Часть II

Солнце припекало. Он шел не останавливаясь. Глаза смотрели вперед, надеясь скорее увидеть то село. Тихо дышала, напоенная теплом природа. Вокруг веяло абсолютным спокойствием. Было слышно пение певчих птиц, цикад, а под легким дуновением ветерка раскачивались ветки и кусты, задевая его лицо, руки. Но неужели вот на этой самой земле, по которой ступает сейчас его нога много лет назад совершались злодеяния? Как же тогда обманчив мир!
Рассеянно он смотрел по сторонам.

Вскоре, не обманув его ожиданий, показались дома. Пока шел, так и не придумал, что же скажет. Да и как он найдет ее? Какая она? Помнит ли что-нибудь? А может быть ей это все и не нужно? А если она живет спокойно, не вороша воспоминаний детства, а он придет и замутит воду ее благополучия? Примет ли, поверит? Но ему надо было знать все. Кто он? Как можно жить не зная своего имени, имени своей родной матери, имени сестры, к которой он шел? Можно ли прожить 20 лет и ничего о себе не знать? Кто в этом виноват? Кто позволил этому свершиться?

Он прошел мимо первого крайнего дома, окруженного высоким частоколом забора. Из-за поворота чинно, переваливаясь с боку на бок вышли гуси и направились, не обращая на него никакого внимания, к реке. Он прошел дальше. Впереди увидел женщин, которые стояли кучкой и озабоченно смотрели в окна дома, откуда доносились крики.

Сначала он решил, что женщина рожает, но крик не был похож на стон роженицы. Да и не принято было здесь так кричать, а тем более при открытых окнах. Поравнявшись, услышал причитания, перемежаемые отчаянным криком:

– Вай дод, вай дод! О аллах, зачем ты забираешь у меня моего сына, мою кровинушку, мое сердце? Я не спала ночами, берегла его покой, за руку водила, чтобы не падал. Я молилась тебе каждый день, просила здоровья для него. Что мне еще надо? Зачем такое случилось? О аллах, не забирай его! Возьми меня, если хочешь, но сына оставь. Ах мой мальчик, твой отец меня убъет, что не уберегла тебя, не сохранила твою жизнь! Ты единственная наша опора на старости лет. Свет глаз моих! Он не дышит! Ах люди, он не дышит, вы слышите! Вай дод, за что ты так прогневался на меня, боже? – она заголосила еще пуще. – Мой ребенок умирает! Ты проклял меня, аллах! За что? Ничего плохого я не делала никому. Посмотри на него, ведь он так мал, чтобы отнимать его жизнь! Помогите же мне кто-нибудь! Ах, помогите!

Услышав крики о помощи, Салех было бросился к дому, но все его существо пронзила мысль – что ты делаешь? Ведь эти люди убили твоих родных, искорежили, переломали твою судьбу, а ты торопишься им помочь? Остановись! Почему же им не жалко было тебя? Вспомни, с какой гордостью Осман-бей рассказывал тебе, как он своими руками убивал, проявляя изощренное мастерство, тренируясь на живых людях, как на мишенях и снося головы, словно початки кукурузы острым ножом или саблей. А отрезанные головы прыгали как мячи с раскрытыми глазами по земле.

И так зримо перед глазами встала эта картина, что он остановился. Ноги вросли в землю. Не мог шевельнуться.

Причитания и крики внезапно прекратились. Был слышен только негромкий разговор женщин.
-Все обошлось! И без меня. –облегченно вздохнул Салех. Он не смог бы помочь. Может быть в другое время, конечно, но не сейчас. Слишком свежа оказалась рана, нанесенная 20 лет назад. Она бередит душу. Тяжело перепрыгнуть через себя, через свое горе. Не верилось, что кому-то может быть хуже, больнее…А кого ему позвать себе на помощь? Да и чем бы его утешили? Он даже не знает – жив ли его настоящий отец, а если нет, то где его могила? Из всех родных осталась только сестра, но и ее еще надо было найти. Остальных всех убили во славу всевышнего, чтобы не осталось в мире ни одного армянина. Как непривычно для него сознавать, что он армянин. Хотя кто об этом знает, кроме него самого? Сначала он был этому рад, т.к. понимал, что теперь нет припятствий на пути к Вард, хотя кто знает- поверили бы ее родители? Видно с рождения ему суждено мучиться и страдать. Избежал смерти в младенчестве, так теперь будет расплачиваться кровавыми слезами. Всем была уготована единая участь и ему не уйти от этого!
От тяжелых мыслей его оторвал крик женщины. Но он уже сам шел к ее дому. Что вело его туда? Врачебный долг или веление той самой человеческой совести? Жалость или естественное желание помочь? Он всегда противился жестокости, может это сыграло роль, что он стал врачом, а может наследственность?

Добрый по природе, Канид-ага, ставший ему отцом, не выдергивал, не искоренял в нем ростки добродетели. Он не хотел видеть в ребенке бесчувственного и грубого человека. Оберегал его, внося в жизнь мальчика другие понятия и нормы, учил не хранить в душе зло и гнев, ненависть к ближнему и обиду. Терпение, прежде всего терпение…

Но боже, как долго он идет! Нет конца длинной дорожке. Но вот уже руки сами приоткрыли дверь дома. Женщина склонилась над ребенком, лежащим на кровати. Остальные толпились сзади и около окна, не помогая, а только покачивая головами и всплескивая руками. Когда увидели Салеха – оторопели, как же это незнакомый мужчина вошел в дом где нет хозяина? Они уже и о беде забыли, и о ребенке. Только мать, потерявшая надежду, ничего не видела, не понимала. Казалось, сейчас она сойдет с ума от безутешного горя. Салех бросил сумку на пол и подбежал к ребенку. Мальчику было лет пять, маленький, худенький, он лежал скорчившись. Судорога свела и исказила тело, закатились зрачки, пугая белизной пустых глаз. Он не дышал. Салех быстро схватил кисть, пытаясь нащупать слабый пульс. Ребенок горел от высокой температуры.

Все, что Салех делал дальше было выполнено настолько быстро, механически, словно каждый день он вытаскивал детей из когтей смерти. Сначала нажал на щеки, пытаясь раздвинуть зубы, но это ему не удалось. Увидев невдалеке нож, бросился к нему и уже через мгновение разжимал ножом крепко сжатые челюсти. Мать ребенка, не понимая что происходит, бросилась на Салеха, пытаясь вырвать из его рук своего ребенка. Ее пугал нож в руках незнакомца, как и его внезапное появление, молчание, точные и быстрые движения.

– Вай дод! – кричала она, наваливаясь на спасительные руки, отгораживая собой сына. У Салеха не было времени объяснять ей и ему ничего другого не оставалось, как просто отпихнуть женщину. Она упала рядом. Концом ножа он аккуратно стал раздвигать зубы мальчику, затем, придерживая руками челюсти, надавил на язык, который запал и закрыл горло, мешая ребенку нормально дышать. Что-то теплое и скользкое с характерным тошнотворным запахом попало ему на рубашку, на руки, а несколько капель брызнули на лицо. Со рвотой вместе вырвался плач – слабый, жалостный. Ребенок стал дышать и постепенно мертвенная бледность сходила с лица. Салех понимал, что сейчас не время этому радоваться, т.к. главное было – сбить температуру, иначе все могло вновь повториться. У него с собой не было никаких лекарств. Все, что привез для отца, оставил в доме, ставшем чужим. Салех попросил у женщины, которая уже пришла в себя и только обхватив руками голову шептала: «Аллах акбар!» вино или уксус.

– И тряпку мне дайте какую-нибудь. – добавил он.

Одна из женщин бросилась в подвал и через несколько минут уже несла в руках кувшин с вином. Другая принесла тряпку, которую Салех намочил в вине и стал растирать тело мальчика. Синева у ребенка сменилась бледностью, а вскоре и кожа порозовела. Салех продолжал растирать его тело, отжимая тряпку и снова растирая все тело, периодически щупая пульс.

Мальчик открыл глаза, посмотрел на постороннего, незнакомого ему мужчину пустым взглядом, но увидев рядом мать, улыбнулся.

Женщина удивленно смотрела на своего сына, плохо веря в то, что он жив. Салех продолжал растирать ребенка. Как только полотенце становилось теплым, он снова мочил его, отжимал и снова растирал нежное смуглое тело. Несколько крупных родинок было на груди, маленьких, словно точки, было побольше на руках, ключице, шее. Черные глазенки, устав от изнурительной борьбы закрылись Лишь только веки чуть подрагивали.

Убедившись, что опасность миновала, Салех удовлетворенно улыбнулся. Он в первый раз спас человеку жизнь и был страшно этому рад. А все остальное как-то сразу и незаметно отступило на задний план.

Две соседки выбежали во двор сообщить радостную весть, одна осталась сидеть возле мальчика, а остальные негромко шептались в углу, стесняясь незнакомого мужчину, но уже думая о том, как бы показать ему и своих детей, понимая, что пришедший – врач. У них в селе, где не было своего врача, больше уповали на милость аллаха. Мать ребенка от радости сначала принялась исступленно молиться, но потом вскочила и побежала на кухню готовить обед. Снова прибежала, встала возле Салеха, намереваясь опуститься перед ним на колени, но он вышел на крыльцо. Она вернулась в сопровождении одной соседки на кухню, где они возились с посудой, постоянно благодаря аллаха за спасение сына.

Салех не выдержал и спросил ее: «Ханум, разве аллах спас твоего ребенка?»

Женщина не замедлила ответить: «Нет, ты, конечно, мой господин, мой спаситель. Ах, если бы не ты – я волосы сейчас на голове рвала бы, что потеряла сына. Всевышний милостью своей привел тебя в мой дом. Жертвой твоей я буду! Все сделаю, что твоей душе угодно будет. Скоро уже придет хозяин. Ты приходом своим счастье в дом принес. Да пусть будут благословенны твои родители, что родили такого сына! Я буду молить аллаха продлить твою жизнь, как ты продлил жизнь моего сына. Пусть осыплет тебя всевышний радостью и детьми!»

– Ханум, а тебе всевышний много дал счастья? – не удержался от каверзного ответа Салех.

Женщина не поняла его и бесхитростно ответила: «Аллах велик, брат мой. Мы все в его власти. Захочет – даст, не захочет, молчать надо, не роптать. Ему лучше знать.» – и продолжила свои причитания: «Хозяин придет, ягненка зарежет. Видно аллах хотел жертву, так пусть ягненка возьмет вместо моего сына.»

– С именем аллаха входят в этот мир, – подумал Салех, – с его именем живут и уходят. А как же я? Что говорила моя мать, когда я родился, болел? Хотя о какой матери я говорю? Кто же я? Кем пришел на землю, кем должен быть? Как мне разобраться? Забыть, зачеркнуть прошлое? Но я его еще и не знаю…

Он уже не слышал монотонных причитаний и слезливых возгласов хозяйки. Женщины, которые стояли во дворе, разошлись, обсуждая случившееся и рассказывая всем, кого встречали.

А Салеха тяготили свои заботы. Ошеломленный историей своего рождения, он был рад, что не один остался на земле, даже дом отдал Осман-бею. Но не жалел об этом. Все равно он там жить не будет. Рассказ отца вошел в него, проник в мозг, впитался в кровь. В эти минуты он не считал себя турком, но и не был еще армянином. Легко решать только то, что тебя не касается; сложнее разобраться в своих собственных мыслях и принципах. Ведь самому себе не солжешь, не обманешь, не схитришь. Но принять безаговорочно свою принадлежность к другому народу, о котором мало что знал – это тоже не просто. Даже если знаешь точно, что это твой народ, связанный одной верой, историей, религией. Жизнь должна иметь твердую опору, на которой можно уверенно стоять и не сомневаться в сделанном тобою выборе. Но неужели это все происходит с ним? Какая злая ирония судьбы…Он думал о встрече с сестрой. Понимал, что от этого во многом будет зависеть его дальнейшая жизнь. Ведь каждый человек должен иметь свое прошлое. У него не было корней, вернее, они были, но он их не знал. И как же хотелось скорее приоткрыть все завесы, чтобы узнать, определиться… Мучила недосказанность, неопределенность. Но как же можно ускорить события? Все, что он знал – это то, что его сестра, единственная в мире родная душа и кровь, живет в этом селе. Но как ее найти? А может она стояла среди женщин, во дворе, может она одна из них? – он вздрогнул от этой мысли.

Хозяйка продолжала возиться с едой. Салех осмотрел дом. Да, это не сравнить с домом Осман-бея. У того повсюду европейская роскошь, посуда, ковры, шкафы… Ковры? – вдруг молнией пронзила мысль. Как же он мог забыть? Отец сказал, что она ткет необыкновенные ковры. Может быть не зная имени он сможет все-таки ее найти? Появилась маленькая зацепка. Как бы ее узнать и не ошибиться! Вдруг никто не знает, что она армянка, а она это скрывает? А может и сама не помнит – кто она? – засомневался было Салех, но тут же отбросил эту мысль. – Нет, она помнит. Ей ведь было лет десять, когда это все случилось. Значит должна помнить. Но главное, чтобы их встреча не обернулась против нее самой. Ведь ей здесь жить…

Летний ветерок донес со двора запах кизяка. Коровьи лепешки, которыми в зимние вечера топили дом, сушились во дворе. Предельно простым было жилище, где находился Салех, ожидая хозяина. Мать ребенка ни за что не захотела его отпускать и он коротал время, сидя на подушке, которую ему заботливо подсунула под спину хозяйка.

Жилые комнаты и хлев были объединены под одной плоской крышей. Рядом находилась кухня. Запах из хлева не выветривался даже тогда, когда животные уходили на пастбище. Казалось, что и стены, и постель насквозь пропитаны терпким запахом навоза. Из мебели были низкий столик, пара сундуков, кровать, да несколько циновок.

Салех закрыл глаза. – Только бы найти ее! – неотступно сверлило в мозгу. -Но вдруг она не захочет вспоминать свое прошлое? - мучился он.

В таком состоянии рассеяности и волнений его увидел хозяин дома – Кадин, когда вернулся с поля. На обед он приходил домой, благо поле недалеко было. Жена, увидев его, привычно запричитала и бросилась навстречу. Из ее быстрых слов не сразу можно было понять, что происходит, почему дома посторонний мужчина. Кадин рассерженно смотрел на жену, а она сникла под суровым взглядом мужа, растерялась, сжалась и замолчала совсем. Женщины незаметно и поспешно ушли и разбежались по домам. Чувствуя сложившуюся ситуацию и стараясь помочь женщине, Салех приложил руку к груди, слегка опустил голову и стал говорить. По мере сказанного разглаживалось лицо хозяина. Когда Салех замолчал, Кадин бросился к нему.

– Да буду я твоим слугой до конца моей жизни, пусть аллах продлит отпущенные тебе дни! Все что у меня есть – это мой сын. Ты дал ему вторую жизнь. Отныне, мой дом – твой дом. Живи сколько хочешь! Если бы не ты, – он гневно посмотрел на жену, которая согнувшись, торопилась накрыть на стол, – я убил бы ее. А на что она мне без сына? – жена только послушно кивала, во всем соглашаясь с мужем.

На столике вскоре появился нехитрый обед – пресные лепешки, овечий сыр, лук, айран, да еще яичница, которую в последнюю минуту поджарила хозяйка, посчитав, что стыдно кормить такого гостя тем, что каждый день сами едят. Хозяин ел спешно, причмокивая, вытирая руками рот, хрустел луковичкой, запивал холодным айраном. Он удивленно смотрел на гостя, на то, как он лепешкой забирал куски яичницы и неторопливо жевал. Вилок в доме не было. Каждый из них думал о своем. Один искренне радовался жизни такой, какой есть, другой жил ожиданиями.

Не принято спрашивать у гостя куда и зачем он путь держит. Радушие восточных народов общеизвестно, но Салех, видя нетерпение Кадина, которое тот не мог скрыть, сам стал говорить. Чуть-чуть солгал. Понимал, что чистая правда здесь ему только навредит. Рассказал, что учится в Европе на врача, а живет рядом, в соседнем селе. Ему скоро уезжать обратно, но он хотел бы купить ковер, к тому же слышал, что в этом селе ткут прекрасные ковры. Посмотреть бы. Может что и приглянется ему.

Простодушный хозяин поверил сказанному и стремясь оплатить добром за добро, обрадовался, надеясь хоть чем-то угодить гостю.

– Вай, что ты, конечно есть. Такие ковры есть – глаз не оторвешь. Я с тобой пойду, покажу к кому лучше пойти посмотреть. Хочешь, сейчас пойдем, но лучше давай вечером, чтобы хозяин дома был. Сам понимаешь…Да и о чем нам с тобой с женщинами разговаривать?

Салех пока не стал раскрывать карты – не сказал, что хочет увидеть молодую женщину, лет 26-28. Надеялся, что обстоятельства сами помогут ему. Попытался, правда, издалека выяснить то, что его волновало.

– Слушай, Кадин, а кто здесь, у вас лучшие ковры ткет – молодые или кто постарше?

Кадин озорно подмигнул ему и сам спросил:

– Подожди, подожди, а может ты невесту надумал присмотреть? Да я тебе такую красавицу найду – пальчики оближешь, лучше не найдешь. Ты вон сам какой! – искренне восхитился он, – и жену подберем самую лучшую, ковры ткать будет, и готовить вкусно, и детей рожать… – он бы и дальше перечислял, если бы Салех его не оборвал:

– Нет, нет, – заторопился он остановить красноречие хозяина. – Не до этого мне сейчас. Сам смотри, мне закончить учебу надо, потом вернусь, вот тогда ты мне и найдешь подходящую невесту. А пока зачем она мне? Я же не оставлю ее одну? Мне еще год учиться надо.

– Ах, какая красавица дочь у моего соседа – Шавки! – словно и не слыша возражений гостя продолжал Канид. – Увидишь, сердце выпрыгнет. Я бы и сам не прочь был на ней жениться. – он сладострастно облизал губы. – Да куда мне, двоих не потяну. Ей 15 лет Бутон розы! А хозяйка какая! И они обрадуются такому жениху. Давай, пойдем скорее.

Понял Салех, что тщетно объяснять простодушному хозяину зачем он сюда пришел, что не невесты его интересуют, а ковры. Но видно не зря говорил Кадин о невестах. В первом же доме, куда пришли, не поверили, что такому мужчине ковры нужны. Решили, что действительно невесту ищет, выбирает. Его внешность, ладно сидевшая на нем европейская одежда, а так же манера вести разговор – уважительно, сдержано и неторопливо, заинтриговали хозяев, которые под первым же благовидным предлогом вытащили трех своих дочерей. Старшей было лет 15, второй лет 13, а младшей было на вид лет 10-11. Но Салех смотрел только на младшую. Тонкая, хрупкая девочка с большими миндалевидными глазами стояла не стесняясь перед ним. Она, казалось, не совсем понимала, зачем ее оторвали от работы на кухне, переодели и заставили войти в комнату с незнакомыми мужчинами и показывать ковры, которые ткала ее мать. Отец уже давно не разрешал ей играть на улице с подружками, и она целыми днями пропадала дома, на женской половине, помогая матери и сестрам по хозяйству. Любопытные глаза из-под стрельчатых ресниц без тени страха смотрели на гостей, в то время, как две ее старшие сестры стояли рядом потупив взор.

Салех, глядя на нее, подумал о том, что его сестре было как раз столько же лет тогда…Жене хозяина было лет под 40. Она была смуглая, с черными волосами, которые были видны из-под головного платка.

Холодно и спокойно смотрел он на ясноглазных и нежных девушек, угощавших его с радостью сухофруктами, орехами, сладостями. Он ощупал ковры, посмотрел рисунок, оборотную сторону, проверил качество шерстяной нитки, как будто всю жизнь этим занимался. Все делал, чтобы не возбудить недоверие. Кто знает – сколько еще домов ему придется обойти? Они посидели немного для приличия, потом откланялись, поблагодарили радушных хозяев и ушли. Но не к себе. Решили зайти еще в один дом. Так до поздней ночи обходили дома. У Салеха уже в голове перемешались рисунки и цвета ковров, как и имена хозяев домов и их дочерей. Слух о незнакомце проникал раньше его самого в очередной дом. Убедившись, что в доме нет той, которую он ищет, он быстро терял интерес и под любым благовидным предлогом скорее прощался и уходил. Гудела от напряжения голова. Выпитые чашки кофе заставляли колотиться и без того тревожное сердце. Сколько же еще надо обойти домов, сколько выпить чашек обжигающего кофе, чтобы не обидеть хозяев, сколько вглядываться в лица, выискивая родные незнакомые черты и думать – что же сказать, если увижу?

Домой возвращались изрядно уставшие по тропинке, ярко освещенной луной. Мерцали в далеком небе звездочки.

Сельма-ханум постелила ему постель, как он и просил – на плоской крыше. Едва его голова коснулась подушки, как глаза сами закрылись. Чистый воздух, легкая усталость и напряжение дня ушли, уступив место сну. Утром он еще спал, когда Кадин ушел на работу. Салех выпил горячего чая, съел кусок лепешки и вышел из дома. До вечера было далеко, а дома ему не сиделось. Грустные мысли не отпускали его. Он бродил по дорогам, да по нетоптанным тропам. Налитые соком ветки деревьев касались его лица, даря тонкий аромат жизни. Во дворах кудахтали грязные куры, кое-где, завидев его начинали лаять собаки, но почувствовав безразличие и отрешенность нового в селе человека, опускали морды и уходили, поджав хвосты. Они нападали только на того, кто их боялся, всегда чувствуя врутренний страх человека.

Теплое, приветливое лето, изобилующее цветами и зеленью, ласкало и обогревало землю. В тишине, прерываемой пением птиц и жужанием пчел, собирающих животворный нектар, Салех, сидя на придорожном камне, предался раздумьям, не дающим покоя его воспаленному мозгу.

Как же долго тянется день! Не видно конца ему. Стайкой, легко и пружинно, направлялись к роднику девушки, обмениваясь новостями и весело разговаривая. Вскоре неторопливо и осторожно, боясь расплескать воду они уже шли обратно. Он и не пытался их разглядеть, а они, свободной рукой стыдливо прикрывали нижнюю часть лица, заметив мужчину.

– Как же мне найти тебя, сестра? – в сотый раз задавал Салех себе этот вопрос. – Как узнать тебя среди многих женщин, живущих в этом селе? Я не знаю твоего имени, даже не знаю, что тебе сказать. А вдруг отец ошибся и ты не та, которую он видел здесь несколько лет назад? Потерять, не успев найти? Но где же мне тебя искать? Я согласен обойти все села, лишь бы найти, увидеть, знать, что ты есть, но я все равно тебя найду. Если бы ты знала, как я сейчас разрываюсь – мне надо скорее поехать к моей любимой, чтобы ей объяснить все, рассказать. Ах, Вард, желанная моя, это твоя любовь позволила мне узнать правду моего рождения. – обратился он мысленно к ней. – Я теперь должен постараться вернуться к себе, к свои корням, к тому началу, которое у меня пытались отнять, исказить и исковеркать мое детство. Так и жил бы я, не зная правды. Ты подожди меня, моя любимая, я скоро приеду. Вот только найду сестру свою. Это единственное, что меня здесь удерживает. Я жду с нетерпением нашу с тобой встречу, я представляю твое удивление, но поверь, мне тоже было странно поверить в метаморфозу, которая произошла со мной. Я никогда не расстанусь с тобой, мы будем вместе, но сначала я должен найти сестру. Нас разлучили, когда мне было всего два месяца, представляешь, два месяца! Она, наверное, помнит меня, родителей. Я надеюсь, что помнит, хотя кто знает? Я дрожу от одной только мысли, что может быть очень скоро я все узнаю о них и о своей семье. Только бы она жила здесь, только бы была жива и помнила свое детство…

Вечером, когда уставший Кадин пришел с работы, Салех решил чуть приоткрыть завесу, чтобы ускорить поиски.

– Кадин, послушай, тот человек… ну который посоветовал мне к вам в село придти…

– Пусть будет благословенно его имя, – перебил его хозяин, – это значит он тебя прислал, чтобы ты спас моего сына. Я пять раз в день буду молиться за его здоровье.

Салех не стал ничего объяснять, да и зачем это было нужно, он продолжил, стараясь не выдать своего нервного состояния.

– Так вот он мне и сказал, что у вас в селе живет молодая женщина. Ей лет тридцать. Красивая она. Вот у нее он и видел ковры, которые ему очень понравились, а уж он то большой знаток ковров, поверь мне.

– Хм, – удивился Кадин. – Кто же это?

Салех замер. Может сейчас он и узнает кто она и где живет?

– Нет, брат мой дорогой, – подумав и почесав голову, ответил Кадин. – Ты уж не обижайся. Не припомню я такой. Спроси меня, что другое – с радостью отвечу. Ты же понимаешь – для меня нет человека ближе, чем ты. Я добро всегда помню. Всю свою жизнь буду просить у аллаха здоровья и благополучия тебе, твоей семье, детям…

Но Салех не слышал его. Никакой надежды найти сестру не оставалось. Значит уезжать? Навсегда? Но разве он сможет жить спокойно, не зная своего имени и имени матери? Сможет ли есть, пить, веселиться, зная, что где-то живет родная сестра, которую он так и не видел? Он пообещал на могиле матери найти ее, чтобы посмотреть в родные глаза, чтобы уловить черты родителей. Но все рухнуло… – он не видел, как вышел из комнаты гостеприимный хозяин, закрыв фонтан краноречия.

– Зачем вы, отец, рассказали мне эту историю? – терзал он себе душу. – Я знаю, что вы хотели мне добра, думали сделать как лучше, да и к тому же побоялись унести с собой тайну. Вы с легкой душой ушли к сыну. А меня оставили одного, успев только шепнуть, что я не один, что у меня есть сестра. Почему же вы мне раньше этого не говорили? Ведь и вам бы лучше было! Почему не пошли со мной к ней, не рассказали, что мы родные по крови, рожденные от одних родителей? Разве я не смог бы все понять? Почему не сделали это тогда, когда увидели ее, узнали? Неужели только страх потерять меня вас останавливал? Но в чем была ваша вина, что попав в водоворот политических событий, вы вышли из него с чужим ребенком? Ваше сердце подсказало вам приютить меня. Вы сделали для меня все, что сделали бы и для родного сына, а может даже больше. Вы давали мне возможность думать самостоятельно, не навязывая своего или чужого, принятого всеми мнения. Вы правильно делали все, отец. Я вам так благодарен, только раньше надо было мне все узнать. Я бы понял вас. Поверьте! А сейчас…

Уже маячит перед глазами дорога. Скорее туда, в цивилизованный мир! Там нет отрезанных детских головок на кольях, высохших черепов вдоль дорог, там не хвастаются люди количеством убитых женщин и стариков, не хранят на память с благоговением старые пожелтевшие фотографии, запечатлевшие весь ужас варварского истребления христианского народа. Да и какая разница, какого народа?

Уехать отсюда! Здесь все пронизано кошмаром воспоминаний. Теплая земля, деревья, реки, заполненные прозрачной водой, воздух, напоенный ароматом цветущих трав – все они немые свидетели. Они видели и слышали крики жертв, последний вздох, слетевший с губ, агонию или тихий, обреченный предсмертный шопот, всегда зовущий в последнее мгновение своей жизни ту, которая подарила ему жизнь, невольно и неосознанно обрекая на столь тяжелые испытания.

Салех терзал себе душу. Хотел отвлечься, не думать, но это было выше его сил…

В комнату тихо вошел Кадин. Салех не смотрел в его сторону. Думал только о том, что ничего его здесь больше не удерживает. Надо уезжать. Да и как искать в тысячах деревнях и селах Анатолии женщину, никогда прежде не видя ее и не зная даже ее имени? А может она и не признала бы его? Тогда разочарование убило бы в нем зародившуюся надежду на понимание, на необходимое перевоплощение, имевшее под собой реальное прошлое, как основу новой, иной жизни.

– Лучше все оставить как есть. – сказал он, успокаивая себя. – Пусть живет во мне мысль, что я не один. Все равно у меня нет другого выбора. Я буду думать о ней. Там, далеко отсюда. Как обидно, что не нашел, но я должен ехать. Подальше от смердного дыхания пропитанной кровью земли. Никогда я здесь жить не буду. Отныне каждая минута пребывания будет наполнена траурным звоном непрозвеневших колоколов в память о моих родных. В каждом шелесте листьев мне будут слышны стоны непогребенных, а на каждом камне я буду видеть следы пролитых слез и капель крови, смешанных с дождем…

Он встал, намереваясь попрощаться с хозяевами и покинуть село. В дверях стоял Кадин с женой. Радостными глазами смотрели они оба.

– Брат мой, – мягко заговорил хозяин, – я вот рассказал жене кого ты ищешь. Она и подсказала мне, что кажется есть у нас такая… – жена Кадина только кивала головой в такт словам мужа. – Просто она давно не продает ковры. Она – жена Мехмеда-аги. Жена говорит, что она очень красивая. Мне откуда это знать? Я на чужих жен не смотрю, сам понимаешь. Только слышал я, что она не из наших. Он ее откуда-то привез. Но впрочем, люди что хочешь скажут. Она совсем нелюдимая, может потому я и забыл о ней, не подумал как-то.

У Салеха перехватило дыхание. Не мигая смотрел он на хозяина и его полную жену. Казалось, сейчас полыхнет огнем взгляд его напряженных глаз. Не в состоянии сказать слово, он молчал, едва успокаивая шумно дышащую грудь. Подняв на мгновение вверх глаза, может быть впервые попросил у бога снисхождения. Последняя крохотная надежда засветилась маленьким огоньком и он боялся, что ветерок голоса задует пламя, обрекая его вновь на темноту и мрак неизвестности.

– Брат, хочешь, прямо сейчас пойдем к ним? – Кадин видел состояние своего постояльца и спасителя и ему искренне хотелось доставить тому хоть какую-то радость. – Я ведь вижу, как тебе нетерпится. Правда, первый раз вижу, чтобы человек столько переживал из-за ковров. Подумаешь, разве мало других? – Увидев, что Салех кивнул ему, он сказал, – Только бы Мехмед дома был! Иначе не зайдем. Он, знаешь, такой страшный становится, когда посторонние в дом заходят. А все потому, что…

Они уже шагали по дороге и Кадин негромко, чтобы даже пробежавшая собака не услышала, не говоря уже о соседях, рассказал, что она – вторая жена аги. Десять лет она здесь живет, но странная немного. Совсем не такая, как остальные. Даже из дома редко выходит.

– Знаешь, я уже и забывать ее стал. – хитро улыбнулся он. – Почти не вижу. А Мехмед, он хороший хозяин, не чета многим. Все для нее и сына своего делает. Не жадный, нет. Он мечтал все о сыне. Его первая жена – Фариде – красавица была, но аллах не захотел им дать ребенка, а эта вот родила. Да только сын весь в мать пошел – такой же тихий, молчаливый, не то, что мой, – и с гордостью добавил, – огонь, везде пролезет. О, пусть будет благословенен час, когда твоя нога переступила порог моего дома…

До Салеха долетали только отдельные фразы, касающиеся той, к которой они шли. Остальное, как вода через сито пропустил мимо. Болтливый Кадин говорил без остановки, не обращая внимания на то – слушают его или нет. Салех молчал, не отвечая и думая о своем. Главное было впереди.

– А вот и их дом. – Кадин постучал увесистым кулаком по железным воротам. Тут же в ответ залаяла собака, вскоре негромкий женский голос цыкнул на нее и она замолчала. Ворота открылись. В проеме стояла невысокая женщина с покрытой головой.

– Здравствуй, сестрица. – заговорил Кадин. – Здоровья тебе, сыну твоему. А хозяин дома? – он пытался глазами обшарить двор, видневшийся из-за плеча женщины.

– Его нет. Приходите завтра. –быстро проговорила женщина, явно не желая продолжать разговор..

– Э, нет, подожди, не торопись так, сестрица. –от прилипучего Кадина не так –то просто было отвязаться. -А твой сын где?

– Дома он. – коротко бросила она. Видно было, что не хочет она разговаривать. Но невзирая на ее сухость и нежелание говорить, Кадин быстро проговорил, боясь, что она может у него перед носом закрыть дверь.

– Сестрица, раз уж мы пришли к тебе, пусти нас. Сын твой дома вместо хозяина. Он взрослый уже.

Пока он говорил, Салех смотрел на нее, пытаясь уловить что-то родное, знакомое, надеясь, что может быть интуиция или зов крови дадут ему толчек, но глаза ее были опущены, а платок скрывал половину лица. Да и стояла она боком к нему, разговаривая только с Кадином.
-Этот господин, -продолжал Кадин, указывая головой на Салеха, - мой гость, он моего сына вчера спас. Так вот, он прослышал, что у тебя ковры красивые. Посмотреть хочет, может и купит. Мы уже у многих были, но ему не понравилось все то, что видел. Вот теперь к тебе пришли.
На Салеха взглянули глаза, пугая своей чистотой и синью. Такого цвета бывают только чистые озера, что высоко в горах. Упрямо сжатые губы уже готовились отказать отказать непрошенным гостям, но почему- то промолчали. Прошло мгновение, но женщина удивленно смотрела на него, забыв о приличии.
-Что случилось? – молниеносно пронеслось у Салеха.- Почему она так смотрит на меня? Глаза у нее голубые, точно, как отец и говорил, а волосы? Какого цвета волосы? Платок скрывает, не видно их.
А Кадин, не замечая ее замешательства, вернее, воспользовавшись им, уже входил без разрешения в дом. Ей не оставалось ничего другого, как посторониться и пропустить его и Салеха. Она закрыла ворота и вошла следом, крикнув на ходу сына. В ту же секунду прибежал мальчик. В руках у него была миска с урюком, которую он и протянул матери, разглядывая гостей.
Мужчины сели за низкий столик. Мальчик чувствовал себя за старшего в доме- держался уверенно и степенно, что было совершенно не свойственно его возрасту. Салех с интересом разглядывал его. Большеглазый, с наметившимися темными волосинками над пухлой верхней губой. Удивительными были недетская сдержанность и внутренняя затаенность, так не свойственные в этом возрасте. Неужели он так серьезно относился к роли старшего в доме, пока не было отца или же просто природа смогла сделать из ребенка взрослого? Быстро и неслышно женщина накрыла на стол, сложив горкой фрукты и сладости.
-Сестрица, - льстиво обратился к ней Кадин, надеясь смягчить ее холодность - этот господин хотел бы ковры твои посмотреть, а может и купить. Это как понравится ему. Он большой ценитель, поверь мне.
-У меня нет ковров на продажу.- как отрезала она. –Я давно не продаю.
-Вай, так ты же раньше продавала? - не сдавался Кадин.- Может еще найдется несколько? А? Посмотри, сестрица! Очень прошу тебя! Знаю, у тебя еще есть. Не для себя прошу, для моего брата. Я в долгу у него. Слышала, наверное, он сына моего спас. – опять повторил Кадин.- Видит аллах, я должен любую его просьбу исполнить. Если ему понравится твой ковер- он купит. Тебе только цену свою назвать надо будет. Не хватит, я добавлю, в долг возьму, но расплачусь с тобой, слово даю. Покажи, принеси все, что есть у тебя. Жена моя говорит, лучше твоих ковров она в своей жизни не видела.
Женщина почти не слушала говорящего, только раз подняла глаза и посмотрела внимательно на Салеха. Опалила огнем, обожгла. Он сам не выдержал паузы и произнес: - Можно хотя бы взглянуть на них. Я …я изучаю рисунок восточных ковров, состав красок, орнамент. Вы ведь все сами делаете, своими руками? - спросил он, вызывая ее на разговор. Но она только коротко кивнула и вышла из комнаты.
Салех нервничал. Он раньше думал, что сердце подскажет ему, если он увидит ее, но кроме напряжения в душе, кроме волнений он больше ничего не испытывал. Хозяйка подходила по возрасту, у нее сын есть. Да, это все так. Все, как говорил отец, но она ли это? И как узнать?
-Видишь, - брызжа слюной, прошептал Кадин Салеху в ухо, - она странная какая- то. Я же говорил, что Мехмед- ага что- то скрывает. Ничего про нее не рассказывает никому. Здесь все не чисто, но с помощью аллаха я все узнаю. От меня ничего не скроется. А ты на сына посмотри, такой же как и мать его-скрытный, молчаливый.
Мальчик сидел напротив, глядя на гостей, но не смея первым слово сказать.
-Правду я говорю, сынок? – громко сказал, хитро улыбаясь лисьей улыбкой, Кадин.
-О чем вы говорите, уважаемый, Кадин- ага? - спокойно выдержал ребенок пронизывающий взгляд мужчины.
-Да вот я про твоего отца говорю. Хороший отец у тебя. Вон как семью держит. В доме все есть, живи да радуйся. Жаль, что его дома нет, да ничего, приедет, мы вновь придем, поговорим, давно не виделись, работы много, времени не хватает.
-Утром отец приедет. –сказал мальчик и добавил: - Он с караваном уехал на восток, но к утру обещал вернуться.
Пока он говорил, послышались неторопливые шаги хозяйки. Она молча развернула перед Салехом небольшого размера ковер. Стараясь сдержать внутреннюю дрожь и смотреть только на ковер, он взял его у нее из рук. Ковер был действительно красивый, лучше всех тех, что он видел. Теплые цвета шерстяных нитей, мягкий короткий ворс, удивительно оригинальный рисунок.
-Надо похвалить.- говорил он сам себе. –Я же ведь за этим сюда пришел. Но почему она так смотрит на меня? Вот и сейчас опять! Мы же не виделись раньше, не знаем друг друга. А вдруг она действительно моя сестра? Но и Кадин ничего о ней не знает, сам путается в догадках, словно она окутана тайной, не той ли, случайно, что и я? У нее глаза красивые, особенные. Цвет синий. Отец говорил, что у нее цвет волос огненный, но как мне узнать, не платок же снимать с головы. Спросить ее- кто она, не скажет. Да еще рядом Кадин. Она, видно, презирает его, вон как смотрит на него, вряд ли при нем скажет что- либо. А без него? Что бы придумать, чтобы он вышел ненадолго, лучше даже если с мальчиком? Но главное, не надо молчать, надо говорить.
-Ханум, у вас действительно самый красивый ковер. –подтвердил он.- Он мне больше всех остальных понравился. Если надумаете продавать, только скажите, я куплю. У меня денег хватит. Не торопитесь с ответом, подумайте.
Деньги у него были, почему бы не купить? Ведь ковер был великолепный.
Но женщина продолжала хранить молчание.
-Ну что ж, это вам решать. Не будем задерживать. Могу одно сказать- руки у вас золотые. -Ему очень не терпелось спросить: - А волосы? Какого цвета ваши волосы? Но он сдержался, не отрывая взгляда от ковра.
Кадин доедал абрикос и, громко чавкая, бросил на стол косточку. Красивым натюрмортом на столе лежали горкой фрукты- краснобокие яблоки, фиолетовый инжир, золотистые абрикосы, сливы. Рука Салеха потянулась к фруктам, но из- за неосторожного движения, несколько урючин упало на пол, неровно перекатываясь, прямо к ногам женщины. Едва она нагнулась, чтобы подобрать, как шелковый платок соскользнул с волос на лоб. Женщина быстро выпрямилась, положила фрукты на стол и поправила тонкую косынку. Несколько волосинок упали ей на щеку.
-О, чудо! - Салех едва не вскрикнул- Волосы у нее были цвета яркой начищенной меди. Неужели это просто совпадение? Но не так то часто можно встретить турчанок с такими светлыми волосами.
Горя от нетерпения скорее прояснить и узнать желаемое, Салех встал из- за стола и стал подталкивать удивленного Кадина к выходу. Тот, оторопело глядя на него и ничего не понимая, вышел из дома. Следом вышли женщина и ее сын. Прощаясь, Салех, словно невзначай посмотрел на дерево, усыпанное золотистыми абрикосами.
-Ханум, очень мне ваши абрикосы понравились. –быстро проговорил он.- Сладкие, словно мед. Можно мне сына вашего попросить нарвать для меня несколько штук? –он смотрел на хозяйку, пряча сильное волнение за натянутой улыбкой. Кадин, ничего не понимая, от удивления рот разинул. Разве не такой же сладкий абрикос у него в саду растет? Или не Салех только вчера вечером хвалил сладость его фруктов? Он сам срывал сочные плоды с дерева и ел, наслаждаясь ароматом и вкусом, убеждая Кадина, что в Париже такой сладости не сыскать.
Женщина кивнула мальчику и тот легко подбежал, и перебрасывая, как обезьянка, руки и ноги, быстро взобрался с ветки на ветку на верх.
-Ловкий какой! - произнес Кадин.- Аллах наградил тебя хорошим ребенком, сестра. Мехмед- ака может быть спокоен за свою старость. Радости вашему дому! У меня тоже сын есть, вот он, мой благодетель спас его вчера, я теперь всю жизнь буду молиться за его здоровье. Он врач.
Женщина молча слушала. Ни одно слово не сорвалось с ее губ.
-Кадин, дорогой, возьми немного плодов, столько, сколько в руки поместится и пойдем домой. Поздно уже. Много не бери, ведь и у тебя во дворе сладкая урючина растет.- Салех скупо улыбнулся, едва сдерживая нарастающее напряжение.
А мальчик тем временем, поднялся еще выше, увидев там крупные, спелые плоды. На востоке принято лучший кусок гостю отдавать. Вот он и старался угодить непрошенным гостям. Ловко мелькали его голые пятки и быстрые руки. Кадин подошел, встал под деревом и по одной ловил брошенные ребенком шершавые урючины.
Всего несколько секунд отпустил всевышний Салеху и он не стал терять их, а глядя в глаза женщины, быстро спросил: - Баджи, скажи мне, ты случайно не знала доктора Арама- эфенди? У него в 1915 году двое детей было- сын и дочь.
Глаза испуганной, раненной лани были ему ответом. Слезы вмиг обволокли их синеву, мешая ей смотреть на того, кто замутил покой в душе. А Салех продолжал, торопя время: - Не бойся меня, баджи, только скажи мне- ты знала его?
-Кто ты? - тихим голосом спросила она его. Салех ждал от нее ответа и совершенно не был готов к вопросам.- Что тебе надо, путник? С добром или злом ты вошел в мой дом? И почему про доктора спрашиваешь? Ты не мог знать его. Молод еще.
-С добром пришел, баджи, с добром, поверь мне.- тихо прошептал он, чтобы Кадин не услышал его. –Мне поговорить с тобой надо. Не бойся меня, я плохого никогда тебе не сделаю.Только ты скажи, прошу тебя, ты знала семью доктора Арама, его жену, дочь, сына? –взмолился Салех.
Несколько мгновений она думала, а потом так же тихо сказала: -Утром рано муж приедет. Ты, часа через два, как стемнеет подойди к чашме возде мечети, нет, лучше к роднику. А сейчас уходи и забери с собой этого болтуна. Он сквернословит много, как женщина свой язык распускает. Много лишнего говорит.
-Не бойся, баджи, я отобью ему охоту.-заверил ее Салех. Про тебя он больше слова плохого не скажет. Обещаю тебе. Только умру я за эти два часа, никак нельзя пораньше?
Она снова бросила на него пристальный взгляд из- под темных ресниц.
-Хорошо, - на удивление быстро согласилась женщина.-приходи, как сможешь. А сейчас, ступай с богом.
Спешно попрощавшись, скорее для вида, Салех, подхватив Кадина, который от спешки уронил урюк на пыльную дорогу и выволок его на дорогу. Едва за ними захлопнулись ворота, как Кадин по привычке открыл рот для обычных едких злословий, но сильные длинные тонкие пальцы Салеха схватили его за горло.
-Ты видел, как отрывают головы курам, брат мой? - прошептал ему в ухо Салех. Кадин лишь замотал головой, ничего не понимая. –Тебе еще нужна твоя голова? Да? Я тоже так думаю. Только вот для этого язык свой надо держать за зубами. Неужели ты так ничего и не понял? Э-эх, голова дурная! Думаешь, куда ездит с караваном ее муж? В Стамбул, там и продает ковры. Слышал, что сын ее сказал- на восток отец уехал, а Стамбул где находится? То- то же. Знаешь, ее коврам цены нет! Ты же сам видел! Не глупый, поймешь. Но смотри, узнает ее муж, что мы зашли к ним и что она ковры показывала- убъет тебя. Я уеду, а тебе здесь жить. Хорошо подумай, прежде чем рот открывать в следующий раз!
Кадин онемел. Он не знал, что говорить, о чем думать. Кто голову оторвет, кто продает, зачем? Он откровенно ничего не понимал, но не стал больше спрашивать у Салеха, чтобы не показывать ему своей глупости.
-Да, брат мой, надо же, ты один раз посмотрел и все понял. А я сколько мучаюсь, пытаясь понять, что же за этим забором прячется, но так и не пойму. Лучше я молчать буду, зачем мне свою голову терять? Правду говорю? Аллах один раз жизнь дает, вторую заработать надо, чтобы в рай попасть. Мне не хочется спешить. Состариться хочу спокойно. Боюсь, что всевышний покарает меня, если слово лишнее скажу. Знаешь, брат, ты мне второй раз жизнь спасаешь. Я в долгу у тебя….
Но Салех уже не слушал его, он спешно шел по протоптанной дороге. Дома стояли разбросанно, отгородившись друг от друга высокими забороми. Внешне казалось, что за ними нет никакой жизни, так тихо было вокруг, только издалека доносился редкий лай потревоженных собак. Стайка босоногих мальчишек гоняла по дороге коробку, поднимая светлую пыль. Степенно, тяжко переваливаясь, возвращались с работы отцы семейств, мечтая дать покой ногам и пищу желудкам. редко какая женщина отважится в это время выйти на улицу. Все домашние дела к вечеру выполнялись и жены ждали мужей, прислужливо обхаживая их за столом.

Солнце спускалось ниже и ниже к гороизонту. Потускнели лучи. Спадала жара. В кустах запели неутомимые цикады, легко порхали с цветка на цветок красивые бабочки, пытаясь найти укромный и удобный листок для ночлега. Еще час-два и солнце уйдет на покой, а в свои владения вплывет красавица луна, разбрасывая мутные тени, длинные и корявые во все стороны.

Салех шел к роднику. Он сказал Кадину, что завтра утром уедет, а сейчас немного пройдется. Когда еще вернется в эти края? Тот, преисполненный благодарностью к своему гостю, пытался было пойти с ним. С трудом Салех объяснил простодушному хозяину дома, что желает побродить один. Дорогу к роднику он знал. Только вчера видел, как девушки с кувшинами шли за водой. Сейчас на тропинке никого не было.

– Придет? Не побоится? А вдруг не сможет? Вдруг муж приедет? Хотя нет, она сказала, что он утром должен приехать. – успокоил он сам себя. Неизвестность не давала покоя. Ускорил от нетерпения шаги. Вот и родник. Он выдохнул накопившийся в груди воздух – никого нет. Неужели обманула?

Он даже не мог подумать, что та, которую он так ждал, сейчас была дома.Она вся была во власти неожиданного прихода чужого человека, который разворошил память прошлого, напоминая о давно ушедших днях. Скоро, едва выглянут первые лучи солнца, приедет Мехмед-ага, ее муж. Опять привезет подарки, каких нет у других женщин. Привезет ткани, наряды, ленты и кружева, сладости и конфеты в красивых коробках. Он всегда привозил ей все самое лучшее, хотя знал, что ей это не нужно. Так до конца он и не понял ее, но уже и не пытался. Привык к ее молчанию и стремлению к одиночеству. Только ребенок скрашивал своим присутствием их скучную, монотонную жизнь. Каждый из них любил сына по-своему и жил по-своему.

Когда не было поездок и Мехмед оставался дома, разморенный тишиной и покоем, изобилием фруктов и сладостей, он от вынужденного безделья обычно наблюдал за женой, возлежа на мягких овальных подушках, сложенных поверх многочисленных одеял или сидя же во дворе на скамейке под раскидистым деревом. Она была всегда в движении, не болтала часами с соседками, обмениваясь очередной сплетней, тревогой или радостью. То там, то здесь мелькали ее быстрые руки. Стирала в тазу, вешала белье, подметала, скребла казаны, очищая налеты песком, готовила обеды и ужины, возилась с сыном, но все делала молча, тихо, затаясь в себе. Он кажется никогда не слышал ее смеха, не видел искринок радости в уголках глаз.

Первые годы он задаривал ее подарками, надеясь, что оттает холодное сердце, потеплеет она к нему, привыкнет, станет ласковой, внимательной, улыбчивой. Но проходило время, а она словно и не видела его усилий. Вековая грусть таилась в ее глубоких синих глазах. Ему хотелось выть, как волку от отчаяния. Он всю жизнь любил ее, мечтал о ней, но заполучив, словно и не имел. Злился, бесился, бесновался, затем остывал, не в силах ненавидеть. И вновь любил, боготворил, но натыкаясь постоянно на ее глухое внутреннее сопротивление, выходил из себя, не в силах успокоиться. Сколько раз его рука поднималась, чтобы опустить кулак на ее голову или спину. Но он видел наполненные величием и гордостью глаза, которые хотелось только целовать, нежно дотрагиваться до них кончиками пальцев, и мозолистой кожей чувствовать под тонкой, почти прозрачной пленкой бегающий шарик зрачка, ощущать волоски загнутых ресниц. Ее глаза, даже закрытые, выражали свою отрешенность, а главное – постоянный протест. Казалось, даже зрачки, прикрытые веками убегали от его рук в надежде, что открываясь, они увидят кого угодно, но не его.

За что такая нелюбовь? Он боялся про себя сказать ненависть. Ведь она видит, что он живет ею, мечтой о спокойной, размеренной, полной изобилия жизни. Он не напоминал ей ее прошлого, надеясь в душе, что она его совсем не помнит – ведь слишком мала была, чтобы все понять. Правда, как-то раз он попытался было по-своему рассказать ей о нем, но наткнулся на такой вопрошающий, расширенный от страха и ужаса взгляд, что отчаянно пожалел об этом и больше не повторял своих намерений. Так и жили они 10 лет бок о бок, но не зная друг друга и продолжая оставаться чужими. Он стал привыкать к тому, что в доме в основном говорил он. Она молчала или отвечала односложно, а то и ограничиваясь вместо ответа кивком головы, продолжая заниматься своими домашними делами.

Была ли она хорошей хозяйкой? В доме всегда было чисто, убрано, вовремя приготовлен ужин, но не было радости, уюта, не хватало веселья и улыбок, которые должна была вносить она своим присутствием.

– Какие они разные, – нередко думал Мехмед, вспоминая свою первую жену – Фариде. Их нельзя даже было сравнивать. Та была красивая турчанка, с прекрасными длинными волосами. Правильные черты лица, стрельчатые брови над сверкающими черными озорными глазами. Она безумно любила жизнь, любила яркие красивые вещи, украшения, выбирала себе самые лучшие отрезы, туфли, чулки. Он смотрел на это сквозь пальцы, считая, что его жена должна быть одета лучше других. Единственное, что его тревожило, то что они прожили 5 лет и не имели детей. Он часто подумывал отвезти ее обратно в родительский дом, предварительно развестись (а это не составляло большого труда – достаточно было сказать три раза в присутствии двух свидетелей: ты свободна). И тогда, собрав свои личные вещи, она покинет навсегда дом мужа. Но ее фанатичная преданность, нежность и безграничная любовь в глазах, когда он смотрел на нее сердито, смягчали его сердце. Он все-таки надеялся, что аллах не обойдет его своим вниманием и даст возможность иметь детей. И тогда он отбрасывал мысль о разводе.

Фариде, подчас забывая о строгих мусульманских нравах и обычаях, могла, не стесняясь броситься ему навстречу при людях. Где-то в душе ему нравилось такое проявление чувств, хотя внешне он это не показывал, наоборот, делая озабоченное лицо, он недовольным тоном порой ей выговаривал. Она послушно кивала головой, но в следующий раз все повторялось.

Мехмеду было стыдно, что она не может сдержать свою сильную откровенную любовь, но больше всего он стеснялся, что у него не было детей, сыновей, продолжателей рода. Не мог смотреть в глаза мужчинам, возле которых бегали и резвились мальчики. Страстно желал сына, но чрево его жены было сухо и пусто. И не находя себе места от отчаяния, Мехмед стал опускать увесистый кулак на ее голову. Она все понимала. Любящим сердцем чувствовала, что творится с ним и не сердилась, не обижалась, обвиняя во всем только себя. Когда оставалась дома одна, в особенно отчаянные минуты проклинала свою обделенность, но не жизнь, свою бездетность, но не судьбу.

Для нее все равно жизнь была прекрасна с ее грустью и радостью. Не в пример своим забитым соседкам, вечно закутанным в темные, грубые одеяния, стыдливо прячущим глаза под чаршарфом, опускающим голову при малейшем взгляде постороннего мужчины или даже собственного мужа, Фариде, напротив, шла, поднимая блестящие, чистые глаза, лишь для вида прикрывая тончайшим прозрачным пече часть лица. Ей хотелось сбросить нежную вуаль и показать всем свое лицо, руки, шею – смотрите какая жена у Мехмеда! У кого из вас, правоверные, есть такая жена? И какая жена так любит своего мужа? Она не стыдилась и не краснела под раздевающими взглядами. Они не оскорбляли ее и не задевали. Она их видела, но пренебрегала. Выделяясь среди женщин села кипучей энергией, открытостью, отзывчивостью и веселым характером, она всегда была предметом вожделения и обожания мужчин. Но имея детей, каждый из них чувствовал свое превосходство над Мехмедом. Специально перед ним снисходительно давали подзатыльники своим отпрыскам, с напускным безразличием отпускали им вслед какое-нибудь словцо, явно стремясь насыпать побольше соли на кровоточащую рану соседа. Но каждый из них всегда, в любую минуту согласился бы отдать своего сопливого ребенка в обмен на одну ночь, проведенную с Фариде. Облизывая пересохшие губы, они похотливо провожали глазами ее высокую фигуру, проходящую мимо. Зная вспыльчивый и отчаянный нрав Мехмеда, при нем ни при каких обстоятельствах не говорили о его жене.

Совсем другими были женщины, соседки. Каждый день, особенно когда шли за водой, языки их мололи, как мельничные жернова. Вот от них-то Фариде не было пощады. Теша свои, наполненные ядом от ревности сердца, они открыто смеялись над ее несчастьем. Готовые изодрать ее наряды, исцарапать бестыдные глаза, вырвать длинные шелковистые волосы, они не стеснялись и исходили злобой и ненавистью в ее сторону.

Неужели она не видела или не понимала?

Но как можно было не увидеть искривленный в яростном сарказме рот очередной сплетницы, чей муж давно смотрел на Фариде, не скрывая своего отчаянного желания? Как можно было не чувствовать полный желчи взгляд озлобленной матери, чей сын не хотел жениться на молодой дурнушке, которую ему присмотрела родня, когда перед глазами была сама богиня молодости и красоты, распускающийся бутон весенней розы? Как можно было не понять ненависть и желчь, скользящие во всем облике молодухи, чей муж с радостью предпочел бы долгие часы, проведенные с женой хотя бы одному беглому взгляду на нее, на Фариде?

Ее ненавидели, но постепенно, видя неприступность и скромность, стали в душе уважать. А ведь ей нужен был только собственный муж – Мехмед – единственный мужчина, в котором, к сожалению, с каждым днем, капля за каплей собиралась злоба. За все! За то, что такая красивая, за то, что не было детей, за то, что не такая, как остальные. Словно злой Ариман витал над ней, задевая черным крылом. Повторялась трагедия детства, когда еще в родительском доме ее любили и ненавидели одновременно.

Мехмед стал чаще бить ее, не удосуживая объяснением. А она, считая, что так положено, молча сносила побои. Вскоре это стало обычным явлением. Зато необычным стало другое – Мехмед стал пропадать то на неделю, то на две. Зачастую и без каравана исчезал, не объясняя ей свое отсутствие. О чем она только не думала, проплакав в одиночестве по ночам свои прекрасные глаза, но не посмела даже сделать вид, что переживает, показать ему, что нервничает.

Но все чувствует любящее сердце женщины. Оно подсказывало ей, что не обойдется здесь без еще одной женщины. И как же близка была она в своих мыслях к истине.

Не знала она одной давней истории, у которой случайно появилось продолжение…

Когда Мехмеду было лет пятнадцать, он как и все мальчишки в теплое летнее время помогал отцу пасти на пастбище баранов, поднимал своими руками глиняные дувалы, рубил дрова, а по вечерам сидел возле дороги с такими же как он, пропуская глазами одиноких всадников, арбы и телеги, крича и улюлюкая вслед. Ничем не отличался он от своих сверстников, разве что более крутым нравом и властью вожака, не терпящего над собой превосходства. Даром что ли был старшим сыном у отца и его первым помощником во всех серьезных домашних делах.

Чувственный, он с детства верил в интуицию, которая почти никогда его не подводила.

Нередко, в свободные от обычной работы часы, сидели босоногие мальчишки на обочине дороги и грызли сорванные с диких яблонь неспелые, покрытые придорожной пылью кисловатые плоды. Огрызком пытались попасть в дупло растущего на другой стороне дороги дерева, проверяя меткость и зрение. Раскидистое, с могучей зеленой кроной, оно стояло прямо на изгибе дороги, через которую едва была видна даль.

Чаще других попадал в цель Мехмед. Как -то (этот день у него остался в памяти), в очередной раз, намереваясь бросить огрызок, он услышал шум, а следом из-за поворота показался фаэтон, запряженный лошадьми. Лошадей он любил больше всего. Чувствовал каждым своим нервом, жилкой их неторопливый, размеренный бег, породистость. Он завидовал их выносливости и совершенству, благоговел перед их статью и красотой. Обычно, любуясь прекрасным скакуном, перебирающим тонкими ногами, видя развевающуюся в лучах солнца под легким встречным ветерком гриву, он переносился в иной мир. Мечтал иметь собственный табун, разводить стройных породитсых лошадей, и глядя им в морды видеть умные, доверчивые глаза, окаймленные прямыми, густыми ресницами. Серые в яблочко арабские скакуны казались ему верхом счастья. Только лошади были ему так сильно интересны. О них он мог говорить нескончаемо долго, купать их в воде, видя как они фыркают от удовольствия, кормить сочной зеленой травой, а потом скакать. Другой красоты для него в мире не существовало. Вот и в этот раз, увлеченный мерным шагом красивых лошадей, он жадно оглядывал их, но вдруг замер, уже не слыша их ржанья, перестука колес фаэтона, цоконья копыт, словно лошади парили в воздухе, не касаясь неровной сельской дороги.
Держа в руках поводья, фаэтоном управлял мужчина, а рядом с ним на скамеечке сидела девочка лет 7-8. Это было небесное создание с дивными волосами цвета меди, которые искрились и переливались в солнечных лучах, губы ее были цвета спелой и сладкой малины, а чистые глаза вобрали в себя всю синь вечернего летнего неба. Все гурии рая не стоили одного ее мизинчика. Она сидела, сложив руки на коленках, в бело-розовом с кружевами и лентами платье. Ножки были обуты в маленькие башмачки.

Мехмед заметил все – и то, что мужчина сказал ей что-то, а она в oтвет улыбнулась, и то, что на доли секунды она охватила его, Мехмеда своим вниманием, а губы затаили легкую улыбку, словно предназначенную именно ему. Она улыбалась, отражая на лице, как в зеркале чистую, нетронутую душу.
Мехмед, этот отчаянный, дерзкий и негласный предводитель таких же, как он подростков, был повержен, ослепленный красотой и любовью. Как немощный старик, он с глубоким вздохом тяжело опустился на землю. А фаэтон уже уносился все дальше и дальше по дороге. Затихал стук лошадинных копыт, а с ним уплывал расплывчатый образ той, которая сама того не подозревая, может быть впервые в жизни дала ему почувствовать и понять, что он – человек, который может переживать, мучиться, мечтать, думать, что он способен воспринимать и ценить иную красоту, что он способен любить.

В нем заговорило его мужское начало, естество природы. Он не стал сразу добрее или лучше, в нем не начали прорастать тонкие, чахлые ростки милосердия и сострадания, так свойственные любящим. Просто он понял, что в жизни есть что-то еще, дарованное человеку всевышним, то, чего он раньше не знал и не подозревал. Именно это чувство давало ему возможность легче дышать от внутренней радости и от слияния с природой. Казалось, он стоял на краю бездны и каждым нервом видел и осязал ту безмерность пространства, которая открывалась перед ним. В нем поднималось внутреннее «я», увеличиваясь, разрастаясь, комом перекатываясь по всему телу и задевало, освещая первозданным светом самые отдаленные уголки.

Происходило ли постижение жизни? Нет, конечно, нет! До этого ему было неправдоподобно далеко, но это было тропкой, маленькой, едва заметной к пониманию волшебного состояния, в котором он находился; прикосновение к дотоле неизвестному, неизведонному, но такому прекрасному.

Как сладки грезы и мечты! Но как сурова и беспристрастна действительность, обнажая свое чрево и вытаскивая на свет божий пороки и язвы общества. Только возысившись и вкусив радость познания и причастности к святости бытия, можно увидеть черноту, грязь души тех, кому не суждено было оторваться хоть на миг от земли и потянуться к всевышнему, почувствовав его присутствие и тепло. Теперь и ему надо поверить в себя, в провидение, которое случайно коснулось его своим крылом. Не упасть, ударившись о жестокую действительность, а попытаться проникнуться ответственностью за жизнь каждого подобного существа, которое могло быть рядом.

Непонятная, тягучая как смола боль появилась под левым соском. Никому ничего он не сказал. Повернулся и ушел в глубь чащи, стремясь в этот момент к уединению, к созерцанию малейших взаимодействий в природе. Лежал спиной на траве и смотрел сквозь сине-зеленую листву далеко ввысь. Невесомые облака кружевным полотном проплывали над ним, принося спокойствие и умиротворение. Ухо улавливало едва слышные колебания трав, покачивание ветвей деревьев от проносимого ветерка. Иногда на руку или грудь заползал любопытный трудолюбивый муравей, и, побродив немного, перебирая едва заметными лапками, так же быстро убегал, убедившись, что ничего съестного и нужного ему нет.

Мехмед слушал природу, окунаясь и купаясь в ее свежести и непорочности. Отныне в каждом мгновении жизни ему виделось лицо девочки, чье видение так неожиданно перевернуло его жизнь. Он запомнил, запечатлел в памяти каждое ее движение, когда она прозжала мимо. Безумно захотелось провести рукой по ее волосам и ощутить нежность золотого шелка. Она дочь солнца. Солнцеликая, светлоокая. Это ему было ясно как божий день. Его душа вырывала из своих глубин необразованности самые ласковые слова, самые добрые чувства. Ему, бесстрашному и сильному хотелось безудержно смеяться и плакать одновременно. Радость скорополительно смешивалась с грустью и отчаянием полного одиночества.

Он не знал кто она и откуда, чья дочь и где живет. Сейчас ему достаточно было знать, что она есть, что она живет и дышит, что она существует на этом свете. Пока ему этого было достаточно...

Незаметно пролетали дни, годы. Будни незаметно забирали отпущенное человеку время, торопили, не давая возможности порой разобраться или осмыслить. Быстрее, скорее! Темп нарастал, все больше засасывая в вихрь каждодневных хлопот, которые на удивление никогда не кончались. Каждому судьба давала шанс. Знать бы только когда промелькнет именно твой. У кого спросить, кто подскажет? Он уже давно был сам себе и отцом, и матерью, и судьей, и другом. Жизнь брала свое. Природа слепила с него практичного человека. Он не стал пастухом, как многие другие. Привыкший доверять только себе, прислушиваться к собственному голосу разума, а больше к интуиции, он вскоре завел свое хозяйство, построил дом. Сначала ушел в помощники к караванщикам, но вскоре и сам смог возглавить небезопасные передвижения по глубинкам Восточной Анатолии. Он видел и чувствовал – где и как сделать лучше, выгоднее, быстрее. Ошибался и проигрывал редко. Безошибочное чутье помогало. Не подчиняясь другим законам, кроме инстинкта, он, как волчонок вынюхивал дичь, добычу, нужную ему.

В одну из своих поездок у его лошади отскочила подкова. Он завернул в ближайшее село, оставив караван на дороге. Раньше он никогда в этих местах не бывал. Быстро отыскал кузницу, заплатил вперед, чему немало удивился кузнец – обычно ему платили по окончанию работы, да и то после длинных и долгих торгов.

В нетерпеливом ожидании Мехмед посматривал по сторонам. Неприглядность и бедность обычной деревни были привычные – захудалые строения, косые прогнвшие заборы, дувалы, ветхие постройки для скотины – все неприкрашенное и угрюмое угнетало взгляд. Жужжали, пролетая над головой мухи, выискивая крохи еды.

Мимо проходила девушка. В руках держала кувшин с тонким горлышком. Видно за водой ходила. Обернулась испуганно на громкий, торопливый стук молотка в кузнице и ее головной платок, шурша упал к ногам. Глаза, до этого прикрытые, словно выбрались из подземелья на волю, на свет, ожили и удивленно замерли, увидев незнакомца. Длинные волосы, искрясь на солнце вороным крылом, окутывали ее лицо потоком черного шелка. Удерживая одной рукой кувшин, второй она стала убирать волосы с глаз, но они непослушные, прилипали к рукам, путались, а платок так и лежал на земле.

О, аллах, сколько же она стоит перед этим мужчиной опростоволосанная? –испугалась девушка.- Стыд какой! Увидев, что он направляется к ней, хотела убежать, но не убежала, а только опустила голову и ждала, чуть отвернувшись, пока подойдет этот незнакомец с властным лицом.

Мехмед подошел не спеша, оглядывая ее, словно лошадь своим привычным, цепким и оценивающим взглядом. В уголках его темных глаз появились веселые, насмешливые искринки. Замешкавшись, она пыталась было поднять платок, но мешал кувшин с водой в руках.
– Ты кто? – спросил он, краем сапога наступив на платок.

Девушка молча закусила губы. Сейчас увидят, что она стоит с непокрытой головой и открытым лицом и разговаривает с чужим мужчиной, так завтра же, а то и сегодня вечером грязные пересуды пойдут из одного дома в другой. Она давно у всех на виду, а скорее на языке. Каждый только и выискивает что-то, чтобы через пять минут, добавляя щедро от себя, облить ее грязью. И всему виной была ее красота. Не давала она никому покоя. Все мужчины, способные любить от 16 и до 60, неженатые, а порой и женатые тянули к ней свои руки, стремясь заполучить. Но несмотря на пересуды, на озлобление соседей, которые из-за нее не могли выдать своих дочерей, она не выходила замуж. Не наступил еще ее час. До совершенолетия оставались считанные дни. Конечно, отец мог договориться с судьей и тот за щедрый бакшиш дал бы разрешение на ее брак хоть в 13 лет, но отец не торопился. Никто из потенциальных женихов и ей не был по сердцу, хотя разве кто ее спрашивал? А она так не хотела оставаться в пыльном и забытом аллахом селе, шуршашем слухами, которые, как шары колючего и сухого саксаула, перекатывались от одного дома к другому, по дороге обрастая новыми сплетнями.

Она мечтала о молодом и красивом сыне богатого шейха, который примчится за ней на белом скакуне и заберет в свой сказочный дворец. У нее будут служанки, которые будут одевать ее, причесывать шелковистые густые волосы, подносить в низком поклоне с улыбкой холодный шербет в летний зной, английское печенье и конфеты в золотистых обертках, от которых она будет лениво отмахиваться, быстро пресытившись заморскими сладостями.

Она мечтала, рисуя свое будущ