ГЛАВА 22. Тут недавно в редакции Шендерович* делился воспоминаниями об армии.

Жопа.

Тут недавно в редакции Шендерович* делился воспоминаниями об армии.

Он служил в образцово-показательной части, где зеленой краской красили

траву и обтрясали деревья от осенней листвы перед приездом начальства.

-- Несколько часов подряд метем плац, а листья все падают и падают.

Наконец начальство принимает решение -- обтрясти деревья. А те листья,

которые не упали, обрывали солдаты-якуты. По двое залезали и обрывали желтые

листья. Зрелище, я вам скажу...

А вечером в 21-00 подходим к майору, спрашиваем, что, мол, делать.

Телевизор из Ленинской комнаты унесли в ремонт, а по расписанию положено

смотреть программу " Время". Может быть, личное время дать людям? Но разве ж

это можно?! Представь -- приходит в казарму высокое начальство, а там -- кто

воротнички подшивает, кто чем занимается. Бардак! Никак невозможно! Поэтому

майор приказывает: раз положено находиться в Ленинской комнате и смотреть

телевизор, значит собраться в Ленинской комнате, рассесться перед экраном на

стульях на полчаса, пока не кончится программа " Время". А то, что телевизора

нет, это частности, главное -- дисциплина! И полчаса рота сидела перед

кирпичной стенкой со штепселем. Кафка!

Помню, в первый раз на перекличке прапор по списку выкликает:

" Шендеревич! " Я поправляю: " Шендерович." Он, не глядя на меня, снова

повторяет: " Шендеревич". Еще раз поправляю, ведь ошибается же человек:

" Шендерович, товарищ прапорщик". Он поднимает на меня бессмысленные рыбьи

глаза и объясняет мне, как не понимающему, еще раз: " ШендерЕвич". И тут

только до меня доходит, что теперь я действительно Шендеревич -- там так

написано.

...Сержант у нас был большая сволочь. Сейчас он в Ростове, капитан

милиции, я слежу за его судьбой... Однажды не выдержал и высказал ему все,

что о нем думаю. Нет, он бить не стал. Дедовщины у нас не было, все-таки

образцово-показательная часть. Он решил меня по Уставу доконать. Наряд,

наряд, еще раз наряд. Придирки за любые нарушения. Далее -- вся рота одевает

противогазы и вперед -- " вспышка справа! Вспышка слева! " Все падают, бегут,

снова падают а сержант поясняет:

-- Это вам за Шендеровича!.. Так, Шендерович раненый.

И вся рота, по очереди тащит меня на руках. Потом из-за того, что у

Шендеровича пуговица вверх ногами пришита, а не как у солдата на плакате,

вся рота лишается увольнения. Всех заставляет по очереди перешивать пуговицы

на моей шинели. А потом -- уходит. Представляешь, что потом со мной

делают... Всегда найдутся желающие поучить.

Нет, у меня с армией свои счеты... Когда я читал " Один день Ивана

Денисовича" мне все казалось знакомым -- вся эта система подавления.

Когда Шендерович пришел из СА, он написал один из первых рассказов -- о

том, как солдаты от безделья затравили крысу. Рассказ, естественно, никуда

не брали. И только в одном журнале тетка сказала: " Давай сделаем так.

Рассказ хороший. Ты будешь как будто переводчик с испанского. А рассказ

измени, пусть это будут не наши солдаты, а где-нибудь в Латинской Америке в

казарме солдаты от безделья затравили опоссума. Тогда напечатаем".

...Я тоже очень люблю армию. Она радует меня какой-то первобытной

прущей силой, животной жизнерадостностью, простой линейностью решений и

зеленым цветом надежды.

...Раздался стук в дверь. Я открыл. На пороге стояли танки.*

Сначала я обрадовался. Люблю все, что ездит, все что стреляет люблю. И

в квадрате, когда и то и другое. К тому же это очень романтично -- ах,

танки! Проходите, ребята, не толпитесь, по одному, ковры не помните. Ума не

приложу, какие вам тапочки подобрать.

Проползайте в комнату, обратите внимание, дверь закрыта... Не

заметили...

...Ковры помяли. Целку порвали.

Осталось только правило: в танке главное -- не бздеть. Так проходит

любовь.

Очень я хотел поглядеть на танк. И очень танк меня удивил. Я думал, он

такой гладенький, а он, блядь, как ежик. Весь-весь утыканный какой-то

хуйней, оборудованием, прожекторами, антенной, зенитным пулеметом,

коробками, штуками железными. Лохматенький, но все равно до жопы приятный,

милый, застенчивый. Только не краснеет.

А легендарный полковник Лутошенко краснел. И даже бурел, когда орал.

Он, говорят, жил совсем без образования, а на войне был сыном полка. Потому

и дослужился до полковника. Лутошенко -- это не просто Лутошенко, это притча

во языцех.

-- Я завидую вам, что у вас столько образования! -- орал полковник

перед строем. -- А вы не хотите учиться на военной!.. Кафедре! Вы все --

одна большая!.. Жопа! Почему вы не смываете за собой в туалетах?!! Говно?!!

Вы деревня! Напились портвешка, нажрались кислой капусты с водой и дрищете в

туалетах!.. Свиньи! Где была совесть, у вас там хуй вырос!

Или:

--...напились портвешка! А моя жена не курит!.. Не пьет!.. И в рот не

берет!.. Это яд!

-- Я вас всех!.. Из института уволю! И кто не служил -- пойдет в армию!

А кто служил... Пойдет дослуживать!

Лутошенко всегда ставил только двойки.

--...Так... Я успел опросить до звонка только 5 человек! Они получили

оценку " два". Но я знаю, что никто из вас ничего не знает! Поэтому я всему

взводу ставлю " два". По " двойке"... Нет, по две " двойки". Учиться, учиться и

еще раз учиться, как завещал вам великий Ленин.

Так же он проверял и листочки с контрольными вопросами.

-- Так. Первый вопрос -- " пять". Второй вопрос -- " пять". Третий вопрос

-- " пять". Четвертый вопрос -- " три". Итоговая оценка -- " два".

Про Лутошенко ходили народные стихи:

Говорят, что дядя Ваня

В детстве сыном был полка.

Если б знали кем он станет,

Удавили б мудака!

Все двойки, полученные на " войне" нужно было отрабатывать. Родина не

могла допустить, чтобы офицер чего-нибудь не знал. Например, химическую

реакцию восстановления в аккумуляторах 6СТЭН-140М. А вдруг это понадобится в

бою! Родина хотела быть уверенной в своих сынах и крепить свою

обороноспособность. Поэтому все двойки надо было отрабатывать. А что такое

отрабатывать, Родина? А это покрасить забор. Смастерить стенд, выкопать яму.

В общем, на кого-либо из офицеров поработать. Упаси бог, не на них лично, а

на благо военной кафедры, чтоб она хорошо выглядела и можно было пустить

пыль в глаза проверяющим.

Все офицеры на кафедре делились условно на две большие категории --

" фанаты" и " похуисты". Суть этих явлений ясна из их названий. Фанаты хотели

научить нас чему-нибудь всерьез и потому ебали. А похуистам лишь бы вечность

проводить, они ебали нас шутки ради. Лутошенко же в равной мере принадлежал

к обеим группам. Он был фанатичный похуист. И поэтому ебал всех вдвойне.

Между прочим, когда я прочитал " Один день Ивана Денисовича", у меня

тоже возникла сильнейшая ассоциация с армией. Правда, г-н Шендерович служил

1, 5 года, а я 1, 5 месяца, но ведь вкус говна не является функцией от

количества съеденного.

"...Дождь шел третий день. Он то сыпался мелкой надоедливой сечкой, то

повисал в воздухе водяной пылью, то вдруг проливался длинно и холодно,

закрашивая день в серый цвет.

К вечеру он прекратился, и еще целую ночь с ветвей утомленных сосен на

промокший, отяжелевший брезент палаток падали редкие, крупные капли.

Светало. Нахохлившийся дневальный в сырой шинели поглядывал на

циферблат, и как только стрелки растопырились на шести часах, холодное утро

раздвинул проклятый, окаянный крик:

-- Рота! Па-адъем!

Так начинается день..."

Это отрывки из моих документальных лагерных воспоминаний под названием

" 7 шагов в прошлое", которые я раздарил в виде машинописных книжек друзьям

по нарам. А написал я их, между прочим, на дипломной практике, сразу после

прочтения "...Ивана Денисовича". Сидел себе на трубном заводе, делать было

нечего, я и писал...

" Здесь, как и повсюду в армии, царь и бог -- показуха. Кто-нибудь из

офицеров ходит и выгоняет всех из палаток и с территории лагеря. Не любит

начальство, чтобы курсанты спали. Даже если ты в наряде по кухне и еще с

утра можешь поспать, все равно выгонят. Начальство боится, что ему нагорит

от его начальства. И так далее. Цепная реакция боязни. Все боятся, только

курсант ничего не боится. Курсант лишь слегка опасается. Слегка, но многого.

А чтобы не погореть на чем-нибудь, нужно выполнять лишь одно правило --

не высовывайся. Не попадайся на глаза начальству, если тебе нечего делать, а

не то заметут на работы. Не становись с краю шеренги или колонны. А если

отбирают людей куда-нибудь вкалывать, ссутулься, сделайся ниже ростом,

отклонись вбок, чтобы прикрыться спиной стоящего слева, справа или спереди,

и ни в коем случае не смотри на начальство, лучше опусти глаза, а то

напорешься на встречный взгляд, и могут замести на работы.

А если не замели, лучше спрятаться в палатку, полежать там, поспать.

Можно также пойти на Волгу, расстелить шинель и поспать. Вариантов много.

Как-то после обеда, то есть тогда, когда формально, по расписанию

занятия были, а фактически, как всегда ни черта не было, мы с Беном лежали

на травке, за первой линейкой, на полпути к помойке и лениво смотрели как

Фатхулла дрючит свою вторую роту. Вторая рота -- это Физхим,

физико-химический факультет. Одни евреи, так считается. О Физхиме ходит

слава факультета чересчур заумного, а в практической жизни беспомощного до

идиотизма. Именно Физхим пишет кляузы на славных офицеров кафедры, именно с

ним случаются самые невероятные истории, о которых потом долго ходят

легенды...

За все эти вывихи студентов с Физхима офицеры очень не любят. Весь их

опыт говорит, что с Физхимом хлопот не оберешься. Поэтому второй роте и дали

в кураторы зверя -- Фатхуллу".

В армии хорошо всяким художникам да артистам. Плакатики рисовать,

агитбригады, хуе-мое. Вот, например, хорошо было у нас Мише Грушевскому * с

Физхима. Он пародировал кафедральных офицеров и разъезжал с агитбригадой.

" У солдата самая веселая жизнь, -- говорил подполковник Ласевич, --

идет в столовую -- поет, из столовой идет -- поет." Жизнь, да, была веселая,

интересная.

Очень интересное дело -- вождение танка.

" Танк!

Когда стоишь метрах в 20-и от ползущего, рычащего танка, то чувствуешь

как дрожит под ногами земля. Дрожит в буквальном смысле, без преувеличения.

40 тонн рычащего железа. В башне стоит такой грохот и дребезжание,

будто перетряхивают ведро с гайками, ничего не слышно. Только видно как рот

раскрывает сидящий рядом с тобой...

Дергаешь рычаги, перемалываешь траками желтый песок со следами гусениц

и видишь, что впереди дорога вдруг куда-то проваливается. Когда едешь с

открытым люком, еще ничего, а когда с закрытым, то весь мир сужается до

тонкой полоски смотрового прибора. И в тот момент, когда танк переваливается

в яму, ты видишь только песок и грязную лужу на дне. Поддаешь газу, и танк,

задрав ствол, начинает с ревом выползать наверх. Тогда видно только синее

небо и верхушки сосен. Выполз -- и снова желтый песок и зелено-коричневые

сосны, только теперь уже без макушек.

И все-таки на месте механика-водителя лучше, чем в башне. Во-первых,

потому что меньше шуму, во-вторых, занят делом и держишься за рычаги,

в-третьих, сидишь ниже всех и меньше кидает. А в башне кругом одни углы,

сиденьице маленькое, грохот, в приборы эти ни черта не видно, а главное,

нужен постоянный контроль, чтобы на очередном провале не пиздануться обо

что-нибудь головой.

Масса проблем. То ли дело на стрельбище..."

А между прочим, на стрельбище я в первый раз стреляя из ПМ в грудную

мишень выбил 24 очка, в то время как остальные настреляли 0. Вот уж не зря

говорят: если талант, так уж во всем.

Я особо подробно про лагеря-то, которые мы еще называли Жопой, не хочу

расписывать, это уже отражено в мировой литературе, в частности, в тех же " 7

шагах в прошлое".