Глава 1. Завистники

Удар судьбы / Hit by Destiny будет 3 аутейка

https://robsten.ru/forum/19-685-1

Автор: ocdmess

Саммари: Три месяца назад с Беллой случилось что-то, что навсегда изменило ее жизнь. Она изгой, презираемый всеми, не любимый никем. Покончить с собой - только этого она и хочет. Оказавшись под колесами сияющего " вольво", девушка почти добивается желаемого. Она попадает в больницу с серьезными травмами, и теперь единственное, что удерживает Беллу от смерти - это человек, сбивший ее...

Пролог.

Mr

Визг тормозов — вот что заставило меня обернуться. Увидев летящую в моем направлении машину, я застыла как вкопанная. Не было сил пошевелиться; приближающийся автомобиль двигался будто в замедленной съемке, что позволяло в мельчайших деталях рассмотреть капот сияющего " вольво". Я просто стояла там и смотрела. Я могла при желании увернуться.

Но вся правда в том, что я не хотела.

Вы, верно, думаете, я вопила от боли, когда с чудовищным грохотом ударилась о ветровое стекло и позже, когда, скатившись вниз, попала под колеса продолжавшего двигаться автомобиля? Нет. Не было ни боли, ни криков. У меня просто не было времени крикнуть. Я потеряла сознание задолго до того, как автомобиль остановился. Единственным, кто кричал, был водитель...

Глава 1. Завистники

От лица Изабеллы Свон (за четыре дня до аварии)

Прятаться в женском туалете во время физкультуры давно стало привычкой. Тренер Хантер, наверно, думает, что я умерла или сменила школу, ведь с тех пор, как я перестала посещать спортзал прошло уже три месяца.

Но она ошибается, все не так просто.

Ополоснув лицо холодной водой, я уставилась на свое отражение в зеркале. Каштановые волосы, прилипнув к мокрым щекам, создавали впечатление полнейшего беспорядка. Жалостливый взгляд собственного отражения заставил меня отвернуться. Мало мне всех этих многозначительных взглядов студентов вокруг?! Еще и сама буду смотреть на себя так же!

Мне нужно себя уважать. Я заслуживаю большего. Если я не уважаю себя, кто будет? У меня никого нет: ни друзей, ни людей, которые заботились бы обо мне.

Те, кто утверждают, что это нормально, никогда не были по-настоящему одиноки. У них наверняка есть парочка знакомых, кому можно улыбнуться при встрече в школьных коридорах, или, возможно, брат или сестра общаются с ними. В моем случае все по-другому. У меня действительно нет друзей. И я единственный ребенок. Но если честно, меня это не волнует. Наличие друзей означает готовность испытывать страдания. Поверьте, в моей жизни было достаточно предательства и боли. Я знаю, для меня лучше быть одной, чем пытаться сблизиться с кем-то. И потом, все вокруг считают меня сумасшедшей. Хуже всего то, что я не могу рассчитывать даже на свою семью. Они все еще винят меня в случившемся...

Я погнала прочь мысли об этом. Не самое подходящее для воспоминаний время.

Дверь в туалет распахнулась. Вошли Таня Денали и Джессика Стенли, а за ними влетела Лорен Меллори. Не помню, чтобы видела Таню без Джессики или без Лорен, всегда стоящих рядом словно пара черлидерш-телохранительниц. Я едва сдержала смешок, когда все трое повернулись и с открытой неприязнью уставились на меня.

— Прости, ты разве не знаешь, что этот туалет только для нормальных людей? Психи как ты писают за спортзалом, — произнесла Таня тошнотворно-сладким голосом.

Джессика и Лорен тупо захихикали. Я смотрела на них без единой эмоции во взгляде. Так, запомним момент... Нельзя позволить им задеть меня. Нельзя позволить кому-то из них издеваться надо мной.

— Тогда какого черта вы не за спортзалом? — спросила я, переводя взгляд с Тани на ее отряд и обратно.

Таня казалась сбитой с толку. Я, конечно, понимала, что потребуется несколько секунд на то, чтобы до нее дошел смысл моих слов, но все же едва сдерживала желание закатить глаза. Как вообще можно быть настолько тупой?

— Фрик, — выпалила она, не придумав ничего другого, вслед за чем скрылась в одной из кабинок.

Я вытащила бумажное полотенце из автомата и быстро вытерла лицо. Лорен и Джессика следили за каждым моим движением. Я бросила на них взгляд, полный ненависти, но они ничуть не смутились. Выбросив полотенце в урну, я вышла из туалета.

Коридоры были пустыми, не считая редких изгоев вроде меня, бродивших по школе, в то время как остальные сидели на уроках.

Я поднялась по лестнице на второй этаж и направилась в закрытое крыло. В этой части здания не было ни души — вот причина, по которой мне здесь так нравилось.

Нырнув под ленту, заходить за которую было запрещено, я попала в заброшенный музыкальный зал. Аккуратно прикрыв за собой скрипучую дверь, я прошла к огромному роялю, покрытому слоем пыли. Мои шаги эхом отзывались в большой пустой комнате. Здесь не было ничего, кроме рояля, сиденья и крышка которого белели из-за пыли, осевшей на них.

Все было очень грязным, чего и следовало ожидать, учитывая, как давно кто-то, кроме меня, сюда поднимался.

Это крыло вот уже год, как закрыто. С него хотели начать плановый ремонт. Но, видно, школе он оказался не по карману, подрядчики пробыли здесь всего неделю. А крыло с тех пор так и осталось закрытым. Расположенные в нем классы признали негодными для проведения занятий из-за опасности, которую представляли собой недоделки строителей.

Опасность, таившаяся в комнате, и была той причиной, по которой я возвращалась сюда снова и снова. Продолжая надеяться на то, что со мной случиться хоть что-то, я каждый раз покидала комнату разочарованная. Никогда ничего не случалось.

Я опустила взгляд на свои руки, лежащие на коленях, и одернула для верности рукава, скрывавшие шрамы. Мне не было стыдно за них; просто не хотела, чтобы люди знали. Они могли стать горючим для пожара, предметом насмешек.

Не подумайте неправильно: я не резала себя. Просто у меня есть шрамы, много шрамов. И они появились не по моей вине. Я их там не оставляла. Это сделал кто-то другой. И шрамы — одна из причин, по которой я не хожу в спортзал. Если я пойду, все заметят их и не дадут мне забыть о случившемся. А я пытаюсь сделать это двадцать четыре часа семь дней в неделю. Я хочу перестать думать об этом! Задача невыполнимая, конечно! Но мне нельзя прекращать свои попытки, ведь это единственное, что сохраняет меня в здравом уме, пока целая школа считает меня ненормальной. Я зажмурилась...

Три месяца прошло, а я все еще слышала крик. Каждый раз, когда я закрывала глаза, я видела его убийственный взгляд. Воспоминания не оставляли меня даже во сне. Не было никакой возможности покончить с этим. Душевная боль тихо вела меня к сумасшествию и убивала мою любовь к жизни.

Физической болью я могла управлять. Мои раны были достаточно серьезными, но я не жаловалась. По крайней мере, я всегда могла видеть, что именно у меня болит. Плюс, спустя пару месяцев раны превратились в розовые шрамы. Раны зажили... а моя душа и сердце не излечатся никогда. Они никогда не затянутся розовыми шрамами.

Три месяца — а боль такая же мучительная, как и тогда. Ничуть не изменилась. Почему я не умерла той ночью?

Я встала и, подойдя к одному из грязных окон, подпрыгнула, чтобы сесть на подоконник. Окно выходило на парковку. Там стоял мой большой красный фургон, походивший на большой красный прыщ, вскочивший на идеальном лице супермодели, прямо на лбу. Фургон был больше и старее всех других машин на стоянке — не говоря уже о звуках, которые он издавал. Люди вечно таращились на меня, когда я по утрам подъезжала к школе с этим чудовищным грохотом.

Хотя, может, дело и не в старом гудящем моторе? Фактически я была лузером, и они просто нуждались в том, чтобы лишний раз опустить меня, обеспечив себе тем самым хорошее начало дня.

Сияющий серебристый " вольво" привлек мое внимание. Он медленно скользил по стоянке к парковочному месту директора школы. Я вскинула бровь в удивлении: частным машинам не разрешалось парковаться на административной стоянке. Это касалось всех, кроме Эдварда Каллена.

Я увлеченно наблюдала за тем, как он выбрался из машины и захлопнул дверь, после чего поставил " вольво" на сигнализацию, нажав на кнопку прикрепленного к ключам брелка. Фары моргнули, показав что машина закрыта, и он удалился, держа руки в карманах. Он как всегда сутулился. Не думаю, что хоть раз видела его идущим с прямой спиной. Он смотрел вниз, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, казалось, он пытался укрыться от чрезмерного внимания окружающих. Все хотели взглянуть на него. Парни мечтали быть им, а девчонки грезили о том, чтобы быть с ним. Вы знаете такой типаж... Странно, но его походка говорила о том, что его не интересует все это, более того — он словно желал быть менее заметным. Ну-ну...

Эдвард Каллен — тот еще кобель. В его постели успела побывать большая часть женской половины школы. И я не удивлюсь, если он переключит свое внимание на мальчиков, когда закончатся девочки. Конечно, я не входила в клуб тех, кому посчастливилось переспать с ним. Потому что я все еще была девственна, как в тот день, когда Господь сотворил меня.

Помню, однажды, прошлой весной, я решила, что Каллен пытается заигрывать со мной.

Я сидела в читальном зале библиотеки, когда он подошел ко мне. Он встал напротив моего стола и облокотился о столешницу так, что я целиком оказалась во власти его глаз.

— Изабелла Свон... — сказал он низким голосом, — какая ты сегодня... просто красавица.

Я покраснела и уставилась в пол, смутившись. Я не привыкла получать комплименты от парней или разговаривать с ними таким образом. А получить комплимент от Эдварда Каллена — это словно Саймон Ковелл похвалит твой вокал. Обе ситуации в равной степени редки и в равной степени удивительны.

— Спасибо, — пробормотала я. Он усмехнулся.

— Ну и что же ты изучаешь, такая красивая, а, Белла? — спросил он. Я продолжала ощущать на себе его пристальный взгляд.

— Алгебру... — бросила я, не поднимая глаз. Что за вопросы? Передо мной всего один учебник, с кричащим названием, и я не изучала, а решала задачу, это же видно!

— Правда? Я тоже, но я не смог ответить на четвертый вопрос... А ты? — спросил Эдвард.

Я легонько кивнула; у меня никогда не было проблем с алгеброй. Математика — мой конек. Он придвинулся ближе, и я смогла почувствовать его дыхание на своем лице.

— Не поможешь? — спросил он все тем же глубоким низким голосом.

Я посмотрела на него, и мое дыхание остановилась. Дерзкие изумрудные глаза Каллена застыли на мне, в дюйме от моего лица. Я смущенно закусила губу и протянула ему свою тетрадь.

— Я... Я решала его тем методом, что на шестьдесят пятой странице. — Я нервничала и запиналась, а указывая на страницу, все никак не могла оторваться от изучавших меня глаз.

Довольно улыбнувшись, Каллен склонился над тетрадью. Рассмотрев страницу, Эдвард одобрительно кивнул.

— Спасибо, — сказал он, после чего вырвал страницу и, уходя, бросил тетрадь обратно на стол. Решения, на которое я потратила целый час своего времени, там, конечно, не было, он забрал его полностью. Пришлось начать все заново.

Я вытряхнула из головы воспоминания. Неужели я так наивна? Как я могла поверить в то, что Эдвард Каллен посчитал меня красивой? Стал бы он флиртовать со мной просто так, а не с целью заполучить что-нибудь нужное? Я не красивая — я посредственная. Все, что меня касается, посредственно или сломано.

Я так глупа, что позволила ему просто уйти с моей домашней работой. Из-за него у меня могли быть проблемы, и они были, ведь я так и не успела переделать задание... а он за свою домашнюю работу получил " отлично". Правильнее будет сказать за мою.

Я спрыгнула на пол и вокруг моих ног тот час закружилась пыль. Когда облако поднялось до лица, я чихнула; звук отразился от стен пустой комнаты, и я услышала эхо.

Вернувшись к роялю, я оттянула покрывало, открывая часть инструмента. Я хотела просто полюбоваться им. Черный, гладкий и блестящий. Это так грустно, что никто больше не сыграет на нем.

А ведь его могли спустить в новый музыкальный класс, тот, что рядом с буфетом. Сейчас там только гитары и барабаны, и несколько других инструментов. Может, громадный рояль был просто слишком большим и тяжелым для переноски? Или это того не стоило, раз после ремонта администрация все равно планировала вернуть музыкальный класс сюда, в эту комнату? Если честно, не думаю, что это когда-нибудь произойдет...

Я задернула покрывало. В тот момент мне так хотелось обладать музыкальным талантом. Я нашла бы выход своим эмоциям в музыке. И это казалось чем-то по-настоящему прекрасным, особенно в сравнении с тем, что я делала сейчас: писала страницу за страницей бесконечный дневник, с которым делилась мыслями о своих никчемных днях, о том, как плохо я себя чувствовала все это время и о том, как ищу смерти в надежде облегчить свои муки.

Я просто не открывалась никому... никогда... Никто так и не смог узнать у меня, что произошло, даже вскользь. Я не говорила о случившемся даже с теми, кто там был, кто участвовал в тех событиях. Я сама себе запретила.

Я просто жила во лжи и притворялась, что ничего не произошло. Если кто-нибудь спросит меня о случившимся, я расскажу отвратительную историю, придуманную как прикрытие. Она появилась еще в больнице, где мне обрабатывали раны. И она делала меня единственной виновницей тех событий.

Я рассеяно засучила рукав и коснулась голой руки кончиками пальцев. Я вздрогнула, нащупав шрамы. Вглядываясь в них, словно в первый раз их вижу, я ощущала подступающую тошноту. Да, они вызывали у меня отвращение, но не большее, чем человек, оставивший их.

Прозвеневший звонок напомнил о том, что настало время ланча.

Я покинула музыкальный зал и спустилась по лестнице; открыв внизу свой шкафчик, я достала пакет с едой, вышла на улицу и уселась под деревом, где чаще всего завтракала в хорошую погоду. Это, конечно, странно — в ноябре завтракать на улице, особенно если учесть, что мы в Форксе. Но день выдался ясный, и я была в куртке.

— Эй, Белла, почему одна? Никому не нужна? — выкрикнул кто-то.

— Когда же ты превратишься в лебедя? Не устала быть гадким утенком, а, Свон? — кинул еще кто-то. Затем, как всегда, раздался хохот.

Я пыталась игнорировать эти высказывания, но мои щеки все равно побагровели. Я слышала подобные издевки в свой адрес вот уже несколько месяцев и почти привыкла к ним, но мне не стало от этого легче.

Я откусила от своего сэндвича с курицей и попыталась проглотить откушенное. Но мое тело меня не слушалось. Я не хотела есть и просто заставляла себя. И я слишком поздно поняла, что проглотила этот огромный кусок сэндвича чересчур быстро: он встал поперек горла, и я начала задыхаться.

Идеально.

Хотелось закатить глаза от себя самой. Ну как? Как можно так облажаться? Но кусище колом встал в горле, не давая мне думать ни о чем, кроме того, что мои легкие отчаянно нуждаются в кислороде. Я громко закашляла и скрестила руки на горле — международный знак удушья. Мне действительно нечем было дышать, и глаза начали слезиться.

Я вертела головой в надежде, что меня заметят и помогут. Зря я надеялась: они все давно уже пялились на меня. Но ни один не пришел на помощь. Вместо этого они окружили меня и смеялись надо мной. Они смеялись и тыкали в меня пальцами, пока я медленно задыхалась до смерти. Может, все не так уж и плохо? Смерть от бутерброда... Не самый лучший способ уйти из жизни, конечно, но нищим не приходится выбирать, правда?

— Господи! Вы больные тут все?! Помогите ей кто- нибудь! — прокричал кто-то звонким голоском... наконец-то.

Я сразу узнала этот похожий на перезвон колокольчиков голос. Лишь один человек в школе звучал, словно фея из сказки. Это, должно быть, Элис Брендон — крошечная, похожая на эльфа девушка с короткими черными волосами, ходившая в шмотках от модных дизайнеров. Даже в спортзал она надевала только самое модное.

Она подбежала ко мне, и мне вновь захотелось закатить глаза, но я побоялась, что не верну их обратно.

Ирония судьбы, не правда ли? Единственный решивший мне помочь был единственным, кто не в состоянии сделать это. Не было ни единого гребаного шанса, что крошечная Элис, ростом в пять футов с натяжкой, способна спасти меня.

Но я ошибалась уже как-то раньше, было дело, вот и на этот раз все пошло не так, как я предполагала.

Элис обхватила меня своими на вид крошечными ручками сзади вокруг талии, после чего сцепила пальцы вместе прямо под моими ребрами и с силой надавила. Не потребовалось второго нажатия, чтобы вытолкнуть размякший кусок сэндвича, застрявшего у меня горле. И я выплюнула его на землю настолько быстро, насколько это было возможно.

Какое-то время я откашливалась. Мне стало легче, ведь теперь я могла делать глубокие вдохи. Отпустившая меня Элис встала напротив.

— Ты в порядке, Изабелла? — спросила она, положив мне руку на плечо. Я легонько улыбнулась.

— Все хорошо, спасибо, — проскрипела я в ответ.

Элис тоже улыбнулась.

— Не за что, — ответила она буднично, перед тем как сбежать.

Все вокруг продолжали пялиться на меня. Некоторые до сих пор смеялись над случившимся. Мое лицо было красным от стыда. Поспешно собрав свои вещи, я побежала к школе.

Я провела остаток ланча, заперевшись в одной из кабинок женского туалета.

Я откусывала мельчайшие кусочки сэндвича, боясь, что подавлюсь и снова начну задыхаться. Элис сложно будет спасти меня и в этот раз.

Плюсом было то, что теперь я смело могла вычеркнуть это из списка возможных вариантов прервать свою жизнь. Удушье — явно не вариант: слишком неудобно и выбивает из колеи.

Смерть от бутерброда? Ну уж нет, спасибо...

Паркуясь за домом, я заметила, что у обочины стоит полицейская машина — верный признак того, что папа уже дома. Точно, он был дома. А мне реально не хотелось ни видеться, ни разговаривать с ним — особенно после всего, что успело случиться сегодня. Войдя внутрь, я не удосужилась крикнуть даже элементарное " привет". К чему, если грохот двигателя моего грузовика и так возвестил уже всех в радиусе десяти миль о моем приезде? Появившийся из кухни папа все еще был в форме шефа полиции, на поясе у него болтался пистолет.

— Твоя мама звонила, — он произнес это так, будто сказанное представляет собой что-то совершенно незначительное.

Я вздрогнула от одного только упоминания о ней.

— Она хочет, чтобы ты перезвонила, — пояснил папа, не услышав от меня ответа.

— О, да! Это как раз то, что я так хочу сделать: пойти перезвонить своей матери и узнать, как у нее дела! — ответила я с сарказмом. Я уже поднималась наверх, когда он это сказал.

— Она твоя мать, — добавил он строго, — и она хочет, чтобы ты ей позвонила; тебе необходимо поговорить с ней.

— Я не собираюсь ей звонить и хочу, чтобы она перестала просить меня об этом! — я говорила не сдерживая гнева; закончив, я с топотом вбежала по лестнице и нырнула к себе в комнату. Я походила на типичного загнанного подростка в тот момент.

Захлопнув за собой дверь с силой, которой хватило на то, чтобы тонкие стены задрожали, я уронила рюкзак на пол и упала на кровать.

Я ненавидела свою мать, и я ненавидела своего отца за то, что он опять пытался заставить меня позвонить ей. Есть где-нибудь такой тинейджер, который не произносил еще точно такие же слова в какой-то момент? Скажете опять, что я типичный подросток с типичными проблемами? Нет...

Мои родители заслуживают подобного к себе отношения. Моя ненависть к матери была совершенно оправданной, и мать знала об этом. Вот почему это бесило меня: она знала, но не хотела оставить меня в покое.

Это произошло всего три месяца назад. Неужели она действительно думает, что я оправлюсь так быстро? И что я сейчас прощу ее?

Этого не произойдет.