Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






II. Больные доктора Соколова






 

Соколов шагал взад и вперед по своей комнате, волнуясь и часто посматривая в окно на двор, утопающий в зелени. Цветущие черешни и вишни, казалось, были покрыты снегом. Ветви яблонь, опушенные розовато-белыми цветами, походили на гирлянды. Росшие у самых окон абрикосовые и персиковые деревья были словно усыпаны жемчугом. Это был уже не двор, а сад, и пересекавшая его заросшая травой дорожка превратилась в аллею, затененную нависшей над ней густой листвой.

Соколов заметно изменился. Лицо его, по-прежнему красивое и добродушное, осунулось, побледнело и походило на лицо выздоравливающего больного. Долгое тюремное заключение и душевные муки не прошли бесследно для этого сильного и полного жизни молодого человека; он стал нетерпеливым и желчным. Ко множеству страданий, перенесенных им в тюрьме, присоединилось еще одно: он узнал, что Лалку обвенчали со Стефчовым. Это его убивало, и он, как зверь, бессильно метался по своей темнице. Не сомневаясь, что предательство тоже дело рук Стефчова, доктор дал себе клятву при первой возможности убить этого человека — виновника стольких несчастий. Вернувшись в город, Соколов прежде всего пошел поблагодарить Марко Иванова и Мичо Бейзаде. Затем навестил Клеопатру, которую взял к себе охотник Нечо Павлов. Бедная медведица подросла, но очень отощала и казалась одичавшей, — она не сразу узнала своего любимого хозяина и уже не так ласкалась к нему, как прежде. В ней развились инстинкты хищного зверя. Она часто и легко злилась, показывая свои острые зубы теперь уже отнюдь не с благими намерениями. Доктор не раз представлял себе ненавистного Стефчова в ее косматых лапах, и дьявольская улыбка кривила его лицо. Но вскоре ему объяснили, что во всем виноват Мунчо, а когда возродился комитет, доктор целиком отдался великому делу — подготовке к восстанию. Месть Стефчову теперь стала уже только его личным делом, и мысль о ней отошла на задний план, казалась чем-то совсем мелким и ничтожным в сравнении с величием другой задачи. Не зная, что делать с Клеопатрой, Соколов решил отпустить ее на волю, — убить ее все-таки было жалко, — и он попросил Нечо Павлова вывести медведицу как-нибудь вечером в горы и там оставить ее.

Свою врачебную практику Соколов совсем забросил; он больше уже не посещал больных, да и к нему никто не ходил из боязни быть заподозренным в неблагонадежности. Ступку, склянки с лекарствами, коробки с порошками он вместе с медицинскими книгами в беспорядке свалил в шкаф, где мыши за короткое время успели прочитать половину его фармакопеи. Только один больной все еще осмеливался посещать доктора Соколова: это был Ярослав Бырзобегунек. На другой же день после возвращения доктора он нечаянно поранил себе руку неосторожным выстрелом из револьвера. Это несчастье вызвало сочувствие всех горожан и заставило бедного австрийца изменить фотографии, которая уже давно изменяла ему.

Хлопнула калитка, и доктор выглянул в окно. По двору шел Бырзобегунек. На нем был вылинявший и потрепанный костюм, когда-то подаренный ему Огняновым, кепи с золотым галуном, физиономию его украшали пышные рыжие бакенбарды. Правая рука его была согнута и висела на перевязи из белого платка, узлом завязанного на шее. Бырзобегунек шел медленно и осторожно, вероятно, из боязни повредить больной руке резким движением. При каждом шаге его страдальческое лицо искажалось от боли. Войдя в комнату доктора, он внимательно осмотрелся и бросил перевязь на кровать.

—Доброе утро, братец! — проговорил он, протягивая руку хозяину.

Доктор крепко сжал раненую руку гостя, но тот и не поморщился. Дело в том, что ранение Бырзобегунека было выдумкой: оно было призвано оправдать его частые визиты к доктору.

—Что нового? — спросил Соколов.

—Вчера поздно ночью приехал Каблешков. Остановился у меня, — ответил Бырзобегунек.

—Нужно с ним повидаться! — воскликнул доктор.

—Его сейчас лихорадит. Всю ночь пролежал в жару.

—Ах, бедняга!

—И не говори! Да еще не хочет лежать спокойно; продиктовал мне три длинных письма и велел отправить их сегодня же. Вот какой он! А ведь в чем душа держится! Кашель его прямо замучил…

—Пойду посмотрю его, — сказал доктор, хватаясь за свойфес.

—Не надо, сейчас он спит… Но он поручил мне к вечеру созвать комитет, и сам придет на заседание…

—Нельзя! Ему надо лежать.

—Пойди уговори его! Ты же знаешь, что это за упрямец… Так вот, созови членов комитета.

—Хорошо, оповещу всех.

—А сто золотых достали? — спросил Бырзобегунек шепотом.

—На покупку оружия? Достали. Сегодня деньги принесут ко мне.

—Браво, Соколов, ты молодчина! — воскликнул фотограф.

—Молчи!

—Ас каких пор у тебя эта штучка? — громко спросил доктора Бырзобегунек, вытащив у него из-под жилета блестящий кинжал и размахивая им.

—Иван Венгерец сделал… У него от заказов отбою нет…

Хорош, а?

Бырзобегунек заметил, что на кинжале что-то выгравировано.

—«С или С»… Что это значит?

—Отгадай!

—«Соколов или Стефчов»? — спросил Бырзобегунек, улыбаясь.

—«Свобода или смерть»! — с пафосом ответил доктор и, уязвленный упоминанием о Стефчове, добавил: —Теперь не до Стефчова-Мефчова и прочей подобной дряни, любезный друг… Нам теперь некогда думать ни о Стефчове, ни о личных прихотях, ни об оскорбленном самолюбии… Кто идет убивать тигра, тому не до червяка… Знай, что я забыл обо всем этом… Кто готовит революцию, тот обо всем забывает…

Бырзобегунек бросил на него лукавый взгляд.

В голосе доктора звучало раздражение; он, конечно, ничего не забыл, да и нелегко ему было забыть. Удар, нанесенный его сердцу или самолюбию, был слишком тяжел. Правда, боль в еще не зажившей ране на время притуплялась лихорадочной подготовкой к восстанию. Целиком поглощенный его, доктор находил в ней забвение. В опьянении этой работой он становился нечувствительным к душевным мукам, как пьяница, который топит горе в вине. Но как только наступали минуты отрезвления и раздумья, горькие мысли снова пробуждались в его душе и, как ядовитые змеи, жалили, жалили немилосердно.

Появление Кандова, вошедшего во двор, положило конец неловкому молчанию и отвлекло внимание доктора.

—Что он за птица, этот господин? — спросил Бырзобегунек.

—Кандов, студент одного русского университета.

—Это я знаю, но что он за человек?

—Философ, дипломат, социалист, нигилист… и черт знает что еще… Одним словом, у него тут не в порядке…

И Соколов приложил палец ко лбу.

—Он не выражает желания принять участие в народном деле?

—Зачем это ему? Он поедет в Россию получать свой дипломишко, — сказал доктор сердито.

—Уж эти мне ученые вороны! Вот кого я не терплю! — воскликнул Бырзобегунек. — От человека с дипломом не жди человечности… Таким не нужны ни народ, ни свобода… Подавай им комфорт, семейное счастье, домик и благоразумный покой! Не для того ведь они годами корпели над книгами, чтобы, приехав в Болгарию, бунтовать и самим лезть в Диарбекир или на виселицу!

—Неправда, Бырзобегунек, у тебя самого есть диплом!

—У меня? Избави бог!

—Да, у Бойчо тоже не было… — проговорил доктор.

—Будь у меня диплом, и я сделался бы таким же ослом, как они… Да вот взять хотя бы тебя: получи ты диплом врача в каком-нибудь медицинском учебном заведении, не в албанских: горах, ты думал бы о гонорарах, а не о восстании…

Студент вошел в коридор, и его шаги послышались у самой двери в комнату Соколова. Бырзобегунек вскочил, накинул на шею перевязь и просунул в нее руку.

—Чуть было не забыл: дай мне хинина для Каблешкова, — проговорил он.

Не успел доктор дать ему порошки, как в дверь постучали. — Войдите! — крикнул Соколов.

Вошел Кандов. Учтиво поклонившись ему, Ярослав Бырзобегунек вышел. Студент даже не заметил его, так он был поглощен своими мыслями.

Кандов носил хорошо сшитый, но уже потертый темно-зеленый пиджак и такого же цвета брюки, довольно узкие и плотно облегающие бедра. Высокий красный фес не шел к его смуглому лицу, сосредоточенному, отмеченному печатью какой-то тоски, омрачавшей его мечтательный взгляд. Этот юноша, очевидно, таил в душе какие-то неотвязные думы и неизбывные горести, которыми не мог делиться с другими людьми. С некоторых пор он жил отшельником.

По приглашению доктора он сел на единственный стул в комнате. Сам хозяин, немало удивленный этим неожиданным посещением, сел на кровать.

—Как ваше здоровье, господин Кандов? — спросил Соколов, полагая, что студент занемог, и пристально всматриваясь в его плохо выбритое, осунувшееся лицо.

—Слава богу, ничего, — коротко и почти машинально ответил Кандов.

Взгляд его внезапно оживился; по-видимому, его привела сюда не болезнь, а какая-то другая причина, и немаловажная.

—Рад за вас. Заметно, что вы совсем поправились.

—Да, я поправился, чувствую себя хорошо.

—Значит, опять поедете в Россию?

—Нет, не поеду.

—Совсем?

—Я остаюсь здесь навсегда, — проговорил Кандов сухо.

Доктор бросил на него недоумевающий и почти иронический взгляд, говоривший: «Почему же ты не едешь, братец, к своим философам? Тут у нас кругом все горит, и тебе здесь делать нечего».

Наступило короткое молчание.

—Может быть, собираетесь поступить в учителя? — осведомился доктор с презрительным участием.

Кандов немного покраснел и вместо ответа спросил резким тоном:

—Господин Соколов, когда будет заседание комитета? Этот дерзкий вопрос удивил доктора.

—Какого комитета? — спросил он, делая вид, что ничего не понимает.

Кандов покраснел гуще и проговорил с трудом:

—Вашего комитета. Не скрывайте, я все знаю… и кто входит в состав этого комитета, и где он заседает… Все знают, и не надо скрывать от меня…

—Странно, что вы знаете такие вещи, которыми совершенно не интересуетесь… Но пусть будет так… Что же вы хотите этим сказать? — спросил доктор, пристально и вызывающе глядя на студента.

—Я вас спрашиваю: скоро ли будет заседание комитета? — повторил Кандов решительно.

—Сегодня вечером, сударь! — ответил доктор тем же тоном.

—Вы его председатель, не так ли?

—Да!

—Я пришел просить вас об одном одолжении. — О каком?

—Я прошу вас предложить меня в члены комитета. Голос студента дрожал от волнения.

Доктор был поражен; неожиданная просьба Кандова застала его врасплох.

—Почему вы этого желаете, Кандов?

—Просто как болгарин… Я тоже хочу работать. Соколов вскочил.

— Дай, братец, руку! — И, крепко обняв студента, Соколов горячо поцеловал его. — С радостью примем вас, господин Кандов, с большой радостью, — говорил он. — Мы все будем рады видеть вас в своем кругу… Грешно, когда такие люди, как вы, остаются в стороне… Наша борьба будет великой борьбой. Нас призывает отечество… Все, все должны откликнуться на его зов… Честь и слава тебе, Кандов! Вот удивятся друзья, когда я им расскажу!.. Дай, братец, руку!

—Спасибо, доктор, — поблагодарил его студент, тронутый до глубины души. — Вы увидите, что Кандов не будет лишним.

—Знаю, знаю!.. Но почему ты отказался, когда тебе предлагал Огнянов?.. Так его жаль, прямо сердце разрывается… Несчастный мой Бойчо! Лучше бы мне умереть, а ему жить, воодушевляя народ своим словом и примером!.. Ты знаешь, Кандов, это был настоящий герой, человек великой души! За его кровь мы отомстим страшной местью… За одного — сотню! Матери этих варваров зальются слезами!

—Да, месть! — отозвался Кандов. — Теперь мною владеет только это чувство!.. Нельзя простить убийце смерть такого человека, как Огнянов.

—Месть, страшная месть! — воскликнул доктор.

—Комитет соберется вечером?

—Да, у дядюшки Мичо. Пойдем вместе.

—Как только меня примут, я внесу одно предложение.

—Какое?

—Казнить убийцу Огнянова!

—Он не один, друг мой… Их несколько… и где нам искать их?.. Да если хочешь знать виновника, так это — турецкая власть…

—По-моему, виноват один человек! Доктор посмотрел на Кандова с удивлением.

—Именно один, и он среди нас.

—Среди нас?

—Да, я говорю о главном виновнике его смерти.

—Эх, Кандов, не стоит труда… мстить какому-то идиоту… Мунчо давно уже потерял рассудок. Несчастный, он не понимал, что своими ужимками совершает предательство. Он был так привязан к Бойчо… Оставь его в покое.

Кандов вспыхнул. Предположение Соколова показалось ему обидным.

—Заблуждаетесь, господин Соколов! Заблуждаетесь! Кто вам сказал, что предатель — это Мунчо?

—А вы кого имеете в виду?

—Стефчова.

—Как, это Стефчов? — вскричал доктор, ошеломленный.

—Он самый. Вот кто предатель! Это я знаю совершенно точно.

—Ах, мерзавец!.. Вначале я и сам подозревал его!

—Я наверное знаю, что это он все выдал туркам… Мунчо ни при чем. Вы все слишком поспешили обвинить его… Это Стефчов посоветовал властям копать у мельницы в ту самую ночь, когда его опозорили; это он с помощью подлого Мердевенджиева узнал настоящее имя Огнянова… Он совершил все эти преступления, и он виноват во всех несчастьях… Я знаю эту темную историю во всех подробностях, притом из самого верного источника.

— Ах, мерзавец, негодяй…

С каждой минутой уважение Соколова к Кандову? возрастало. Но доктор был прямо-таки потрясен, увидев, что студент действительно готов убить Стефчова — противника святого дела — и берется совершить этот кровавый подвиг с величайшим риском для себя, чтобы доказать свою преданность идее, в которую теперь поверил. Подобная горячность в другом человеке могла бы показаться подозрительной, но у Кандова она была искренней, — в этом убеждали беспокойный огонь в его глазах и воодушевление, отразившееся на нервном лице.

Несколько секунд Соколов молча смотрел Кандову в глаза и вдруг вскочил.

—Погоди, — сказал он, — мы непременно отправим этого мерзавца на тот свет… Сегодня на заседании комитета решим.

—Хорошо, — негромко проговорил Кандов. Соколов посмотрел в окно.

—Ко мне идут! — воскликнул он.

К дому подходил красивый белолицый юноша, одетый довольно хорошо и по французской моде.

Доктор явно не ждал гостя и при виде его взволновался.

—Это пациент? — спросил Кандов.

—Да, извини! — ответил доктор и выскочил за дверь. Когда он вернулся, лицо его сияло радостью.

—Кто это был? — спросил Кандов, глядя вслед уходящему юноше.

—Пенчо Диамандиев. Он учится в гимназии, в Габрове. На днях приехал домой.

—Как? Это шурин подлеца Стефчова и сын мироеда Юрдана? — удивился Кандов. — Вы с ним приятели?

—Мало сказать приятели! Мы с ним ближе, чем приятели и братья. Мы — товарищи: он член комитета.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.