Глава 1. Если бы меня попросили составить список вещей, которые я бы хотела сделать до того, как умру, то пункт «Оказаться запертой в школе на все выходные» навряд ли

Если бы меня попросили составить список вещей, которые я бы хотела сделать до того, как умру, то пункт «Оказаться запертой в школе на все выходные» навряд ли вошёл бы даже в первую сотню. Большинство ребят на моём месте принялись бы благодарить случай за предоставленный шанс исправить в журнале все двойки и натереть доски нелюбимым учителям хозяйственным мылом, но я к их числу не относилась, и никогда не буду. И пусть все вокруг считали, что я слишком скучная для обычного подросткового веселья — сама я больше предпочитала теорию о порядочности и хорошем воспитании. Да и с оценками у меня никогда проблем не было. Хотя это, безусловно, не то, чем принято хвастаться, если ты подросток.
Я бы не сказала, что в классе меня ненавидели. Всё дело было в людской природе как таковой – если человек не может превзойти, он подавляет. К собственному сожалению, я была не просто умным ребёнком, но ещё и гордым, и именно поэтому частенько находила жвачку в своих тетрадках. Впрочем, и среди сверстников можно было найти достойных собеседников — в пятом классе я познакомилась с Варей, которая закончила частную начальную школу, а после перешла в нашу общеобразовательную. Варя не пыталась указать мне на моё место в социальной пирамиде и не проявляла желание использовать меня как бесплатный автомат для раздачи готовых домашних заданий. В общем, мы подружились.
Если бы Варя видела меня тогда, стоящую перед дверью и непонимающе хлопающую ресницами, она бы сказала, что для той, которая считает себя самой умной, я совершаю самые глупые ошибки в мире.
Я дёрнула ручку двери, кажется, в сотый раз, прежде чем сдалась и присела на корточки точно под одной из многочисленных табличек, развешанных по стенам моей школы. Эта говорила словами Гёте: «Недостаточно только получать знания; надо найти им приложение». Могу поспорить, что, в отличие от меня, Гёте никогда не оказывался запертым в школе в пятницу вечером. Зато теперь, если я когда—нибудь совершу гениальное открытие, и люди захотят процитировать меня на подобной табличке в красной деревянной рамке ради мотивации, я точно знаю, что они выберут: «Знания, конечно, сила, но лучше вам сваливать из школы вовремя, если не хотите оказаться в глупейшей ситуации». И ниже постскриптум: «И всегда проверяйте индикатор заряда батареи телефона с вечера, а не тогда, когда он уже сигнализирует вам о том, что разрядился».
Я шмыгнула носом и пересела на пятки, когда почувствовала неприятные спазмы в голени. Глаза жгло от слёз обиды на саму себя: на выходные у меня было запланировано слишком много дел для того, чтобы вот так вот просто тратить время в пустом здании старшей школы.
Я хлопнула себя ладонью по лбу. Непроизвольный всхлип тут же сорвался с моих губ, эхом разлетаясь по первому этажу, стены которого были выкрашены в успокаивающий цвет поздней сирени. Мама, учившаяся в этой же школе до меня, говорила, что раньше все этажи были оранжевыми, и в сердцах я благодарила судьбу за то, что она оберегла меня от этого зрелища.
Больше всего на свете я ненавидела три вещи – безответственность, необразованность и оранжевый цвет.
Часы, висевшие на стене напротив запертого выхода, показывали семнадцать часов и сорок пять минут, когда я поднялась с пола, отряхнула юбку, перекинула лямку сумки с тетрадками и учебниками через голову и зашагала по коридору в попытке отыскать телефон.
Обычно школа никогда не закрывалась так рано, и уж тем более не оставалась без дежурного вахтёра, но на субботу выпадал выходной в честь дня города, а пятница была объявлена предпраздничным днём. Листовки, путавшиеся у меня под ногами, гласили: «25 числа занятия в школе сокращены на пятнадцать минут! Школа закрывается в 16: 00. Убедительная просьба не задерживаться в здании дольше положенного времени ученикам и членам преподавательского коллектива. Администрация».
Как жаль, что я никогда не читаю глупые школьные объявления.
По лестнице я поднялась, по привычке перешагивая через одну ступеньку. Здесь, на втором этаже, среди фотографий бывших учеников школы, приклеенных к стенду с надписью «Наша гордость», я с лёгкостью могла отыскать глазами маму и папу. Они: красивые, молодые и успешные — наверняка всегда были уверены в том, что и их дети обязательно оставят свой след в истории как те, кому хотелось подражать.
Я непроизвольно остановилась напротив портрета мамы. Она — настоящая красотка, не то, что я. У неё длинные густые волосы цвета воронова крыла и светло—карие глаза. Её губы растянулись в однобокой и самодовольной улыбке — на фотографии она светится счастьем. Кажется, словно прошли тысячелетия с тех пор, когда она в последний раз выглядела такой жизнерадостной.
Я простояла перед стендом ещё несколько минут, представляя себя на месте всех этих счастливых и успешных выпускников: я держу в руках огромный кубок за второе место в областном соревновании по лёгкой атлетике; я целую в щёчку своего парня — капитана сборной школы по баскетболу; я демонстрирую камере диплом победителя научной конференции. Я настоящая прикусила губу — всегда так делаю, когда злюсь на кого—нибудь, включая саму себя. Это, в свою очередь, всегда злило мою мать: «Искусанные и потрескавшиеся губы не очень—то хорошее украшение для девушки, Маргарита» — говорила она, а затем совала в карман моего пиджака гигиеническую помаду.
На фотографии отца я взгляд не остановила — он бросил нас с мамой, когда мне только исполнилось четыре, и уехал заграницу со своей любовницей, бывшей маминой заместительницей. Разумеется, с тех самых пор всё, что я делаю не так, автоматически ставит на мне клеймо с гордым заголовком: «Это всё гены твоего отца недоношенного».
Миновав стенды с фотографиями и кабинет английского языка, я поймала себя на мысли, что сегодня, когда мама будет звонить, чтобы проверить, всё ли у меня в порядке, и не забыла ли я полить её дурацкие растения, она никого не застанет дома. Ни в шесть часов, ни в восемь, ни даже в десять. Я инстинктивно испугалась, представив, как она раз за разом обрывает телефон в попытке дозвониться, а потом прерывает романтическую поездку со своим дружком и летит домой, чтобы убедиться, что со мной в порядке. Я боялась разочаровать её, но не потому, что не хотела её расстраивать. Просто за столько лет мне уже порядком надоели её необоснованные претензии, когда, что бы я не делала, я всегда делала это неправильно.
С привычными для меня мыслями о несправедливости судьбы я двинулась дальше по коридору. Все кабинеты, мимо которых я проходила, были наглухо закрыты: два помещения под географию, захламлённые картами и старыми глобусами, учительская, куда под страхом смерти не пускали никого из учеников, словно там всё время происходили какие—то непотребства, и компьютерный класс, который был настолько огромным, что имел целых две двери для входа и выхода.
Я тяжело вздохнула и опустила глаза на свои туфли. Не хотелось признаваться даже самой себе, но я была бы не против найти хоть одну живую душу, по воле судьбы забывшую про то, что школа закрывается в четыре. Я была бы даже рада, если бы этим человеком оказался мой учитель по физике Энгель Михайлович, с которым у нас были ужасные отношения. По крайней мере, мы могли бы разругаться с ним в пух и прах — какое—никакое, а всё же развлечение.
Я резко затормозила в дверном проёме, ведущем в крыло, где располагался сектор начальной школы, когда мне показалось, что за спиной что—то скрипнуло. Одновременно испуганная и возбуждённая, я медленно развернулась на пятках, не торопясь начинать движение в поисках источника звука. Мгновение назад я думала о том, что не плохо было бы обзавестись товарищем по несчастью, но теперь всё, что я хотела — это чтобы странный звук оказался предсмертным стоном старых канализационных труб или отошедшего паркета.
Я успела поверить в собственные выдумки, когда из дальней двери, ведущей в компьютерный класс, послышалась ругань.
— ДА КАКОГО, БЛИН, ЧЁРТА? ОТКУДА? ОТКУДА ВЫ ВЫЛЕЗЛИ? ВСЁ! Я ВЫШЕЛ! КИТ СТО СЕМНАДЦАТЬ ВНЕ ИГРЫ, СВОЛОЧИ!
За продолжительными криками последовал глухой удар, словно что—то тяжёлое упало на пол. После него — шаги — громкие, даже слишком. Их обладатель явно был зол как чёрт. Я вжала голову в плечи. Голос казался мне знакомым, я была уверена, что уже слышала его, возможно даже несколькими часами ранее. Я подняла ногу, намереваясь сделать шаг, когда, опережая меня, дверь кабинета распахнулась и с силой ударилась о стену. Юноша вылетел в коридор так стремительно, что я инстинктивно отступила назад. А затем перевела взгляд на его лицо.
— Макаров? — я удивлённо приподняла брови.
Никита Макаров был моим одноклассником и, по совместительству, одним из немногих, кто не действовал мне на нервы. Я бы сказала, что мы испытывали к друг другу взаимный нейтралитет — если бы он был девчонкой и не был бы таким гиперактивным, мы бы с ним подружились.
— Девятова? — Никита опешил. На его лице в равных пропорциях отразились удивление и замешательство, — Ты чего тут делаешь?
— А ты чего тут делаешь? — вопросом на вопрос ответила я.
Никита сделал шаг вперёд, окончательно покидая кабинет информатики.
— Домой собираюсь, — Никита закинул рюкзак на одно плечо. — И тебе советую. Школа закрывается в четыре.
— Боюсь, ты опоздал. Сейчас уже практически шесть.
Никита усмехнулся, явно не поверив моим словам. Он засунул руку в карман джинсов и достал оттуда что—то даже отдалённо не напоминающее телефон. Спустя какое—то время Никита поднял на меня полные отчаяния глаза.
— Не верю! — воскликнул он, подлетая ко мне.
Гаджетом, который он держал в руках, оказался плеер. На его дисплее неоновые синие цифры показывали восемнадцать часов и четыре минуты.
— Поверь, — я пожала плечами.
— И что теперь делать? — Никита сунул плеер обратно в карман и сложил руки на груди в попытке принять расслабленную позу.
— У тебя есть телефон? — парень отрицательно мотнул головой. — Ну тогда всё, что остаётся — это представлять, как в понедельник наши истощённые и обглоданные подвальными крысами тела найдёт вахтёрша. Если хочешь, можем ещё завещание написать.
— Ты такая жизнерадостная, я просто балдею! — Никита всплеснул руками в недовольном жесте, однако, его губы всё же скривились в лёгкой полуулыбке.
— Если у тебя есть предложения получше — вперёд, я вся во внимании.
Слова повисли в тишине. Я переводила взгляд с лица Никиты на его пальцы, которые нервно барабанили по собственной руке. Неожиданно глаза Никиты широко распахнулись. Он схватил меня за запястье и слегка тряхнул.
— О чём мы вообще, Ритка? О чём? Мы в школе в полном одиночестве! В школе! В месте, которое соки из нас выжимало последние одиннадцать лет!
Я устало выдохнула. Хватка Никиты на моей руке вводила меня в парализованное состояние — никогда не любила, когда посторонние распускали руки.
— И?
— И?! Это наш шанс! — воскликнул Никита с излишним энтузиазмом.
Я молчала в ожидании объяснений.
— Господи, временами мне кажется, что ты действительно невыносимая зануда, — Никита закатил глаза.
— Когда кажется — креститься надо, — прыснула я, вырывая свою руку назад.
Никита осмотрел меня с ног до головы так, как обычно мамаши осматривают своих нерадивых детей, вернувшихся домой по уши в грязи.
— Веселье, Девятова! Мы можем повеселиться на славу! До последнего звонка остался месяц, а потом всё — финита ля комедия — прощай, школа, здравствуй, взрослая жизнь. Неужели, тебе не хочется хотя бы раз выключить свою порядочность?
— Мне хочется домой, — отрезала я. — Всё. Хочешь веселиться — пожалуйста. Только меня не трогай.
Странно, но после моих слов Никита не выглядел удивлённым, скорее, разочарованным. Он передёрнул плечами и обхватил лямки рюкзака своими тонкими пальцами. Его взгляд скользнул по моему лицу. Я прищурилась. У меня сложилось впечатление, что Никита продолжал ждать момента, когда я поменяю своё мнение и начну прыгать на месте и хлопать в ладоши, воодушевлённая идеей разнести школу в пух и прах.
— Можно попробовать вызвать кого—нибудь через интернет в классе информатики, — предложил Никита.
Я кивнула. Любое противодействие лучше бездействия.
Никита зачем—то кивнул в ответ, а затем развернулся и пошёл в сторону кабинета. Я последовала за ним. В помещении, где компьютеров всегда было на порядок больше, чем людей, пахло металлом. Что—то поскрипывало, но так тихо, что мне пришлось прислушаться, чтобы понять, что звук издает кондиционер под потолком.
Никита сел за компьютер и нажал на кнопку включения. Я села на соседний стул.
— Откуда у тебя ключи? — поинтересовалась я.
— Мы в хороших отношениях с Ольгой Валентиновной, — Никита мотнул головой, словно это для него было не таким уж и большим делом. — Брат поставил дома пароль на вай—фай. Говорит, что я его знать не достоин. Жук! Ненавижу его! — Никита почесал подбородок, покрытый лёгкой щетиной, и после непродолжительной паузы добавил: — Надо же мне где—то играть в " Революцию"!
Всё, что я знала об этой игре — это то, что на ней были помешаны все мальчишки, начиная с четырнадцати лет и выше.
— Ясно, — ответила я больше для приличия, чем от интереса.
Никита быстро щёлкал пальцами по клавиатурам. Сначала я старательно следила за тем, что он делает, но затем откинулась на спинку стула и перевела глаза на потолок, погружаясь в собственные мысли. Что, если Никита прав? Что, если это действительно мой последний шанс хотя бы на несколько дней побыть тем, кем быть я мечтала где—то внутри? Ведь сколько я себя помню, вся моя жизнь была построена на одном правиле: не провоцировать. Я была одной из самых умных старшеклассниц, но при этом никогда не тыкала других носом в свой дневник с пятёрками — меня и без этого все вокруг порядком недолюбливали.
— Слушай, — начала я спустя какое—то время. — Предположим, — но только предположим! — что я бы согласилась творить бесчинства здесь, в школе, в твоей компании, наплевав на все законы логики и порядочности. Ты бы рассказал об этом кому—нибудь?
Никита одновременно покачал головой и кивнул.
— Да. В смысле, нет, — Никита стукнул кулаком по столу, и от неожиданности я подпрыгнула на месте. — Короче, ты поняла меня. Не сказал бы я никому, если бы ты попросила. Если бы ты попросила, я бы унёс эту тайну с собой в могилу.
Я улыбнулась поджатыми губами и опустила взгляд на свои колени. Мне было стыдно за то, что я планировала сказать.
— Ладно, — шепнула я, сжимая в кулаке край своей юбки.
— Что ты сказала? — переспросил Никита.
Я подумала, что он действительно не расслышал, но когда подняла на него глаза, увидела, что он улыбается.
— Ладно! — повторила я громче. — Только прошу тебя, ничего противозаконного!
— А вот этого я уже обещать не могу, — воскликнул Никита, вскакивая с места.
Взглядом я проследила за тем, как стул, на котором мгновение назад сидел парень, упал спинкой назад. Именно такой звук падения я слышала и тогда в коридоре.
У Никиты Макарова были светло—русые волосы, торчащие в разные стороны так, словно он только что отодрал себя от подушки, бледно—синие глаза и удивительно широкая улыбка, обрамлённая ямочками на щеках.
Никита Макаров был очень хорош собой, но его дикая энергия пугала меня до чёртиков.