Евхаристия

В практике совершения важнейшего таинства церкви -Евхаристии - в условиях гонений стал появляться новый опыт, например, служение литургии в миссионерских целях на улице. Так, когда «обновленцы» захватывали храмы его епархии, еп. Кинешемский Василий (Преображенский) благословлял священников совершать литургию на площадях сёл, и сам так служил, собирая на службы сотни и тысячи людей⁸.

Характерно также, что многие новомученики и исповедники переходили к ежедневному совершению литургии, хотя это и не было прежде принято. Такой практики придерживались, например, еп. Кинешемский Василий (Преображенский), еп. Дмитровский Серафим (Звездинский), отчасти прот. Сергий Мечёв, а также архим. Таврион (Батозский). Интересно, что о. Таврион неукоснительно совершал литургию ежедневно даже в заключении, в любых условиях. Он вспоминал: «Во время заключения, и лагерного, и тюремного - всегда ночью, под одеялом, когда все уже спали, без пропуска совершал святую литургию. А если попадал в карцер - это был праздник. Весь день пел молитвы вслух. Дежурный подойдет, заглянет в окошечко, постучит в дверь, подивится и отойдет. Везде неопустительно совершал литургию - даже на пересылках». Для о. Тавриона ежедневная евхаристия была, прежде всего, служением людям, насыщением их духовной жажды. Он говорил: «...когда в первый раз попал в тюрьму, то пошёл по стопам отца Иоанна Кронштадтского. Я горел желанием совершать ежедневно Божественную литургию. И там, в тюрьме я раскрыл для себя жажду и потребность людскую, как они жаждут наших молитв и жертвоприношений».

Ещё в 1918 году прот. Владимир Воробьев писал, обращаясь к революционной власти: «Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже в подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы. Мы будем без них, с благословения наших епископов, совершать литургии. Вы насилием заберёте наши священные сосуды. В домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертву Тела и Крови Господней. Без неё мы не можем жить, она - наша жизнь, без неё - наша смерть. Святая Евхаристия даёт нам радость, неземной восторг и силу жить, бороться и силу мужественно бестрепетно нести страдания...»¹¹. Его слова оказались в значительной степени пророческими.

Если в ещё не закрытых храмах обрядовая сторона евхаристии претерпевала мало изменений, то в заключении она иногда обретала почти первохристианскую простоту. В начале 1920-х годов в тюрьме ещё могли служить, например, в общей камере. В.Ф. Марцинковский вспоминает, что в 1921 году литургии в Таганской тюрьме по официальному разрешению служились в школьном помещении со скамьями. Иконостаса не было вовсе, престолом служил стол, покрытый белой скатертью. Сосуды и облачения были переданы с воли. В ссылках и в церковном подполье епископы и священники часто служили евхаристию в частных домах и квартирах верующих, в самой простой обстановке. Престолом мог служить обычный стол или настенная полка, а евхаристическими сосудами - кухонная посуда.

Но не только внешние затруднения и соображения конспирации стояли за упрощением обряда евхаристии, когда она служилась по домам. С.И. Фудель писал: «Служение в комнате предъявляет духовные требования к внешности: пышность византийского обряда становится в комнате чем-то громоздким, ненужным и даже досадным». Епископ Ковровский Афанасий (Сахаров), например, в домах служил в простой фелони с омофором и маленькой матерчатой митре с иконками, но без всяких украшений. Зато по улице и на регистрацию к уполномоченному всегда ходил с посохом как епископ, что было свидетельством веры. Многие исповедники веры, как и он, избегали внешних почестей и роскошных облачений. Например, когда патриарх Тихон подарил архиеп. Тверскому Фаддею (Успенскому) алмазный крест на клобук, он отказался его носить: «В Твери Вера Васильевна стала напоминать ему о кресте на клобук. " Не надо, ни к чему", - ответил архиепископ. " Но вам же он дан, вам это положено", - настаивала Вера Васильевна. В конце концов, она сама вырезала из белой материи крестик и нашила его на клобук».

В лагерях богослужебные сосуды заключённые изготавливали своими руками из доступных материалов - железа, дерева. Сами шили простейшие облачения, изготовляли кресты и иконы из бумаги, хлебного мякиша. Служили иногда на просфорах, переданных с воли, а при их отсутствии - на лагерной пайке. Знаменитый соловецкий узник, прот. Никодим, известный под прозвищем «Утешительный поп», использовал в качестве евхаристической чаши немецкую солдатскую кружку с крышкой, причащал деревянной лжицей, а вместо вина использовал клюквенный сок. Он носил под одеждой деревянный крест и самодельную епитрахиль, выдаваемую за шарф.

Антиминсы, необходимые для совершения евхаристии, старались передать в заключение с воли. Также многие епископы (например, еп. Ковровский Афанасий (Сахаров), еп. Рыльс-кий Павлин (Крошечкин) и др.) специально освящали антиминсы для священников, отправляющихся в лагеря и ссылки. Однако их обычно не удавалось долго хранить из-за этапов и многочисленных обысков, так что часто священники оставались без антиминсов. Архимандрит Таврион (Батозский) вспоминает: «Как служили без антиминса, без престола? Один священник ложился, а остальные служили у него на груди. Вместо просфоры - хлеб. Господь на Тайной вечере сказал, что хлеб пресуществляется в Его Тело. А вместо вина - вода. В Кане Галилейской Господь претворил воду в вино. И мы все причащались. Были радостны и веселы! С Богом нигде нет потерь!».

При крайней аскетичности своей обрядовой стороны, евхаристия в заключении оказывала огромное духовное влияние на верующих. С.И. Фудель вспоминает о своём восприятии тюремной литургии в 1922 году: «Откроешь глаза, и вот - всё та же пыльная лампочка, горевшая по правилам всю долгую ночь. <...> Но я вижу, что отец Валентин и отец Василий уже встают, и вдруг стену внутреннего холода пробивает, как луч, теплая победоносная мысль: да ведь сегодня будут служить литургию! Сегодня там, на маленьком столике у окна, опять загорится огонь, и через все стены и холод опять поднимется за всех людей, за всю страдающую землю жестяная тюремная чаша. Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся. У нас нет ничего, кроме этого, но именно в этом больше всего нуждается мир».

Таким образом, при самых простейших внешних формах совершения евхаристия была для исповедников веры в заключении зачастую более духовно действенной, нежели для многих других на свободе, поскольку за ней стоял опыт их реального приобщения ко Христу в жизни через несение Его Креста - хранения верности Христу и исполнения Его дела в мире.

Пасха

К совершению праздника Пасхи верующие заключённые прилагали наибольшие усилия. Во-первых, совершение этого главного христианского праздника было своего рода «последним рубежом» отстаивания веры, знаком сохранения верности Богу. Во-вторых, праздник Пасхи обладал, если так можно выразиться, самой большой «объединяющей силой», собирающей воедино верующих, которых в заключении власти старались как можно больше разъединить и разобщить. Поэтому верующие в неволе всегда стремились встретить главный христианский праздник - Пасху - максимально полной и общей молитвой, но это удавалось крайне редко. Именно против пасхальных богослужений принимались наиболее строгие меры. В праздничные дни в лагерях, начиная примерно с середины 1920-х годов, не только не разрешали выходных, но зачастую намеренно в праздники посылали верующих заключённых на особо продолжительные и тяжёлые работы. Обычно почти любое внешнее выражение молитвы в праздник могло грозить увеличением срока или продолжительным заключением в карцер, что часто (например на Соловках) заканчивалось смертью.

Тем не менее некоторые верующие заключённые всё же решались пойти на риск вопреки запретам, и тогда иногда удавалось встретить Пасху совместными молитвами. Часто очень немногие или даже один человек решался на нарушение запрета. Но пример немногих мог помочь преодолеть страх многим другим, и тогда такая нелегальная Пасха приносила обильные духовные плоды. Само пасхальное богослужение становилась не только символом победы Христа над смертью, но и реальной победой Христа в сердцах многих верующих, и победой, по крайней мере, над страхом смерти.

Один такой пример описывает Василий Савельев (будущий архим. Сергий). В 1930 году в лагере по строительству железной дороги Пинюг-Сыктывкар заключённые вопреки запрету встречали Пасху в бараке общим пением пасхального канона и стихир. Инициативу проявил один священник, его мужество укрепило и собрало многих других. «Наступил Великий пост - первый в лагерных условиях. Особенно тягостно было без церкви проводить дни Страстной недели. Напряжение всё больше и больше усиливалось, и к Пасхальной ночи оно было настолько серьёзным, что требовало разрядки. <...> Наступила Пасхальная ночь. В бараке была полная тишина. Вдруг, ровно в двенадцать часов, раздался певучий голос: " Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех. И нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити". Мгновенно со всех концов барака люди устремились к поющему. Пел священник и даже в облачении. На нем были фелонь из простыни и епитрахиль из полотенца. Тут уж удержать нас было невозможно. С великим воодушевлением мы пропели пасхальный канон и стихиры Пасхи. Потом каждый принёс для разговения то, что мог, и у нас, как чудо, открылся праздничный стол. Это была замечательная ночь».

Чин богослужения в данном случае определился тем, что все могли вместе спеть наизусть, а обрядовая сторона богослужения - тем, что можно было быстро изготовить своими руками из простейшего бытового имущества. На Пасху 1931 года, в этом же лагере репрессии так усилились, что всякие внешние богослужебные действия уже не допускались. Многочисленные примеры подобного рода говорят о том, что верующие заключённые часто шли на риск совершения пасхального богослужения, когда был хотя бы минимальный шанс остаться незамеченными. Так поступали в разных местах заключения многие верующие.

Некоторые верующие в лагере открыто шли на страдания за нарушение запрета, чтобы только совершить пасхальное богослужение. Эта жертва сильно укрепляла духом не только верующих заключённых, но и неверующих. Верующие женщины из Воронежской области несмотря на угрозы отказались работать в Пасху, за что были на несколько часов поставлены босиком в ледяную воду. Такой ценой они добились своего: стоя босиком на льду, они пели пасхальные песнопения и праздновали Пасху. Глядя на них, неверующие завидовали их стойкости.

Бывали и другие подобные случаи, когда, несмотря на отсутствие всяких условий для совершения праздничного богослужения, исповедники веры в полной мере переживали пасхальную радость от полноты приобщения Кресту Христову в своей реальной жизни. Например, архим. Тавриону (Батозскому) приходилось встречать Пасху на тяжелых земляных работах, в бараке под нарами и в ссылке в землянке. С особой силой Пасха переживалась как Пасха Креста Христова. Он вспоминал: «Были такие минуты: везёшь тачку, нет никаких сил, а вместе с тем падаешь на колени и говоришь: " Слава Тебе, Господи! В дни Твоей Пасхи я тащу эту тачку! Какой я счастливый! Как счастливы родители, которые дали мне жизнь! Я за правду Христову, за Церковь, за Слово Божие, за жизнь христианскую умираю здесь! " И какая внутренняя духовная радость! Неужели вы думаете, что только здесь, в храме, можно переживать Пасху? Может быть, в тюрьме, где-нибудь под нарами, ещё торжественнее или в ссылке, в какой-нибудь выкопанной живой могиле. Красота!».

Таким образом, совершение в лагере запрещённой начальством Пасхи становилось для её участников шагом, близким к подвигу первохристианских мучеников. Во-первых, за это они могли поплатиться жизнью или, по крайней мере, её существенной частью (прибавкой срока или карцером). Во-вторых, такая Пасха всегда становилась подлинным свидетельством победы Христа над смертью и сильным духовным укреплением как для самих участников, так и для многих других, бывших свидетелями этого события.