Конная охота на бизонов

не встретит колонну, то его может ожидать

встреча с враждебными индейцами или же голодная смерть.

Кастер был не первым белым человеком, ощутившим необъятную пустоту той страны. Коронадо пересек Канзас в 1542 году, и из хроник той экспедиции легко увидеть, что может претерпеть один человек или армия. На самом деле, испанские хроники звучат почти мистически.

Педро де Кастаньеда риторически спрашивает, как подобная армия, сопровождаемая пятью сотнями коров, пятью тысячами овец и полутора тысячами союзных индейцев - каким образом такая орда смогла промаршировать через равнины, не имея ни карт, ни возможности ориентироваться. Эта земля подобна чаше, “так что когда человек садится, со всех сторон его окружает горизонт…”.

Сам генерал-капитан, Франсиско Васкез де Коронадо, писал, что они не видели ориентиров - ни дерева, ни куста, ни пригорка; и, не имея ничего, что могло бы вести их - никаких отличительных природных примет, предупреждающих от хождения по кругу. Они шли по прямой в надлежащем направлении, выпуская перед собой лучника, который посылал стрелу прямо вперед, войска маршировали до этой стрелы, потом еще одна стрела, потом еще...

Кэтлин, исследовавший эти равнины в начале девятнадцатого века, ехал по лугам, трава на которых была столь высока, что ему приходилось привставать на стременах, чтобы оглядеться.

Кастер бродил, должно быть, около часа пока не заметил облако пыли, которое непременно означало одно из трех: бизонов, индейцев или же Седьмую. Он запасся, по крайней мере, тремя версиями своего избавления. “Turf, Field and Farm” наименее драматична. Здесь он просто узнает кавалерию, садится и ждет. В письме к своей жене он говорил, что увидел фургоны. Но, чтобы вызвать восторг у своей публики в книге “Моя жизнь на равнинах” (которую Бентин предпочитал называть “Моя ложь на равнинах”[136]), Кастер описывает, как он прячется в лощине со своими собаками, жмущимися вокруг него, пока, наконец, в полевой бинокль он может разглядеть флажок со звездами и полосами, трепещущий над всадниками. Ура!

Опять ему повезло.

Удача может быть просто удачей, как знает каждый, однако гораздо чаще это результат ловкости, интуиции или знания. Менее ловкий человек, ударившись о землю, мог сломать ногу, и тогда, скорее всего, он бы там и умер. Не такой храбрый человек под наставленными на него бизоньими рогами мог дать зверю почувствовать свой страх и был бы поднят на рога. Кто-нибудь менее сообразительный мог пойти не в ту сторону. Но Кастер верил в удачу, что, возможно, не было так уж неуместно.

Тем временем, позади в Пауни-Форк, генерал Хэнкок усердно сторожил пустой лагерь. Он пытался предотвратить мародерство, но это было невозможно. Алчные солдаты проскальзывали мимо пикетов, прокрадывались в палатки и тешили себя томагавками, калюметами, накидками, боевыми дубин-ками, собачьими шкурами, мокасинами, ножами, стрела-ми и живыми щенками.

В конце концов, Кастер сообщил, что Шайены нападают на почтовые станции, и по получении этих новостей Хэнкок принял решение сжечь селение, хотя его и предупредили, что это может лишь ухудшить и без того скверную ситуацию. Стенли, как журналист, не мог помогать войскам, будучи восхищен и поражен происходящим. Он сообщает с неподдельным восторгом, что шесты вигвамов вспыхивали словно трут, а дым от горящих шкур затемнял собой небо. “Языки пламени разносились ветерком в разные стороны, поджигая траву в прерии. Со скоростью молнии распространился огонь и уничтожил огромный участок травы, в то время как черный дым медленно плыл в небеса. Вся зелень и все неживое, что было на поверхности земли, уничтожено, тогда как бизоны, антилопы и волки в ужасе бежали прочь...”.

Хэнкок считал, что был обязан поступить именно так, поясняет Стенли, поскольку Шайены выпотрошили, оскальпировали и сожгли тела трех человек, работавших на станции Фоссил-Крик.

Первая депеша Кастера действительно заставила Хэнкока поверить в то, что Шайены ответственны за это зверство. Однако в следующем донесении Кастер писал, что ни он сам, ни его скауты Делавары не обнаружили тому доказательств - это поставило генерала Хэнкока в неприятное положение. Он оправдывался, как мог. Хэнкок объяснялся генералу Шерману, что индейцы из тлеющего ныне Шайенского селения вполне могли убить тех людей на почтовой станции, даже если это и невозможно доказать.

Десять дней спустя после погрома, устроенного Хэнкоком в Пауни-Форк, помешанный на красной краске вождь Кайовов Сатанта - искажение имени Сет-т’а-инт-е, означающего Белый Медведь - объявился в Форте Ларнед, где был назначен еще один мирный совет. Он был плотным, мускулистым человеком с блестящими глазами. Все его лицо было размалевано красной краской, и по случаю он выбрал в качестве парадной одежды мундир офицера армии Соединенных Штатов, дополненный эполетами. К его леггинам были привязаны маленькие медные колокольчики. Этот импозантный субъект жил в ярко-красной палатке и когда отправлялся на войну - а делал он это весьма часто - раскрашивал красным не только свое лицо, но и все тело. С навязчивым постоянством Сатанта таскал с собой красный щит. Он мог также раскрасить красной краской свою боевую лошадь, с головы до копыт. Он был обожаем женщинами Кайовов, и, вероятно, любая увидевшая его бледнолицая женщина либо ужасалась, либо была загипнотизирована. Стенли отмечает, что Сатанта прославился благодаря своей отваге, и имя его гремело от Рио-Гранде до Репабликан.

За три года до этой конференции в Форте Ларнед Сатанту посетил миссионер по имени Х.Т. Кетчем, который счел вождя дружелюбным, энергичным и умным, хотя и несколько показушным. Во время трапезы он приказывал расстелить в палатке ковер, а еда должна была быть сервирована на раскрашенных досках, декорированных гвоздями с большими шляпками. “У него был медный французский рожок”, упоминает мистер Кетчем, “в который он энергично дул, когда еда была готова”. Сатанта выглядит великолепным хозяином, обаятельным и общительным, как большинство кавказских князей, но ни разу это не стало помехой его врожденной неистовости. Во время набега в 1866 году Сатанта захватил некую миссис Бокс. В руках у нее был ребенок. Своим плачем дитя раздражило Сатанту до такой степени, что он разбил голову ребенка о дерево. В конце концов, Сатанта, как и большинство непокорных индейцев, был заключен в тюрьму. Не в силах перенести подобное обращение он выбросился головой вперед из окна второго этажа тюремного госпиталя в Хантсвилле, Техас, в 1878 году.

Обращение генерала Хэнкока к этому необузданному Кайову не слишком отличалось от его выступления перед Шайенами. Но что бы он ни произнес, это не произвело должного впечатления, поскольку месяцем позже Сатанта устроил набег на Форт Додж, обратив в паническое бегство почти весь скот. “Однако он был вежлив и поприветствовал гарнизон форта, приподняв свою шляпу с плюмажем”, сообщает мистер Дэвис, “хотя и потряс неприлично перед ними полами своего мундира, когда скакал прочь с угнанным стадом”.

Генерал Шерман, чьи фотографии время от времени придают ему вид страдающего золотухой грифа, тем летом приехал с визитом и тщательно проанализировал ситуацию. Он написал Президенту Гранту, что бедные, гордые индейцы не смогли преодолеть искушение при виде пасущихся стад и отар, а, воруя, они иногда вынуждены были убивать людей. “Мы же в свою очередь не могли опознать похожих друг на друга индейцев и чтобы заполучить преступников вынуждены были посчитать таковыми всех”.

В октябре, однако, прошел еще один мирный совет. В это время на ручье Медисин-Лодж в южном Канзасе прямо над границей с Оклахомой зародилась новая политика. Правительство отныне не удовлетворяла лишь покупка индейских земель; теперь оно решило изменить многовековой уклад жизни - заставить дикарей жить в деревянных домах, носить ботинки, пахать землю и иным образом состязаться с фермерами вашичу.

Стенли объявился у Медисин-Лодж одетый, судя по всему, так же как и во время экспедиции Хэнкока - в голубую фетровую фуражку, широкий плащ и сапоги из сыромятной кожи, украшенные огромными мексиканскими шпорами. Сатанта тоже прибыл туда. Он узнал Стенли - что было несложно - и заключил его в свои чудовищные красные объятия, очевидно продемонстрировав, что предпочитает газетчиков генералам.

Стенли словно подменили. Во время путешествия с Хэнкоком он выдвигал шовинистическую защиту действий правительства: “Будут ли безнаказанно убивать и скальпировать наших соотечественников? Будут ли безжалостные дикари увозить хрупких женщин в свои вигвамы, чтобы продать в унизительное рабство или же ради каких-либо иных целей, которым нет названия? Люди Запада с замирающими сердцами ждут ответа! ”. Через некоторое время эти беспощадные варвары стали “обиженными детьми земли ”.

Он обнаружил уникальную способность материализовываться одновременно в нескольких местах - “разновидность вездесущности”, говорит Томас Айзерн, что позволяло Стенли внезапно появляться здесь, будучи там. Он мог писать из Форта Седжвик в нью-йоркскую “Tribune” и в то же самое время описывать театральное представление в Омахе для “Missouri Democrat”, выходящей в Сент-Луисе.

Его присутствие в Форте Седжвик должно стоять под вопросом, так как известно, что он посетил театр в Омахе, где швырнул букет к ногам мисс Энни Уорд, который она отбросила ногой, после чего Стенли вступил в драку с местным редактором. Очевидно, его не слишком любили. Уполномоченный по мирным переговорам Сэмюель Тэппэн говорил, что журналист походил на