Техника лечения

Сегодня я мог бы сказать подобно Августину: «Если ты меня не спра­шиваешь, то я знаю, если спрашиваешь, то не знаю». Так и с каждым из нас, кому приходится говорить о технике. Уже многие годы я пытаюсь об этом написать, но мои попытки разбиваются о невозможность сформулировать правила. Здесь ярче всего проявляется близость индивидуальной психоло­гии к искусству. Сегодня я хочу рассмотреть несколько точек зрения, но при этом я прошу иметь в виду, что при смене практической ситуации может меняться и точка зрения.

Одно из важнейших положений заключается в следующем: нужно стремиться к тому, чтобы невротик придавал меньше значения своим сим­птомам. Этого следует добиваться мягко, ибо иногда давление может быть слишком сильным. Рассудок здесь не может служить надежным руко­водителем. Решающее значение имеет впечатление относительно того, как далеко можно идти в «умалении» симптомов, когда следует проявлять на­стойчивость и т.д. Это творческая задача — приблизиться к пациенту, не­смотря на его отрицательный жизненный стиль. И если это удается, паци­ент окажется в выигрыше. Попытаюсь более систематично изложить, как этого можно добиться.

Этот процесс начинается уже с первой встречи с пациентом. Необ­ходимо относиться к пациенту как можно менее предвзято и стараться избегать всего, что может заронить в нем мысль о том, что вы приносите некую жертву со своей стороны. Так, может показаться заманчивым на­чать следующими словами: «Вернуть вам здоровье — важнейшая зада­ча моей жизни». Это было бы ошибкой в плане формирования нужного

368 Тема 14. Развитие личности

вам настроя пациента — заинтересованности в решении задачи лечения. Я рекомендую постоянно иметь это в виду. Давая понять пациенту смысл каждого шага, вы можете избежать больших трудностей. Одну из самых значительных трудностей представляет собой лечение меланхолии. Па­циент ноет, старается изобразить свои симптомы таким образом, как буд­то ничего подобного никогда раньше не было. Не следует его атаковать. Выслушав его и поняв, что это лишь затяжка времени, попробуйте дру­желюбно ему предложить: «Хорошо. Теперь ясно, что вам мешает, и мы можем приступить к делу». Например, пациент представляет свои симп­томы как средства защиты, так как он боится, что, лишившись их, он ут­ратит свою значимость. «Мы пока не будем говорить о том, что вам прежде всего мешает, а лучше попробуем разобраться в том, как вы при­шли к тому, чтобы поставить себе такую цель». И вы увидите, как паци­ент начнет вилять. Вам нужно стремиться к тому, чтобы склонить па­циента к сотрудничеству. Многие пациенты оказывают противодействие и пытаются найти симптомам сексуальное объяснение. Важно добиться их сотрудничества, хотя во многих случаях оно бывает недостаточным. Человек никогда не будет невротиком, если он стремится к сотрудни­честву. Это непременное условие лечения. Часто мне удавалось добить­ся успеха, только заняв жесткую позицию: «Я не буду вас слушать, раз вы не хотите мне помогать». Разумеется, это не всегда можно рекомен­довать. Иногда я говорю: «С этим мы разобрались, а теперь приступим к делу». Было бы ошибкой, видя пациента в первый раз, сразу же попы­таться указать ему его место. Все пациенты хотят чувствовать себя, как на скамье подсудимых. Было бы полезно менять положение, дать паци­енту возможность выбрать себе место, скажем, поставив ряд стульев. Он должен проявить некоторую активность. Малейшие детали могут под­сказать выводы: один садится ближе, другой предпочитает сесть в отда­лении. Один делает движение по направлению к письменному столу, и это хорошо, другой — от стола, и это настораживает. Все это в даль­нейшем может пригодиться для умозаключений.

Конечно же, каждый жалуется по-своему. Но всем недостает кон­кретности, точности. Приходится делать понимающий вид и дожидаться, пока сумеешь извлечь что-нибудь конкретное из этих жалоб. «У вас не бывает чувства страха?» Пациент уже несколько расслабился и начина­ет жаловаться на ощущение страха; так часто бывает с больными навяз­чивым неврозом. Некоторые пациенты говорят чрезвычайно много, даже если они не страдают гипоманией. Мы допустим ошибку, обратившись к нему со словами: «Говорите покороче!» Следует проявить максимум терпения. У меня бывали пациенты, которые говорили по три часа кря­ду без перерыва. Когда удается разговорить пациента, то некоторые пос­ле часа беседы не могут остановиться. Тогда вы можете, дождавшись пе­редышки, сказать: «Вы так много рассказали мне, что я должен все это хорошенько обдумать». Некоторая манерность в обращении с пациентом

Адлер А. [Сущность и лечение неврозов] 369

будет вполне уместна: это поможет ему не чувствовать себя так, словно он обвиняемый. Мы исходим из предположения, что в человеческой при­роде заложено неприятие подчиненного положения. Это всегда вызыва­ет протест.

Далее мы можем спросить, с какого времени начались жалобы. При нашей психотерапии это еще более обоснованно, чем при органической патологии (трудная ситуация). Здесь нужно обратить внимание на связь с детством. Поэтому вам следует проследить эту связь. Не стоит говорить напрямик: «Расскажите мне что-нибудь из вашего детства». Можно за­дать вопрос, например, о родителях: «Какими были ваши родители? Урав­новешенными или нервозными?»

Речь идет не о наследственности, а об атмосфере, которую родители создали вокруг пациента. Во многих случаях лучше всего сказать следу­ющее: «Расскажите мне что-нибудь о вашем отце». И в ответе не может не проявиться отношение отца к пациенту. Если пациент произнесет сло­во «добрый», то мы должны понимать, что всякая черта характера имеет место только по отношению к другим. Наивным исследователям мы еще и еще раз повторим: всякое психологическое явление следует рас­сматривать в перспективе возможности в смысле психологии взаимодей­ствия, а не психологии наличия¹. Если пациент говорит, что отец был «добрым», то это значит, что он был добрым по отношению ко «мне». Если он говорит, что его мать была критически настроена, то вы должны понимать, что пациент старался держаться на расстоянии от матери. Важный вопрос — сколько детей было в семье? Важно для нас также знать, какое место среди детей занимал пациент. Далее: кто был любим­цем матери, отца? Часто этим любимцем одного или другого, или обоих был как раз наш пациент. Это, как правило, имеет печальные послед­ствия.

Вообще, когда детей балуют, это приносит огромный вред. Если вы добрались до такого далекого прошлого, то вы достигли пункта, где, по-видимому, началась слабость в строении личности пациента. «Каким вы были в детстве — послушным ребенком или, может быть, капризным?» Само по себе это для нас не так уж важно, но ответ может открыть нам, был ли пациент в раннем возрасте активным или пассивным. Затем дру­гие вопросы: друзья, рано ли он узнал о половых различиях, хотя этот вопрос иногда касается столь темной области, что пациент вряд ли может на него точно ответить. Психоаналитики сказали бы: все это находится в бессознательном. Это неверно. Пациент никогда не выражал это в сло­ве, и это не так легко выходит на поверхность, поскольку его разум ни­когда не пытался овладеть этим фактом. При большинстве высказыва­ний следует помнить о том, что речь идет о процессах, которые никогда

¹ Дословно: в смысле психологии использования (Gebrauchpsychologie), а не психоло­гии владения (Besitzpsychologie).

24 Зак. 1664

370 Тема 14. Развитие личности

не анализировались сознанием. И когда некто обращает внимание на эти факты и выражает их в словах, ему кажется, что он нечто переносит из бессознательного в сознание, но здесь нет никакой разницы.

Теперь вы подходите к пункту, который для нас чрезвычайно ва­жен: к психопатологии избалованного ребенка. Моя практика все снова и снова убеждает меня, что люди, страдающие неврозом, в детстве были избалованными детьми. Это слово подразумевает гораздо больше, чем просто привычное словоупотребление. Это своего рода понимание жизни — считать, что другие существуют только для тебя. Это воззрение фор­мируется опытом, и этот опыт человек должен был приобрести. Здесь все зависит от того, принимались ли меры к тому, чтобы воспитать в ребен­ке уже в раннем возрасте склонность к сотрудничеству, и от того, как ре­бенок перерабатывает впечатления. В этом проявляются его творческие силы. Реакция ребенка никогда не обусловлена каузально. Подменяя статистическую вероятность каузальностью, полагают, что все развивает­ся именно каузально. Но необходимо также принимать во внимание мо­мент неполноценности органов. Невроз, на который жалуется пациент, является признанием его слабости. Он как бы признает себя банкротом. Наилучшим доказательством избалованности являются факты, свиде­тельствующие о неспособности пациента к самостоятельности: например, если ему было свойственно оставлять за собой беспорядок, то, следова­тельно, имелся человек, который постоянно наводил за ним порядок. Можно попытаться объяснить ему это: вы не умели наводить порядок, вы всегда перелагали ваши задачи на плечи других, и так до сего дня, вы всегда боялись самостоятельно идти вперед и т.д. И существует еще множество других явлений. В некоторых случаях такой ребенок может быть, напротив, педантичным, что не так уже трудно объяснить, если вспомнить, что избалованность иногда приобретается и через любовь к порядку.

Важным является также вопрос о дружбе. Нельзя упускать из виду тот факт, что этот вопрос часто приводит пациента в раздражение. Непри­ятно ведь сознаваться в том, что у тебя нет друзей. И поэтому пациент долго колеблется с ответом. Это вообще непростой вопрос, и дети часто дают на него ложный ответ, якобы они легко находят себе друзей. Взрос­лые отвечают, как правило, более точно. Если ответ соответствует нашим ожиданиям, то мы получаем подтверждение того, что перед нами люди, не сумевшие найти себе союзников. Насколько значителен этот недоста­ток, из этого заключить еще нельзя, но вслед за этим могут вскрыться и другие факты: например, кто-то может общаться только с девушками или только с детьми, потому что с ними легче занять позицию силы. Это так­же показывает нам, как избалованность ведет к развитию стремления к господству.

Но больше всего нас интересует страх. У избалованных детей он присутствует всегда. Там, где дети с раннего возраста приучаются быть

Адлер А. [Сущность и лечение неврозов] 371

одни, как правило, обнаруживается лишь незначительная степень избало­ванности, однако они могут беспокойно вести себя по ночам. Это означа­ет, что они плохо переносят замкнутость.

Интересуют нас и другие черты характера, например, привычка ку­сать ногти. Она показывает, что перед нами ребенок, сопротивляющийся принятию требований культуры. У избалованных детей вы найдете все те явления, которые в психоанализе характеризуются как сексуальная разгрузка, например, запоры (то же самое относится и к мочеиспуска­нию).

Итак, понятно, что избалованность означает то, что дети не перено­сят неисполнение какого-то своего желания. Вариантов — тысячи, и по­этому нужно всегда с максимальной чуткостью разбираться, насколько сильно ребенок укрепился в такой установке. В нынешнее время мы имеем множество подтверждений того, сколь значимы первые годы дет­ства. После того, как вы разобрались с переживаниями страха, следует перейти к выяснению того обстоятельства, что дети особенно ощущают свою неприкаянность ночью, и спросить о трудностях, связанных с ноч­ным временем (недержание и т.д.). Это еще не даст нам полной карти­ны. Это только попытка прояснить еще один вопрос, связанный с изба­лованностью.

В этом месте можно продолжить так: «Давайте попробуем углу­биться в ваше детство». Значение этого вопроса трудно переоценить. Ис­следование ранних детских воспоминаний привело к становлению целой важнейшей науки. Следует также сказать о памяти. Память — это ак­тивная способность. В ней откладывается жизненный стиль человека; к памяти он обращается, когда хочет из старых впечатлений создать одно, что вызывает у нас вопрос: почему одно? И этот вопрос задевает его жиз­ненный стиль в целом. Следует помнить о том, что для того, чтобы ясно представлять себе душевные процессы, нужно понимать не только мыс­ли, но и волю и установку. Ведь существует также нечто невыразимое, которое тесно связано с эмоциями и установками. Следует мысленно дополнять все услышанное. Здесь мы находимся на почве догадки, но надо уметь извлекать пользу из намеков, из обрывков сведений. И наши догадки должны затем подкрепляться другими находками, а иначе весь труд ставится под сомнение.

Чем больше мы занимаемся воспоминаниями о раннем детстве, тем больше они подстрекают наш интерес. Начинаешь натыкаться на связи, в свете которых удивительным образом раскрывается человечес­кая природа.

Детские воспоминания иногда недостаточно отчетливы, и тогда при­ходится привлекать другие воспоминания. Это ведет к ясности, к пони­манию общего. Становятся очевидными развитость или неразвитость Мы-функции. Эта работа потребует нескольких дней. Хорошо, если вам удалось дать пациенту стимул к сотрудничеству. Это значит, что ваш ма-

372 Тема 14. Развитие личности

териал будет увеличиваться. Полезно пояснить пациенту, который гово­рит, что ему ничего не приходит в голову, необходимость и пользу со­трудничества. Иногда, ставя диагноз на скорую руку, можно ошибиться. Следует уделять больше внимания технике и научиться понимать паци­ента настолько, чтобы уметь предсказывать его действия.

Следующий пункт исследования — сновидения. Этот вопрос мы по­нимаем яснее других авторов. В сновидении нет ничего такого, чего бы не было в бодрствующем состоянии. Если какие-то намерения пациента не согласны со здравым смыслом, то сновидение дает ему возможность поступать в соответствии с его жизненным стилем. Это своего рода са­мообман. Как и в поэзии, сравнения, образы — это способ обойти пробле­му. Доминирует жизненный стиль. Человек целен, и мы должны понять эту целостность. Понять стремление к фиктивному превосходству. Нет такого пациента, который не пытался бы скрыть своими симптомами то, что его беспокоит фиктивность этого превосходства. Об этом говорит опыт. Невроз в целом является своего рода тактикой маскировки. За болезнью стоит болезненное честолюбивое стремление пациента предста­вить себя как нечто необычное. Симптомы — это не более чем навозная куча, за которой пациент надеется спрятаться. Это фиктивное превосход­ство восходит к периоду детства, детства избалованного ребенка, от кото­рого он до сих пор не может освободиться. Ведь это период власти ре­бенка, когда он считает, что все остальные должны заботиться о нем. Такой порядок молчаливо принимался, а теперь его следует вывести на свет логики.

Пациент приходит к вам «закоренелым грешником» Услышав вопрос: «Где ты был, когда каждый искал свое место в мире?», — он укажет на свою навозную кучу, которая ему мешала. Мы можем ясно видеть, в чем его проблема, в то время как он будет пытаться воздвиг­нуть для нас препятствия, подобно тому, как преступник старается со­здать себе алиби. Я вовсе не намерен затушевывать различие между не­вротиком и преступником. «Если бы меня не мучала бессонница, я бы стал значительным человеком». «Если бы мне не нужно было целый день мыть руки, я достиг бы высокой цели». В то время как он пытает­ся привлечь наше внимание к одному моменту, мы должны не упускать из виду совсем другой. Он указывает нам на свои затруднения, мы же должны видеть за этим попытку защитить свое фиктивное превосход­ство, спасти свое честолюбие. В его словах вы должны всегда слышать: что бы я делал, если бы все эти симптомы мне не мешали? Наша задача заключается в том, чтобы заставить его высказать в словах то, что он смутно ощущает. На уровне чувств в нем присутствует ощущение ог­ромной собственной ценности. Индивидуальная же психология придает большое значение тому, чтобы направить душевное развитие человека по нормальному пути с помощью формирования в нужной степени способ­ности сотрудничества. Это вы должны себе уяснить совершенно четко.

Адлер А. [Сущность и лечение неврозов] 373

А затем и все жизненные проблемы должно научиться решать через со­трудничество. Вы видите, с одной стороны, эндогенные, а с другой, экзо­генные факторы, т.е. ситуацию, в которой рождаются жалобы. Пациент должен ощутить себя банкротом, что и подталкивает его к достижению своей цели —- превосходства. Даже когда он совершенно отчетливо вы­водит на свет свой комплекс неполноценности, это означает отнюдь не признание своей ущербности, а указание на свою якобы болезнь. Призна­ния в своей несостоятельности вы не дождетесь. Вы будете слышать о каких-то загадочных обстоятельствах, например, о бессонице. Всякий па­циент, не обладающий способностью к сотрудничеству, будет перед ли­цом экзогенных факторов испытывать душевное напряжение. И тогда все его тело приходит в волнение, и наиболее отчетливо это проявляется в местах, которые страдают неполноценностью. Если же неполноценность органа отсутствует, симптом может обнаруживаться и другим образом, и это служит доказательством того, что симптом призван прикрывать несостоятельность пациента. У иных людей душевные напряжения мо­гут развиваться, захватывая душевную активность, например, мышление (смущение, гипомания, навязчивые мысли). Чувство фиктивного превос­ходства не затрагивает невротический процесс. И здесь проявляется своего рода алиби. Это напряжение может также завладеть чувственной сферой (страх, грусть). Мы можем говорить, что этот симптом присущ в особенности интеллектуальным людям. У некоторых в раздражение приходит моторная система (истерия). У здоровых людей возбуждения такого рода ни при каких обстоятельствах не вызовут установку, кото­рая ведет к ошибочным действиям, как самоубийство, гомосексуальность, преступление. Нормальный человек стремится, несмотря на недостатки и трудности, к разрешению проблемы. В этих случаях недостатки не мешают разворачиваться способности к сотрудничеству.

Техника лечения непременно включает в себя прояснение этой точ­ки зрения и развитие способности к сотрудничеству. Это положение со­ставляет ядро терапии в индивидуальной психологии. В совместной ра­боте врача и пациента я всегда уделял особенно много внимания тому, чтобы пациент все яснее представлял себе проблему и чтобы постепенно она стала для него чем-то само собой разумеющимся. В результате мы и получаем развитую способность к сотрудничеству. Она-то и ведет к улуч­шению состояния пациента. Естественно, при этом всплывают тысячи во­просов, например, не мешает ли индивидуальному развитию, когда мысли человека направлены в основном на других. «Как нужно вести себя, что­бы приобрести друзей?» Со временем у вас составится круг действенных слов и аргументов. «Вы находитесь в таком же положении, как и вся­кий другой. Если что-либо вызывает у вас трудности, то... так всегда сто­ит поступать в новой ситуации». Необходимо, чтобы у вас в распоряжении всегда было некоторое число драматических примеров, которые воздей­ствуют значительно эффективнее, чем нудные разъяснения. Временами

374 Тема 14. Развитие личности

можно прибегать к дружеской иронии. Это не должно вызвать отрица­тельную реакцию. Вы должны создать у пациента впечатление, что вы принимаете его всерьез. Мне вспоминается «Андрокл и лев» Бернарда Шоу. Такой прием, — словно бы разыгрывание детской пьесы, — ока­зывает благоприятное воздействие. Очень важно никогда не выглядеть озадаченным, все нужно воспринимать ровно, дружески, не уставая искать связи за словами пациента.

Что касается гонорара, то недопустимо превращать индивидуальную психологию в бизнес. Да это в общем и не удается, ибо всегда противоре­чие [в намерениях] бросается в глаза. В то же время должно укрепиться убеждение в том, что врач — представитель индивидуальной психологии должен быть в состоянии обеспечить себя с помощью своей работы. По­этому этот вопрос ставить необходимо. С самого начала нужно говорить: «это продлится 8—10 недель», или в более сомнительных случаях: «я не могу точно сказать». «Начнем. Через месяц я задам вам вопрос, убежде­ны ли вы в том, что мы с вами находимся на правильном пути. Если нет, мы прекратим наше лечение». Такое мне часто приходилось произносить в достаточно трудных случаях. Не стоит соглашаться на то, что он когда-нибудь заплатит вам гонорар, лучше послать его на амбулаторное лече­ние. Не стоит также лечить в долг, пациенты замечают разницу. При об­суждении от врача требуется немалая, выработанная практикой, проница­тельность и умение вести себя жизнерадостно.

X. Ансбахер [ЖИЗНЕННЫЙ СТИЛЬ МЭРИЛИН МОНРО]¹

Адлер утверждал, что врожденным свойством человеческой природы является позитивная склонность к общественной жизни. Если эта склон­ность должным образом развивается, начиная с раннего детства, она стано­вится социальным интересом, обеспечивающим конструктивную обще­ственную жизнь, в которой все неизбежно возникающие каждодневные конфликтные и фрустрирующие ситуации благополучно разрешаются. У индивида с развитым социальным интересом цель достижения превос­ходства или совершенствования будет общественно полезной. Жизненный стиль человека — термин Адлера, используемый применительно к струк­туре личности, — формируется, в основном, в раннем возрасте, и организу­ется с точки зрения его уникальной жизненной цели. <...>

Всякое неумение приспособиться к окружению связано с недораз­витием социального интереса. Жизненная цель неприспособленного че­ловека заключается в его личном превосходстве и власти над другими; эта цель бесполезна, бессмысленна или даже вредна для общества, она имеет только «личный смысл». Центрированность на себе — это не нор­мальное условие жизни человека, а признак его неприспособленности.

Возможно, на материале изучения следующего отдельного случая мож­но увидеть более ясно, в чем проявляется подобный жизненный стиль. Одним воскресным утром, примерно восемь лет назад, Мэрилин Монро доб­ровольно ушла из жизни. Ей было 36 лет. В течение двух месяцев после приостановки своей работы на студии секс-богиня вела практически зат­ворническую жизнь.

Согласно Адлеру, жизненный стиль индивида отражается в его вос­поминаниях о раннем детстве и в сновидениях. Не имеет значения, соот­ветствуют ли воспоминания действительным событиям, искажают ли они их или являются вымышленными. Среди ранних воспоминаний Мэрилин

¹ Ansbacher H. Alfred Adler, individual psychology // Psychology Today. 1970. February. P. 42-44, 66. (Перевод И.Т. Будриной.)

376 Тема 14. Развитие личности

было такое, где она сидела на ветке дерева. Вокруг дерева собралась груп­па мальчишек на велосипедах. Мэрилин спустилась с дерева, села на вело­сипед и поехала одна, смеясь от ласковых прикосновений ветра к ее телу. Положение Мэрилин над мальчишками показывает, что она ставит себя выше других. Ее уединенная поездка указывает на ее отделение от других с последующим их избеганием. Ласкающий ветер демонстрирует ее едине­ние с чем-то большим, чем мужчины, и более значимым, чем она сама. Все три фазы воспоминания отражают большую активность и отсутствие соци­ального интереса.

Однажды она вспомнила свой детский сон, в котором она стояла обнаженной в церкви, а весь приход лежал на полу у ее ног. И опять Мэрилин выше толпы, неприкасаемая, богиня.

Ребенком Мэрилин мечтала стать кинозвездой. По ее рассказам, приемные родители часто отправляли ее в кино, чтобы просто выпрово­дить из дома, и она с восхищением смотрела сеанс за сеансом, весь день до поздней ночи.

Детство Мэрилин не было счастливым. Когда девочке было три года, отец оставил мать и вскоре разбился на мотоцикле. Мать периодически помещалась в психиатрическую больницу, а Мэрилин переходила из одной приемной семьи в другую. Она провела два года в сиротском приюте. Ког­да ей было семь или восемь лет, ее соблазнил постоялец, проживающий в их доме. Она рассказала об этом приемной матери и была наказана за ложь о таком «хорошем человеке». С тех пор, по словам Мэрилин, она стала заикаться. По Адлеру, заикание, независимо от его причины, является про­явлением «неспособности сотрудничать с другими людьми» и «отсутствия интереса к ним».

Очевидно, что в детстве Мэрилин недоставало внимания, заботы и любви. Также очевидно, что мать не смогла поддержать и развить у Мэ­рилин социальный интерес. Поэтому неудивительно, что, став взрослой, Мэрилин утратила социальный интерес и искала внимания. Стремление обнажаться было самой известной ее прихотью. Она искала любви и вос­хищения и была, в некотором роде, очень любвеобильна, но поскольку видела в себе богиню, маловероятно, чтобы она когда-либо получала удовольствие от сексуальных отношений. Она постоянно недооценивала свои способности, заранее извиняясь за неудачу. Ее чувство неполноцен­ности привело к сверхкомпенсации. Она выходила замуж за знаменито­стей (Джо Димадджио, Артур Миллер), пытаясь идентифицироваться с ними. Мэрилин заставляла журналистов, директоров и даже целые ки­нокомпании ждать ее часами, пока она, в поисках совершенства, несколь­ко раз переделывала грим на своем лице.

Еще в раннем детстве, как вспоминает сама Мэрилин, она поставила перед собой цель богоподобия. Ее несчастье было в том, что она достигла своей цели, став секс-богиней, и затем наблюдала, как этот образ исчезал сквозь пальцы по мере старения.

Ансбахер X. [Жизненный стиль Мэрилин Монро] 377

Адлер видел в самоубийстве «выход для того, кто, в результате стол­кновения со сложной проблемой, приходит к утрате своего ограниченного социального интереса». Он считал социальные последствия самоубийства первичными и рассматривал сам этот акт как попытку причинить боль другим, пристыдить, обвинить, огорчить и вызвать их симпатию. Эта месть может относиться к конкретному человеку, обществу и всему миру в целом.

Так же, как невротик, психотик, преступник или алкоголик, само­убийца — это неудачник из-за того, что он утрачивает социальный инте­рес. У него нет уверенности в том, что он может решить свои профессио­нальные проблемы, проблемы дружбы и проблемы с противоположным полом через сотрудничество. Его интерес замыкается на себе самом, а целью является личное превосходство. Его триумф имеет значение толь­ко для самого себя.

Фрейдистский психоаналитик обратил бы внимание Мэрилин как пациентки на то, как она пришла к этому. Во время анализа ее могли бы заставить пережить заново горький ранний опыт. Но прошлое Мэрилин не было ее проблемой, она его преодолела. Ее проблема была в том, что у нее не было будущего. Адлерианский терапевт не стал бы задавать себе вопрос «Как она к этому пришла?» Он помог бы ей увидеть свои действия с точки зрения ее собственной жизненной цели. Он показал бы ей цель симптомов в надежде на то, что она изменит ее на более разумную цель. И через тера­певтические отношения он бы усилил остатки ее социального интереса.

Исследование индивидуальной психологии всегда возвращается к социальному интересу и к обществу. Человек очень тесно связан с обще­ством и не может рассматриваться отдельно от него. Язык, его основное орудие мышления, приобретается в социальном взаимодействии и сам является социальным продуктом.

Социальный интерес — это адлеровский критерий психического здо­ровья человека. <...> Подлинный социальный интерес — это не просто интерес к другому человеку, а интерес к интересам другого человека и к интересам человечества. <...>

Когда Адлер говорит о приспособлении к окружению и хорошо при­способленных индивидах, он имеет в виду, в конечном итоге, приспособле­ние с пользой для человечества в целом. Приспособление к современному обществу с его автоматическим конформизмом ограничивает индивида и не является показателем его психического здоровья. Адлер постоянно со­относит социальный интерес с мужеством и независимостью. Психически здоровый человек объединяется вместе с другими во имя лучшего будуще­го для всех, и в этом процессе кооперации он приобретает независимость и мужество для борьбы с пороками настоящего. Адлер безусловно аплодиро­вал бы призыву Мартина Лютера Кинга создать Международную ассоциа­цию, выступающую за творческую неприспособленность к окружению.

К. Г. Юнг О СТАНОВЛЕНИИ ЛИЧНОСТИ¹

В несколько вольном контексте нередко цитируют стихотворение Гёте:

Hochstes Gliick der Erdenkinder Sei nur die PersSnlichkeit²,

высказывая тем самым мнение, что самая заветная цель и самое сильное желание каждого человека состоят в том, чтобы дать раскрыться той цело­стности своего существа, которую обозначают понятием личность. «Вос­питать личность» — это стало сегодня педагогическим идеалом (в проти­воположность стандартизированному коллективному, или нормальному, человеку, выдвигаемому в качестве идеала массовым большинством) в ре­зультате правильного понимания того исторического факта, что великие, освободительные деяния мировой истории исходили от передовых личнос­тей, а не от массы, во всякое время вторичной и косной, которая даже для малейшего перемещения всегда нуждается в демагоге. Возгласами ликова­ния приветствует итальянский народ личность дуче, другие народы стена­ют, оплакивая отсутствие великих фюреров³. Тоска по личности стала на­стоящей проблемой, которая занимает сегодня многие головы в противовес прежним временем, когда лишь один-единственный человек — Фридрих Шиллер предугадал этот вопрос, а его письма по эстетическому воспитанию спали непробудным литературным сном более столетия с момента их появ­ления. Мы можем совершенно спокойно утверждать, что священная рим­ская империя германской нации совсем не заметила во Фридрихе Шилле­ре воспитателя. Зато furor teutonicus⁴ набросился на педагогику, т.е. на воспитание детей, занялся детской психологией, откопал инфантильное во

ЧОнг К.Г. Конфликты детской души. М.: Канон, 1997. С. 185-208.

² Западно-восточный диван. Книга Зулейки. [Счастлив мира обитатель // Только
личностью своей. (Пер. В.В.Левина.)]

³ После того, как эта фраза была написана, Германия также обрела своего фюрера.

⁴ Тевтонская ярость (лат.).

Юнг К. О становлении личности 379

взрослом человеке и тем самым превратил детство в столь важное для жизни и судьбы состояние, что рядом с ним творческое значение и возмож­ности зрелого возраста полностью отошли в тень. Наше время даже чрез­мерно восхваляется как «эпоха ребенка». Этот безмерно разросшийся и раздувшийся детский сад равнозначен полному забвению воспитательной проблематики, гениально предугаданной Шиллером. Оспаривать или хотя бы умалять возможность младенчества никто и не собирался; слишком уж очевидны тяжкие, часто пожизненные раны, наносимые ублюдочным до­машним и школьным воспитанием, и слишком неотложна необходимость разумных педагогических методов. Действительно, желая пресечь это зло в корне, нужно серьезно задаться вопросом: как же это случилось и почему сохраняется такое положение, когда применяются глупые и ограниченные методы воспитания? Ведь очевидно, что это происходит лишь потому, что существуют глупые воспитатели, которые суть не люди, а персонифициро­ванные автоматические методы. Хочешь воспитывать — будь сам воспитан­ным. Все еще практикуемые сегодня зубрежка и механическое применение методов не есть воспитание — ни для ребенка, ни для самого воспитателя. Беспрестанно твердят о том, что из ребенка нужно воспитать личность. Разумеется, я преклоняюсь перед этим высоким воспитательным идеалом. Однако кто призван воспитывать личность? В первую очередь и прежде всего это самые обыкновенные некомпетентные родители, которые очень часто сами на протяжении половины или даже всей жизни остаются во многом детьми. В самом деле, кто будет ждать от обыкновенных родителей того, что они — «личности», и разве кто-нибудь позаботился о том, чтобы отыскать такие методы, с помощью которых можно было бы дать роди­телям представление о «личности»? Поэтому, естественно, многое ожидает­ся от педагога, от образованного специалиста, которого с грехом пополам обучили психологии, т.е. точкам зрения (по большей части различным в своей основе) на те или иные правила, по которым предположительно уст­роен ребенок и по которым с ним нужно обходиться. В отношении моло­дых людей, которые избрали педагогику своим жизненным призванием, предполагается, что сами они воспитаны. То, что они к тому же являются личностями, видимо, никого не интересует. Они получили в большинстве своем то же самое дефектное воспитание, как и дети, которых они, как пред­полагается, должны воспитывать, и они, как правило, личности в такой же малой мере, как и эти дети. Наша проблема воспитания обыкновенно стра­дает односторонним интересом к подопечному ребенку и столь же односто­ронним невниманием к невоспитанности взрослого воспитателя. Всякий закончивший учебу априорно считается полностью воспитанным — одним словом, взрослым. Он, более того, должен считать себя таковым, ибо должен быть твердо убежден в своей компетентности, чтобы суметь выстоять в борьбе за существование. Сомнение и чувство неуверенности оказали бы парализующее и стесняющее действие, они похоронили бы столь необходи­мую человеку веру в собственный авторитет и сделали бы его непригод-

380 Тема 14. Развитие личности

ным к профессиональной жизни. От него ожидается, что он что-то умеет и уверен в своем деле, но никак не предполагается, что он испытывает сомне­ния в себе и в своей состоятельности. Специалист уже неизбежно обречен быть компетентным.

То, что эти состояния не идеальны, известно каждому. Но они, однако, в данных обстоятельствах — cum grano salis¹ — лучшее из того, что возможно. Ведь совершенно невозможно было представить себе, что они могут быть иными. В конце концов, от среднего воспитателя нельзя ожидать лучших результатов, чем от средних родителей. Если первые — хорошие специалисты, то уже этим следует довольствоваться, так же как родителями, которые стараются воспитывать своих детей как мож­но лучше.

Высокий идеал воспитания личности не стоило бы применять к де­тям. Ведь то, что понимается под «личностью» вообще, а именно опреде­ленная, способная к сопротивлению и наделенная силой душевная цело­стность, есть идеал взрослого, который предпочитают приписывать дет­ству лишь в эпоху, когда человек еще не осознает проблему своей так называемой взрослости или когда — того хуже — сознательно от нее увиливает. Как раз наше современное педагогическое и психологическое воодушевление по поводу ребенка я подозреваю в бесчестном умысле: говорят о ребенке, но, по-видимому, имеют в виду ребенка во взрослом. Во взрослом застрял именно ребенок, вечный ребенок², нечто все еще становящееся, никогда не завершающееся, нуждающееся в постоянном уходе, внимании и воспитании. Это — часть человеческой личности, ко­торая хотела бы развиться в целостность. Однако человек нашего време­ни далек от этой целостности как небо от земли. В мрачном ощущении своей ущербности он захватывает в свои руки воспитание ребенка, вдох­новляется детской психологией, теша себя мыслью, будто во время его собственного воспитания и детского развития что-то пошло вкривь и вкось и что это, конечно же, можно будет устранить в последующем по­колении. Это намерение, конечно, похвально, но оно терпит фиаско из-за следующего психологического факта: я не могу исправить в ребенке те ошибки, которые я сам все еще допускаю. Дети, конечно, не столь глу­пы, как мы полагаем. Они слишком хорошо замечают, что настоящее, а что поддельное. Сказка Андерсена о голом короле заключает в себе бес­смертную истину. Сколь многие родители заявляли мне о похвальном намерении избавить своих детей от того печального опыта, который они, очевидно, сами имели в детстве. И когда я спрашивал: «А вы уверены, что вы сами-то преодолели эти промахи?», они совершенно убеждены в том, что их дефекты уже давным-давно исправлены. В действительности

¹ С известной оговоркой (лат.).

¹ См.: Jung und Kerenyi. Das gOttliche Kind в Einfilhrung in das Wesen der Mythologie. {Нем. из­датели.)

Юнг К. О становлении личности 381

же это было не так. Если они, будучи детьми, воспитывались слишком строго, то портили своих собственных детей толерантностью, граничащей с пошлостью; если от них в детстве досадно укрывали некоторые сферы жизни, то они столь же досадно и просветительски сообщали это своим собственным детям. Они только впали в другую крайность — сильней­шее доказательство трагического постоянства старых грехов. Это обсто­ятельство было ими совершенно упущено.

Все, что мы желаем изменить в детях, следовало бы прежде всего внимательно проверить: не является ли это тем, что лучше было бы из­менить в нас самих, как, например, наш педагогический энтузиазм. Веро­ятно, лучше направить его на себя. Пожалуй, мы не признаемся в том, что нуждаемся в воспитании, потому что это беззастенчивым образом напом­нило бы нам о том, что мы сами все еще дети и в значительной мере нуж­даемся в воспитании.

Мне кажется, что этим сомнением безусловно стоит поделиться, если уж из детей хотят воспитать «личностей». Личность — это не зародыш в ребенке, который развивается лишь постепенно, благодаря жизни или в ее ходе. Без определенности, целостности и созревания личность не проявит­ся. Эти три свойства не могут и не должны быть присущи ребенку, потому что с ними он был бы лишен детства. Он был бы противоестественной, ско­роспелой заменой взрослого. Однако таких монстров современное воспита­ние уже вывело, а именно в тех случаях, когда родителей одолевает настоя­щий фанатизм — обеспечить детей всегда и везде всем «самым лучшим» и «жить только ради них». Этот весьма популярный стереотип больше все­го мешает родителям развиваться самим, и он же дает им право навязы­вать детям свое собственное «лучшее». Однако в действительности это «лучшее» представляет собой то, чем родители более всего пренебрегают в отношении самих себя. Детей ориентируют на то, чтобы добиваться имен­но того, чего не добились родители, им навязывают амбиции, которые ро­дители так и не смогли реализовать. Такие методы и идеалы порождают педагогических монстров.

Никто не в состоянии воспитать личность, если он сам не является личностью. И не ребенок, а только взрослый может достичь этого уровня развития в качестве спелого плода жизненных свершений, направленных на эту цель. Ведь достичь уровня личности означает максимально развер­нуть целостность индивидуальной сущности. Нельзя упускать из виду, на­сколько велико число тех условий, которые должны быть выполнены ради этой цели. Здесь требуется вся человеческая жизнь со всеми ее биологи­ческими, социальными и психологическими аспектами. Личность — выс­шая реализация врожденного своеобразия у отдельного живого существа. Личность — результат наивысшей жизненной стойкости, абсолютного приятия индивидуально сущего и максимально успешного приспособле­ния к общезначимому при величайшей свободе выбора. Воспитать чело­века таким — это, по-моему, немалое дело. Это, видимо, величайшая за-

382 Тема 14. Развитие личности

дача, которую взялась решать современная культура. Задача поистине столь опасная, что сам Шиллер, пророчески осмелившийся первым под­ступиться к этой проблематике, даже приблизительно не предчувствовал ее масштабности. Она столь же опасна, как смелый и отважный почин природы, повелевающий женщинам рожать детей. Разве не эта дерзкая прометеевская или даже люциферовская отвага толкнула сверхчеловека на сотворение в реторте гомункула, из которого впоследствии вырос ка­кой-то Голем? И все же он сделал не больше того, что изо дня в день тво­рит природа. Нет такой человеческой гнусности или уродства, которые не существовали бы уже во чреве любящей матери. Как солнце светит пра­ведникам и нечестивцам, как вынашивающие и выкармливающие мате­ри равной любовью одаряют чад божьих и детей лукавого, не думая о возможных последствиях, — так же и мы, являясь частицами этой дико­винной природы, несем в себе, как и она, нечто непредсказуемое.

Личность развивается в течение всей жизни человека из темных или даже вовсе не объяснимых задатков, и только наши дела покажут, кто мы есть. Мы как солнце, которое питает жизнь земли и производит всякого рода прекрасное, диковинное и дурное; мы как матери, которые носят во чреве еще неизведанное счастье и страдание. Мы не знаем на­перед, какие дела и злодеяния, какая судьба, какое добро и какое зло со­держатся в нас; и только осень покажет, что было зачато весною; лишь вечером станет ясно, что началось утром.

Личность как полная реализация целостности нашего существа — недостижимый идеал. Однако недостижимость не является доводом про­тив идеала, потому что идеалы — не что иное, как указатели пути, но ни­как не цели.

Как ребенок должен развиваться, чтобы стать воспитанным, так и личность должна сначала развернуться, прежде чем ее можно будет на­чать воспитывать. И уже здесь нас подстерегает опасность. Мы ведь дол­жны иметь дело с чем-то непостижимым, мы не ведаем, как и во что ра­зовьется становящаяся личность, но мы достаточно научены природой и реальностью мира, чтобы обоснованно относиться к этому с недоверием. Даже христианское учение воспитало нас в вере о первородном грехе че­ловеческой природы. Но и те, кто не придерживается христианского уче­ния, столь же естественно недоверчивы и осторожны в отношении своих лежащих в глубине возможностей. Даже психологи-материалисты про­светительского толка, такие, как Фрейд, внушают нам очень неприятную идею относительно того, что дремлет на задворках и в безднах человече­ской души. Поэтому замолвить доброе слово в пользу становления лич­ности — уже само по себе предприятие рискованное. Человеческий же дух кругом увяз в диковинных противоречиях. Мы превозносим «свя­щенное материнство» и не думаем о том, что его следует сделать ответ­ственным за всех человеческих монстров, за уголовников, за буйно по­мешанных, за эпилептиков, идиотов и калек всяческих видов: ведь они

Юнг К. О становлении личности 383

тоже были рождены. Но нас охватывает сильнейшее сомнение, когда от нас требуется гарантировать человеческой личности свободное развитие. Это означает, что «тогда все было бы возможно». Или вновь невпопад по­минают словечко «индивидуализм». Но индивидуализм, однако, никогда не был результатом естественного развития, он был противоестественной узурпацией, непристойной бесстыдной позой, которая обнаруживает свою никчемность, зачастую рассыпаясь при малейшем затруднении. Речь здесь идет об ином.

Ведь никто не развивает личность только потому, что ему сказали, будто это дело полезное или благоразумное. Природа еще никогда не внимала доброжелательным советам. Только каузально действующее принуждение заставляет шевелиться природу, в том числе и челове­ческую. Без нужды ничего не изменяется, и менее всего человеческая личность. Она чудовищно консервативна, если не сказать инертна. Толь­ко острейшая нужда в состоянии ее вспугнуть. Так и развитие личности повинуется не желанию, не приказу и не намерению, а только необходи­мости: личность нуждается в мотивирующем принуждении со стороны судеб, исходящих изнутри или приходящих извне. Всякое иное развитие было бы именно индивидуализмом. Поэтому-то упрек в индивидуализ­ме — вульгарное оскорбление, если он направлен в адрес естественного развития личности.

Слова «многие призваны, но немногие избраны» относятся более всего именно сюда, ибо развитие личности от исходных задатков до пол­ной сознательности — это харизма и одновременно проклятие: первое следствие этого развития есть сознательное и неминуемое обособление отдельного существа из неразличимости и бессознательности стада. Это — одиночество, и по этому поводу нельзя сказать ничего утешительного. От этого не избавит никакое успешное приспособление и никакое беспре­пятственное прилаживание к существующему окружению, а также ни семья, ни общество, ни положение. Развитие личности — это такое счас­тье, за которое можно дорого заплатить. Тот, кто более всего говорит о развертывании личности, менее всего думает о последствиях, которые сами по себе способны напрочь отпугнуть слабых духом.

Однако развитие личности означает все же нечто большее, чем про­сто боязнь страшных последствий или одиночества: оно означает также верность собственному закону.

Для передачи слова «верность» мне кажется более всего приме­нимым греческое слово из нового завета, а именно яиттц, которое по не­доразумению было переведено как «вера». Однако оно, собственно гово­ря, означает доверие, доверчивую лояльность. Верность собственному зако­ну — доверие этому закону, лояльное выжидание и доверчивая надежда, а вместе с тем — установка наподобие той, которую верующий должен иметь по отношению к богу. И здесь становится ясно, сколь чудовищно тяжкая по последствиям дилемма обнаруживается на заднем плане на-

384 Тема 14. Развитие личности

шей проблемы. Ведь личность никогда не может развернуться, если чело­век не выберет — сознательно и с осознанным моральным решением — собственный путь. Не только каузальный мотив, необходимость, но так­же сознательное моральное решение должно дать свою силу процессу личностного развития. Если первое, т.е. необходимость, отсутствует, то так называемое развитие будет простой акробатикой воли; если отсут­ствует последнее, а именно сознательное решение, то развитие увязнет в тупом бессознательном автоматизме. Однако решиться на собственный путь можно только в том случае, если он представляется наилучшим выходом. Если бы лучшим считался какой-нибудь другой путь, то вмес­то пути, подобающего личности, проживался бы и вместе с тем развивал­ся этот другой путь. Эти другие пути суть конвенции моральной, соци­альной, политической, философской и религиозной природы. Тот факт, что неизменно процветают конвенции какого-нибудь вида, доказывает, что подавляющее большинство людей выбирает не собственный путь, а конвенции и вследствие этого каждый из них развивает не самого себя, а какой-нибудь метод, а значит, нечто коллективное за счет собственной целостности.

Как душевная и социальная жизнь людей на первобытной ступени — это исключительно групповая жизнь при высокой степени бессознательно­сти индивида, так и последующий процесс исторического развития, по су­ществу, есть коллективное творчество и таковым, вероятно, останется. По­этому я думаю, что конвенция есть коллективная необходимость. Она — паллиатив, а не идеал ни в нравственном, ни в религиозном отношении, потому что подчинение ей всегда означает отречение от целостности и бег­ство от собственных окончательных выводов.

На самом деле акция личностного развития — это, на взгляд посто­роннего, непопулярное предприятие, малоприятное уклонение от прямого пути, отшельническое оригинальничание. Поэтому неудивительно, что из­давна лишь немногие додумывались до столь странной авантюры. Если бы все они были глупцами, то мы имели бы право исключить их из поля зрения нашего интереса как шштш.¹, как духовных «частных лиц». К несчастью, однако, личностями являются, как правило, легендарные герои человечества, те, кто вызывает восхищение, любовь и поклонение, истин­ные чада божьи, чьи имена «не прейдут в зонах». Они — подлинный цвет и плод, семена, порождающие древо рода человеческого. Ссылка на исто­рические личности уже объясняет, почему становление личностью явля­ется идеалом, упрек в индивидуализме — оскорблением. Величие исто­рической личности всегда состояло не в ее безоговорочном подчинении конвенции, но, напротив, в спасительной для нее свободе от конвенции. Они как вершины гор возвышались над массой, которая цеплялась за

¹ Частных лиц (не принимающих участия в политике) (греч.). (Примечание редакто­ра источника.)

Юнг К. О становлении личности 385

коллективные страхи, убеждения, законы и методы, и выбирали собствен­ную стезю. И заурядному человеку всегда представлялось диковинным, что некто вместо одного из проторенных путей и известных целей пред­почитает крутую и узкую тропу, которая ведет в неизвестное. Поэтому такого человека всегда почитали если не помешанным, то одержимым демоном или богом; ибо это чудесное событие — некто сумел иначе сде­лать то, что издавна делало человечество, — можно объяснить не иначе как наделенностью демонической силой или божественным духом. Что иное, в конце концов, могло бы компенсировать огромный перевес всего человечества и вековой привычки, если не бог? Поэтому с давних пор герои обладали демоническими атрибутами. Согласно представлениям древних скандинавов, у них были змеиные глаза; их рождение или происхожде­ние было необыкновенным. У некоторых древнегреческих героев были змеиные души, у других — индивидуальный демон; они были колдунами или божьими избранниками. Все эти атрибуты, которые легко можно было бы приумножить, свидетельствуют о том, что выдающаяся личность для заурядного человека предстает как сверхъестественное явление, которое можно объяснить только присутствием демонического фактора.

Что же побуждает человека избрать собственный путь и таким об­разом вырваться, как из пелены тумана, из бессознательного тождества с массой? Это не может быть нуждой, потому что нужда приходит ко всем, и все спасаются конвенциями. Это не может быть и моральным выбором, потому что люди, как правило, выбирают конвенции. Что же тогда неумо­лимо склоняет выбор в пользу необыкновенного?

Это то, что зовется предназначением; некий иррациональный фак­тор, который фатально толкает к эмансипации от стада с его проторен­ными путями. Настоящая личность всегда имеет предназначение и ве­рит в него; имеет к нему pistis, как к богу, хотя это — как, вероятно, сказал бы заурядный человек —■ всего лишь чувство индивидуального предназначения. Это предназначение действует, однако, как божест­венный закон, от которого невозможно уклониться. Тот факт, что очень многие погибают на собственном пути, ничего не значит для того, у кого есть предназначение. Он должен повиноваться собственному закону, как если бы это был демон, который соблазнял его новыми, странными путя­ми. Кто имеет предназначение, кто слышит голос глубин, тот обречен. Поэтому, по преданию, он имеет личного демона, советы которого ему следует выполнять. Всем известный пример такого рода — Фауст, а исторический факт —- daimonion¹ Сократа. Первобытные шаманы обла­дают духами змей, так же как Аслепий, покровитель врачей, которого в эпидавре изображали в виде змеи. Кроме того, в качестве его личного демона выступал кабир Телесфор, который ему, видимо, читал вслух, т.е. внушал, рецепты.

¹ Даймон, демон (греч.). 25 Зак. 1664

386 Тема 14. Развитие личности

Первичный смысл выражения «иметь предназначение» гласит: быть вызванным неким голосом¹. Прекрасные тому примеры можно найти в свидетельствах ветхозаветных пророков. То, что это не просто архаичный facon de parler, доказывают исповеди исторических личностей — таких, как Гёте и Наполеон (если ограничиться лишь двумя напрашива­ющимися примерами), которые не скрывали своего чувства предназна­ченности.

Предназначение или чувство предназначенности — это прерогати­ва не только великих людей, но и обычных, вплоть до дюжинных; разни­ца лишь в том, что вместе с убыванием величины предназначение стано­вится все более туманным и бессознательным, словно голос внутреннего демона все больше и больше отдаляется, говорит все реже и невнятнее. Ведь чем меньше масштаб личности, тем в большей степени она неопре­деленна и бессознательна, пока, наконец, она не исчезает, становясь неот­личимой от социальности и поступаясь из-за этого собственной целост­ностью, и взамен растворяется в целостности группы. Место внутреннего голоса заступает голос социальной группы и ее конвенций, а место пред­назначения — коллективные потребности. Однако многие, будучи в этом бессознательном социальном состоянии, откликаются на призыв индиви­дуального голоса, из-за чего тут же выделяются среди прочих и чувству­ют себя поставленными перед проблемой, о которой другие не ведают. В большинстве случаев невозможно объяснить ближнему, что же случилось, потому что рассудок плотно замурован сильнейшими предрассудками. «Как все другие», «ничего подобного нет», а если «подобное» происходит, то оно, конечно, считается «болезненным», а кроме того, в высшей степени нецелесообразным: «Думать, что это могло бы иметь значение, есть чу­довищная заносчивость»; «Это ведь не более чем психология». Именно последний довод является ныне самым популярным. Он возникает из редкостной недооценки психического, которое ошибочно рассматривается как нечто подверженное личностному произволу, а потому совершенно ничего не значащее, — это звучит парадоксально при всеобщем вооду­шевлении психологией. А бессознательное — это «не более чем фанта­зия»! Все это «придумано» и т.д. Дело представляется так, словно маги то заколдовывают, то расколдовывают психику и вообще вертят ею как хотят. Неудобное отрицается, а нежелательное сублимируется, пугающее разъясняется, заблуждения исправляются — в итоге же считается, что теперь все отменно уладилось. При этом упускается главное, а именно что психическое совпадает с сознанием и его фокусами лишь немного; гораз­до большая его часть — это бессознательная данность, твердая и тяжелая, как несокрушимый и неподвижный гранит, который покоится, но может обрушиться на нас, как только это заблагорассудится неведомым законам.

¹ По-немецки слова «предназначение» (Bestimmung) и «голос» (Stimme) образованы от одного корня.

Юнг К. О становлении личности 387

Гигантские катастрофы, которые угрожают нам, — это не стихийные со­бытия физической или биологической природы, а события психические. Нам в ужасающей мере грозят войны и революции, которые суть не что иное, как психические эпидемии. Во всякое время какая-нибудь химера может овладеть миллионами людей, и тогда вновь разразится либо миро­вая война, либо опустошительная революция. Вместо того чтобы ждать опасности от диких зверей, обвалов и наводнений, человеку сегодня при­ходится опасаться стихийных сил своей психики. Психическое — это огромная сила, которая многократно превосходит все силы на свете. Про­свещение, обезбожившее природу и человеческие установления, обошло своим вниманием только бога ужаса, который обитает в душе. Страх бо­жий уместен более всего именно тут, перед лицом сверхмогущества пси­хической стихии.

Но все же это лишь абстракции. Всем известно, что шельмец-ин­теллект способен высказаться об одном и том же и так, и совсем по-дру­гому. Иное дело, если объективное, твердое как гранит и тяжелое словно свинец психическое встает на пути человека как его внутренний опыт и внятно говорит ему: «так будет, и так быть должно». Тогда он чувству­ет свое предназначение — как и социальные группы, когда речь идет о войне, революции или прочем безумии. Неслучайно именно наше время взывает к спасительной личности, т.е. к тому, кто ускользает от неизбеж­ной власти коллективности и тем самым по крайней мере психически освобождает себя, зажигая для других обнадеживающий свет маяка, ко­торый возвещает о том, что по меньшей мере одному удалось избежать рокового отождествления с групповой душой. Ведь груцпа, именно из-за своей бессознательности, не обладает никаким свободным выбором, бла­годаря чему психическое действует в ней как ничем не ограниченный природный закон. Возникает каузально обусловленный процесс, останав­ливающийся только с катастрофой. Народ всегда тоскует по герою-дра-коноборцу, когда чувствует опасность психического, — отсюда вопль по личности.

Что, однако, за дело отдельной личности до нужды многих? Ведь она прежде всего часть народного целого и отдана на произвол той власти, которая движет этим целым, как и все прочие. Единственное, что отли­чает этого человека от всех прочих, — его предназначение. То самое вла­стное, всеподавляющее психическое, которое есть его рок и рок его наро­да, взывает к нему. Если он и повинуется голосу, то он отделен и изо­лирован, потому что решился следовать закону, который пришел к нему из глубин. «Его собственному закону!» — воскликнут все. Но только он знает это лучше, должен знать это лучше: этот закон, это предназна­чение столь же мало его «собственное», как и лев, который его сокрушает, хотя убивающий его зверь, несомненно, этот лев, а не какой-нибудь дру­гой. Только в этом смысле он может говорить о «своем» предназначении, «своем» законе.

388 Тема 14. Развитие личности

Уже своим решением — проложить собственный путь поверх всех других — он более чем наполовину выполнил свое освободительное пред­назначение. Он счел для себя несуществующими все другие пути. Свой закон он поставил выше всех конвенций и таким образом отстранил от себя все, что не только не препятствовало величайшей опасности, но даже навлекло ее. Ведь конвенции сами по себе — бездушные механизмы, спо­собные лишь на то, чтобы охватывать рутину жизни. Однако творческая жизнь всегда лежит по ту сторону конвенций. Отсюда следует, что если голая рутина жизни господствует в форме стародавних конвенций, то должен произойти разрушительный прорыв творческих сил. Однако этот прорыв катастрофичен только как массовое явление, но никогда не бы­вает таким для индивида, который сознательно подчиняется этим выс­шим силам и ставит им на службу свои способности. Механизм кон­венции держит людей бессознательными, потому что тогда они могут пойти по старой дорожке, не ощущая необходимости принимать созна­тельное решение. Это неожиданное воздействие неминуемо даже для лучшей конвенции, однако представляет собой все столь же страшную опасность. Потому что, как и у животного, у человека, остающегося бес­сознательным благодаря рутине, наступает паника (со всеми ее непред­виденными последствиями), когда возникают новые обстоятельства, не предусмотренные старыми конвенциями.

Личность, однако, может не поддаться панике тех, кто уже пустился наутек, потому что она уже пережила ужас. Она доросла до понимания нового и стала (ненамеренно и невольно) лидером.

Конечно, все люди похожи друг на друга, в противном случае они не впадали бы в одно и то же безумие; и, наверное, психическое основа­ние, на котором покоится индивидуальное сознание, универсально-одно­родно, иначе люди никогда не смогли бы друг друга понять. Потому-то и в этом смысле тоже личность и ее своеобразный душевный склад не являются чем-то абсолютно неповторимым и единственным в своем роде. Неповторимость важна только для индивидуальности личности, как она важна для всякой индивидуальности. Стать личностью — это вовсе не прерогатива гениального человека. Да, он может быть гениаль­ным, однако он не обязательно будет личностью. Поскольку каждый ин­дивид имеет свой собственный, данный ему от рождения закон жизни, постольку у каждого есть теоретическая возможность следовать прежде всего этому закону и таким образом стать личностью, т.е. достичь це­лостности. Но так как все живое существует только в форме живых осо­бей, т.е. индивидов, то и закон жизни в конечном счете нацелен на инди­видуально проживаемую жизнь. Хотя объективно-психическое (которое, в сущности, и нельзя помыслить иначе как универсальную однородную данность) означает одну и ту же психическую предпосылку для всех людей, оно все же должно индивидуироваться, потому что у него нет дру-

Юнг К. О становлении личности 389

гого выбора, кроме выражения себя через отдельного индивида. Иначе оно охватит группу и затем естественным образом приведет к катаст­рофе — и лишь по той простой причине, что действует только бессозна­тельно, не ассимилируется сознанием и подчиняется всем другим, уже имеющимся условиям жизни.

Только тот, кто сознательно может сказать «да» силе предстающего перед ним внутреннего предназначения, становится личностью; тот же, кто ему уступает, становится добычей слепого потока событий и уничтожается. В том и состоит величие и искупительный подвиг всякой настоящей лич­ности, что она добровольно приносит себя в жертву своему предназначению и осознанно переводит в свою индивидуальную действительность то, что могло бы привести только к погибели, продолжая жить бессознательною жизнью в группе.

Один из блистательнейших примеров жизни и смысла личности, ко­торый нам сохранила история, — жизнь Христа. Антипод римской мании величия, которая была свойственна не только Цезарю, но и каждому рим­лянину — «civis Romanus sum»¹, — возник в христианстве, которое, заме­тим между прочим, было единственной религией, действительно подвергав­шейся преследованиям со стороны римлян. Противоречие обнаруживало себя везде, где бы ни сталкивались друг с другом культ цезарей и христи­анство. Однако, как мы знаем по свидетельствам Евангелий о душевном становлении личности Христа, это противоречие играло решающую роль также в душе основоположника христианской религии. История с иску­шением отчетливо показывает нам, с какой психической силой столкнул­ся Христос: это была дьявольская сила той современной ему психологии, которая в пустыне вводила его в серьезное искушение. Этим дьяволом было объективно-психическое, которое держало под своими чарами все на­роды римской империи; потому-то он и обещал Иисусу все царствие зем­ное, как бы намереваясь сделать его Цезарем. Следуя внутреннему голосу, своему предназначению и призванию, Иисус добровольно подверг себя при­падку имперского безумия, которое владело всеми — и победителями, и побежденными. Тем самым он познал природу объективно-психического, повергшего весь мир в страдание и вызвавшего страстное желание избав­ления, которое нашло выражение и у языческих писателей. Он не подав­лял этот душевный припадок, которому подвергся сознательно, но и ему не дал себя подавить, а ассимилировал его. И так повелевающий миром Це­зарь трансформировался в духовное царство, a imperium Romanum² — в универсальное и неземное царствие божье. Там, где весь еврейский народ ожидал в качестве мессии столь же имперского, сколь и политически все­сильного героя, Христос выполнил мессианское предназначение не столько

«Я — гражданин Рима» (горделивое восклицание) (лат.). '' Римская империя (лат.).

390 Тема 14. Развитие личности

для своей нации, сколько для романск