< ена> Х песнь» (VI, 526), предложение читать дату, как «18», а не «19» (Рукою Пушкина С 331)
2) В черновиках «Путешествия Онегина» против стихов

Уж он Европу ненавидит
С ее политикой сухой —

на полях приписка рукой П. «в Х песнь» (VI, 496)
3) В дневнике П. А. Вяземского под 19 декабря 1830 г. имеется запись: «Третьего дня был у нас Пушкин. Он много написал в деревне привел в порядок и 9 главу Онегина, ею и кончает, из 10-й, предполагаемой, читал мне строфы о 1812 годе и следующих славная хроника, куплеты Я мещанин, я мещанин; эпиграмму на Булгарина за Арапа; написал несколько повестей в прозе, полемических статей, драматических сцен в стихах Дон-Жуана, Моцарта и Сальери; у вдохновенного Никиты, У осторожного Ильи» (Вяземский П А Полн собр. соч. СПб, 1896 Т 9 С. 152)
4) В письме к брату Николаю от 11 августа 1832 г. Александр Тургенев сообщал: «Есть тебе и еще несколько бессмертных строк о тебе Александр Пушкин не мог издать одной части своего Онегина, где он описывает путешествие его по России, возмущение 1825 года и упоминает, между прочим, и о тебе.

Одну Россию в мире видя, Преследуя свой идеал, Хромой Тургенев им внимал, И плети рабства ненавидя, Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян

В этой части у него есть прелестные характеристики русских и России, но она останется надолго под спудом Он читал мне в Москве только отрывки» (Журнал министерства народного просвещения 1913 № 3 С 16—17)
Из этих сообщений вытекает самый факт существования некоторого текста, именуемого самим Я и в его окружении «десятой главой». Правда, никто полного текста не видел, и те отрывки, которые позже были найдены в зашифрованном виде, в основном совпадают с тем, что слыхали Вяземский и Тургенев. Это заставляет предполагать, что только эти строфы и были написаны. Никто из слушавших десятую главу не упоминает в связи с ней об Онегине, Вяземский именует ее «хроникой», то есть видит в ней исторический обзор Из этого можно сделать вывод, что каких-либо строф, где политические судьбы декабристов связывались бы с событиями из жизни

центрального героя романа, не слышал никто Столь же очевидно, что десятая глава каким-то образом переплеталась с путешествием Онегина. Об этом свидетельствует Тургенев, на это же указывает помета в рукописи.
5) Одним из наиболее весомых свидетельств современников о десятой главе обычно считаются воспоминания М В Юзефовича (см. с. 689). Это свидетельство не столь бесспорно, как принято считать мемуары Юзефовича не вызывают сомнений с точки зрения их точности, однако из них очевидно, что П рассказывал на Кавказе в 1829 г о своих уже оставленных замыслах (видимо, речь шла об оставленном варианте седьмой главы). Переносить эти рассказы на десятую главу, о которой П в то время еще не мог думать, у него нет достаточных оснований. Показания Юзефовича исключительно ценны, как свидетельство, что творческая мысль П постоянно возвращалась к декабристской теме Выстраивается цепь сюжетов, связанных с этой темой первоначальный замысел седьмой главы1 с гибелью Онегина на Кавказе или участием в восстании — десятая глава — «Повесть о прапорщике Черниговского полка» — «Русский Пелам». Однако предположение, что П в 1829 г. почти посторонним людям рассказал некоторый сюжет, а через полтора года стал его же «перелагать» в стихи, подразумевает полное непонимание психологии творчества П, который редко импровизировал в устной форме и из незаконченного делился лишь замыслами, уже оставленными бесповоротно Как источник реконструкции не дошедшей до нас части сюжета десятой главы воспоминания Юзефовича следует решительно отвести.
6) В 1931 г. в «Автобиографии» А О Смирновой-Россет были опубликованы данные о том, что через Смирнову-Россет П давал десятую главу на прочтение Николаю I (рукопись воспоминаний с четкими, исключающими возможность описки, сведениями об этом хранится в рукописном отделе Российской государственной библиотеки в Москве) Данные эти привлекли внимание лишь в конце 1950-х гг., когда А И Гербстман обнаружил в архиве Аксаковых в Пушкинском доме их подтверждение — конверт с пометой рукой Смирновой-Россет, что в нем Николай I вернул ей десятую главу ЕО. При всей интригующей сенсационности этих сообщений, они, к сожалению, не поддаются интерпретации- мы не можем выяснить, что Смирнова называла десятой главой и в какой мере известный ей текст пересекался с тем, что знаем об этой главе мы
7) Основным источником для суждений о десятой главе являются зашифрованные рукописи П и несколько отрывков черновиков Среди бумаг П, пожертвованных в 1904 г в Академию наук вдовой Л Н. Майкова, содержался перегнутый пополам лист с зашифрованным пушкинским автографом Это были написанные в два столбца стихотворные строки, уловить связь между которыми казалось невозможным Однако П О. Морозов, обнаружив в тексте строки, сходные со стихотворением П «Герой», предположил, что правильный порядок восстановится, если первый стих брать из нижней половины второго столбца, второй — из его же верхней половины, третий —

________________________
1 Трагический финал, видимо, должен был произойти не в самой седьмой главе, а в том ее продолжении, которое вытекало бы из первоначального ее варианта

из верхней первого и четвертый из нижней первого столбца. Затем операция продолжается в том же порядке. Тогда же было высказано предположение, что дешифруемый таким способом текст принадлежит ЕО. Следующим шагом явился оставшийся неопубликованным доклад С. М. Бонди на Венгеровском семинаре Петроградского университета. Данные доклада были введены в научный оборот М. Л. Гофманом (см. с. 559). С. М. Бонди высказал убеждение, что текст должен быть написан онегинскими строфами и на дошедшем до нас листке зафиксированы первые четверостишия строф. На этом в основном работа по дешифровке текста была закончена. Чтение отдельных стихов представляет значительные трудности и далеко не всегда дает однозначные результаты.
Кроме того, в нашем распоряжении имеется черновик с набросками двух с половиной строф. Анализ этих автографов см.: Томашевский. Кн. 2. С. 395—401.
Обзор исторических событий XIX в. П начинает с характеристики Александра I. Отношение П к Александру I было устойчиво негативным и окрашенным в тона личной неприязни. П писал Жуковскому 20 января 1826 г.: «...я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба» (XIII, 258). Даже если не упоминать лицейской эпиграммы «Двум Александрам Павловичам», принадлежность которой П вероятна, но не доказана, перед нами развертывается непрерывная цепь колких высказываний, эпиграмм и личных выпадов. В Лицее отношение П к Александру I, видимо, еще не определилось. Об этом свидетельствуют такие стихотворения, как «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» (I, 145), «На Баболовский дворец» (I, 292). Это неудивительно: не только в широких кругах дворянской общественности авторитет царя после успешного завершения наполеоновских войн и взятия Парижа стоял выше, чем когда-либо, но и среди либералов Александр I был окружен в эти годы ореолом самого либерального монарха в победившей коалиции, защитника конституционных прав французского и польского народов. П был исторически точен, когда в 1836 г. вспоминал:
Вы помните, как наш Агамемнон
Из пленного Парижа к нам примчался
Какой восторг тогда [пред ним] раздался!
Как был велик, как был прекрасен он,
Народов друг, спаситель их свободы! (III, 432)

В 1816 г. Н. Тургенев в дневнике писал об Александре I в связи с освобождением крестьян в Эстляндии: «Я всегда на него надеялся, как на существо, определенное сделать счастие своего народа и славу своего отечества» (Дневники Николая Ивановича Тургенева. СПб., 1913. Т. 2. С. 336). Следует учитывать, что высказывания этого рода были связаны не только с личным обаянием императора, но и с определенными надеждами на помощь абсолютной власти в борьбе с закоснелым крепостничеством русских помещиков. «...Не нужно терять нимало самодержавной власти прежде уничтожения рабства», — утверждал в 1815 г. Н. И. Тургенев (Дневники... С. 302). В дальнейшем вера в Александра таяла, но еще Союз Благоденствия в 1818 г.

не отказался от этих надежд. П надеялся на освобождение крестьян «по манию царя» (стихотворение в духе тактики Союза Благоденствия было передано через Чаадаева и Васильчикова царю).
Однако уже с 1818 г. в декабристских кругах все более распространялось скептическое отношение к идее использования правительства в освободительных целях. Одновременно резко падал личный авторитет Александра I. Точный мемуарист И. Д. Якушкин писал, что если в 1815 г. «императора, однако же, все еще любили, помня, как он был прекрасен в 13 и 14-м годах», то в 1818г. «никто из нас [декабристов] не верил в благие намерения правительства» (Якушкин И. Д Записки, статьи, письма. М., 1951. С. 10, 19). К этому же времени относятся и язвительные выпады П против фрунтомании Александра I, его покровительства Аракчееву и все более реакционной внешней политики. См.: «Сказки. Noel», эпиграммы. Не исключено, что в конце пребывания в Петербурге П начал вынашивать планы личного участия в цареубийстве. Тема эта появляется в надписи «Се самый Дельвиг тот...» (см.: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. М., 1951. Т. 1. С. 47—58). Ю. Г. Оксман видел намек на нее в послании «К Чаадаеву», видимо, о том же говорил П в неотправленном письме к Александру I летом — осенью 1825 г. (см.: XIII, 227). Эволюция отношения П к Александру I в основном совпадала с эволюцией взглядов декабристов.
Ссылка на юг закрепляет в высказываниях П о царе тон личной насмешки. Он не только «Август» (а позже — «Тиверий»), но и «Иван Иванович» («Ты знаешь, что я дважды просил Ивана Ивановича о своем отпуске чрез его министров — и два раза воспоследствовал всемилостивейший отказ. Осталось одно — писать прямо на его имя — такому-то, в Зимнем дворце, что против Петропавловской крепости» — XIII, 85—86), и «Цензор» («Чорт с ними и с Цензором» — XII, 219). Своеобразной вершиной этой цепи насмешек является «Воображаемый разговор с Александром I» (см.: Бонди С Подлинный текст и политическое содержание «Воображаемого разговора с Александром I» // Лит. наследство. 1952. Т. 58. С. 167—194). Однако одновременно Я не оставлял мысли оценить деятельность Александра I как «главы царей» в более серьезном жанре («Недвижный страж дремал на царственном пороге...», 1824 — II, 310—312). В 1822 г. в стихотворении, не предназначенном для печати и свободном от оглядки на цензуру — «Послании цензору», П наметил такую концепцию царствования Александра I: мрачному периоду господства Аракчеева и мракобесия Магницкого противостоит

В стихотворении 1836 г., обращенном к друзьям-лицеистам («Была пора: наш праздник молодой...»), П вспомнил Александра I 1815 г., окруженного ореолом победы и славы. Тем более примечательно, что в сохранившихся отрывках десятой главы образ умершего царя лишен каких бы то ни было оттенков — он дан в едином и безусловно сатирическом ключе, восходя по

способам художественного решения к эпиграммам и «Сказкам. Noel» (1818), а не к «высокой» лирике типа оды «Вольность», стихотворения «Недвижный страж дремал на царственном пороге...» и др. Эпиграмматический стиль, перенесенный в обширное историческое повествование, вызывал, с одной стороны, ориентацию на Тацита («великого сатирического пис< ателя>», по выражению П — XI, 316), а с другой — на «Дон-Жуана» Байрона. < 1>, 1 — Вл< аститель> слабый и лукавый... — Ср.:
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин: К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин (III, 206).

Обвинение Александра I в лукавстве и двуличии широко было распространено среди современников. Наполеон называл русского императора «византийцем». Наблюдавший царя во время Венского конгресса Михайловский-Данилевский записывал: «Опыт убедил его, что употребляли во зло расположение его к добру, язвительная улыбка равнодушия явилась на устах его, скрытность заступила место откровенности <...> Перестали доверять его ласкам, если он кому-либо их оказывает, и простонародное слово „надувать" сделалось при дворе общим; может быть, оно не для всех будет понятно, но кто хорошо знает нашу эпоху, согласится, что оно и есть лучшая характеристика оной» (цит.: Шильдер Н. К. Имп. Александр Первый, его жизнь и царствование. СПб., 1897. Т. 3. С. 273—274).

2 — Плешивый щеголь враг труда... — Плешивый — в песне XIV «ДонЖуана» Байрона Александр I назван «плешивым фанфароном»; ср. в воспоминаниях Смирновой-Россет: «Вошел Александр Павлович, тотчас повел рукой по своей лысине» (Смирнова-Россет. С. 89). В дневнике 1834 г. П записал свой разговор с великим князем Михаилом Павловичем: «Разговорились о плешивых: — Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают. — Государь Ал< ександр> и К< онстантин> П< авлович> оттого рано оплешивели, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело, — и волоса лезли» (XII, 334).
Враг труда — ср.: «И делом не замучен» (II, 69). В «Воображаемом разговоре с Александром I»: «Помилуйте, А< лександр> С< ергеевич>. Наше царское правило: дела не делай, от дела не бегай» (XI, 23). Антитетический по отношению к Александру I смысл имеет стих о Наполеоне: «...мучим казнию покоя» (III, 252). В Николае I П позже будет в противоположность его старшему брату подчеркивать деятельный характер.
Обвинение Александра I в лености было широко распространено: «...в жилах его вместе с кровью текло властолюбие, умеряемое только леностью и беспечностью» (Вигель. Т. 1. С. 161).

< 2>, 1 — Его мы очень смирным знали... — Речь идет о поведении Александра I в период военных неудач. Особенно «смирным» был император в те месяцы Отечественной войны, когда он, покинув, по требованию военных,

статочно: но ведь таланты не приобретаются, они — дар природы. Чтоб быть справедливу, должно признать, что ничего нет удивительного в моих неудачах, когда я не имею хороших помощников, терплю недостаток в деятелях по всем частям, призван вести такую громадную машину в такое ужасное время и против врага адски вероломного, но и высоко талантливого, которого поддерживают соединенные силы всей Европы и множество даровитых людей, образовавшихся за 20 лет войн и революций» (Русский архив. 1911. № 2. С. 307). Жалобы Александра I на отсутствие «хороших помощников» лишь обнаруживали его полную неспособность разбираться в людях — в этом же письме он пренебрежительно отзывается о Барклае-де-Толли, Багратион, по его мнению, «ничего не смыслит» в стратегии, у Кутузова «лживый характер». Письмо в целом демонстрирует крайнюю степень растерянности.

3—4 — Орла двуглавого щипали / У Б< онапартова> шатра... — Поражение под Аустерлицем, Тильзитский мир, неудачи первых месяцев войны 1812 г. привели к крайнему падению авторитета царя. Образ ощипывания символа русской императорской власти у шатра Наполеона имел обобщенный характер и относился ко всем этим событиям. Однако в основе его лежала вполне конкретная деталь: Тильзитские переговоры велись в палатке, разбитой на плоту на середине Немана, между враждующими армиями. Хотя эта территория считалась нейтральной, Наполеон прибыл на плот специально несколькими минутами раньше и встречал русского императора как хозяин. Внешне радушный, жест этот по сути был оскорбителен: получалось, что Александр прибыл как побежденный в шатер своего врага.

< 3>, 4 — Б< арклай>, зима иль р< усский> б< ог>... — Об отношении П к Барклаю-де-Толли см. стихотворение «Полководец» — III, 378—380. Барклай-де-Толли Михаил Богданович (1761—1818) в начале войны 1812 г. был командующим первой западной армией, а после соединения — Объединенной армией, пока не был сменен 8 августа 1812 г. на этом посту Кутузовым. Осуществляя тактику отступления, подвергался обвинениям в измене и прямым оскорблениям со стороны Багратиона, великого князя Константина Павловича и др. Об отношении П к Барклаю см.: Мануйлов В. А., Модзалевский Л. Б. «Полководец» Пушкина // Временник, 4—5; Кока Г. Пушкин о полководцах двенадцатого года // Прометей. М., 1969. Вып. 7; Трофимов И. «Полководец» // Прометей. М., 1974. Вып. 10. Русский бог — выражение, приписываемое легендой Мамаю после поражения на Куликовом поле. Заключительный стих трагедии Озерова «Дмитрий Донской» (1806):
«Языки ведайте: велик российский бог!»
(Озеров В А Трагедии, стихотворения. Л., 1960. С. 294)

Об эффекте, производимом этими стихами, см.: Жихарев С П Записки современника. М.; Л., 1955. С. 326. Ср. также в стихотворении Н. А. Львова «Народное воскликновение на вступление нового века» (1801):
Да каждый в правде убедится,
Что русский бог велик! Велик!
(Поэты XVIII века Л, 1958 Т 2 С 255)

Став ходячим выражением официального лексикона, словосочетание это подверглось насмешке в стихотворении Вяземского «Русский бог»:
К глупым полон благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он русский бог.
(Вяземский-1. С 216)

Ср. также в песне Рылеева:
Как курносый злодей
Воцарился по ней
Горе
Но господь, русский бог, Бедным людям помог
Вскоре.
(Рылеев К Ф Полн. собр стихотворений Л, 1971 С 260)

П хорошо знал эти песни и, по свидетельствам современников, любил их распевать. Ср.: Рейсер С А «Русский бог» // Изв. АН СССР. Отделение литературы и языка. 1961. Т. 20. Вып. 1. С. 64—69.
Вопрос о причинах поражения Наполеона в 1812 г. был остро дискуссионным, как и вопрос о роли народной войны («остервенение народа»). Ф. Глинка писал: «Война народная час от часу является в новом блеске. Кажется, что сгорающие села возжигают огонь мщения в жителях. Тысячи поселян, укрываясь в лесах и превратив серп и косу в оружия оборонительные, без искусства, одним мужеством отражают злодеев. Даже женщины сражаются!» (Декабристы. Поэзия, драматургия... М.; Л., 1951. С. 307). Утверждение, что фактическим победителем французской армии был мороз, встречало страстные возражения со стороны патриотически настроенных современников П. Полемизируя с наполеоновскими бюллетенями, Н. И. Тургенев набросал в дневнике в 1814 году в плане специального сочинения: «Опровержение общего мнения, что зима выгнала французов из России. Армия и народ, а не холод выгнали французов» (Дневники Николая Ивановича Тургенева. СПб., 1913. Т. 2. С. 257—258) П, видимо, в первую очередь имел в виду рассуждение в «Опыте теории партизанского действия» Д. В. Давыдова: «Одни морозы причиною успехов россиян! Но разве нет убежища от мороза, когда он не имеет союзниками других бедствий? Если один мороз угрожал французской армии, то не могла ли она расположиться на зимние квартиры в окрестностях Москвы...» (Давыдов Д Опыт теории партизанского действия.

2-е изд. М., 1822. С. 33). Вопрос этот сохранял актуальность и в дальнейшем. Декабрист В. С. Норов в 1834 г опубликовал анонимно книгу о войне 1812—1813 гг., где опровергал «неосновательные речи, выдуманные завистью и врагами славы нашего оружия, что холод был причиною наших успехов!» (< Норов ВО Записки о походах 1812—1813 годов... СПб., 1834. Ч. 1. С. 134). В 1835 г. Давыдов опубликовал специальную статью «Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?» (Библиотека для чтения. 1835. Т. 10).

< 4>, 2—3 — И скоро силою вещей / Мы очутилися в П< ариже>... — Стихи представляют собой выпад против Александра I, так как взятие Парижа рассматривалось как личная заслуга императора. Утверждение, что заслуга принадлежала «силе вещей», развивало определение Александра I в первой строфе: «Нечаянно пригретый славой».

4 — А р< усский> ц< арь> главой ц< арей>... — Перефразировка титула Агамемнона — вождя греческого ополчения в Троянском походе — «царь царей», который широко применялся в публицистике 1813—1815 гг. к Александру I (ср. «наш Агамемнон» в стихотворении П «Была пора: наш праздник молодой...» — III, 432).

< 5>, 1 — И чем жирнее, тем тяжелее... — Поскольку окончание предшествующей строфы отсутствует, а знаков препинания в пушкинском тексте нет, невозможно сказать, относится ли этот стих синтаксически к предшествующей строфе и, следовательно, характеризует Александра I, или он синтаксически и по смыслу связан с последующими двумя.

< 6>, 1 — Авось, о Шиболет народный... — Реминисценция из «Дон-Жуана» Байрона (XI песня, строфа 12, стих 2): «Juan, who did not understand a word of English, Save their shibboleth „god damn! "» («Жуан знал лишь одно английское слово — шиболет god damn!»).
Междометие «god damn» (черт побери) как восклицание, характеризующее англичанина, П заменил на «авось».
Шиболет («колос» — др. евр.) — слово, по произношению которого, согласно Библии, отличали своих от чужих, здесь: национальный пароль.

3 — Но стихоплет великородный... — Князь Долгорукий Иван Михайлович (1764—1825) — сатирик, светский поэт. Имеется в виду его стихотворение «Авось»:
О, слово милое, простое!
Тебя в стихах я восхвалю!
Словцо ты русское прямое,
Тебя всем сердцем я люблю!
(Долгорукий И Соч. СПб, 1849. Т 1.С. 436)

Ср. также «Сравнение Петербурга с Москвой» Вяземского:
...«авось»
России ось
Крутит, вертит,
А кучер спит.
(Вяземский-. С.)

< 7>, 2 — Ханжа запрется в монастырь... — Видимо, имеется в виду князь А. Н. Голицын (1773—1844), совершивший эволюцию от крайнего безбожия в молодые годы к официальному мистицизму в начале 1820-х гг. Учредил «Библейское общество», в 1816—1824 гг. был министром народного просвещения и духовных дел. В пушкинской эпиграмме он назван «холопская душа» и «просвещения губитель» (II, 127). Ср. о нем же:
...святой отец,
Омара да Гали прияв за образец,
В угодность господу, себе во утешенье,
Усердно задушить старался просвещенье (II, 368).

Однако не исключено, что имеется в виду М. Л. Магницкий (1778—1855), к которому гораздо более подходит выражение «аренды забывая». Магницкий был исключительно корыстолюбив и постоянно выпрашивал себе награждения и аренды: «В звании попечителя Казанского округа получал он жалованья 12000 руб., тогда как остальные попечители получали лишь по 3600 руб., а некоторые и вовсе не получали жалованья. В 1819 году сверх этих денег приказано было выдавать ему по 6000 руб. ежегодно из государственного казначейства; в 1822 году отведено было ему в аренду 6000 десятин земли в Саратовской губернии, на берегу Волги» (Феоктистов Е. Магницкий. СПб., 1865. С. 226—227). Даже после увольнения в 1826 г. от должности за чудовищные злоупотребления Магницкий выпросил себе 6000 руб. ежегодного пенсиона. П, конечно, знал о деятельности Магницкого по разгрому Казанского университета и насаждению в нем ханжеского правоверия. Известны ему были стихи, посвященные Магницкому в «Доме сумасшедших» Воейкова:
Пред безумцем, на амвоне —
Кавалерских связка лент, Просьбица о пансионе, Святцы, список всех аренд, Дач, лесов, земель казенных
И записки о долгах.
В размышленьях столь духовных
Изливал он яд в словах.
(Поэты 1790—1810-х. С. 293)

3—4 — Авось по манью < Николая> / Семействам возвратит < Сибирь>... — П в 1830 г. продолжал надеяться на царскую милость по отношению к ссыльным декабристам, однако в комментируемых стихах звучат ноты горькой иронии.

< 8>, 1 — Сей муж судьбы, сей странник бранный... — Наполеон I.

3 — Сей всадник Папою венчанный... — В стихотворении «Герой» П этот стих читается:
Сей ратник, вольностью венчанный... (III, 251)

В соответствии с общим стилистическим заданием десятой главы П меняет метафорическое выражение на биографически точное и «прозаическое» (для коронации Наполеона императором папа римский приезжал во Францию).

< 9>, 1—4 — Тряслися грозно Пиринеи... /Из К< ишинева> уж мигал... — Строфа посвящена циклу европейских революций, потрясших посленаполеоновскую Европу и оказавших воздействие на формирование тактики декабризма в России. Имеется в виду Испанская революция, которая началась в январе 1820 г. восстанием под руководством офицеров Риего и Квироги и созывом кортесов, а завершилась интервенцией Франции по мандату конгресса европейских держав и казнью Риего. Испанская революция интересовала декабристов как опыт военного восстания; неаполитанская революция (лето 1820 г.) также привлекала внимание декабристов.

3 — Безрукий князь друзьям Морей... — Безрукий князь — генерал Александр Константинович Ипсиланти (1792—1828), офицер русской службы, потерял руку в битве при Лейпциге. В феврале 1821 г. перешел с отрядом через Прут, который служил границей России, и возглавил восстание греков в турецкой Молдавии. Морея (Пелопоннес) — полуостров на юге Греции, где также вспыхнуло движение против турок. П был лично знаком с Ипсиланти в Кишиневе и горячо сочувствовал планам освобождения Греции. В письме из Кишинева в начале марта 1821 г. П писал: «...прекрасные минуты Надежды и Свободы <...> Восторг умов дошел до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету — к независимости древнего Отечества <...> Первый шаг Ал< ександра> Ипсиланти прекрасен и блистателен. Он счастливо начал — отныне и мертвый или победи< тель> п< рин> адлежит истории — 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! — завидная < у> часть» (XIII, 23—24). В дальнейшем поведение Ипсиланти (в частности, предательская казнь им вождя крестьянских отрядов Владимиреско) значительно охладило отношение к нему П.
Кинжал Л<? > тень Б<? > — Стих не поддается точной расшифровке. Обычно его читают как «кинжал Лувеля», то есть намек на убийство французским ремесленником Лувелем наследника престола герцога Берийского. 7? <? > — достоверно не расшифровывается.

< 10>, 2 — Наш ц< арь> в покое говорил... — Чтение ошибочное; в современных изданиях принято: «Наш царь в конгрессе говорил». Речь идет с конгрессах Священного союза: Лайбахском, принявшем решение подавит! Неаполитанскую революцию (1821), и Веронском (1822), выработавшем общую программу подавления революции в Европе. Возможно, слова, вло-

женные в уста Александра I, — начало легендарного диалога русского императора с Меттернихом в Троппау (Шильдер Н. К. Имп. Александр I. СПб., 1898. Т. 4. С. 184—185, 469). Согласно рассказывавшемуся в России 1820-х гг. анекдоту, на слова Александра I о том, что на спокойствие России он может положиться, Меттерних якобы сообщил еще ничего не знавшему царю о восстании в Семеновском полку. Такое предположение делало естественным переход к следующей строфе, повествующей о восстании в Семеновском полку.

4 — Ты А< лександровский> холоп... — А. А. Аракчеев.

< 11>, 1 — Потешный полк Петра Титана....— Гвардейский Семеновский полк был образован из «потешного» полка Петра I, именовавшегося по месту расквартирования в селе Семеновском.

3—4 — Предавших некогда < тирана> / Свирепой шайке палачей... — В ночь убийства Павла I — с 11 на 12 марта 1801 г. — внешний караул во дворце нес третий батальон Семеновского полка. Дальнейшее развитие строфы, видимо, приводило к рассказу о событиях 1820 г. в Семеновском полку.

< 12>, 1 — Р< оссия> присм< ирела> снова... — Чтение «Россия» является совершенно произвольным. В рукописи стоит «Р. Р», что, конечно, не дает оснований для такой расшифровки. Однако других, более убедительных, расшифровок до сих пор предложено не было. Возможно, следует читать: «Народы присмирели снова», считая, что первые буквы — зашифрованное peuples (народы). Ср.: «...рабы затихли вновь» (II, 314).

< 13>, 3 — Они за рюмкой русской водки — речь идет о так называемых «русских завтраках» у Рылеева, которые были одной из форм конспиративных встреч. М. А. Бестужев вспоминал, что эти завтраки были «постоянно около второго или третьего часа пополудни» и на них собирались «члены нашего Общества» и «многие литераторы», близкие к нему. «Завтрак неизменно состоял: из графина очищенного русского вина, нескольких кочней капусты и ржаного хлеба», в чем отражалась «всегдашняя наклонность Рылеева — налагать печать руссицизма на свою жизнь» (Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 53).

< 14>, 3—4 — У беспокойного Никиты, / У осторожного Ильи. — Никита — Муравьев Никита Михайлович (1796—1843) — член Союза Спасения, Союза Благоденствия и Северного общества. Один из наиболее деятельных членов тайных организаций, создатель проекта конституции. Осужден на 20 лет каторги. П, видимо, познакомился с Муравьевым еще в Лицее. Они оба были членами «Арзамаса» и, бесспорно, встречались в петербургском обществе до ссылки П. В варианте, цитируемом Вяземским, «у вдохновенного

играл весьма видную роль (в 1819 г. был избран блюстителем), но в результате заступничества великого князя Михаила Павловича, адъютантом которого он был, роль его в обществе удалось затушевать и дело его «осталось без дальнейшего следствия» (Восстание декабристов. Л., 1925. Т. 8. С. 80).
Комментируя эту строфу, Н. Л. Бродский перечислил ряд «неточностей); и «ошибок» П. Первой из них он считает, что автор ЕО заблуждался, введя на заседание Северного общества Илью Долгорукова. «Включив себя и декабристскую организацию северян, Пушкин допустил другую ошибку против исторической правды: он не был членом тайного общества» (Бродский С. 375). Но П ошибки не допустил. Это сделал комментатор. Строфа посвящена не заседанию Северного общества, а собранию менее конспиративной Союза Благоденствия. Как свидетельствует опубликованное в 1953 г М. В. Нечкиной показание декабриста Горсткина, П на таких заседания бывал и, действительно, выступал там с чтением своих «ноэлей». И. Н Горсткин показывал на следствии: «Потом стали у некоторых собираться; сначала охотно, потом с трудом соберется человек десять, я был раза два-три у к< нязя> Ильи Долгорукого, который был кажется один из главных в то время, у него Пушкин читывал свои стихи, все восхищались остротой рассказывали всякий вздор, читали, иные шептали, и все тут; общего разговор никогда нигде не бывало<...> бывал я на вечерах у Никиты Муравьева, ту встречал частенько лица, отнюдь не принадлежавшие обществу» (Лит. наследство. 1952. Т. 58. С. 158—159). Следует учитывать специфические условия в которых создавались эти воспоминания, и то, что Горсткин был крайне заинтересован в том, чтобы придать «сходкам» у «осторожного Ильи» «беспокойного Никиты» вид незначительных и случайных встреч. Можно согласиться с М. В. Нечкиной, писавшей: «Из свидетельства Горсткина mi не только впервые узнаем о факте личного знакомства Пушкина с Илье Долгоруковым, но и впервые получаем здесь достоверное и со сторон: декабриста идущее свидетельство об участии Пушкина в собраниях Сою: Благоденствия у Ильи Долгорукова. Ранее мы располагали лишь стихотворными строчками самого Пушкина. Их поэтическая форма и язык образов какой-то мере все же допускали толкование условного характера: Пушки якобы воссоздает не какую-либо реальную, а поэтически-условную карту своих встреч — он мог допустить художественный вымысел. Теперь подобно толкование начисто отпадает» (Там же).

< 15>, 1—3 — Друг Марса, Вакха и Венеры / Тут Л< унин> дерзко предлог! / Свои решительные меры... — Марс (рим.) — бог войны, Вакх (др. греч.) бог вина, Венера — см. с. 572. Такая характеристика Лунина основывает! на его славе как одного из первых гвардейских кутил. Лунин Михаил Сергеев] (1787—1845) — участник всех тайных обществ декабристов. П говорил сеет; Лунина, что последний — «человек поистине замечательный» (Звезда. 194 № 8—9. С. 261—266). П познакомился с Луниным, видимо, после окончания Лицея и, как можно полагать, близко сошелся с ним. По крайней мере, когда Лунин уезжал. Реши-

тельные меры — речь, видимо, идет о проекте цареубийства, выдвинутом Луниным в 1816 г. Проект этот обсуждался, конечно, в отсутствие П. Однако он, бесспорно, что-то об этом слыхал, вращаясь в том же кругу, а также, возможно, и на юге, куда в 1820 г. приезжали Н. М. Муравьев и М. С. Лунин и встречались с людьми, входившими в круг пушкинских знакомых. О Лунине см.: Окунь С. Б. Декабрист М. С. Лунин. Л., 1962; Эйдельман Н. Лунин. М., 1970.

5 — Читал сво< и> Ноэли Пу< шкин>... — До нас дошел лишь один ноэль П — «Сказки» («Ура! В Россию скачет...» — II, 69), однако, видимо, их существовало несколько.

6—8 — Мела< нхолический> Як< ушкин>... Цареубийственный кинжал... — Якушкин Иван Дмитриевич (1793—1857) — член Союза Спасения, Союза Благоденствия и Северного общества, осужден по I разряду на 20 лет каторги. Познакомился с П у Чаадаева в январе 1820 г. и после встречался с ним на юге. Цареубийственный кинжал... — Предложение Якушкина убить Александра I П слышать не мог: это был эпизод «московского заговора» 1817 г. — времени пребывания гвардии в Москве и обсуждения на квартире у А. Н. Муравьева известий о планах Александра I отторгнуть от России и передать Польше ряд западных провинций. П знал о предложении Якушкина из официального донесения, однако, учитывая, сколь живо его волновала тема цареубийства, можно полагать, что определенные слухи о проекте Якушкина доходили до него и раньше. Проект не был глубоко законспирирован: Николай I был убежден, что Александр I узнал о нем в том же 1818 г.

9—14 — Одну Росси< ю> в мире видя... Освободителей крест< ьян> — Тургенев Николай Иванович (1789—1871) — декабрист, член ордена Русских Рыцарей, Союза Благоденствия и Северного общества. В период пребывания в Петербурге (июль 1817 — май 1820) П часто встречался с братьями Александром и Николаем Тургеневыми и испытывал сильное воздействие со стороны последнего. В квартире Тургеневых написана часть оды «Вольность», влияние Н. И. Тургенева ощущается в «Деревне». Идея освобождения крестьян была основной мыслью всей деятельности Н. И. Тургенева, П с основанием подчеркнул эту сторону его воззрений, так же как и экзальтированный патриотизм Тургенева. Эпитет «хромой» связан с тем, что Н. И. Тургенев в результате перенесенной в детстве болезни прихрамывал на левую ногу.

< 16>, 3—6 — Блестит над Каменкой тенистой... — Днепром подмытые равнины... — Каменка — поместье В. Л. Давыдова на берегу Днепра — место встречи южных декабристов. Во время кишиневской ссылки П бывал в Каменке. Тульчин — небольшой городок в Подольской губернии, место дислокации главной квартиры 2-й армии, которой командовал П. X. Витгенштейн (1768—1842). В Тульчине была расположена Тульчинская управа Южного общества.

9 — Там П< естель> — для тир< анов>... — Пестель Павел Иванович (1793—1826) — один из вождей декабристского движения, руководитель Юж-

ного общества. П встретился с Пестелем в Кишиневе. Встреча эта произвела на него сильное впечатление. В кишиневском дневнике он записал: «9 апреля < 1821>, утро провел я с Пестелем, умный человек во всем смысле этого слова. Моп соег est materialiste, говорит он, mais ша raison s'y refuse (сердцем я материалист, но мой разум этому противится. — 70. Л.). Мы с ним имели разговор метафизической, политической, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю...» (XII, 303).

11 — Холоднокровный генерал... — По основательному предположению Б. В. Томашевского (см.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1957. Т. 5. С. 608), С. Г. Волконский, а не А. П. Юшневский, как это обычно считают. Юшневский не был генералом — он был интендантским чиновником, занимавшим генеральскую должность (генерал-интендант 2-й армии). Он был штатский чиновник 4-го (т. е. генеральского) класса (см.: Восстание декабристов. М., 1953. Т. 10. С. 38—40). Юшневский не принимал участия в боях, и прозвище «холоднокровный» к нему мало подходит. Волконский Сергей Григорьевич (1788—1865) — один из руководителей Южного общества, генерал-майор, командир бригады. Осужден по 1-му разряду на 20 лет каторги. П встречался с Волконским в Кишиневе и Одессе. Имеются сведения, что Волконский получил поручение принять П в Общество, но не выполнил его (Лит. наследство. 1952. Т. 58. С. 162—166). Волконский был боевой генерал, и прозвание «холоднокровный» (видимо, известное в дружеском кругу) ему прекрасно подходило.

12 — И Муравъ< ев> его скло< няя>... — Муравьев — Муравьев-Апостол Сергей Иванович (1796—1826) — участник всех декабристских тайных обществ, организатор восстания Черниговского полка, казнен. П был знаком с Муравьевым-Апостолом еще в Петербурге, но, видимо, встречался и на юге.

< 17>, 2 — Между Лафитом и Клико... — То есть во время обеда или ужина. Лафит — сухое вино, которым начинают обед, Клико — шампанское, которым заключают его. Серьезность разговора определяется не только содержанием, но также временем и местом его проведения. «Мазурочная болтовня» или горячие речи за дружеским обедом гораздо меньше обязывают и в меньшей мере выявляют серьезные намерения, чем те же речи в другой обстановке.
Сохранившиеся отрывки строф десятой главы рисуют широкую историческую панораму, охватывающую узловые моменты русской и европейской жизни первой четверти XIX в. Вяземский был прав, определив жанр этой части главы словом «хроника». Однако необходимо напомнить, что в сохранившейся части главы Онегин не упоминается вообще, и, следовательно, у нас нет никаких твердых оснований для гипотез о том, каким образом судьба центрального героя должна была соотноситься с этой широкой исторической картиной.
Утверждение, что в конце романа Онегин пережил нравственное возрождение, которое приведет его к участию в декабристском движении (см.:

Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957. С. 250— 252; Бонды С. М. Работа Пушкина над «Евгением Онегиным» и изменения в плане романа // Пушкин А. С. Евгений Онегин. М., 1964. С. 256), представляется спорным. П определил состояние Онегина в Одессе словами: «очень охлажденный» (VI, 505), что мало подходит для характеристики героя, якобы пережившего нравственное перерождение, особенно если учесть, что пламенным энтузиазмом Онегин не отличался и прежде.
Логически (для иных обоснований мы не располагаем данными) отношение «славной хроники» (Вяземский), включающей картину декабризма, и судьбы Онегина могло складываться тремя способами: 1) Онегин мог стать участником движения декабристов; 2) он мог сделаться свидетелем и наблюдателем его; 3) картина исторических событий могла вообще не влиять непосредственно на судьбу героя, а иметь более сложную художественную мотивировку — объяснять его характер всей суммой исторических условий. Приведем две весьма отличные одна от другой параллели. 1) В одну из начальных глав романа А. Мюссе «Исповедь сына века» автор ввел исключительно широко и напряженно написанную картину истории Франции и Европы между Революцией и Реставрацией. Однако сюжетно эта мастерская панорама никак не пересекается с судьбой героя повести Октава — из нее вытекают характеры и атмосфера романа Мюссе. 2) Работая над «Русланом и Людмилой», П еще не обладал той мерой проникновения в подлинный мир русского фольклора, которая стала доступна ему после пребывания в Михайловском. Однако, готовя новое издание, поэт не стал переделывать свою раннюю поэму — он ввел в нее синтезирующий фольклорные мотивы отрывок «У лукоморья дуб зеленый...», и это по-новому осветило текст, не меняя его. Начало 1830-х гг. было временем напряженных поисков П историзма, напоминавших более ранние поиски народности. Введение в текст романа синтезирующей исторической картины могло так же озарить уже готовые главы, как и дополнение «Руслана и Людмилы» изменило звучание поэмы.
Какой из этих трех путей был бы избран автором, мы не знаем. Бесспорно лишь то, что все эти возможности были П отвергнуты (пусть даже и вынужденно) и роман получил новое художественное решение, игнорировать которое мы не имеем права.
Если не говорить о работе по текстологическому анализу десятой главы ЕО (итоги ее подведены Томашевским — см.: Томашевский. Кн. II. С. 395— 401), то исследовательские усилия при изучении этого текста были направлены: 1) на сюжетное пополнение пушкинского романа за счет догадок о декабристском будущем Онегина; 2) на извлечение из текста тех или иных изолированных высказываний для иллюстрации политических воззрений П.
Первое направление нам кажется неплодотворным. Второе — значительно более обосновано, поскольку невозможно при характеристике воззрений П обойти эти сильные и порой уникальные в его творчестве высказывания. Однако хотелось бы указать на известную опасность этого пути. Текст ЕО представляет собой сложное целое, в котором смыслы образуются не столько теми или иными высказываниями, сколько соотнесенностью этих высказываний, стилевой игрой, пересечениями патетики, лирики и иронии. В этих

Между тем в обширной литературе по десятой главе нет ни одного исследования, посвященного ее стилю, как нет и убедительных реконструкций целостного авторского замысла. Такое положение не случайно. Стилистический анализ десятой главы чрезвычайно затруднен, во-первых, поскольку стилистическое звучание частей текста существенным образом зависит от смысла целого, а целое в данном случае нам неизвестно. Во-вторых, стилистическое звучание строф ЕО, как правило, образуется за счет столкновения первых стихов строфы, которые задают ее тему, и «разработки» этой темы в последующих стихах. Однако известный нам текст дефектен: в нем, как правило, последние десять стихов отсутствуют. Таким образом, смысло-стилистическая «игра» в строфах десятой главы оказалась «стертой». В результате если обычный текст ЕО изобилует цитатами, ссылками, пересечениями интонаций и игрой точек зрения, то десятая глава представлена дошедшими до нас отрывками, выдержанными в одном и том же едином интонационном ключе.
Учитывая гипотетичность любых предположений на этот счет — неизбежного следствия неполноты и фрагментарности дошедших текстов, хотелось бы все же обратить внимание на следующие обстоятельства: «Болдинская осень» 1830 г. — время работы над десятой главой — период напряженного интереса П к проблеме повествования от лица условного рассказчика. Выработав в «Повестях Белкина» такой тип текста, П сразу заметил его не только художественные, но и тактические возможности: рассказ от «другого лица», казалось, мог позволить затрагивать опасные темы: так, в «Истории села Горюхина» была поднята запретная тема крестьянского бунта. Обращает на себя внимание, что оба основных замысла декабристского цикла: «Повесть о прапорщике Черниговского полка < 3аписки молодого человека>» и «Русский Пелам» писались от лица условных повествователей — недалекого молодого человека белкинского типа в первом случае и русского денди — во втором. Правда, П скоро убедился, что надежды на большую цензурность такого типа сюжетов были необоснованными, и в результате произведения остались в планах и набросках.
Некоторый параллелизм построения может быть усмотрен и в десятой главе. Не все высказывания в ней в равной мере объяснимы, если их считать прямым выражением авторской позиции. Трудно безоговорочно приписал П выражения вроде: «О русский глупый наш народ». Бросается в глаза, что 5-й стих 15-й строфы:
Читал сво< и> Ноэли Пу< шкин>... —

единственное место в романе, где автор его фигурирует в третьем лице. 73 не раз выводил себя на сцену как действующее лицо романа, но неизменно обозначал себя местоимением первого лица. В стихах типа:
С ним подружился я в то время (7, XLV, 3)

П был тот, кто говорит, а Онегин — тот, о ком говорят. В десятой глав< П становится тем, о ком говорит некто. Кто? Может быть, десятая глава

задумана была как текст от лица Онегина, параллель к его «Альбому» (ведь и в «Альбоме» были «чисел тайных письмена» — VI, 430)? Эта гипотеза, возможно, объяснила бы известный налет иронии в декабристских строфах, вызвавший столь болезненную реакцию, например, Н. И. Тургенева, одновременно с тем странным обстоятельством, что наиболее лирические и поэтические строки в главе посвящены Наполеону. В отличие от злой сатиры в адрес Александра I, элемент иронии в декабристских строфах глубоко дружествен и проникнут сочувствием. Его можно сопоставить с такими выражениями, которые, например, сходили с пера П. Я. Чаадаева, писавшего горячо любимому им И. Д. Якушкину в Сибирь, что декабристы решали судьбы России «между трубкой и стаканом вина» (Шаховской Д. Якушкин и Чаадаев // Декабристы и их время. М., 1932. С. 184). Текстуальная близость к «между Лафитом и Клико» позволяет предположить, что Чаадаев, писавший в 1836 г., знал этот текст. Можно было бы отметить близость стилистической конструкции десятой главы к сохранившимся строфам «Альбома» Онегина.
Впрочем, эти предположения, как и другие опыты анализа десятой главы, следует принимать с большой осторожностью: фрагментарность материала запрещает здесь категорические суждения.
Текст ЕО — живое целое. Он живет неисчислимыми связями, расходящимися вширь — в бесконечное число реалий, упоминаемых в произведении или подразумеваемых, и намеками, ассоциациями, сцеплениями смыслов, уводящими, по счастливому выражению А. В. Западова, «в глубь строки». Исчерпать эти связи комментарий не может; его задача — приблизить читателя к смысловой жизни текста.

Основная литература по «Евгению Онегину»

Научные издания романа

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М., 1937. Т. 6.
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 5.

Справочные издания

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 6 т. / Приложение к журналу «Красная Нива». Т. 6: Путеводитель по Пушкину. М.; Л., 1931.

Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. М., 1951 Т. 1.
Словарь языка Пушкина: В 4 т. М., 1956—1961.
Бродский Н. Л. «Евгений Онегин». Роман А. С. Пушкина: Пособие для
Учителя. М., 1964.
Мейлах Б. С. «Евгений Онегин» // Пушкин: Итоги и проблемы изучения М.; Л., 1966.
Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975.
Лотман М. Ю., Шахвердов С. А. Метрика и строфика А. С. Пушкина Русское стихосложение, XIX в.М., 1979.
Nabokov V. Eugene Onegin. A Novel in Verse by Aleksander Pushkin. V. 1—4 N. Y., 1964.
Shaw J. T. Pushkin's Phymes: A Dictionary. The University of Wisconsil Press, 1974.

Ахматова А. А. «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина Ахматова А. А. О Пушкине. М., 1989.
Белинский В. Г. Сочинения Александра Пушкина. Статьи восьмая и девятая // Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 7.
Благой Д. Д. «Евгений Онегин» // Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. М 1960. Т. 4.
Благой Д. Д. Мастерство Пушкина. М., 1955.
Боной С. М. О Пушкине: Статьи и исследования. М., 1978.
Бочаров С. Форма плана // Вопросы литературы. 1967. № 12.
Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина: Очерки. М., 1974.
Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941.
Винокур Г. О. Слово и стих в «Евгении Онегине» // Пушкин. Сб. ст. М 1941.
Винокур Г. О. Наследство XVIII в. в стихотворном языке Пушкина; Винокур Г. О. Избр. работы по русскому языку. М., 1959.
Гессен С. Я. Источники Х главы «Евгения Онегина» // Декабристы и время. М., 1932. Т. 2.
Гроссман Л. П. Онегинская строфа // Гроссман Л. П. Соч. Т. 1: Современные проблемы, М., 1928.
Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957.
Долинина Н. Прочитаем «Онегина» вместе, 2-е изд. Л., 1971.
Лотман Ю. М. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин». Тарту, 19Т.
Макогоненко Г. П. «Евгений Онегин» А. С. Пушкина // Медведева И. К «Горе от ума» А. С. Грибоедова;
Макогоненко Г. П. «Евгений Онегин А. С. Пушкина. М., 1971.
Поспелов Г. «Евгений Онегин» как реалистический роман // Пушкин. См. ст. М., 1941.
Поэтическая фразеология Пушкина. М., 1969.

Пумпянский Л. «Евгений Онегин» (К постановке оперы в Ленингр. гос. акад. Малом оперном театре). Л., 1937
Семечко И М. О роли образа автора в «Евгении Онегине» // Труды Ленингр. гос. библ. ин-та им. Н. К. Крупской 1957. Т. 2.
Сидяков Л С «Евгений Онегин» и незавершенная проза Пушкина 1828— 1830-х годов. (Характеры и ситуации) // Проблемы пушкиноведения. Л., 1975.
Сидяков Л С К истории работы над второй главой «Евгения Онегина» // Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1973.
Слонимский А. «Евгений Онегин» // Слонимский А. Мастерство Пушкина. М., 1963.
Станчек Н. А. Восьмиклассники читают «Евгения Онегина». М., 1968.
Тархов А. Вступ. ст. и комментарий // Пушкин А. С. «Евгений Онегин». М., 1978.
Томашевский Б В Х глава «Евгения Онегина». История разгадки // Томашевский Б. В. Пушкин. Кн. II. Материалы к монографии (1824—1837). М.; Л., 1961.
Тынянов Ю Н. О композиции «Евгения Онегина» // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
Шкловский В. «Евгений Онегин» (Пушкин и Стерн) // Очерки по поэтике Пушкина. Берлин, 1923.
Jakobson R. Puskin and His Sculptural Myth. The Hague; Paris; Mouton, 1975.
Mejer J. М. The Digressions in Evgenij Onegin. Dutch Contributions to the Sixth International Congress of Slavicists. The Hague; Paris; Mouton, 1968.