Монизм сэра Уильяма Генри Брэгга

В вопросах взаимоотношения науки и религии физики про­шлого столетия занимали различные позиции, наиболее распро­страненные из них — монизм, дуализм и плюрализм. Монисты ставят ударение на согласованности, единстве и гармонии ре­альности и познания. И хотя временами может возникать кон­фликт между наукой и религией, это — только видимость; рань­ше или позже будет обнаружена гармония, даже если для этого придется кому-то раскошелиться: либо религии, либо науке. Дуалисты, несомненно самая многочисленная группа среди уче­ных девятнадцатого-двадцатого столетий, настаивают на ради­кальном разделении физического и духовного, тела и души, на­уки и религии. А поскольку в этом случае между наукой и рели­гией нет взаимодействия, то не может быть и конфликта. В противоположность монистам, которые сводят все познание в единое целое, и дуалистам, которые разделяют науку и рели­гию на взаимоисключающие области, для плюралистов прием­лема множественность интерпретаций: дополнительные методы наблюдения, классификации и упорядочивания всей возмож­ной информации о природе. Наука и религия не всегда находятся в согласии, но — поскольку они представляют в равной мере спра­ведливые перспективы, — несовместимыми они быть не могут.

Ярким представителем монистического воззрения был анг­лийский физик Уильям Генри Брэгг (1862-1942), который вме­сте со своим сыном Уильямом Лоуренсом в 1915 году стал нобе­левским лауреатом за «заслуги в анализе кристаллических струк­тур с помощью рентгеновских лучей»²¹. Выходец из семьи небогатых фермеров и матросов торговых судов с северо-запада Англии, Брэгг-старший еще в достаточно молодом возрасте по­ступает в Тринити колледж в Кембридже, где в продолжение трех лет он целиком посвящает себя изучению математики. Надо сказать, что на первых порах его занятия пострадали из-за силь­ного увлечения «волной религиозного опыта», прокатившейся тогда в колледже. Встречи и дискуссии, ужасающие разговоры о вечных муках и бессодержательные попытки толкования биб­лейских сюжетов не дают ему покоя и приводят его к разочаро­ванию в религиозных догматах. Долгое время, как вспоминал он много лет спустя, «Библия оставалась для меня книгой, вы­зывающей отвращение, которую я избегал читать». Тем не ме­нее он никогда не отказывался от христианской веры и в тече­ние всей своей жизни постоянно говорил о взаимосвязи рели­гии и науки²².

По завершении своего образования в Кембридже Брэгг за­нимает место преподавателя математики и физики в универси­тете Аделаиды в Австралии, на котором он оставался более двад­цати лет. Поначалу он посвятил себя целиком преподавательс­кой деятельности, но в возрасте 41 года, вдохновленный новыми успехами в области рентгеновских лучей и радиоактивности, он начинает серию оригинальных научных исследований, которые принесли ему международное признание — и место профессора в Англии, сначала в университете Лидза, а позднее в Коллеж-университете в Лондоне. В 1923 году Брэгг становится преем­ником сэра Джеймса Девара (1842-1923) в должности полного профессора Королевского института в Лондоне.

Будучи физиком, Бэгг подчеркивал превосходство экспери­ментов над теориями, которые позднее он рассматривал не более как временные гипотезы, сконструированные и построен­ные вокруг экспериментальных результатов, которые определя­ют, следует ли теории сохранить, изменить или отбросить. Это­му принципу он следовал и в теории, и на практике. Так после многолетних экспериментов с целью доказать корпускулярную природу рентгеновских лучей он отвергает корпускулярную те­орию, когда эксперименты убедительно демонстрируют волно­вую природу рентгеновского излучения. Аналогичного подхода он придерживается и относительно религии, подчеркивая, что как научное познание, так и религиозное должны побеждать с помощью теорий, гипотез и толкований, которые потом экспе­римент может сдать в утиль.

Наука в жизни Брэгга с самого начала его карьеры в каче­стве физика-экспериментатора играла ведущую роль. И хотя она составляла лишь только одну половину его жизни, но это была, по его мнению, та часть, которая устанавливала основные кри­терии для оценки другой половины, включающей религию. «Ре­лигия дает человеку цель, наука — силу достичь ее», — говорил он в 1919 году на встрече с молодежью в Королевском институ­те в Лондоне. «Иногда люди задаются вопросом: не противосто­ят ли наука и религия друг другу? Несомненно, они противосто­ят друг другу. Но они противостоят друг другу в том же самом смысле, в каком противостоят большой палец и остальные пальцы руки. Это то противостояние, с помощью которого только и может быть что-то схвачено»²³.

В последующие годы Брэгг разъясняет свои взгляды на вза­имоотношение науки и религии более определенно. В 1940 го­ду, например, он устанавливает «две досадные ошибки», часто встречающиеся в научно-религиозных спорах: «Одна заключа­ется в том, что полагают, будто наука, или, правильнее сказать, изучение Природы, ведет к материализму… Другая — в том, что считают, будто богослужение может быть осуществлено без при­способлений, которые предлагает наука». Опасно было бы ду­мать, предостерегал он, что жизнь возникает из мертвой мате­рии, только потому, что никакое другое объяснение не кажется нам подходящим. «[Могут] появиться другие объяснения, более подходящие, о которых мы прежде и не думали, — то ли по той причине, что наше знание было несовершенным, то ли из-за недостатка умственных способностей»²⁴.

Несмотря на такого рода предостережения, Брэгг стойко защищал узкий материализм и механистическую точку зрения в целом не только в физике и химии, но также и в биологии. Для иллюстрации своей позиции он предлагал читателю представить себе ситуацию, в которой «автомобиль оказался бы совершенно неизвестным объектом, а сидящий в нем водитель спрятан». С помощью различного рода зондов, тестов и рассуждений ин­женер может попытаться объяснить явления, связанные с дей­ствием и движением автомобиля. «Он может заниматься иссле­дованиями до тех пор, пока наконец не докопается до водителя, и тогда заявить, что он располагает объяснением того, почему движения и действия автомобиля кажутся осмысленными. При этом, вероятно, он потеряет интерес к тем теориям, которые мог сформулировать до этого». Хотя Брэгг и не доходил до того, чтобы предсказывать, что Водитель Вселенной будет обнаружен, он и не исключал этой возможности. Такого рода открытие дол­жно было быть научным по природе и согласовываться с меха­нистической интерпретацией жизни. Механистический порядок, по его мнению, исключал свободу воли не больше, чем корпус­кулярная теория света исключала волновую теорию. Он, одна­ко, с неохотой обращался к принципу неопределенности Гей-зенберга как спасительному для свободы воли пути, открывае­мому физикой²⁵.

Хотя зачастую язык Брэгга намекал на плюралистическую позицию, на самом деле это не так. Он оставался убежденным в том, что существует только один вид познания: через экспери­мент. Он допускал, что многие теории могли бы быть полезны­ми для достижения «более высокого уровня мышления» или «пока скрытой от нас объясняющей истины», но он последовательно отрицал плюралистическую точку зрения, согласно которой до­полнительные, но взаимоисключающие теоретические понятия могли бы быть использованы как окончательные для описания одной и той же области явлений.

За год до своей смерти Брэгг выступает с лекцией «Наука и вера», в которой он еще раз подчеркивает экспериментальную основу научного и религиозного способов познания:

«Наука основана на опыте, она продвигается вперед шаг за шагом, проводя испытания и приобретая знания через победы и поражения. Разве это не является также и путем религии и, в особенности, христианской? В Писаниях проповедников с са­мого начала полагалось, что религия должна подтверждаться опытом. Если человек жаждет чести, мужества, стойкости, спра­ведливости, сострадания и милосердия, пусть следует дорогой Христа и откроет для себя, что она ведет его туда, куда он мог бы пойти. Никакие научные открытия не могут ни помешать ему на этом пути, ни дать прямого доказательства того, что имен­но по нему следует идти. Неявно наука имеет первостепенное значение, поскольку тот, кто старается помочь ближнему, дол­жен знать, как это сделать, и существующая наука составляет большую часть того знания, которое необходимо».

По причине предварительной природы как научных теорий, так и теологических постулатов нельзя позволять себе быть сле­пым приверженцем лишь одного из этих способов мышления, од­нако можно действовать на основе наличного знания. «Я склоня­юсь к мысли, что теологические постулаты становятся сейчас больше похожими на гипотезы ученых, — писал он, — возможно, по этой причине я принимаю их и всегда следую им»²⁶.

Для себя лично Брэгг, по-видимому, выбрал либеральную интерпретацию религии, которая делала акцент на социальном содержании, т.е. помощи ближнему. Таким образом он мог про­верить свои религиозные убеждения на опыте точно так же, как в лаборатории он проверял свои научные теории. Для Брэгга не существовало и не могло возникнуть — по крайней мере, со­гласно его представлениям — никакого конфликта между нау­кой и соответствующим образом понимаемой религией. Сум­марный опыт, предоставляемый религией и наукой, являл для него составной источник знания, способный выдвигать непол­ные, временные, но исключительно важные гипотезы для дос­тижения желаемых и потенциально осуществимых целей. При таком подходе Священное Писание, которое он так хорошо знал, следовало рассматривать не буквально, но в качестве возможно­го источника информации о религиозном опыте. Тем самым он уходил от обсуждения самого учения, проблемы существования Бога, споров касательно духовных сущностей, видений, сверхъе­стественного, боговдохновленности Библии, бессмертия, спасе­ния и церкви²⁷.

Для Брэгга существовал единый, сложный, взаимосвязан­ный мир явлений, ожидающий своего обнаружения, раскрытия, описания и толкования. Роль гипотез — религиозных и науч­ных — состояла в подготовке почвы для новых открытий на бо­лее глубоком уровне. В его поисках знания наука занимала ве­дущее положение. Религия не находилась в конфликте с наукой и не была чуждой человеческим усилиям и стремлениям, одна­ко столь гармоничная совместимость науки и религии являлась отчасти результатом выдвижения Брэггом на первый план лишь тех составляющих религии, которые могли рассматриваться как в принципе соизмеримые с наукой. Тем самым он добивался мо­низма познания (в его сущностном содержании), монизма метода (который исключал частные методики для исследования чего бы то ни было) и монизма целей (величие самого исследования).

Исключительно ярко монизм Брэгга раскрывается в его за­метках о Майкле Фарадее (1791-1867), научная деятельность которого была целиком связана с Королевским институтом, и перед личностью которого, как ученого и как христианина, Брэгг благоговел. Известно, однако, что Фарадей был дуалистом и стро­го разделял свою религию и свои научные исследования. Когда его спрашивали о его религии, Фарадей отвечал, что он принад­лежит к «очень маленькой и презираемой секте христиан, изве­стной — если известной вообще — как сандеманианская, и чья надежда основана на той же вере, что и у Христа». Выступая в 1931 году по национальному радио, Брэгг говорил:

«Если такое полное отделение религии [Фарадея] от его научной деятельности кажется странным, то следует помнить, что это не казалось бы столь странным любому из нас, если бы мы могли вернуть себя в его время; и, я думаю, можно добавить, что некоторым из нас это не показалось бы странным уже сей­час, если мы поймем, что Фарадей мог подразумевать под этим. Вспомним, что он ощущал себя наполненным видением; он ощущал себя первым, кто увидел в действии некоторые основ­ные законы мироздания, и их гармония всегда владела им. Фак­ты находились здесь в естественном сочетании с повсеместным присутствием и могуществом Единого Бога, в которого он был научен верить. Однако его эксперименты не могли ничего боль­ше сказать ему о качествах этого Бога. Они полностью соответ­ствовали своему назначению, но были ничем по сравнению с более широким взглядом, на который, как он верил, его соб­ственный дух мог опираться и который надеялся понять. Он искал это в мире своего братства. Но мы не знаем наверняка, насколько он был удовлетворен этим»²⁸.