Вводы и выводы

Мы с Аней сидим на ступеньках, ведущих к Неве. Стоит очередной божественный питерский летний вечер, наверное такой же, как тогда, когда мы выгуливали вовкиного немца. «Наверное», потому что тот вечер я, к сожалению, помню плохо. Точнее, совсем не помню. Всё, что у меня от него осталось — это Аня. Но даже если бы она и не сидела сейчас рядом, всё равно забыть её было бы нереально. Давно я не встречал таких обалденно красивых женщин. Конечно, немного сумасшествия в ней присутствовало, иначе как объяснить то, что она отправилась на прогулку с совершенно незнакомыми людьми, к тому же ещё и вдрызг пьяными? Но это, судя по всему, был единственный её недостаток Во всём остальном эго была не девушка, а стопроцентная мечта поэта! Жаль, что я не поэт... Когда она смеялась, слегка запрокидывая голову назад то кожа на её шее натягивалась, и Аня становилась похожа на античную статую. Наверное, более идеальной женской шеи мне видеть ещё не доводилось. Хотя, чего уж там, какой я, к лешему, специалист по женским шеям, разве что только по шейкам... матки...

И так мы сидим на набережной, прямо на ступеньках В метре от нас плещется ленивая Нева, разомлевшая от жаркого дня. Сильно загорелая женщина с мегафоном в руках настойчиво зазывает всех желающих на экскурсию по рекам и каналам. Я взираю на происходящее с удовлетворением сьггого кота. Ранее, попав в огромную пробку и почти выйдя из себя от неподвижности и жары, дойдя до состояния, когда градус безумия подпрыгнул до исторического максимума, я решил, наконец просто сбежать из машины, чтобы прийти в себя, а заодно и прогуляться вдоль одетых в гранит берегов. Разумеется, прихватив с собой Аню И теперь, когда злоба схлынула так же внезапно, как и появилась, пришло состояние покоя и умиротворения. Мы вели неторопливую беседу, иногда прерываясь на романтический поцелуй. С течением времени беседы становились короче, а поцелуи —длиннее.

— Я всё равно не понимаю, как можно знать столько языков...!

— Первый язык учить трудно, а каждый последующий всё легче и легче! Как мне удалось выяснить ранее, Аня свободно говорила на немецком, английском и испанском. Сейчас усиленно изучала французский. Просто киборг какой-то, а не женщина...

— Ни в жись не поверю!

— И совершенно напрасно! — засмеялась она, демонстрируя мне магию своей шеи.

— По крайней мере, без куска хлеба ты не останешься. Переводчики всегда нужны.

— Это точно. Только очень трудно. Я переводила на одних переговорах сразу на трёх языках: русский, английский и немецкий. Через час перестаёшь адекватно соображать. Переводчик — очень вредная профессия. Многие с ума сходят.

— «Нельзя так с переводчиками...»

— Тем не менее...

— А какая альтернатива?

— Учителем можно быть, или тексты переводить. В идеале, конечно, — научная работа.

—A учитель это, типа, не вредная профессия... — я вспомнил своих школьных учителей и в который раз пожалел их.

— Не в школе, — запротестовала Аня, понимая, что я имею в виду, —

Можно вести курсы для менеджеров всяких, для директоров.

— Ну, это, конечно, получше... — я представил себя за партой.— Вот меня, например, уже вряд ли чему можно научить...

— Если будешь серьёзно относиться — можно и тебя научить, — она прищурилась и хитро на меня посмотрела.

— Что? Смотришь как на потенциального ученика?

— Я тебе в учителя не гожусь.

— Это с чего же?

— У меня от тебя живот начинает болеть...

— А вот это просто замечательно!

— Кому как.,.

— Это льстит моему самомнению. Оно разрастается просто как на дрожжах.

— Смотри не лопни от важности!

Я привлёк её к себе, и мы поцеловались.

— Как жаль... — прошептала она тихо.

— Что такое?

— Я уезжаю через неделю.

— Далеко?

— В Москву. Буду там работать.

— Если занесёт нелёгкая, навещу... Ну а если серьёзно, то какая в зад, Москва?

— У меня там жених...

Так вот в чём дело! Жаль, конечно, но против лома нет приёма. А другим ломом быть, если честно, не хочется.

— Ты рад? — удивилась Аня.

— За тебя — рад, — поспешил я исправить прорвавшиеся эмоции, — А так, конечно, это трагедия всей моей жизни!

Она пристально на меня посмотрела:

— Вот это было, ну совершенно не искренне...

— Ты зато у нас образчик верности и честности.

— Зачем ты так говоришь? — опять зашептала она, только на этот раз обиженно и даже надула губки.

— Ладно, не сердись. У нас ещё целая неделя.

— И как мы её проведём?

— Есть предложения...?

Я всегда так говорю, чтобы не зависеть от чужого выбора. Привычка выработанная годами.

Выбор, конечно, есть, но он получается каким-то абстрагированным от меня, что удобно, ведь выбирают другие.

— Например, ты можешь меня отбить, но...— она грустно улыбнулась, — Это вряд ли возможно...

— Зачем тогда предлагаешь?

— Сама не знаю. Дура потому что...

— Неужели можно столько всего знать и при этом так вот запросто называть себя дурой?

— Получается, что можно.

— Иногда можно... — поправил я.

— Я же не об частных вариантах говорю! Ты же понимаешь, о чём я?!

— Ага, понимаю, когда вынимаю...

— Дурак!

— Не обижайся, — я засмеялся, стараясь интонацией смеха показать, что это был просто каламбур.— Это же игра слов, в рифму да ещё и смешная...

— Самомнение у тебя просто безразмерное какое-то!

— Ну ведь, действительно, получилось и в тему, и смешно?

— Да, — наконец пожалела она меня, — и в тему, и смешно, но только совсем не обязательно.

— Больше не буду! Честное пионерское!

— Ври больше...

— Больше уже тоже не могу...

— То-то!

— Жених твой чем занимается? — решил я перевести разговор на другие рельсы.

— Программист. Очень способный, фирму открыл свою. Пишут программное обеспечение на Запад.

— А для нас чего не пишут?

— Там платят больше.

— Ну вы просто два интеллектуала... Нашли друг друга.

— Давай не будем об этом говорить? А?

— Не будем — так не будем... Давай, вон, о корабликах поговорим, — я махнул головой в сторону проплывавшего мимо катерка, полного восторженных туристов.

— О корабликах тоже не хочу.

Вот ведь блин ёпрст...

— Тогда пошли прогуляемся.

Мы не спеша двинулись по набережной. Шли, думая каждый о своём. Аня — о женихе и английских неправильных глаголах, а я обо всём сразу и ни о чём в результате.

Так мы шли довольно продолжительное время. Дорога становится длинной, когда мысли заканчиваются, а путь ещё остаётся. «А подлинной дороге лучше ехать, чем идти», — решил я, как дитя своего века, посмотрев на часы. Пора было возвращаться к машине. Как раз пока дойдём, на улицах станет посвободнее.

— Назад? — предложил я.

Аня молча кивнула.

— Слушай, а вы с женихом своим созваниваетесь как-нибудь?

— Конечно! Как же не созваниваться? И письма пишем электронные, и в аське треплемся, и смски шлём.

— Эпоха, когда расстояния утратили свою власть.

— Почему утратили?

— При развитии современных средств связи можно жить где угодно и заниматься чем угодно, в каком угодно месте.

— А представляешь, что будет в будущем?

— Что?

— Будет всё в тыщу раз круче! Мы даже представить сейчас не сможем

— Ну тогда и не хрен голову заморачивать.

— Неужели не хочется заглянуть, хоть на секундочку?

— Хочется, только у меня в жизни и так чудес хватает.

— Каких?

— Волшебных... — я угрюмо вздохнул.

— Опять врёшь! — и Аня озорно засмеялась. Не могла она поверить, что в жизни такого обычного человека, как я, может быть что-то, не вписывающееся в рамки обыденности.

Тем лучше. Я не особо расстраивался. Гораздо хуже, что у такой замечательной девушки есть какой-то московский жених, ещё и программист. И он — жених, и отношения с ним более важны для неё, чем со мной. Не жизнь, а сплошные испытания для чувства собственного достоинства. Зачуханый программёр и — на белом коне! Ненавижу всю эту ай ти шоблу-ёблу.

— Ты что помрачнел? Неужели расстроился, что у тебя скучная серая жизнь?

И не дав мне ответить что-нибудь резкое, она продолжила:

— Брось, ты такой хороший. Вот у меня есть жених, он богатый и молодой, —я сразу оценил, что «богатый» стоит на первом месте, —но пустой какой-то. Нет, конечно, я его люблю. Он замечательный, внимательный, чуткий, но уже новой формации! Все современные люди — они снаружи блестящие, как дорогие игрушки в магазине, но в сравнении с вашим поколением— примитивные. Вы образованнее и начитаннее, вы- благороднее. Я бы сказала, что современный молодой человек более специализирован, а вы все сплошь — академики без диплома.

«Круто», — подумал я.

«Любой гасконец с детства академию»

— И ещё, молодые, все такие смешные.— продолжала Аня.— Точь- в -точь как дети.

— Замечательные слова, — поблагодарил я.—Мои седины склоняются в низком поклоне.

— Ты, правда, очень хороший, но, прости меня, я ведь тоже из современных детей, хоть и понимаю ситуацию лучше, но сделать тоже ничего с собой не могу. Вот ты читал Ремарка?

Читал ли я Ремарка? Дикий вопрос. Каждый ребёнок читал Ремарка!

— Разумеется, в детстве мы все читали... «Три...

— Вот! — она не дала мне договорить.— А сейчас живёт куча людей, даже не знающих кто это!

— А ты читала? — осторожно спросил я.

— Разумеется, я же филолог.

— Но ведь Ремарка надо читать не из-за того, что ты филолог, а чтобы вырасти хорошим человеком... И, вообще, книги — это фундамент цивилизованного общества. Если строить цивилизацию, то надо это делать на Достоевском, Манне, Сервантесе, Шекспире, Пушкине, Маркесе, на Астрид Линдгрен, наконец, на Марке Аврелии (я с благодарностью вспомнил собаку) — на вечных книгах. А если читать современную популярную литературу, то далеко не уедешь. Идея, что потребление — это цель развития общества, до добра не доведёт.

— Я, слава Богу, это понимаю, но время, когда «что такое хорошо, а что такое плохо» закладывалось государством на уровне подсознания, уже ушло. И его больше не будет, никогда не будет! Вы — последние могикане на сломе эпох, и поменялось абсолютно всё, социальный и экономический строй, понимание вечных ценностей, язык В старости вы останетесь совсем одни, вас даже понимать не будут—не смогут!

Бляха-муха! Хоть не доживай до пенсии! Задвигает покруче, чем собака...

— Тебе с одним человеком пообщаться, нашли бы общий язык. Даже спелись бы.

«Или слаялись», —думаю.

— Ты так думаешь?

— Уверен.

— А он тоже много читает?

— Она, — автоматически поправил я, и напрасно, Аня гневно вздёрнула брови.

— Не ревнуй, она мой старый друг, да и если я ничего не путаю, у тебя тоже вроде жених имеется, как штампик на пелёнке.

— На какой пелёнке?

— Проехали... А касательно того, о чём ты говорила, мне кажется, что ты права. И мне очень жаль это осознавать.

— Мне тоже жаль. Я же вижу, что ты даже со своими зверями домашними, как с людьми общаешься. Этот образ мысли, это воспитание, его ничем не убить, никакими социальными и прочими потрясениями.

— Сосисок надо не забыть купить, а то мы всё сожрали, — вспомнил я

— Вот видишь! — Аня мило улыбнулась.—Ты хороший человек. Такие сейчас не выживают.

— Ну, здрасьте-жопа-новый-год!

— И ругаешься ты тоже по-доброму!

Я подвёз Аню до дома, ей нужно было выйти на сеанс связи с суженым- ряженым. Любовь — серьёзная штука, и даже расстояния над ней не властны, что уж обо мне говорить...

— Ты прямо как подводная лодка, подвсплываешь для радиообмена

— Вечером я вернусь в вашу гавань, а пока сохраняйте радиомолчание

— Куда сосисок-то столько? — вместо благодарности услышал я с порога от кошки.

— А разве мы не всё подытожили?

— Сосисок ещё на пару дней хватает. Ну, раз купил — не назад же их отвозить...

Собака тоже подошла:

— Что, пришёл в себя?

— Сухой, сухой как лист.

— А где Аня, ты, вроде, с неё глаз не сводил?

— Занята моя зазноба, сейчас вкручивает своему жениху про любовь до гроба, а потом приедет.

— А жених не приедет провожать?

— Жених в городе Москве.

— Как ты их всех находишь с такими сложными жизненными сюжетами?

— Сам не знаю... Но такова моя стезя, и мне сойти с неё нельзя, — срифмовал я.

— Умная девчонка. Жаль, что ты её прошляпил.

— Насчёт ума — согласен. А вот насчёт «прошляпил» — ни фига подобного. Она же не от меня сбежала, а была таковой, в смысле, почти замужней, уже на момент нашего знакомства.

— Всё равно, олух.

— Ну что ещё от вас услышишь? Сосисок привёз — много, бабу обручённую шпекнул — олух.

— С тобой бы она обречённая была бы, — продолжала атаковать меня кошка.

— А ты её сама спроси, какой бы она со мной была! Она сегодня в наши нейтральные воды зайдёт.

— К нам пришёл сегодня в порт броненосец «Раппопорт», — не сдавалась мохнатая бестия.

— И она, между прочим, не еврейка!

— А мне всё равно.

Я посмотрел на собаку.

— Мне тем более... — ответила та на мой взгляд.

Да что ж за наказание-то такое?!

— Между прочим, Аня сказала, что моё поколение внутри лучше, чем снаружи.

Вспомнил я хоть что-то в свою защиту.

— Это ты к чему? — переспросила собака.

— Была беседа у нас непростая. Я бы сказал даже — душевная.

— Тогда ещё раз и более развёрнуто, а то получается какой-то по- хмельный отголосок эпохи неолита.

— Мы сравнивали моё поколение и идущее на смену. Молодые, они снаружи лучше, чем внутри, а мы, соответственно, наоборот, внутри лучше, чем снаружи.

— Чем лучше?

— Чем снаружи!

— А таких чтобы и внутри, и снаружи идеальные были, таких нет?

— Ну, таких людей сразу в правительство забирают. Причём, прямо из колыбели, и вместо молока их вскармливают углеводородами.

— А сравнивали как?

— Как, как... в разговоре!

— Нет, по каким параметрам? А то получается, что это говно менее говно, чем то.

— По человеческим параметрам.

— О, как! Ну и что конкретно в тебе более человеческого, чем в ком-то другом?

— Печень у тебя явно хуже, даже спорить не пытайся, — в серьёзном разговоре без кошки никуда.

— Имеется в виду не физиология, а вещи духовного порядка.

Так тебе отвечу, в большинстве своём люди — стадо, исключение— единицы, и ты в их число не входишь, не надейся даже. А от молодых тебя отличает жизненный опыт, этого не отнять, и тут твоя Аня права—опыт этот, естественно, внутри, а проступает он, как шаблонная модель поведения, но модель более разветвлённая и, следовательно более приспособленная, более изменчивая, это если по Дарвину. И эта модель, понятное дело, внушает уверенность самке. Для неё ты подсознательно выгоден, как отец общих детей, но только потому, что твой жизненный опыт богаче, чем у пришедших тебе на смену. Правда, заслуга в этом не твоя, а той социальной системы, которая тебя воспитала и, разумеется, «эпохи перемен», в которую тебя угораздило жить. Ты зацепил то, что для других, родившихся позже, уже навсегда останется «непознанным». Можно сказать, заглянув в глаза тоталитаризму, ты получил неплохую порцию халявного экспириенса, — тут собака заржала, но, быстро справившись с собой, продолжила.— Ньютон сказал: «Я видел далеко, потому что стоял на плечах титанов». А вы своих титанов просрали, с чем я вас и поздравляю! Зато теперь, безусловно, круче всех!

— Ну так-то зачем?..

— Ну разве не вы всё прошляпили? Хоть сами себе-то признайтесь!

— Ну да, согласен, —сдался я, наконец.

Потом стал загружать еду в холодильник. Действительно, сосисок оказалось многовато. Странно, я был уверен, что мы почти всё подъели. Значит, уже что-то путается в нейронных схемах. Завязывать надо... Заварил чаю, сел, смотря в стену. Так просидел довольно долго, слава Богу, зверьё было занято своими делами. Мысли само собой упорядочились вокруг последних разговоров с Аней и собакой. Неужели всё так печально? Вот любого вменяемого человека спроси, все скажут, что променяли великую страну на колбасу. Но куда же мы смотрели тогда, когда что-то можно было сделать? А может просто вместо того, чтобы делать, мы как раз и смотрели?