Характера понимания 1 страница

Понимание вне системы – это сочинение без плана и темы.

Школьная премудрость.

5.1.1. Понимание и осмысление. Интернальное и экстернальное понимание. Стоило бы только, к примеру, вступить в спор с Р.Рорти [193] по поводу существования такой вещи, как Ум, и начать отстаивать ее право на существование,

как от нас несомненно потребуют указания какого-либо денотата или референта, который является ее носителем. Антиподы, герои сочинения Рорти, стали бы искать соответствующие реакции неких нервных волокон номера такие-то и такие-то, которые определенным образом реагируют на проблемные ситуации. Землянам привычнее предлагать в качестве такого референта, например, Сократа и настаивать на существовании " Умного Сократа", или, в общем случае, " Некоторой вещи, обладающей определенной вещью (т.е. Умом) как свойством". Эту тривиальную познавательную процедуру несчетное число раз выполняет и сам Рорти, сопоставляя рефлексии Антиподов и Землян. Суть ее передается одной из теорем ЯТО: t ®[(a) t ], а путь мысленного движения от антецедента к консеквенту представлен 0-й – 3-й колонками первой строчки Табл.4.2.

Данная таблица в целом отражает те процессы и результаты познания (субстантивация, как в данном случае с поисками Сократа, интерпретация, системное представление), которые были нами названы " осмыслением". Этот термин, по всей видимости вполне соответствует употреблению слова: не скажешь, что уже " понял, что такое Ум", только указав возможный референт этого загадочного феномена.

Поэтому слишком тесная привязка проблемы осмысления к проблеме понимания, когда утверждается, что "...они не могут рассматриваться в отрыве друг от друга: неразработанность проблемы понимания объясняется прежде всего отсутствием систематизации в теории смысла, а трудности последней вызваны тем, что она рассматривается обычно в отрыве от проблемы понимания" [220, С. 11], вызывает возражение. Дело не столько в том, что " аналитическая" и " герменевтическая" традиции в исследовании проблемы смысла " абсолютизируют отдельные стороны" его [220, С. 11–12], сколько в том, что это вообще не " стороны". Скорее отношение здесь родовидового характера: понимание всегда является осмыслением, а вот осмысление – не обязательно сопряжено с пониманием. Разве всякое осмысленное суждение, вместе с тем должно считаться и понятным (неважно кому – тому, кто высказывается, или тому, кто воспринимает)?

Как бы ни эксплицировался " смысл" (См. об этом, например: [60], [153], [217] и др.) – в связи со способами обозначения (Г.Фреге) или со специфическими реакциями на знак (бихевиоризм), как то, что указывает на верификацию (фальсификацию)

утверждения или возможные описания состояний в данном языке (позитивизм логико-аналитического вида) или на способы употребления, применения знака (Ч.Пирс, Л.Витгенштейн. Последний требовал: " Рассматривай предложение как инструмент, а его смысл как его применение" {ФИ, § 421} [57, С. 210]), как особый ментальный феномен – образ предметов, действий, потенциальных состояний (почти все философы-классики) или как то, чт о этот образ пробуждает (С.Крипке), как некий инвариант указания одного и того же предмета в разных языковых каркасах (семантика " возможных миров") или как гуссерлианский неопределяемый способ смыслополагания в непосредственно данном феноменальном поле, когда "...имманентный сознанию предметный смысл" полагается " как интенциональный результат синтетической работы сознания" [79, С. 110], и т.д., – самих по себе первичной субстантивации или интерпретации еще явно недостаточно, чтобы говорить о понимании.

Если ребенок спрашивает " Что такое ваучер? ", а ему в ответ предъявляют красиво оформленную бумагу (операции субстантивации или интерпретации) и спрашивают, понял ли он, то дитя скорее всего ответит отрицательно и, либо повторит свой вопрос, либо начнет бумагу разглядывать, решая задачу понимания самостоятельно. Возможно, придется объяснять ему, в каком отношении документ находится ко всему достоянию державы, как эту бумагу употребляют взрослые, к какого рода документам она относится или, на худой конец, сообщить ему, что он может из этой бумаги сделать кораблик, который утонет не сразу.

Но воспользуемся как будто схожим примером Вригта [59, С. 162–164]. По улице движется толпа людей. Они идут в одном направлении, что-то скандируют. Многие из них несут флаги. У наблюдателя возникает вопрос, что именно здесь происходит. Хотя отдельные элементы знакомы (людей не несет ветер, а идут они сами; при этом они возбуждены, кричат и т.д.), все событие в целом остается непонятным. " Что это – демонстрация, бунт, забастовка, фестиваль, религиозная процессия, начало гражданской войны или революции? " – спрашивает Вригт.

Обращает на себя внимание одно обстоятельство: прежде, чем ответ будет получен, кое-что Вригту должно быть уже известно, а именно перечисленные концепты. Каждый из них реализуем только в том случае, если будет указано какое-нибудь отношение людей в толпе – к правительству, предпринимателям,

мэру города, к каким-то событиям, к какой-либо категории граждан своей или иной страны. Но это и есть системное представление вещи в атрибутивном смысле – по типу определения (2.1), когда некоторое ее отношение ставится в соответствие предполагаемому определенному свойству. Отличие от случая с предъявлением ваучера состоит в том, что здесь требуется не осмысление путем поиска какой-то вещи, обладающей заранее данной вещью как свойством или реализующей эту фиксированную вещь, рассмотренную как отношение, а осмысление какого-то возможного отношения уже предъявленного объекта путем подбора подходящего концепта.

Такого рода ответ на вопрос " Что это такое? " Вригт называет " пониманием" и резонно отмечает, что данный вопрос (лучше бы говорить не о вопросе, а об ответе) " не является вопросом ни классификации в соответствии с данным критерием, ни произвольного выбора употребления терминов" [59, С. 164].

Но вопрос об отношении понимания к классификационной проблеме нуждается в уточнении. Если на основании предшествующих сведений, а также собственной предпосылочной установки (которые соответствуют тому, что в герменевтической литературе обычно называется " предпониманием"), и более внимательного описания систематизируемого объекта, Вригт попытается представить его, предположим, как праздничное шествие, то он действительно решит не классификационную задачу, поскольку он структурировал, представлял в виде системы только данный объект. Назовем такое понимание внутренним, или интернальным. Структура такого понимания отображается следующим образом:

(iа) U-intern-P =_df (iа) { iа ®([ a (_* ia)]) t } (5.1)

Здесь " U–intern–P " читается как " понятность в интернально-атрибутивном смысле " (U – от англ. Understanding).Вся дефиниция означает, что некоторая вещь понятна в этом смысле тогда, когда, имея эту вещь, мы тем самым представляем какие-то её отношения как отношения, реализующие определенное свойство.

Однако представим себе, что Вригту известно заранее, что по Финляндии как раз сейчас идет волна забастовок, демонстраций и иных публичных протестов трудящихся, требующих повышения

зарплаты, и что некоторые из замечательных финских логиков принимают участие в демонстрациях. И вот когда Вригт заметит в толпе своего знакомого, скажем, Илки Ниинилуото, он может быть сначала воскликнет: " Что он там делает, среди этих возбужденных людей? И что это за люди? ". Но тут же с большой долей правдоподобия наблюдательный Вригт догадается: " Понял! Это какая-то из форм протеста, о которых так много пишут газеты, но это, по-видимому, не забастовка, не революция, не бунт, а раз в ней принимает участие Илки, то это, скорее всего, именно мирная демонстрация".

Полученный ответ на вопрос " Что это такое? " и, соответственно, достигаемое понимание теперь имеет иной характер. Вригт относит событие к одному из видов социального протеста, т.е. решает как раз классификационную задачу. На основании знания разных форм выражения гражданами своих чувств к тем, кто ими управляет, он, по наблюдаемым признакам, включает происходящее событие в один из видов протеста.

С системной точки зрения рассматриваемый случай требует перехода к другому (двойственному) способу системного представления. Здесь производится отнесение понимаемой вещи к одному из дескрипторов, в данном случае – именно к субстрату, уже известной наблюдателю системы, образованной по реляционному концепту, предполагающему членение социальных протестов на различные виды. Иначе говоря, речь идет о внешнем (относительно интересующего наблюдателя предмета) понимании, или об экстернальном понимании. Формальное его выражение могло бы принять такой вид (напомним, что É обозначает мереологическую импликацию и читается как " содержит", " включает"):

(ia) U–extern-substr-R =_df (ia) { t ([(iia _*) a ])®{ iia É ia } } (5.2)

Иначе говоря, экстернально-субстратная понятность в реляционном смысле достигается, когда, имея системное представление некоторой вещи в смысле (2.2), мы обнаруживаем интересующую нас вещь в ее субстрате.

Тривиальным образом могут быть получены и другие модификации экстернального понимания, когда понимаемый объект относят не к субстрату, а к структуре или даже концепту уже известной системы.

Если наше соображение верно, то так часто смешиваемые системный и классификационный подходы различимы как раз в этом пункте: классификация, требующая внешнего понимания, всегда осуществляется как систематизация, но внутреннее понимание, интернальное системное представление никакой классификации не предполагает.

Порой считают, что понимание непременно требует дедуктивного вывода: " …Понимание и объяснение совпадают по своей общей формальной структуре. Каждая из этих операций представляет собой дедуктивное умозаключение, одной из посылок которого является общее утверждение, другой – утверждение о начальных условиях В заключении общее знание распространяется на частный случай... В случае понимания это [общее] утверждение является оценкой, говорящей о том, что должно быть... Понимание есть оценка на основе некоторого образца, стандарта, нормы, принципа, и пониматься может все, для чего существует такой общий образец, начиная с явлений неживой природы и кончая индивидуальными психическими состояниями..." [92, С. 37, 38]. Но схвачена ли здесь суть дела?

Оставляя в стороне спорный вопрос о сводимости всякого понимания и, следовательно, системного представления, к оценочному суждению и соотнесению со стандартом (о каких стандартах можно говорить, если речь идет, например, об уникальном понимании в описанных выше смыслах? Без смысловой натяжки это вряд ли удалось бы сделать), отметим, что ни в (5.1), ни в (5.2) дедуктивный вывод в явном виде не использовался, да и вряд ли предполагался implicite. В ряде случаев понимание строится иначе: " Процесс понимания действия можно схематично представить как переход от вывода практического силлогизма к его посылкам: " Он зажег свет. Вероятно, он хочет читать, ведь читать без света невозможно " " (Пример из [99, С. 146]). При этом отмечается, что в особо сложных случаях в процессе понимания проходят путь, обратный реализации действия.

И Вригт в нашем примере не рассуждает дедуктивно. Он не полагает, что раз всякая демонстрация сопровождается целенаправленным движением, скандированием лозунгов и т.п., а ему известно, что и в данном случае он видит демонстрацию, то вот это и объясняет, почему толпа характеризуется указанными признаками. Увы, его задача труднее. Он должен решить, демонстрация ли это, и при этом вовсе не застрахован от ошибки, от чего

как раз гарантировал бы дедуктивный вывод. Его рассуждение строится от большей посылки и бывшего заключения в первом рассуждении к меньшей посылке, т.е. примерно так: если все демонстрации характеризуются такими-то свойствами, а я наблюдаю толпу именно с данными признаками, то это, вероятно, демонстрация. Такого рода вывод Ч.Пирс [328, Р. 452] называл абдуктивным, связывал его с выдвижением гипотез и считал единственным способом приращения знания. Абдуктивное заключение далеко не всегда окажется фактически истинным, но понятность, как мы увидим, вовсе и не гарантирует истинности.

5.1.2. Понимание как моделирование. Довольно часто процесс и результат понимания связывают с построением моделей объекта. Известно, что физик У.Томсон (лорд Кельвин) считал своей задачей построение механических моделей, " какова бы ни была природа... явлений": " Мне кажется, что когда мы спрашиваем себя, понимаем ли мы, или не понимаем соответственной физической проблемы, то смысл этого вопроса таков: в состоянии ли мы построить соответственную механическую модель". И далее: " Когда я могу построить механическую модель, я понимаю; когда же я не в состоянии построить соответственную механическую модель, я не понимаю; и по этой причине я не понимаю электромагнитной теории света" (Цит. по: [87, С. 85, 86]).

С тех пор многое переосмыслено в методологии физики, уже давно никто не считает механические модели единственно возможными для осмысления любых физических феноменов, но идея понимания как моделирующей деятельности не исчезла. Различение Действительного мира (Д-мира) и Модельных миров (М-миров), каждый из которых является особым способом понимания Д-мира, и теперь считается методологически фундаментальной. При этом "...хотя любой М-мир представляет собой в сущности часть Д-мира (продукт деятельности мозга), однако удобно считать его отчасти иным, самостоятельным миром, который мы можем сравнивать с Д-миром с помощью экспериментов" [205, С. 19, 20].

Считается, что понимание путем построения моделей характерно отнюдь не только для физики, а носит всеобщий характер. " Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы

оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занимается художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему" [296, С. 40]. Утверждается, к примеру, что понимание событий, заданное направлением структурализма, возникло " благодаря применению к антропологии и вообще к наукам о человеке лингвистической модели" [187, С. 44]. А в качестве критерия такого понимающего мышления могут указать либо, как это принято в методологии моделирования, на гомоморфизм модели относительно прототипа, либо на субъективность осознания очевидности: "...Понимание, каким бы несовершенным оно ни было, есть самоочевидность модели, если таковая выявлена." [224, С. 379].

В одних случаях подчеркивается именно специфически " понимающая" функция моделирования (во всяком случае, для культурологии), когда вопрос об истинности знания напрямую не встает: " Модель мира не есть картина мира или знание о мире, пусть даже иллюзорное. Это способ, которым человек членит и упорядочивает реальность, а потому вопрос об истинности или ложности той или иной модели мира отпадает как бессмысленный" [154, С. 89]. В других случаях, напротив, настаивают на том, что " моделирование предполагает референцию с объектом моделирования, а референция предполагает наличие утверждений об истинности и ложности" [47, С. 40]. Эта референция может оказаться даже двойной – когда говорят не о модельном понимании объекта, а о понимании уже самой модели (См.[224, С. 379]), но в любом случае, понимание тогда должно характеризоваться истинностной валентностью.

К соотношению истинности и понятности мы, как обещано, вернемся, а пока отметим, что перенесение деятельности с прототипа на мысленные модели (интериоризация) рассматривается в качестве одного из фундаментальных положений теоретической психологии: " Совершенно очевиден тот гигантский выигрыш, который получает живой организм благодаря способности оперировать внутримозговыми моделями внешне нереализуемых действий." [204, С. 51]. Понятие модели фундаментально в когнитивном (Дж. Келли) и социально-когнитивном (А.Бандура) направлениях психологии личности [271, С. 373-478].

В обстоятельной монографии по когнитологии П.Джонсона-Леарда говорится: понять нечто означает получить такое представление,

" которое является моделью целого; так, часы воспринимаются как модель движения времени" [320, P. 2]. Что касается мысленной модели высказывания, то она – модель соответствующего пропозиции положения дел, а понимая, допустим, силлогизм, человек " не обращается к логике с ее формальными правилами умозаключения", а непосредственно " конструирует мысленную модель ситуации, которая описана в посылках, используя наличные общие сведения и свое знание контекста" [320, P. 63]. Различаются модели трех типов – представление символов, представление структурных аналогов действительности и обычные чувственные образы [320, P. 165].

Но как разворачивается сама операция мысленного моделирования? В.К.Нишанов (См.: [145, С. 113–116]) пишет, что разрешить проблемную ситуацию, т.е. преодолеть состояние, когда информация об объекте имеется, а синтетического знания еще нет, можно двумя способами – либо " за счет получения недостающей информации извне", либо " лишь с помощью собственных интеллектуальных усилий субъекта". " Понимание" связывается автором со вторым способом – " здесь должен работать тот же механизм, который приводит к рождению новых идей, генерированию научных открытий, к созданию новых инженерных конструкций и вообще к решению любых творческих задач". В способности " за некоторым данным увидеть иное и состоит одна из специфических черт понимания".

А ответ на вопрос о характере " механизма" таков: "...Всякий раз, когда осуществляется понимание чего-либо, субъект создает некоторые мысленные “конструкции”, связывая их, с одной стороны, с объектом, а с другой – с имеющимися у него знаниями о мире. Причем конструкции эти скорее напоминают мысленные (ментальные) модели, чем чувственные образы, так как в них субъект пытается “ схватить ” (отразить) необходимые, существенные стороны, свойства и отношения объекта. В образе же случайное присутствует наравне с необходимым". Субъект не усваивает свои модели в готовом виде, он создает их сам. Нишанов заключает: " понимание... представляет собой процесс построения мысленных моделей отдельных фрагментов внешнего, внутреннего или воображаемого миров".

Такое представление о понимании, действительно, имеет преимущества: моделирование – давнишний объект методологии научного познания. Сравнительно хорошо изучены логические

операции (вывод по аналогии) и виды моделирования, а также средства повышения правдоподобия заключений от модели к прототипу. Отсюда следует, что если рассматривать понимание как процесс создания ментальных моделей, то появляется возможность (странно, что возможность эта никем, кажется, так и не была реализована) рациональными средствами сравнивать " хорошее" и " плохое" понимание, говорить о видах понимания, соответствующих типам моделирования, выделенных по самым различным основаниям, пытаться обосновывать, скажем, идею о том, что логическим механизмом всякого понимания может быть только аналогия, и т.п.

Но так ли уж далеки друг от друга понятия " модель" и " система"? О процедуре модельного представления объекта говорят, что она характерна для становления гипотез, когда формирование гипотезы, во-первых, обусловлено ориентацией на некоторую парадигму (при экстенсивном способе развития знания) либо на принцип соответствия (при интенсивном способе), а во-вторых, выбором реализующих принятую парадигму " правил игры" (См.: [145, С. 118]). Но ведь это и есть ни что иное, как попытка организовать " данные" с помощью некоторой структуры, соответствующей принятому концепту, т.е. системное представление объекта.

Понятия модели и системы настолько близки, что эта близость фиксируется: " Моделью некоторой системы-оригинала будет называться система: 1)обладающая какими-то одинаковыми на данном фиксированном уровне детальности свойствами по сравнению с системой-оригиналом; 2)являющаяся более простой, чем эта последняя". При этом подчеркивается, что моделирование является условием познания, " определяемым целевой установкой исследователя" и направляемым не от объекта к субъекту, а напротив, " от “ идеального объекта исследования ” к “ объекту исследования ” " [182, С. 122, 129, 132].

Действительно, логический анализ нескольких десятков определений " модели" привел Уёмова к выводу, что никакое из корректных определений не обходится без представления о том, что "...модели рассматриваются не иначе, как системы", что "...любая вещь может быть использована в качестве модели любой другой вещи", что вообще модель – это "...система, исследование которой служит средством для получения информации о другой системе" [228, С. 38, 48, 51]. С другой стороны,

ничто не мешает и системные представления рассматривать как модели объектов, изучая которые можно получать некоторую информацию о " самих" объектах.

Однако экстенсиональное совпадение понятий модели и системы "...не означает, что они тождественны и интенсионально, т.е. по своему содержанию" [241, С. 188]. Иначе говоря, из того обстоятельства, что всякая система может использоваться как модель, еще не следует, что именно так она непременно и используется. Моделирование совсем не обязательно применяют для переноса с модели на прототип специфически системных характеристик. А системное представление совсем не обязательно имеет целью перенос информации, оно вполне может выступать не средством, но целью, тогда как моделирование – всегда лишь средство. Если Людовик XIV провозглашает свой тезис " Государство – это Я", то он несомненно выражает собственное понимание государства как системы с концептом абсолютизма, придающим смысл всем действиям короля и организации жизни Франции, но эту систему вовсе не обязательно рассматривать в виде " модели", с которой Людовик хотел бы " переносить" информацию на какой-то еще один объект, являющийся " французским государством как таковым" и не обладающий ни монархическими, ни республиканскими признаками.

Кроме того представление о понимании как о моделировании таит еще одну, не очевидную при поверхностном взгляде, опасность. Дело в том, что обычный способ создания модели состоит в переносе отношений с прототипа на модель, под которые уже потом подбираются какие-то свойства, представляющие свойства прототипа, т.е. заданными оказываются определенные отношения, а система строится по схеме (2.2) – в соответствии с реляционным определением.

Но ни из чего не следует, что понимание не может осуществляться по обоим способам системного представления. Более того, как отмечалось в [244, С. 61], представление о том, что понимание должно происходить только по реляционной схеме, может привести даже к врачебной ошибке. Склонность к пониманию предмета по схеме (2.1) и затруднения с осуществлением принятой классификации, когда испытуемый к слову " карась" подбирает слова, указывающие на то, к чему карась относится в соответствии с концептами " внешний вид" или " способ передвижения" (например, " чешуя" или " плавать") вместо того, чтобы, как

" нормальные" испытуемые, называть " леща", " окуня" и " щуку" – в соответствии с их свойствами, удовлетворяющими отношению тождества, объявляется предрасположением к шизофрении.

Эдак, если признать понимающим только реляционный путь системного представления, придется думать, что результаты многих творческих работ пониманием не являлись. А вот Л.Инфельд, близко знавший Эйнштейна, пишет, что по типу интеллекта Эйнштейн, как и Ньютон, относился к ученым, которые мыслят преимущественно " логическими категориями". Зато простоту и оригинальность концепций Фарадея и Бора он объясняет противоположным способом их мышления – Фарадей как бы " видел" силовые линии магнитных полей, как и Бор " видел" устройство атомного ядра [96, С. 176].Речь явно идет о разных способах системного представления и, конечно, понимания – вряд ли можно " видеть" классификацию рыб в том же смысле, как можно видеть их плавающими.

Наконец, принципиальное гносеологическое значение имеет и еще одно соображение. Выдвигая идею понимания как моделирования, концепции когнитологии вынуждены принимать вместе с тем и определенное метафизическое решение. Предполагается, в частности, существование области ментального, которая содержит два рода сущностей – во-первых, " сырые данные" (raw data), добытые ощущениями или предыдущими ментальными актами, и, во-вторых, сами модели – такую организацию входных данных, которая является их синтетической организацией и указывает на какое-либо состояние " самого" объекта (См.: [306, P. 105]).

В целом же обсуждение вопросов понимания проводится на основе предположения о четырехступенчатой структуре познания: 1)восприятие " сырых данных"; 2)осмысление данных и построение ментальной модели на основе уже имеющегося в Уме знания; 3)исследование этой модели " самой по себе"; 4)перенос информации с модели на объект, также мыслимый в виде вещи " самой по себе".

Это же решение подразумевается и у Нишанова. Понимание объекта любой природы требует ментального " строительного материала", представляющего собой весь арсенал знаний, чувственных образов и иных " внеязыковых знаний", из которых конструируется модель в соответствии с нормативно-ценностной установкой [145, С. 114-116]. Ввиду этого отдается предпочтение

гносеологической позиции Г.П.Щедровицкого (См.: [295]), согласно которой различаются объект, существующий независимо от исследователя, и предмет, создаваемый самим субъектом для " замещения" объекта. (Впрочем, об опредмечивании объекта говорил и Хайдеггер, в самом слове verstehen слышавший альтернативное " пред-стояние", и считавший, что " факты надлежит опредметить" [264, С. 44]). А поскольку один объект может быть представлен различными предметами, Нишанов допускает и разные варианты его понимания.

Но и предмет, как выясняется, еще не выполняет функции понимания объекта: "...Процедуре понимания подвергается не объект, а сформированный на его основе предмет понимания..." [145, С. 104]. Но тогда возникает вопрос: если тем, что понимается, является сформированный на объекте предмет, то не должны ли мы в результате понимания получить предмет этого предмета, и не ведет ли такой механизм внутренних репрезентаций к регрессу ad infinitum?

А если мы все же остановимся уже на первом предмете, с которого перенесем информацию на понимаемые " сырые данные", то не признаем ли мы тем самым привилегированность этих data относительно модели и привилегированность первой модели относительно всех последующих моделей модели? В любом случае разговор о том, знаем ли мы что-то, помимо предмета, или каково соотношение предмета и объекта по части пресловутой первичности, становится неизбежным.

Именно эти метафизические предпосылки попадают под критику Л.Витгенштейна, Г.Райла, Р.Рорти и др., которые подвергли сомнению неколебимую фундаментальность картезианского дуализма физической и ментальной субстанций. Витгенштейн, например, высказал серьёзные сомнения относительно возможности исследовать ощущения без соответствующего поведения, в частности, языкового. Множество раз обсуждавшиеся рассуждения Витгенштейна по поводу ощущения боли привели его заключению, что, несмотря на очевидную разницу между болевым ощущением и болевым поведением, ощущение вне поведенческой реакции может рассматриваться лишь как ничто, выполняющее " такую же функцию, как и нечто, о котором ничего нельзя сказать" {ФИ, § 304} [57, С. 185].

Также и у Райла ссылки на " сырые данные" рассматриваются как попытки обнаружить " духа в машине" [335, P. 15],

следующие только из веры в привычное картезианское словоупотребление. На самом деле нет никаких " ощущений", отличимых от восприятия. Здесь не две операции, а всего одна. Воспринимая, мы принимаем решение по поводу действий непосредственно с объектом, а не с сырыми ощущениями [335, P. 222-224]. Потому теория познания должна ориентироваться не столько на знание о природе вещей – " знание, что...", сколько на знание процедур деятельности и принятия решений – " знание того, как..." [335, P. 27].