Дарвинизм, ламаркизм и номогенез о случайности

Иногда дарвинисты " сдают позиции", говоря, что их учение не ставит целью объяснить мелкие различия, а призвано лишь утвердить выгодность существенных приобретений. Но, во-первых, это не так (вся литература по математическому дарвинизму состоит в исчислении выгодности малых различий, и прочий дарвинизм видит в ней свое основное подтверждение), а во-вторых и в-главных, если всерьез сравнивать крупные эволюционные приобретения, привлекая понятие отбора только для оценки их (а не мелких различий), то основной интерес представит не динамика их численности, а те законы, по которым эти приобретения возникли. Данные законы изучаются отнюдь не дарвинизмом (он попросту отрицает их наличие), а другими эволюционными учениями.

Из этих учений здесь надо назвать ламаркизм, понимаемый как совокупность всех представлений, в которых собственная активность особи рассматривается как фактор эволюции, и номогенез, понимаемый как совокупность всех представлений, основанных на признании закономерности появления новых эволюционных приобретений, не сводимой к динамике выживания особей. Данные закономерности интересны здесь лишь в той мере, в какой включают случайность их появления. Обо всем этом шла речь в частях II и III моей книги [Чайковский, 1990], и здесь стоит добавить немногое.

Во-первых, ориентационные автоматные модели в п. 8-5 по сути являются ламаркистскими – в той же мере, как и «стабилизирующий отбор» Шмальгаузена. (Ранее [Чайковский, 1998] я уже старался показать, что данная теория И.И. Шмальгаузенаявляет собой явственный ламаркизм, по цензурным соображениям высказанный в дарвинистических терминах).

Во-вторых, решающую роль в эволюции играет свободный выбор. В ламаркизме это – свободный выбор поведения особью, а в номогенезе – самопроизвольное появление новой эволюционной альтернативы (новой логической возможности), о чем говорилось прямо в книге [Чайковский, 1990, c. 173] и косвенно у К.Ю. Еськова(фраза {10} из п. 0-3). С этой позиции можно понять тех авторов, которых прежде считали мистиками и понимать даже не пытались, – например, Бергсона, писавшего в 1907 г., что эволюция есть творчество: с позиции алеатики он всего лишь указал другую, нежели дарвинисты, ступень случайности; если они имели в виду вероятность, то Бергсон – произвольный выбор.

Тем самым Бергсонфактически ввел в оборот особый фактор эволюции, который с позиции алеатики (это в-третьих) взаимодополнителен случайности, постулируемой дарвинизмом, – в том же примерно смысле, в каком, по Мейену[1974], взаимодополнительны дарвинизм и номогенез. В связи с этим уместно повторить, вслед за Красиловым, что противники дарвинизма обычно отвергают его как " сведение явлений на игру случайностей", а приверженцы, наоборот, главным в дарвинизме считают " представление о естественном отборе как антистохастическом факторе"; и пусть основатель концепции номогенеза Л.С. Берготвергал случайность наследственных изменений, но на деле, наоборот, " случайности Берготводил гораздо бó льшую роль, чем Дарвин", ибо полагал большинство признаков организмов нейтральными по отношению к нуждам адаптации [Красилов, 1979, c. 7-8]. Это – тоже взаимодополнительность.

Наконец, и это в-четвертых, понимание эволюции требует рассмотрения случайности как предпочтения, т.е. – привлечения шестой (креативно-пропенсивной) ПМ. Начало этому положили, как ни странно, дарвинисты. Так, один из классиков дарвинизма ХХ века Эрнст Майр[1974, c. 403] утверждал: < < Каждая группа животных " предрасположена" к изменчивости одних своих структур и к удивительной стабильности других... У некоторых групп млекопитающих имеется предрасположенность к развитию рогов на лбу, у других – к развитию рогов на вершине головы, а у третьих – к тому, чтобы вообще не иметь рогов... Лишь часть этих различий можно объяснить различиями в давлениях отбора> >.

Что касается остальных эволюционных школ, то все они, особенно номогенез, включают анализ предпочтений, хотя сами эволюционисты и не думают, что исследуют случайность. Ярким примером может служить свойственное жоффруизму и номогенезу толкование появления новых видов через тератогенез, который выше (п. 4.1) был описан как реализация редких предрасположенностей. В этих терминах вся эволюция предстает как процесс изменения предрасположенностей. Вопрос о том, что управляет " пропенсивными полями", рассмотрен гипотезой Шелдрейка[Sheldrake, 1981, с. 93, 123] и выходит за рамки данной книги. О нем мне уже приходилось писать [Чайковский, 1996; 1999], и здесь замечу лишь, что у него нельзя понимать предрасположенности как нечто вроде вероятностей, поскольку не видно устойчивых частот. (Сам Шелдрейк, к сожалению, не различает случайность и вероятность. Впрочем, как и другие люди.)

Какими законами управляется эта случайность, пока неизвестно, но можно не сомневаться, что они сложнее, чем гиперболические. Достаточно рассмотреть квази-гиперболы рис. 13в в логарифмическом масштабе, чтобы увидеть, что это вовсе не прямые линии (рис. 17). На самой длинной из них (хризомелиды, т.е. жуки-листоеды – данные охватывают примерно четверть мировой фауны) хорошо видно, что даже если принять среднюю часть за прямую, то правая часть должна быть описана как-то иначе. Мы говорили об этом выше, в связи с кривыми Виллисаи Кудрина.

Наконец, синтезу ламаркизма с дарвинизмом способствует и то, что, как мы видели выше, иммунология служит экспериментальным полигоном эволюции, давая материал в пользу обоих учений. Впараллель работает несколько таких алеатических " полигонов". См. Добавление 4.