Глава 11. Суббота должна была начаться со звонка будильника в восемь часов утра

Суббота должна была начаться со звонка будильника в восемь часов утра.
Суббота должна была начаться с химии, стоящей в расписании вторым уроком.
Суббота должна была начаться как обычно, но вместо этого ровно в девять часов и пятнадцать минут, когда я стояла напротив большого зеркала в прихожей и пыталась сделать со своими волосами что—нибудь по—настоящему достойное, в мою дверь постучались. Я так и замерла с большой массажной расчёской в правой руке и с несколькими невидимками, зажатыми во рту, потому что не ждала никаких гостей ещё как минимум месяц — именно столько мама с отчимом планировали провести заграницей. Я подумала, что мне показалось, но вскоре стук раздался снова и уже более настойчиво.
Прежде чем открыть дверь, я прильнула к глазку.
— Так, я не поняла, — произнесла я, а затем несколько раз провернула ключ в замочной скважине до характерного щелчка.
За дверью меня ожидала Варя. Она выглядела заспанной, словно буквально только что отодрала себя от кровати.
— Утро доброе, — буркнула она и, нырнув под мою руку, шагнула внутрь квартиры.
— Ага, — кивнула я, закрывая дверь. — Ты чего здесь делаешь?
— Здрасте, приехали! — она потрясла перед моим лицом белым целлофановым пакетом с цветочками.
И тут я вспомнила, что сама попросила её прийти ко мне в субботу утром ещё несколько дней назад — тогда, во вторник вечером, мы провисели на телефоне около двух часов, пытаясь придумать, что же можно подарить Никите на день рождения. У меня уже было несколько маленьких задумок, которые едва ли тянули на полноценный подарок, и потому мне нужна была помощь. Именно тогда мы решили, что подарочное издание книг, написанных по мотивам Никитиной любимой игры, вполне даже сойдёт.
Я вспомнила о том, что ещё долгое время после этого пыталась понять, зачем кому—то писать книги по глупой стрелялке.
— Напомни, почему ты не могла принести мне их в школу? — спросила я, когда Варя, стянув с себя кроссовки, прошла в мою комнату и положила пакет с книгами на кровать.
— Потому что их там пять штук, и ты сказала, что не собираешься таскать с собой три с половиной килограмма бесполезной макулатуры.
— Ах да, точно! — ухмыльнулась я. — Тогда спасибо.
— Не за что, — Варя присела на кровать рядом с книгами. — Я всё равно сегодня ночью очень плохо спала, и поэтому в шесть утра уже была на ногах...
Я проследовала обратно в прихожую, чтобы доделать причёску. Я знала, что Варя продолжит болтать, даже если я выйду из квартиры, и потому со спокойной душой принялась расчёсывать непослушные волосы.
—... я не знаю, что он о себе думает, но, говорю тебе, в следующий раз, когда он позвонит, я... — доносились до меня отрывки Вариного монолога.
Даже не вслушиваясь в его содержание, я знала, что подруга говорит о своём парне. Всё то время, пока она не ела или не спала, она говорила об учёбе; всё то время, пока она не говорила об учёбе, она жаловалась на Максима. Я с лёгкостью представляла, как бедный парень как минимум пять часов в сутки икает без остановки.
— Слушай, он в армии, а не на курорте, — произнесла я одну из дежурных фраз.
— Вот именно, что он в армии, а не в тюрьме, — я услышала, как скрипнула моя кровать под хрупким телом Вари. — И уж позвонить лишний раз ему труда не составит.
Она выглянула из комнаты и прислонилась щекой к косяку. Я повернулась на неё через плечо и театрально закатила глаза.
— Ты звучишь как шестнадцатилетняя девчонка, — прыснула я.
— Но я и есть шестнадцатилетняя девчонка.
— Вот именно! Так что перестань ломать трагедию и лучше подари парню немного любви. Ему итак непросто приходится.
Варя явно была недовольна тем, что я не поддержала её, но всё же спорить не стала.
— Ты в этом пойдёшь на день рождение Никиты? — спросила она, переводя тему.
Я взглянула на себя в зеркало: синие джинсы, зелёный свитер крупной вязки, из—под которого виднелась белая майка, и не до конца доделанный высокий пучок, держащийся на тонне лака и честном слове. Это было не лучшее, что могло бы выпасть из моего шкафа сегодня утром, но это оказалось единственным, что было не в стирке.
— Ты спрашиваешь, потому что интересуешься или потому что осуждаешь? — уточнила я.
Варя ухмыльнулась и подошла ко мне со спины.
— Ты можешь пойти так в школу, но не на день рождения к парню, который тебе нравится, — заключила Варя.
Мои брови поползли вверх от удивления. Я осмотрела подругу через отражение в зеркале и покачала головой. Варя никогда не была человеком, который одевается хотя бы складно, не то, чтобы стильно. Я в сердцах называла её вкус " сносным": даже тогда она была одета в брюки—капри, из—под которых торчала кромка капроновых носков слишком тёмного для того, чтобы называться натуральным, цвета, в белую блузку с длинным рукавом и в чёрные туфли на невысоком каблуке.
— Спасибо, эксперт в области моды, — прыснула я.
Варя покачала головой и, резко развернувшись, исчезла за дверью моей комнаты. Я подумала, что она обиделась, и уже собиралась было позвать её, но вдруг она снова появилась в коридоре, держа в руках моё любимое платье янтарного цвета.
— Это надень, пока оно ещё сходится у тебя в груди и бёдрах.
Я прыснула и выхватила платье у подруги из рук, а затем снова повернулась к зеркалу и приложила его к телу. Платье было действительно невероятно красивым — короткий рукав, английский воротник с отворотами, открывающий немного больше, чем могло бы быть дозволено, юбка с диагональным краем, демонстрирующая коленки. Я надевала его лишь раз — на Новый Год, когда к нам в гости приходили мамины знакомые из влиятельных кругов.
Я закусила губу.
— А оно не слишком...?
— " Не слишком" что? Сексуальное? — Варя приподняла левую бровь. — Слушай, до тех пор, пока ты — единственная из нас двоих, кто выглядит сексуально в таких платьях, я не позволю тебе надевать свитера без горла в гости к парню, который тебе нравится.
Варя, в отличие от меня, была очень худой, но нескладной. Конечно, мальчишку она не напоминала, но и округлостями сформировавшейся женщины тоже не обладала. Мы всегда шутили с ней на эту тему, мол, взять бы её длинные и стройные ноги, да мою грудь, и получилась бы просто мечта поэта.
— Я уже говорила, что люблю тебя? — спросила я.
— Нет, — честно ответила Варя.
— И не скажу, — рассмеялась я. — Спасибо тебе.
Варя хмыкнула, а затем снова подошла ко мне и обняла за плечи. А я приняла решение всё—таки надеть это янтарное платье.

Я не заметила, как быстро прошли уроки: химия, русский язык, геометрия и физика слились для меня в одну временную полосу ожидания. Последний урок, физкультуру, я прогуляла без зазрения совести.
Никита подошёл ко мне на перемене между первым и вторым уроками. В кабинете русского языка было практически пусто — за исключением меня, Вари и ещё нескольких одноклассников, ребята отправились, как это обычно бывало, сидеть на первом этаже возле гардероба. Там было мало скамеек, и потому многие просто устраивались вдоль покрашенных в сиреневый цвет обогревающих труб. Я не понимала, зачем они делали это — сидели и перетирали косточки каждому проходящему мимо субъекту.
Никита присел на свободное место за первой партой точно передо мной, упёрся локтями в край нашего с Варей стола и сложил подбородок на кулаки.
— Привет, — улыбнулся он.
— Привет, — ответила я, отрывая взгляд от своей тетради.
— Как дела?
— Пока не родила. Как рожу — так скажу.
— А у меня всё прекрасно! — встряла Варя. — Правда, есть плохая новость: я не смогу прийти к тебе на день рождения. Предки бунтуют, говорят, что я должна к экзаменам готовиться, а не на чужих праздниках отрываться.
Никита наигранно надул губы.
— Жаль! Ну а ты, Рит?
— Иду. Я же обещала, забыл?
— Ура! — Никита вскинул руки вверх, изображая дикую радость.
Кира Павловна, учитель русского языка и литературы, вошла в кабинет именно в тот момент, когда Никита радостно подскакивал на месте. Женщина, подняв брови, посмотрела на него сквозь светло—коричневые линзы своих прямоугольных очков.
— Макаров, — произнесла она так, словно это было нарицательное слово, причём оскорбительное. — Откуда столько радости?
— Извините, Кира Павловна, — Никита понизил голос. — У меня просто сегодня день рождения.
— Поздравляю.
— Точнее, сам день рождения у меня был в понедельник, но праздновать его я буду только сегодня.
Учительница склонила голову на бок. " Какой же ты гиперактивный, я от тебя уже устала! " — прочитала я в её глазах. Она покачала головой и проследовала к своему столу, а Никита снова повернулся ко мне.
— Ты знаешь, где Сёма живёт? — спросил он. Я отрицательно покачала головой. — Ладно, тогда я зайду за тобой в пять, просто праздновать мы будем у него дома. Там обстановка лучше...
— А места меньше! — донёсся до меня голос Семёна с последней парты.
— Не скромничай, дружище! — Никита подмигнул другу, а потом снова перевёл взгляд на меня.
Он всё время смотрел мне в глаза, не отрываясь, и это начинало меня смущать. Каждый раз, когда он говорил со мной, а потом отвлекался на что—то буквально на несколько секунд, он снова возвращал свой взгляд на моё лицо в то же мгновение, как поворачивался обратно.
— В общем, в пять, договорились? — уточнил Никита под громогласный звонок, объявляющий начало урока.
— Договорились, — подтвердила я.
Никита сказал Варе, что если она всё—таки сможет прийти, то он будет очень рад, а затем отправился на своё место.
Класс медленно заполнялся ребятами. Я делала вид, что листала учебник по русскому языку в поисках параграфа, на котором мы остановились на прошлом уроке, хотя, на самом деле, уже в пятый раз скользила взглядом по нумерациям страниц, неспособная сконцентрировать на них внимание. Чья—то ладонь легла на мою, нервно теребящую страницу с упражнениями на расстановку знаков препинания, и слегка сжала.
Я перевела взгляд на Варю. Довольная, она сказала:
— Либо он со всеми такой милый, либо ты ему нравишься.
— Он со всеми такой милый, — сказала я.
Хотя хотелось мне, конечно, чтобы именно второй вариант оказался правдой.

Никита оказался пунктуальнее, чем я могла бы предполагать. Ровно в семнадцать часов вечера (клянусь, настолько ровно, что мне показалось, словно он стоял под дверью и считал секунды прежде, чем зайти) три коротких стука разнеслись по моей квартире. Я тут же подскочила на месте (будет справедливо добавить, что сама я уже как пятнадцать минут сидела в коридоре на пуфике и то и дело поглядывала на часы) и прижалась лбом к двери, заглядывая в глазок. Несмотря на то, что обзор мне открывался скудный, я тут же отметила про себя, что Никита не был одет во что—то вычурное, типа костюма или хотя бы пиджака, а это значило, что я буду единственная, кто выглядит так, будто бы собрался на модный показ.
Мысленно проклиная Варю и пытаясь просчитать, успею ли я погладить свитер, который неряшливо скомкала и запихнула в шкаф сразу после школы, я открыла дверь. Да, я оказалась права — Никита не выглядел нарядно, но всё равно был очень красив: голубая рубашка с коротким рукавом подчёркивала цвет его васильковых глаз и демонстрировала крепкие предплечья, чёрные джинсы сидели на бёдрах достаточно свободно, чтобы считать их вызывающими, и достаточно плотно, чтобы подчёркивать ровность его ног. Волосы, в обыденное время торчащие в разные стороны, теперь выглядели нарочито аккуратно.
Я поймала себя на мысли, что слишком долго разглядывала Никиту. Но отвести взгляд оказалось намного сложнее, чем я могла подумать. Это было как смотреть на закат: рано или поздно тебе придётся уйти, когда на улице совсем стемнеет, но до тех пор, пока небо демонстрирует тебе весь спектр цветов от оранжевого и до кроваво—красного, ты просто не в состоянии оторвать взгляд. Почему? Потому что хочется запечатлеть в памяти каждый сантиметр небесного полотна.
Я хотела отшутиться, чтобы закрыть чем—то неловкое молчание, повисшее в воздухе, но Никита опередил меня:
— Ты такая красивая, — выдохнул он, и только тогда я заметила, что он тоже всё это время разглядывал меня.
Это меня словно отрезвило.
— Не слишком вычурно? — отстранёно произнесла я, словно не стояла перед этим напротив зеркала целых два часа, пытаясь сделать так, чтобы всё смотрелось идеально.
— Ты выглядишь замечательно, — Никита покачал головой.
Его взгляд скользнул по мне сверху вниз. Я почувствовала, что, несмотря на всё моё старание сохранять хладнокровие, лицо начинало краснеть.
— Это всё платье виновато, — я пожала плечами. — Ты вот, например, тоже очень красивый... даже без платья.
Никита рассмеялся.
— Ну спасибо!
Мы ещё несколько мгновений обменивались странными взглядами, а затем я сняла с крючка свою любимую красную сумку с длинными ремешком, так хорошо подходящую под красные лодочки, красующиеся на моих ногах, и кивнула в сторону двери.
— Идём?
— Да, — Никита стряхнул невидимые пылинки с ворота своей рубашки, — А то сейчас без нас там уже всё съедят.

Юлия Александровна, мама Сёмы, оказалась на редкость доброй и солнечной женщиной. Я не могла смотреть на неё без улыбки: несмотря на свою тучность, она легко порхала из гостиной в кухню и обратно, маневрируя между стульями, расставленными вокруг большого овального стола, и всё время о чём—то меня спрашивала, словно хотела узнать всю мою подноготную за один вечер.
Я сидела между Никитой и Сёмой, чуть дальше сидел Ян, а на противоположной стороне стола разместилась остальная часть семьи Остапенко: конопатая девчушка по имени Даша, подстриженный практически на лысо восьмилетний Серёжа и Олег — самый взрослый из детей. Он уже учился в университете в другом городе, и, как сказала Юлия Александровна, приехал погостить буквально на два дня.
— Ритуль, будешь? — спросила она, подавая мне большое блюдо с пышущим жаром картофелем.
Я не успела кивнуть, как Никита, сидящий рядом, подхватил тарелку одной рукой, пока второй подцеплял картофелины вилкой и клал их мне на блюдце.
— Спасибо, — только и произнесла я.
— Даш, — Сёма перегнулся через стол. — Положить тебе чего—нибудь? Хочешь салатик? Или курочку?
Девочка замахала головой из стороны в сторону, отчего её длинные волосы, заплетённые в хвостики по бокам, принялись бить сидящих рядом Олега и Серёжу.
Я рассмеялась.
— Я хочу, чтобы Никита положил мне виноград, — пискнула Даша и ткнула пальцем в тарелку с фруктами, стоящую недалеко от меня.
— Хочешь, я подам? — спросила я.
— Нет, — тут же отрезала девочка и надула губы.
Я растерянно завертелась на месте, пытаясь понять, почему я так не нравлюсь маленькой сестрёнке Семёна.
— Я же говорил тебе, что нравлюсь ей, — позже объяснил Никита. — Она ревнует, потому что ты сидишь рядом со мной, а не она.
За моей спиной переговаривались Сёма и Ян, Никита с другой стороны о чём—то бурно спорил с Олегом, иногда так увлекаясь, что переставал следить за своими локтями и норовил угодить ими в тарелку с соусом или в салат с ветчиной. Серёжа просидел за столом ровно полчаса, а затем отпросился у Юлии Александровны пойти в комнату и поиграть в компьютер, а Даша продолжала сверлить меня взглядом до тех пор, пока я не предложила ей поменяться местами. Разумеется, она сразу же согласилась.
— Всё очень вкусно, Юлия Александровна — сказала я, отправляя очередную вилку салата с фасолью и сухариками в рот.
— На здоровье, милая! — ответила женщина.
Она успевала одновременно смотреть телевизор, располагающийся на кухне, следить за тем, что Даша кладёт себе в тарелку, поправлять Олега, когда тот забывал, где находится, и позволял себе пропустить пару фамильярных словечек, и разговаривать со мной. Мне нравилась Юлия Александровна — она олицетворяла в себе всё то, что я так старательно пыталась отыскать в своей маме.
Через некоторое время она попросила меня помочь ей с тортом. Оставив парней и Дашу в гостиной, мы переместились на кухню, где Юлия Александровна отодвинула штору и продемонстрировала мне большое шоколадное произведение искусства, украшенное ягодами и фруктами.
— Вау, — присвистнула я. — Вы сами делали?
Женщина кивнула.
— Никогда не знаешь, что кладут в эти покупные торты, — произнесла она, осторожно опуская блюдо на стол.
— Особенно если учесть, что у именинника аллергия на арахис, — вдруг вспомнила я.
Юлия Александровна замерла со свечками в руках и вопросительно вскинула брови.
— Ты знаешь?
Я пожала плечами, мол, не такое уж и большое дело.
Когда мы расставили разноцветные свечи в количестве восемнадцати штук по кругу и зажгли их с помощью спичек (я даже не подозревала, что кто—то до сих пор ими пользуется), Юлия Александровна вдруг взяла меня за руку.
— Хорошо, что ты пришла... Он так рад! — улыбнулась она.
Гостиная в квартире семьи Остапенко располагалась точно напротив кухни, и поэтому стоило мне только сделать шаг в сторону к дверному проёму, как я бы увидела всех сидящих за столом, включая Никиту. Но я продолжала стоять на месте с протянутыми к торту руками и смотреть на Юлию Александровну, чьё круглое лицо, покрытое веснушками, светилось, словно солнышко.
— Знаешь, Никита ведь мне ещё одним сыном стал после смерти его родителей... Три года — ведь это не такой уж и большой срок, верно? Но он справился. Не сразу, конечно, но справился. Спустя несколько месяцев он снова смог улыбаться, а спустя ещё год он уже снова стал похож на того Никиту, которого все мы так любили.
Я пыталась вспомнить Никиту Макарова трёхлетней давности, но в голове просто не было этих воспоминаний. Неужели, я была настолько слепа, что не замечала горя на лице человека, который постоянно улыбался?
— Милая, — Юлия Алексеевна положила свою руку мне на плечо. — Ты в порядке?
Я кивнула:
— Задумалась, извините.
Юлия Александровна пристально смотрела на меня.
— Никита был прав, у тебя все эмоции на лице написаны. Ты точно в порядке?
— Да, просто... Просто не могу поверить в то, что была так слепа.
Последнюю часть предложения я произнесла практически шёпотом, и, скорее всего, женщина её не услышала, потому как она с улыбкой на лице подняла со стола блюдо с тортом и подмигнула мне.
— Пойдём, пока все свечки не сгорели. Олег, выключи свет! — крикнула она.
И мы вернулись обратно в гостиную, где уже царил полумрак, и лишь свечки на торте в руках Юлии Александровны освещали всё вокруг, отбрасывая гигантские тени на стены и лица. Никита потирал ладошки, с детским восторгом предвкушая момент, когда ему позволят задуть маленькие огоньки.
Мои губы медленно расплылись в улыбке:
— Только не забудь загадать желание, — сказала я.
Никита поднял на меня глаза. Он немного подождал, прежде чем ответить:
— Ты меня и так уже заметила.
От неловкого молчания нас спасла Даша — она стукнула пустой чашкой по столу и начала скандировать " ТОСТ! ТОСТ! ", и хотя она навряд ли знала, что именно значит это слово, Никита послушался её, проронив несколько слов о том, как он рад, что все мы здесь собрались, и о вкусном столе, который накрыла Юлия Алексеевна, а затем, под общий гул, он наконец задул свечи.
В конце вечера, когда в квартире стало более или менее тихо за счёт того, что Серёжу и Дашу уложили спать, а телевизор в кухне сменили на тихий проигрыватель в гостиной, мы с Юлией Александровной засели за фотоальбомами, которые она вынесла в такой огромной стопке, что мне показалось, будто бы я отсюда ещё неделю не выйду (потому что именно столько времени понадобилось бы для того, чтобы рассмотреть целую тонну фотографий).
— Это Сёма и Олег на Чёрном море, — женщина указывала пальцем на фотографии, о которых рассказывала, — В тот год Сёма очень сильно обгорел, и нам пришлось целую неделю мазать его плечи сметаной, чтобы спал ожог.
Я хихикнула в кружку с чаем, которую раз за разом подносила к губам.
— Только не показывай ей те голенькие фотографии с деревни, — произнёс Олег с такой широкой улыбкой, что я задумалась, как у него щёки ещё не заболели.
— Олежа! — цокнула Юлия Александровна. — Хорошие фотографии, между прочим... И были они где—то здесь...
Женщина принялась листать альбомы с удивительной быстротой: я пыталась разглядеть фотографии, которые она пропускала, но никак не успевала.
Никита появился в гостиной спустя некоторое время. Я не знала, где он был, но видела, как после того, как мы вручили ему подарки, он удалился вместе с ними в другую комнату, единственную, которую мне не показывали. Я знала, что там отдыхает больная бабушка Семёна, и потому не настаивала на экскурсии.
— Спасибо, — Никита неожиданно зашептал мне на ухо, отчего кожа на шее покрылась мурашками.
Я немного отклонилась от него назад и вопросительно вскинула брови.
— За что?
— За всё, но за подарки в частности. Ты лучше всех.
Я закусила губу:
— Рада, что тебе понравилось. Но то, на что ты потратил последний кадр... Вам должно быть стыдно, молодой человек!
Несколько дней назад, когда я пыталась придумать, что же подарить Никите Макарову на день рождения, я решила, что ему будет приятно получить ту самую фотографию себя в защитном костюме и противогазе. И когда красноволосая женщина, работающая в фотоателье, выдала мне все снимки со старой плёнки, я без зазрения совести выкинула все, что не принадлежали нам с Никитой. Как оказалось, последний кадр он потратил на то, чтобы сфотографировать себя на фоне спящей меня (и не мило спящей, а спящей с открытым ртом и головой под таким углом, что мне потом не стоило удивляться, почему так сильно ноет шея).
— Но ты была такая милая!
— У меня слюна по подбородку стекала!
— Именно, — с невозмутимым лицом произнёс Никита после короткой паузы.
Я смущённо отвела взгляд в сторону, туда, где Ян с Семёном молча доедали остатки торта. Заметив, что я смотрю на них, Ян подмигнул мне, замерев с чайной ложкой во рту, а затем слегка отклонился назад и сделал музыку в проигрывателе немного погромче.
В какой—то степени это позволило нам с Никитой оказаться в уединении — приходилось шептать прямо в уши, чтобы услышать друг друга.
— Мне нужно тебе кое—что сказать, — шепнула я, прижавшись щекой к Никитиной щеке.
— Что же? — спросил он.
— Я совсем их не знала, но... Твои родители гордились бы тобой. Они были бы счастливы, если бы увидели, каким замечательным человеком вырос их сын.
Я не была уверена до конца, что сказала правильные слова, но мои сомнения развеялись сражу же, как только Никита, отстранившись, завёл выбившуюся из пучка прядь волос мне за ухо и одними губами сказал " Спасибо".
Никита вызвался проводить меня до дома. Точнее, не вызвался, а просто подхватил мою сумку с крючка, когда я засобиралась домой, заверил Юлию Александровну, что вернётся максимум через час, и вышел из квартиры. Уже на улице мне удалось вернуть право на обладание своей сумкой, а заодно и рукой Никиты, за локоть которой он сам предложил мне зацепиться.
— Было здорово, в общем, — сказала я, когда мы миновали парикмахерскую, из которой доносились знакомые хиты прошлого десятилетия. — У Сёмы очень классная семья.
— Знаю, — сообщил Никита.
— Я всегда хотела иметь сестру, но, с другой стороны, мне всегда нравилось проводить время в одиночестве. Знаешь, никаких тебе соплей, делёжки игрушек и нытья по поводу того, какой мультик посмотреть перед сном... Но теперь, я даже не знаю. Сидя там, за столом, в окружении, переполненном семейной заботой, я чувствовала себя частью чего—то особенного, чего—то большого и значимого.
Никита над моим ухом приглушённо хмыкнул, а затем накрыл мои пальцы, цепляющиеся за его локоть, своей ладонью буквально на мгновение.
— Ты, Маргарита, как маленький ребёнок, заново познающий мир, — я увидела, что на его губах играет улыбка.
— Неправда, — произнесла я. — Просто раньше круг моих интересов включал в себя лишь учёбу и Варю, а теперь...
Я замолчала, пытаясь подобрать слова так, чтобы не навязываться.
— Что теперь? — нетерпеливо уточнил Никита.
Я пожала плечами.
— А теперь кое—что изменилось, и мелочи человеческого счастья мне больше не чужды.
Я улыбнулась собственным словам и опустила взгляд на свои красные лодочки, мелькавшие на фоне серого асфальта. Никита молчал. С одной стороны, мне очень хотелось узнать, о чём он думает, но с другой я не на шутку боялась, что в его мыслях мне попросту нет места.
— Ещё раз спасибо за подарки, — сказал он спустя некоторое время.
В тот вечер было теплее, чем это обычно бывает в начале мая. И даже солнце уходило за горизонт намного медленнее, словно позволяя нам подольше насладиться тем, что мы имели на тот момент — до тех пор, пока не наступит ночь, разделяющая всё на вчера и сегодня.
— Не за что, — небрежно обронила я, словно для меня это и вправду не было большим делом.
Но по факту я до последнего момента не была уверена в том, что сделала и купила нужные вещи — мне казалось, что не существует рецепта идеального подарка для неожиданно ставшего мне таким близким человека. Но на губах Никиты продолжала играть улыбка, а это значило, что я попала, как минимум, в восьмёрку по десятибалльной шкале.
Я решительно затормозила на месте, и Никите тоже пришлось остановиться. Мы стояли на тротуаре, расстилающемся вдоль одной из главных улиц города, которая заканчивалась домом культуры с огромной концертной площадкой и смежным с ней искусственным водоёмом. Мимо нас проходили парочки, и куда—то торопились одиночки, тянущие за собой маленьких собак на коротких поводках. Ветер забирался в моё декольте и заставлял меня пожалеть о том, что я решила надеть платье, но лишь на мгновение, потому что в тот же момент я вспоминала, с каким неприкрытым восхищением часами ранее смотрел на меня Никита.
— Я бы очень хотела подарить тебе кое—что ещё, — произнесла я. — Если ты, конечно, позволишь.
Минуту казалось, что Никита меня не расслышал: он хмурил брови, кусал нижнюю губу и практически коснулся своего подбородка, чтобы рефлекторно почесать его, но вовремя убрал руку прочь.
А затем он моргнул несколько раз, как будто только что меня заметил.
— Что? — спросил он.
И тогда я выложила ему как на духу свой едва ли гениальный план, согласно которому Никита должен был пригласить ту девушку, которую он любит, на последний звонок. Но до этого они обязательно должны были поучаствовать в глупом конкурсе на короля и королеву выпуска, который сама я так презирала, и я пообещала ему сделать всё, что в моих силах, и в силах его друзей, чтобы они победили, и если она не полная дура, после всего этого она точно поймёт, как сильно Никита её любит, и какой он замечательный, и тоже в него влюбится.
Никита слушал меня внимательно, и даже когда я закончила, не торопился оппонировать мне в ответ. Прищурившись, он разглядывал меня так, как наверняка смотрят врачи на своих душевнобольных пациентов: с опаской того, что если их оставить одних, они сотворят что—то страшное.
Секунды молчания превратились в десятилетия. Я поджала губы и резко подняла брови, одновременно кивая головой, выражая тем самым свою готовность выслушать Никитино мнение. Но он молчал. Ровно до тех пор, пока я вдруг не заметила, что вена на его шее необычно вздулась.
— Ник... — начала было я, но не успела.
Впервые за всё время, что я была знакома с Никитой, он в буквальном смысле взорвался:
— Ты серьёзно?? — Никита рассмеялся, но этот смех не был похож на его обычное проявление радости, — Господь Всемогущий!
Я непроизвольно выпрямила спину. Никита буквально за одно мгновение превратился из спокойного парня в ходячий ураган эмоций, готовый снести всё на своём пути. Я искренне не понимала его негодования, и, казалось, это только сильнее злило юношу.
— Если ты не хочешь, чтобы я помогала... — я пожала плечами, но Никита снова оборвал меня на полуслове:
— Не хочу, чтобы...? Ох, ради Христа, Рит! — взмолился он, поднимая руки к небу, а затем накрыл ладонями своё лицо и тяжело вздохнул.
Я стояла посреди улицы как громом поражённая и раз за разом прокручивала в голове все сказанные мной слова.
— Я думаю, что тебе стоит успокоиться, — понизив голос, произнесла я. — И объяснить мне, в чём дело.
Никита выпятил челюсть и скрестил руки на груди, отчего мышцы на его предплечьях стали выглядеть рельефнее.
— А я думаю, что ты слишком много думаешь. Иногда стоит хотя бы на мгновение перестать анализировать, чтобы понять, что всё вокруг гораздо проще, чем ты думаешь.
Взгляд Никиты был красноречивее любых слов, которые могли бы ещё сорваться с его губ.
— Смешно, — я оскалилась. Впервые за всё время я со злостью смотрела на Никиту Макарова. — Значит, тебе моя помощь не нужна, как я понимаю? А я то, наивная, думала, что мы друзья!
Никита снова хохотнул, но теперь это больше походило на отчаяние, чем на издёвку. Краем глаза я заметила, как немолодая женщина в красном пальто остановилась в паре метров от нас, с любопытством нас разглядывая.
— Ладно, — уже более спокойно произнесла я. Мне пришлось сосчитать про себя до пяти, чтобы перестать трястись. — Просто скажи мне, что случилось? Почему ты срываешься на меня за глупую попытку помочь?
— Да потому что я ТЕБЯ люблю! — Никита как будто задыхался. — Неужели ты не видишь? С самого первого класса! Я не знаю, как вся эта штука внутри работает, но я как только тебя увидел тогда, первого сентября, с этими огромными оранжевыми бантами в волосах, так сразу и понял, что всё пропало. Ты сидела одна за второй партой в третьем ряду и хмурила брови, словно уже в голове какие—то уравнения решала, и каждые пять секунд вздыхала так тяжко, словно уже успела осознать крайнее несовершенство этого мира, а всё, о чём я сам мог думать — так это то, какая же ты красивая!
Внезапно я ощутила невероятную усталость — такую, из—за которой ноги подкашиваются слишком внезапно, чтобы успеть подстраховать себя от падения, и мне пришлось схватиться за Никитино плечо, чтобы не рухнуть.
— О чём ты говоришь? — шёпотом спросила я.
— Я думал, ты поняла... Мне казалось... — Никита сглотнул. — Ты была со мной такая милая: не та девчонка с хмурым и серьёзным взглядом, которую я любил уже десять лет, но та с горящими глазами и звонким смехом, в которую я влюбился по новой.
Я тряхнула головой. Из—за пульсирующей в висках крови заложило уши.
— Я не понимаю, — на выдохе выпалила я. — Ты же... со всеми вокруг такой добрый, как я могла понять, что это твоё отношение ко мне — оно особенное?
Мы стояли лицом к лицу. Я продолжала сжимать его плечо.
— Я добрый со всеми, потому что верю в карму. С тобой я добрый, потому что я люблю тебя.
Я молчала, слушая шелест колес проезжающих мимо машин. Перевела взгляд на женщину в красном пальто позади Никиты — как только та увидела, что я её заметила, тут же ретировалась прочь в прежнем направлении. Затем я снова посмотрела на Никиту. Его глаза были бездонно—синие и бесконечно усталые.
" Скажи что—нибудь! ", — как бы кричали они.
А я словно стала меньше — сжалась до размеров пылинки в огромной Вселенной, но всё равно не могла окончательно исчезнуть.
Я почти слышала, как бьётся моё сердце, когда я произнесла " Прости меня", — единственное, что мне удалось из себя выдавить.
Никита смотрел мне в глаза, едва заметно приподняв брови. Мне потребовалось несколько бесконечно длинных мгновений для того, чтобы развернуться на каблуках и направиться в сторону дома, вжимая голову в плечи и обхватывая корпус руками. Горечь собственной глупости, перемешанной со страхом от осознания правды, заставила меня громко всхлипнуть, так, что молодая пара с коляской бросила на меня обеспокоенный взгляд.

Той ночью я не спала — лежала в кровати, закинув ноги в светло—зелёных пижамных штанах на стену у изголовья, пока тяжесть собственных мыслей не заставила меня встать и направиться в кухню, чтобы заварить чай. Там я разместилась на угловом стыке двух мягких диванчиков и долгое время смотрела в наполненную горячим и ароматным напитком чашку, прежде чем сделать первый глоток.
Я не могла перестать думать о Никите. Думала о его словах, сказанных мне на улице. Думала о всех фактах, которые, так или иначе, должны были навести меня на сомнения или подозрения: его восхищённые взгляды, его лёгкие и ненавязчивые прикосновения, его желание развеселить меня всеми возможными и невозможными способами. Думала о том поцелуе на крыше. Думала о его торчащих во все стороны волосах, ямочках на щеках и смехе человека, намного более мудрого и достойного, чем я когда—либо стану, умеющего даже самые мрачные будни превратить в солнечные выходные.
Я не могла понять саму себя: почему не сказала, что он тоже мне нравится? почему повела себя, как последняя сволочь?
Мне нужно было с кем—то поговорить, но стрелки часов уже показывали далеко за полночь, чтобы звонить Варе, и я поймала себя на мысли, что мне впервые в жизни действительно нужна была мама. Но её не было, и поэтому всё, что оставалось — это вернуться обратно в кровать, укутаться в одеяло как в огромный тёплый кокон и постараться заснуть.
И после ромашкового чая сон пришёл быстрее, чем я предполагала.

Никита не разговаривал со мной два дня, отчего и понедельник, и вторник в школе показались мне невыносимо скучными. К тому же, мне приходилось продолжать посещать актовый зал после уроков и теперь, когда никто не пытался развлечь меня в перерывах между имитацией бурной деятельности, я окончательно убедилась в бессмысленности всего этого.
Никита даже не смотрел на меня. Если честно, мне казалось, что он избегал не только меня, но и всех вокруг. Он все так же смеялся над неуместными и неумелыми пародиями Сёмы, но я не различала в нем того человека, которого, как мне казалось, я знала. Это был не Никита: его тень, картонная копия или же умело созданная им самим проекция, но точно не он.
Даже солнечные ямочки, которые я так полюбила, теперь слишком вычурно смотрелись на непривычно бледном лице.
Я не сказала Варе ни слова. Она разрывала мой телефон всё воскресенье, словно чувствовала, что что—то случилось, но я лишь поставила его на беззвучный режим и продолжала бессмысленно переключать каналы на телевизоре.
После того, как всё её попытки завести разговор разбились о неприступную стену моего молчания, она сдалась окончательно и теперь лишь продолжала кидать на меня косые взгляды исподтишка.
В среду после третьего урока в школьных коридорах раздалась громкая мелодия, напоминающая ту, что проигрывают на вокзалах перед объявлением поезда.
— Раз, два, три, — скрипучий голос директрисы резал слух, — Работает? Ольга Васильевна, нажмите кнопку слева, я ничего... А, хорошо. Внимание! В связи с предстоящим последним звонком и введённой в этом году новой привилегией выбора короля и королевы выпуска путём всеобщего голосования, с сегодняшнего дня и до конца недели отбор номинантов объявлен открытым. Бюллетени для голосования вы можете получить у своих классных руководителей, ящик для бюллетеней расположен на втором этаже напротив актового зала. К голосованию допущены ученики с восьмого по одиннадцатый классы. Спасибо за внимание!... Ольга Васильева, выключайте!
Я перевела взгляд на Варю, остановившуюся слева от меня. Объявление застало нас буквально в дверном проёме на пути в уборную.
— Сейчас начнётся, — констатировала я, ставя сумку на подоконник напротив раковин и двух маленьких овальных зеркал.
Варя исчезла за дверью одной из туалетных кабинок.
— Что начнётся?
— Игры не на жизнь, а на смерть. Искренне сочувствую всем парням, чьи девушки уже начали составлять агитирующие акции в поддержку их пары. Только представь: последний учебный год — это, для многих, последний шанс хоть как—то самореализоваться в жизни до того момента, пока они не выскочат замуж в девятнадцать из—за случайной беременности и не начнут жизнь унылого младшего продавца в продуктовом. Что далеко ходить — та же Зоя. Она спит и видит, лишь бы только эту корону в ручищах своих подержать. Она же сама этот конкурс и учредила, спасибо богатому папочке. Как говорится — пока сам себя не похвалишь, никто не похвалит.
Я несколько раз провела расчёской по волосам и подтёрла подушечкой указательного пальца лёгкие разводы от туши под глазами.
— А ты сама не хотела бы поучаствовать? — поинтересовалась Варя, выйдя из кабинки.
Когда она поравнялась со мной, я коснулась её лба, проверяя, не больна ли она.
— Ага, сплю и вижу, — прыснула я, вкладывая в эти слова весь сарказм, на который я только была способна.
— А если бы Никита предложил тебе с ним поучаствовать?
Я замерла, не доведя помаду до губ.
— Причём тут Никита? — уточнила я.
— Он нравится тебе, и даже не думай отрицать это.
Я поджала губы. Желание красить их кануло в небытие.
— Не щурься ты, как обезьянья задница!
— Я не щурюсь!
— Ага, как же, — Варя пихнула меня локтем в бок. — Я знаю, что что—то произошло между вами, потому что вы даже не смотрите друг на друга. Точнее, смотрите, но тогда, когда второй чем—то занят. Как дети малые, честное слово! Ты мне не расскажешь?
— Рассказывать—то особо нечего, если честно... Просто оказалось, что он...
Меня перебил громкий мокрый шлепок, словно что—то на мгновение упало в воду, а затем ругань, имеющая знакомый женский голос. Одна из кабинок туалета распахнулась, и оттуда вышла Зоя, прихрамывая. Её левая ступня, одетая в красивые замшевые туфли синего цвета, громко хлюпала.
Я хихикнула в кулачок, а Варя и вовсе сложилась пополам от смеха.
— Заткнитесь, идиотки, — сквозь зубы процедила Зоя, проходя мимо нас.
— Прекрасно выглядите, Ваше Высочество, — произнесла я с наигранно серьёзным выражением лица.
Зоя выпрямила спину, поправила сумочку, зажатую под мышкой, и гордо зашагала прочь из туалета. Когда дверь за ней захлопнулась, я обернулась на Варю.
— Она что, подслушивала за нами?
Подруга пожала плечами, смахивая со щёк невидимые слезинки от приступа смеха.

В середине урока истории, последнего в нашем расписании на среду, начался дождь. Сначала в классе резко стало темнее, чем обычно, а потом где—то вдалеке, возможно, в сотнях метров от нас, раздался мощный разряд грома — и спустя мгновение всё за окном заволокло водяной стеной. Я почувствовала такое дикое спокойствие, и, сама не знаю, почему, обернулась на Никиту, застав его неотрывно смотрящим в окно через два ряда. Мне так хотелось позвать его, рассказать ему о том, почему я люблю дождь, или предложить ему рискнуть здоровьем собственных лёгких и прогуляться после уроков. Я была уверена, что ещё три дня назад он бы согласился на подобную выходку, проронив что—то вроде: " Девятова! Ну неужели ты решила развивать в себе стремление к полноценной жизни? ", — но сейчас он выглядел таким отрешённым, словно сам превратился в меня — в стену, которую едва ли можно пробить.
Дождь продолжал барабанить по крышам и тогда, когда мы завалились в актовый зал. Я дала себе ориентировку на плодотворную работу в надежде на то, что смогу найти утешение хотя бы в ней. Ко мне подключился Ян, вызвавшийся добровольцем в мои помощники по протиранию люстр. Это было определённо не то, чем я бы хотела заниматься, но так, по крайней мере, мы абсолютно не пересекались с Никитой, который продолжал копошиться с компьютером и аппаратурой на сцене.
Мы работали молча: я залезала на стремянку и протирала плафоны влажной тряпкой, а когда та становилась слишком пыльной, кидала её вниз, где Ян споласкивал её в мыльном растворе и подкидывал обратно.
До тех пор, пока я не решила заговорить:
— А у тебя когда день рождения?
— Это секретная информация. Даже моя мама не знает, когда у меня день рождения.
Я опустила взгляд вниз на Яна — мне не удавалось понять по его каменному выражению лица, когда он шутит, а когда говорит серьёзно.
— Поинтересоваться насчёт знака зодиака тоже незаконно? — уточнила я, возвращаясь к люстре. — Не волнуйся, я никому не скажу. Или, если хочешь, я буду перечислять все в алфавитном порядке, а ты скажешь, когда я попаду в точку.
— Он скорпион. Как и ты, — ответил мне снизу другой голос.
Я чуть не выронила тряпку из рук. Это был Никита.
— Рит, ты не спустишься на минуту? Нужно поговорить.
Я чувствовала на себе его взгляд. Кожа на руках покрылась мурашками.
— Ладно, — отрезала я и начала спускаться.
Вышло не очень изящно — с последней ступеньки нога соскочила, и я с грохотом приземлилась на обе ступни.
— Я хочу извиниться за субботний вечер, — начал Никита.
— Мне всё понравилось — день рождения прошёл замечательно!
— Я не об этом! — Никита слегка повысил голос, но затем тут же прикусил губу. — Просто выслушай, хорошо? — (Я кивнула). — В том, что ты не чувствуешь того же, что чувствую я, нет твоей вины. Ты же всё ещё не чувствуешь? Ну так, просто удостовериться. — (Я улыбнулась и неоднозначно покачала головой). — Сердцу ведь не прикажешь... Но я не могу не общаться с тобой. Я не хочу потерять тебя и общение с тобой. Ты была права — мы можем стать хорошими друзьями. Ведь ты ещё так думаешь, да? Умоляю, скажи да, а иначе всё это будет выглядеть ужасно глупо.
Я чуть кивнула и растянула губы в улыбке.
— Значит, день рождения у него в ноябре.
— Мм?
— Ян. Если он скорпион, то день рождения у него в ноябре. Считай, тайна наполовину раскрыта!
Я видела, как Никита расслабляется. Его лицо снова приобрело привычное выражение, а брови больше не сходились на переносице. Казалось, даже его спина стала ровнее, а поза увереннее. А ко мне снова вернулось это чувство лёгкого смятения, обозначающее его присутствие рядом.
Никита оценивающе оглядел меня. Его взгляд не задержался ни на чём, кроме лица.
— Ты перестала собирать волосы в хвостик... Выглядит замечательно.
Я пристально посмотрела на него, прищурившись:
— Ты бы не говорил так, если бы не пытался извиняться.
— Ох, да пересиль ты себя и просто скажи " спасибо"!
— Спасибо.
Никита кивнул.
— Как думаешь, — он запустил пальцы в волосы, слегка взлохматив их. — Если я тебя обниму, это будет лишним?
— Если ты меня не обнимешь — я задушу тебя вот этой вот тряпкой для протирания пыли!
Лёд тронулся. Никита Макаров сделал шаг мне навстречу и аккуратно обнял за плечи, словно боялся, что я, как песочная скульптура, могу рассыпаться в его руках.