Медаине во второй раз

Когда из знака Рыб луна свой лик взнесла, —

Луна Парвизова в знак шахства проплыла.

Под благосклонных звезд благоприятным кровом

Хосров Парвиз воссел на троне бирюзовом.

И воссоздал тогда в пределах стран земных,

На радость подданных, он славу дел своих.

Когда великое собрал он царство снова

И вновь державных дел крепка была основа, —

Хосров свой поднял трон от праха до Плеяд.

Дал морю — жемчуга, земле — алмазный клад.

Таких сокровищ блеск не видел мир воочью.

Светлей, чем лунный луч, они сверкали ночью.

Как лев, свой занял он благословенный трон.

Благословения от храбрых слышал он.

Его печать прияв, мир позабыл томленье, —

И мира целого он видел мирволенье.

Его величие — сияния поток.

Второго солнца свет весь озарил восток.

И гул шумливого и радостного стана

От Балха людного дошел до Шахиджана.

И вот когда престол Хосровов стал пригож,

Ресницы Сладостной свой начали грабеж.

И можно ль отвратить от сердца эту муку?

И как призвать сюда ту, что сразит разлуку?

Воздвигла Мариам Хосрову пышный трон.

Тем троном был Иса к зениту вознесен.

Но пусть владычества достиг он, словно клада, —

Подруги не было, — и где была услада?

Я знаю, радости он знал от Мариам,

Но дух летел к другой, неистов и упрям.

То с чашей горькою стенал он: «Где ж удача?»,

То чашу сладкую пригубливал он, плача,

То сердцу говорил: «Чем жар твой возбужден?

Любовь тебе мила иль падишахский трон?

Любовь и царство! Нет, им не ужиться рядом!

Иль к царству устремись, иль к сладостным отрадам.

Встарь барсу неким львом совет был мудрый дан:

«Ослицу на приплод пусти или в Зенджан».

И если, взявши трон, я не вздыхал бы сиро, —

Моя душа сполна все получила б с мира.

Но должен я купить, коль спит счастливый рок,

За сто хотанских царств любимой волосок!

Я с милой спал в саду, луна была на небе.

Мне ложе сторожил недремный светлый жребий.

Уснул счастливый рок, — и пробудился я,

И сердца не нашел. Где милая моя?

Где радости пиров, звенящих вновь и снова.

Цветущий рай, не мгла пристанища земного?

Где созерцание луноподобных лиц?

Где пребывание с царицею цариц?

Где сладкая Ширин и сладкие реченья,

Как бы сладчайших вод сладчайшие теченья?

Где та бездремная полночная пора?

Где сказок череда, что длилась до утра?

Где розы лепесток тугой, сахароносный,

Харвары сахара, что собран с розы росной?

Где руки, что плели среди дворцовых стен

Серебряных тенет благожеланный плен,

И розы-сладостной к щеке прикосновенье,

И гиацинтов кос плетенье, расплетенье?

О, где объятий жар, где ласковость Луны

В безлюдье, в сладкий час полночной тишины,

И кубок, данный мне с приветом и любовью,

И час, когда я ник к блаженства изголовью?

Слова, что молвил я, слова, что слышал я, —

Мне сон их нашептал или мечта моя?

Твердят мне: «Весел будь. Ты — солнце; ни обида,

Ни скорбь не омрачат древнейший трон Джемшида».

Но как же наполнять мне сладким смехом рот?

Ютятся стоны в нем; им наступил черед.

Кого мне призывать? К каким взывать усладам?

Злой ветер пролетел моим весенним садом.

«Ты малодушен был!» — смеется надо мной

Рассудок мой, дразня, мой разжигая зной.

Враги отсутствуют — расти удачи стали,

Мой друг отсутствует — и множатся печали.

Незоркий соловей! Твой неудачлив рок:

Ты гнездный пух сменил на шелковый силок.

Без пользы я стремлюсь к садам великолепья:

Дал ноги оковать я золотою цепью.

Мне цепи не сорвать! Узка моя стезя!

Мне с цепью улетать к возлюбленной нельзя!

Коль дела об одной мы с сердцем не рассудим,

То как же, царствуя, страдать по стольким людям?

Сто утешителей мне надобно иметь.

Сто горьких горестей возможно ли терпеть?

Я на себя с ослов перелагаю грузы,

Посмешищем ослов от этой став обузы.

И солнце и луна — они горят костром,

Сдружившись над земным раскинутым ковром.

Рассеянна душа, — и мраком все одето,

Рассеян сердцем был, — и вот не стало света.

Пусть полон синий сад цветущих звезд игрой, —

Не мощен звездный свет: ведь звезд разрознен рой.

Рассеян свет свечи, — ив нем не стало жара, Сосредоточенный — властнее он пожара.

Не хочет сердце, нет, чтоб царством правил я.

А с сердцем враждовать не хочет мысль моя.

Вновь сердцу суждена с судьбою темной схватка,

Ко мне, окрепшему, вернулась лихорадка.

Мышь в норку ящериц пробраться не смогла, —

И глупой ко хвосту подвязана метла.

И так уж черный негр обличьем не прекрасным

Страшит, а заболев, он делается красным».

Себя корит Хосров, к себе взывает он:

«Ты силу получил, ты властью осенен.

А коль имеем власть, судьбу смиряем нашу.

Ты властен — женщина с тобой поднимет чашу.

Не должен человек с собою в распре быть.

Всевластный может ли о власти позабыть?

Власть у тебя — и страсть все обрести готова.

«Власть» — лучшего судьба найти не сможет слова.

Все достижения всевластному легки.

Зерном ведь всяких птиц заманишь ты в силки.

Для пропитания посеяна пшеница,
Сей снова, а трава с ней рядом уродится.

Есть власть — и беды все мы можем превозмочь.

Пускай безвластие от нас умчится прочь!»

Так с сердцем пламенным не раз он вел беседу.

Когда придет любовь — терпенья нет и следу.

Но твердо протерпел он разлученья срок,

И час пришел: зарю к нему направил рок.