Третий отдел

КЛАССИФИКАЦИЯ И ОПИСАНИЕ ТОЛПЫ РАЗЛИЧНЫХ КАТЕГОРИЙ

ГЛАВА I

КЛАССИФИКАЦИЯ ТОЛПЫ

Общее разделение толпы. — Ее классификация.

§1. Разнородная толпа. — Как она образуется. — Влияние расы. — Душа толпы выражена тем слабее, чем силь-

нее душа расы. — Душа расы отражает состояние цивилизации, душа толпы — состояние варварства.

§2. Однородная толпа. — Разделение однородной толпы. — Секты, касты и классы.

Мы изучили уже общие черты, свойственные одухотворенной толпе; теперь нам надо рассмотреть частные особенности, присоединяющиеся к этим общим чертам в собраниях различных категорий тогда, когда под влиянием соответствую-

щих возбудителей эти собрания превращаются в толпу.

Исходной точкой при классификации толпы будет служить нам простое скопище. Низшая форма такого скопища на-

блюдается тогда, когда оно состоит из индивидов различных рас и не имеет другой общей связи, кроме более или менее

почитаемой воли одного вождя. Типом такого скопища являются варвары весьма различного происхождения, навод-

нявшие римскую империю в течение многих веков. Над этим скопищем, состоящим из различных рас, будет находить-

ся такая толпа, которая под влиянием известных факторов приобрела уже общие черты, и в конце концов образовала

расу. При случае и в такой толпе могут проявиться специальные черты, характерные для толпы всякого рода, но все же

над ними будут преобладать в большей или меньшей степени черты, свойственные расе.

Обе категории скопищ под влиянием факторов, о которых мы говорили выше, могут превращаться в организован-

ную или одухотворенную толпу. В этой организованной толпе мы устанавливаем следующие различия: А. Толпа разнородная:

1. Анонимная (уличная толпа, например).

2. Неанонимная (присяжные, парламентские собрания и т. д.).

В. Толпа однородная:

1. Секты (политические, религиозные и т. д.).

2. Касты (военные, духовенство, рабочие и т. д.).

3. Классы (буржуазия, крестьянство и т. д.).

1 Некоторые страницы из книг наших официальных профессоров в этом отношении очень любопытны. Они показыва-

ют, до какой степени критический дух мало развивается нашим университетским образованием.

Постараемся в нескольких словах определить главные отличительные черты этих различных категорий толпы.

§1. Разнородная толпа

О характерных чертах этой толпы мы уже говорили раньше. Такая толпа составляется из индивидов, самых разнообраз-

ных по своей профессии и умственному развитию. Мы знаем уже, что коллективная психология людей, образующих

действующую толпу, отличается значительно от их индивидуальной психологии, и умственное развитие не препятствует

этому. Нам известно, что в собраниях ум не играет никакой роли, и двигателями являются бессознательные чувства.

Основной фактор — раса — позволяет нам установить еще более глубокие различия между разнообразными форма-

ми такой толпы. Нам приходилось уже не раз возвращаться к вопросу о той роли, которую играет раса, и указывать, что

она является самым могущественным фактором, определяющим поступки людей, и, кроме того, выражается в действиях

и свойствах толпы. Толпа, состоящая из индивидов самых разнообразных, но одной и той же расы (например, англичан

или китайцев), значительно отличается от толпы, в состав которой входят индивиды также всякого рода, но принадле-

жащие к разным расам (например, русские, французы, испанцы).

Глубокие различия, создаваемые наследственной умственной организацией в мыслях и чувствах людей, тотчас же

выступают наружу, как только какие-нибудь обстоятельства, довольно, впрочем, редкие, соединяют вместе в толпе, и, притом, в приблизительно равной пропорции, индивидов различной национальности; эти различия обнаруживаются

даже несмотря на кажущуюся общность интересов, заставивших их собраться вместе. Попытки социалистов собрать в

общем конгрессе представителей рабочего населения каждой страны обыкновенно приводили лишь к самым яростным

разногласиям. Латинская толпа, как бы она ни была революционна или консервативна, непременно обратится к вмеша-

тельству государства для реализации своих требований. Эта толпа всегда обнаруживает склонность к централизации и

цезаризму. Английская же или американская толпа не признает государства и всегда будет обращаться к частной ини-

циативе. Французская толпа больше всего стоит за равенство, английская — за свободу. Такие различия, существующие

между расами, ведут к тому, что социализм и демократия представляют почти столько же разнообразных форм, сколько

есть наций.

Душа расы вполне подчиняет себе душу толпы и имеет могущественную силу, ограничивающую ее колебания. Надо

признать основным законом, что низшие свойства толпы выражаются тем слабее, чем сильнее в ней развита душа

расы. Господство толпы означает варварство или же возвращение к варварству. Только путем приобретения прочно

организованной души раса может избавиться мало-помалу от неразумной власти над ней толпы и выйти из состояния

варварства.

Оставив в стороне расу, мы можем разделить разнородную толпу на два отдела: толпу анонимную, уличную тол-

пу, и толпу неанонимную, к которой надо отнести все совещательные собрания, например, присяжных. Чувство от-

ветственности, не существующее в толпе первого рода, развито в толпе второго рода и придает ее поступкам очень

часто совершенно иное направление.

§2. Толпа однородная

Толпа однородная состоит из трех категорий: сект, каст и классов.

Секта представляет первую степень организации однородной толпы. В ее состав входят индивиды различной про-

фессии и воспитания, различной среды, причем единственной связью между ними служат верования. Таковы, например, различные религиозные, а также политические секты.

Каста представляет уже самую высшую степень организации, доступную толпе. В состав секты, как мы видели, вхо-

дят индивиды различных профессий, воспитания и среды, связанные лишь общностью верований, тогда как в состав

касты входят лишь индивиды одной и той же профессии, следовательно, происходящие приблизительно из одной и той

же среды и получившие одно и то же воспитание. Таковы будут касты военная и духовная.

Класс образуется индивидами различного происхождения, собравшимися не вследствие общности верований, как это

мы видим у членов какой-нибудь секты, не в силу общности профессиональных занятий, как это наблюдается в касте, но

в силу известных интересов, привычек, образовавшихся под влиянием одинакового образа жизни и воспитания. Таковы, например, буржуазный класс, земледельческий и т. д.

В этой работе я не буду входить в подробное исследование толпы однородной (секты, касты и классы), так как от-

кладываю это до следующего тома. Свое же исследование толпы разнородной я намерен закончить изображением не-

скольких определенных категорий этой толпы, избранных мною как типы.

ГЛАВА II

ПРЕСТУПНАЯ ТОЛПА

Так называемая преступная толпа. — Толпа может быть преступна с точки зрения закона, но не будет таковой

с психологической точки зрения. — Полная бессознательность поступков толпы. — Разные примеры. — Психоло-

гия «сентябрьщиков». — Их рассуждения, чувствительность, свирепость и нравственность.

Название «преступная толпа» ни в каком случае не подходит к такой толпе, которая после известного состояния возбуж-

дения превратилась в простой бессознательный автомат, повинующейся внушениям. Но я все-таки сохраняю это оши-

бочное название, потому что оно узаконено новейшими психологическими исследованиями. Без сомнения, некоторые

действия толпы преступны, если их рассматривать сами по себе, но тогда и поступок тигра, пожирающего индуса, также

надо назвать преступным. Преступления толпы всегда вызваны каким-нибудь очень могущественным внушением, и

индивиды, принявшие участие в совершении этого преступления, убеждены, что они исполнили свой долг, чего нельзя

сказать об обыкновенном преступнике.

История преступлений толпы вполне подтверждает все вышесказанное. Как типичный пример можно привести убий-

ство губернатора Бастилии де Лоней. После взятия этой крепости губернатора окружила очень возбужденная толпа, и со

всех сторон его стали осыпать ударами. Одни предлагали его повесить, другие — отрубить ему голову или привязать его

к хвосту лошади. Отбиваясь, он нечаянно ударил ногой одного из присутствующих. Тотчас же кто-то предложил, чтобы

получивший удар перерезал горло губернатору, и это предложение было немедленно принято толпой.

Тот, кому пришлось выполнить роль палача, был повар без места, отправившийся вместе с другими зеваками в Бас-

тилию посмотреть, что там делается. Повинуясь общему решению, он был убежден, что совершает патриотический под-

виг и даже заслуживает медали за то, что убил чудовище. Врученной ему саблей он ударил губернатора по голой шее, но

сабля оказалась плохо заточенной. Тогда он преспокойно вынул из своего кармана маленький ножик с черной ручкой, и

так как в качестве повара он научился резать мясо, то при помощи этого ножа благополучно окончил операцию, кото-

рую должен был сделать.

В этом случае можно ясно проследить действие механизма, о котором сказано выше: повиновение внушению, тем

более могущественному, что оно бывает коллективным, и уверенность убийцы в том, что он совершает достойный по-

хвалы поступок, уверенность тем более сильная, что он видит единодушное одобрение со стороны своих сограждан.

Конечно, такой поступок будет преступным с точки зрения закона, но с психологической точки зрения мы так не назо-

вем его.

Общие черты преступной толпы такие же, как и всякой другой толпы: восприимчивость к внушению, легковерие, не-

постоянство, приоритет чувств, как хороших, так и дурных. Все эти черты мы можем найти у толпы, оставившей по себе

одно из самых ужасных воспоминаний в нашей истории — это так называемые «сентябрьщики»1. У них, впрочем, мож-

но встретить много общих черт с убийцами Варфоломеевской ночи. Подробности, которые я приведу здесь, позаимство-

ваны у Тэна, почерпнувшего их из мемуаров современников.

Неизвестно в точности кто отдал приказание или внушил идею опустошить тюрьмы посредством избиения эаклю-

ченных. Был ли то Дантон, или кто другой — все равно. Для нас в данном случае интересен только сам факт могущест-

венного внушения, полученного толпой, на которую возложено было совершение убийств.

Толпа убийц состояла приблизительно из четырехсот человек и представляла собой самый совершенный тип раз-

нородной толпы. За исключением небольшого числа профессиональных нищих, почти вся она состояла из лавочни-

ков и ремесленников всех разрядов: башмачников, слесарей, парикмахеров, каменщиков, чиновников, комиссионеров

и т. д. Под влиянием такого же внушения, которому повиновался повар в приведенном выше случае, все эти люди

были совершенно уверены, что они совершают патриотический долг. Они выполняли двойную обязанность — судей

и палачей — и вовсе не считали себя преступниками.

Проникнутые важностью своей миссии, они прежде всего образовали род трибунала, и в этом тотчас же выказалась

вся односторонность суждений толпы и ее правосудия. Ввиду огромного числа обвиняемых, было решено, что дворяне, священники, офицеры, придворные, одним словом, люди, одно звание которых служит уже достаточным доказательст-

вом их виновности в глазах доброго патриота, будут убиты гуртом, без дальнейших рассуждений и специальных реше-

ний суда; что касается других, то их надлежало судить по внешнему виду и по их репутации. Таким образом, толпа

удовлетворила требования своей примитивной совести и могла, уже на законном основании, приступить к убийствам, давая волю своим инстинктам свирепости, генезис которых был мною указан выше, и которые в толпе развиваются все-

гда в очень высокой степени. Но эти инстинкты нисколько не мешают попеременному проявлению совершенно проти-

воположных чувств в толпе, например, чувствительности, которая доходит до такой же крайности, как и свирепость.

Люди эти обладали экспансивной чувствительностью, характеризующей парижского рабочего. Один из федератов, например, узнал, что заключенных в государственной тюрьме оставили без воды на 26 часов. Он пришел в такую ярость, что готов был бы растерзать нерадивого тюремщика, если бы за него не заступились сами же заключенные. Когда им-

провизированный трибунал оправдывал кого-нибудь из заключенных, стража и убийцы обнимали его с восторгом, раз-

давались самые неистовые аплодисменты, а затем снова приступали к массовым убийствам. Во время самого соверше-

ния убийств не прекращалось веселье; танцевали вокруг трупов, устанавливали скамьи для «дам», желавших видеть, как

убивают аристократов. При этом убийцы не переставали выказывать совершенно специфическое чувство спра-

ведливости. Один из убийц заявил трибуналу, что дамы, сидящие далеко, плохо видят, и что лишь некоторым из присут-

ствующих выпадает на долю удовольствие бить аристократов. Трибунал признал справедливость этого замечания, и

решено было осужденных медленно проводить между шпалерами убийц, которые будут бить их тупым концом сабли, чтобы продлить мучения. Они кромсали совершенно обнаженные жертвы в течение получаса и затем, когда все уже

вдоволь насмотрелись, несчастных приканчивали, вскрывая им животы.

Но в другом отношении убийцы обнаруживали такую большую щепетильность и нравственность, которую трудно

было ожидать у них. Они не брали, например, ни денег, ни драгоценностей, найденных у своих жертв, и все это в цело-

1 Т. е. участники «сентябрьской резни», продолжавшейся 3 дня в сентябре 1792 г. (прим. ред.).

сти доставляли в комитеты.

Во всех таких действиях можно наблюдать первичные формы рассуждения, характерные для души толпы. Так, пере-

резав от 12000 до 15000 врагов нации, толпа немедленно подчинилась новому внушению. Кто-то высказал замечание, что и в других тюрьмах, там, где сидят старые нищие, бродяги и молодые арестанты, много находится лишних ртов, от

которых недурно было бы избавиться; притом ведь между ними, несомненно, должны существовать и враги народа, вроде некоей г-жи Делярю, вдовы отравителя. «Наверное, она взбешена, что сидит в тюрьме. Если бы она могла, то по-

дожгла бы Париж; она, уж верно, говорила это, она сказала это! Еще один удар метлы!». Такие доводы показались на-

столько убедительными толпе, что все заключенные были перебиты гуртом, и в том числе около пятидесяти детей в

возрасте от 12 до 17 лет, «которые ведь также могли со временем превратиться во врагов нации, поэтому лучше было

отделаться от них теперь же».

После недели такого труда, когда все было закончено, убийцы могли, наконец, подумать и об отдыхе. Вполне убеж-

денные в том, что они заслужили благодарность отечества, они явились к властям с требованием награды; наиболее же

ретивые даже заявили притязание на получение медали.

История Коммуны 1871 года тоже заключает в себе немало подобных фактов. И нам предстоит еще не раз наблюдать

нечто подобное, так как влияние толпы все возрастает, а власти перед нею капитулируют.

ГЛАВА III

ПРИСЯЖНЫЕ И УГОЛОВНЫЕ СУДЫ

Присяжные уголовных судов. — Общий характер присяжных. — Статистика указывает, что их решения незави-

симы от их состава. — Как производить впечатление на присяжных. — Слабое действие рассуждений. — Спосо-

бы убеждения, к которым прибегают знаменитые адвокаты. — Характер преступлений, относительно которых

присяжные проявляют снисходительность или строгость. — Польза учреждения присяжных и величайшая

опасность, которую представила бы замена их судьями.

Не имея возможности рассмотреть здесь все категории присяжных, я остановлюсь лишь на той, которую считаю наибо-

лее важной, на присяжных уголовного суда. Эти присяжные представляют собой превосходный образчик толпы разно-

родной, неанонимной. Мы находим тут и восприимчивость к внушению, и преобладание бессознательных чувств вместе

со слабым развитием способности рассуждать, и влияние вожаков, и т. д., и т. д. Изучая эту категорию присяжных, мы

можем наблюдать интересные образцы ошибок, которые могут быть сделаны людьми, не посвященными в психологию

масс.

Присяжные, прежде всего, дают нам прекрасный пример того, как мало имеет значение, с точки зрения принятых

решений, умственный уровень отдельных индивидов, входящих в состав толпы. Мы уже раньше говорили, что ум не

играет никакой роли в решениях совещательного собрания, касающихся общих, а не исключительно технических вопро-

сов. Суждения, высказанные относительно общих вопросов собранием каменщиков и бакалейщиков, мало отличаются

от суждений ученых и артистов, когда они соберутся вместе для совещания по этим вопросам. В разное время, а именно

до 1848 года, администрация делала очень тщательный выбор лиц, призванных исполнять обязанности присяжных, ос-

танавливаясь преимущественно на людях просвещенных, профессорах, чиновниках, литераторах и т. д. Теперь же при-

сяжные набираются преимущественно из мелкого купечества, лавочников, хозяев, рабочих и служащих. И к величайше-

му удивлению специалистов, статистика указала, что, каков бы ни был состав присяжных, решения их бывают тождест-

венны. Сами судьи, как бы они ни относились враждебно к учреждению присяжных, не могли не признать

справедливости этого факта. Вот как высказывается по этому поводу бывший председатель уголовного суда Бернар де

Гляже в своих «Воспоминаниях».

«В настоящее время выбор присяжных находится в действительности в руках муниципальных советников, которые

записывают одних и исключают других по желанию, руководствуясь политическими и избирательными соображениями, связанными с их положением... Большинство выбранных состоит из коммерсантов, не столь крупных, как те, которые

выбирались в прежнее время, и из служащих в разных ведомствах... Но все мнения и все профессии сливаются в лице

судей, причем некоторые из них обнаруживают горячность неофитов; дух присяжных, таким образом, не подвергся изме-

нениям и приговоры их остались те же».

Из этой цитаты мы удерживаем лишь выводы, вполне справедливые, но не объяснения, так как они не верны. Удив-

ляться тут нечему, ибо психология толпы, а следовательно, и присяжных, большей частью не известна ни судьям, ни

адвокатам; доказательством тому может служить, например, следующий факт, изложенный автором вышеприведенной

цитаты. Один из самых знаменитых адвокатов уголовного суда, Лашо, систематически пользовался своим правом отвер-

гать присяжных и всегда исключал из списка присяжных всех образованных людей. Однако, опыт доказал, в конце кон-

цов, всю бесполезность такого рода исключений, и мы видим теперь, что министерство юстиции и адвокаты, по крайней

мере в Париже, совершенно отказались от этой системы, и несмотря на это, как справедливо замечает де Гляже, приго-

воры присяжных не изменились, «они не стали ни лучше, ни хуже после этого».

Присяжные, как и толпа, легко подчиняются влиянию чувств и очень мало — влиянию рассуждения. «Они не могут

устоять, — говорит один адвокат, — при виде женщины, кормящей грудью своего младенца, или при дефилировании

сирот перед ними». «Чтобы снискать расположение судей, женщине достаточно быть симпатичной», говорит де Гляже.

Безжалостные к таким преступлениям, которые могут коснуться их личной безопасности, действительно наиболее

опасным для общества, присяжные очень снисходительны к преступлениям, совершенным под влиянием страсти. Они

очень редко бывают строги к девушкам, виновным в детоубийстве, или к покинутой девушке, облившей серной кисло-

той своего соблазнителя. Во всех таких случаях присяжные инстинктивно понимают, что преступления эти не очень

опасны для общества, и что в стране, где не существует законов, покровительствующих покинутым девушкам, преступ-

ление той, которая мстит за себя, скорее даже полезно, нежели вредно, так как оно служит предостережением для со-

блазнителей.

Заметим вскользь, что это различие, которое инстинктивно делается присяжными между преступлениями опасными для общества

и не опасными для него, не лишено справедливости. Цель уголовных законов должна, конечно, состоять в том, чтобы защищать об-

щество от опасных преступников, а никак не в том, чтобы мстить им. Но наши уголовные кодексы и, особенно, наши судьи до сих

пор проникнуты духом мщения старинного первобытного права, и термин «vindicta»1 почти ежедневно употребляется ими. Доказа-

тельством такой склонности наших судей служит отказ большинства применять превосходный закон Беранже, разрешающий осуж-

денному отбывать свое наказание тогда только, когда он совершит рецидив. Между тем, каждый из судей прекрасно знает, так как это

доказывается статистикой, что применение наказания в первый раз неминуемо влечет за собой рецидив преступления. Но судьям

всегда кажется, что общество осталось неотомщенным, если они освобождают осужденного, и потому они предпочитают создавать

опасных рецидивистов, нежели оставлять общество без надлежащего отмщения.

Присяжные, как и всякая толпа, легко ослепляются обаянием, и хотя, как совершенно верно замечает де Гляже, они

очень демократичны по своему составу, но, тем не менее, они всегда аристократичны в своих пристрастиях.

«Имя, происхождение, большое состояние, репутация, защита знаменитым адвокатом, и вообще все то, что отличает

и блестит, составляют для обвиняемых очень выгодное условие».

Всякий хороший адвокат должен больше всего заботится о том, чтобы действовать на чувства присяжных, как дейст-

вуют на чувства толпы; он не должен много рассуждать, если же он захочет прибегнуть к этому способу, то должен

пользоваться лишь самыми примитивными формами рассуждений. Один английский адвокат, славившийся своим успе-

хом в уголовном суде, указал, как следует действовать. «Он внимательно следил за присяжными во время своей речи.

Это самый благоприятный момент. Благодаря чутью и привычке, адвокат читал на лицах присяжных впечатление, про-

изведенное каждой его фразой, словом, и выводил отсюда свои заключения. Прежде всего ему нужно было различить

тех, кто уже заранее был на его стороне. Укрепив за собой их содействие в один миг, он уже переходил к тем, кто казал-

ся ему расположенным не в пользу обвиняемого, и старался угадать, что восстанавливает их против него. Это самая

трудная часть работы, так как ведь могут существовать множество причин, порождающих желание осудить человека

помимо всякого чувства справедливости».

В этих нескольких строках резюмируется весь механизм ораторского искусства, и нам становится ясно, почему речи, приготовленные заранее, всегда так плохо действуют. Надо менять выражения ежеминутно, постоянно обращая внима-

ние на производимое впечатление.

Оратору нет нужды привлекать на свою сторону всех присяжных — он должен привлечь только вожаков, которые

дают направление общему мнению. Как во всякой толпе, так и тут, существует лишь небольшое число индивидов, кото-

рые ведут за собой других. «Я убедился на опыте, — говорит адвокат, которого я цитирую, — что в момент произнесе-

ния приговора достаточно бывает одного или двух энергичных людей, чтобы увлечь за собой остальных присяжных».

Этих-то двух-трех вожаков и надо постараться убедить адвокату при помощи искусных внушений. Прежде всего надо

постараться им понравиться. Если вы сумели понравиться индивиду в толпе, то он уже готов проникнуться всяким ва-

шим убеждением и находит превосходными все ваши доводы, каковы бы они ни были. Привожу следующий анекдот, заимствованный мной из одной интересной книги о Лашо:

«Известно, что во время своих защитительных речей, произносимых в суде, Лашо постоянно не теряет из виду двух

или трех лиц из присяжных, казавшихся ему влиятельными, но несговорчивыми. Обыкновенно ему удавалось смягчить

этих упрямцев, но однажды в провинции он наткнулся на такого, на которого не действовала никакая аргументация, несмотря на то, что Лашо расточал ее перед ним в течение целых трех четвертей часа. Это был первый из сидевших на

второй скамье, седьмой по счету присяжный. Было отчего прийти в отчаяние! Вдруг, в самый разгар своих страстных

убеждений, Лашо останавливается и, обращаясь к председателю суда, говорит: «Господин председатель, не можете ли вы

приказать спустить занавес там, напротив: господин седьмой присяжный совсем ослеплен солнцем». Седьмой присяж-

ный, покраснев, улыбнулся и поблагодарил. С этой минуты он уже был привлечен на сторону защиты».

Многие писатели, и даже из очень выдающихся, в последнее время стали сильно нападать на учреждение присяжных, служащее, однако, для нас единственной защитой против заблуждений и ошибок (притом весьма частых) такой касты, которая не подлежит никакому контролю. Некоторые из этих писателей желали бы, чтобы присяжные выбирались лишь

из образованных классов. Но мы доказали уже, что решения присяжных и при подобных условиях останутся те же, как

теперь, при нынешнем составе присяжных. Другие же, основываясь на ошибках в приговорах присяжных, желали бы

совершенно отменить этих последних и заменить их судьями. Однако те ошибки, в которых теперь так обвиняют при-

сяжных, прежде всего делаются самими же судьями, так как ведь если какой-нибудь из обвиняемых предстает перед

присяжными, то это значит, что его уже раньше признали виновным сами судьи: следственный судья, прокурор и др.

Магистратура, в самом деле, является единственным ведомством, действия которого не подлежат никакому контролю. Несмотря

1 Vindicta (фр.) — юридический термин, означающий преследование преступлений (прим. ред.).

на все революции, демократическая Франция не обладает все-таки правом «Habeas Corpus»1, которым так гордится Англия. Мы из-

гнали всех тиранов, но в каждом городе мы посадили судью, который по своему усмотрению распоряжается честью и свободой своих

сограждан. Самый ничтожный следственный судья, едва успевший соскочить со школьной скамьи, получает возмутительное право

отправлять по своему усмотрению в тюрьму самых почетных граждан, и притом на основании лишь простых личных подозрений, в

которых он не обязан никому отдавать отчета. Он может продержать их в тюрьме полгода, год под предлогом следствия и затем от-

пустить их без всякого вознаграждения или извинений. Приказание привести в суд совершенно равносильно знаменитому «lettre de cachet»2, с той лишь разницей, что этим последним средством, которое так справедливо ставили в упрек прежней монархии, могли

пользоваться лишь очень важные лица, а теперь это средство находится в руках целого класса граждан, которых ни в коем случае

нельзя причислить к разряду наиболее просвещенных и независимых.

Разве не следует из этого, что если бы обвиняемого судили судьи, а не присяжные, то он лишился бы своего единст-

венного шанса на оправдание? Во всяком случае, ошибки присяжных являются лишь последствием ошибок судей. Толь-

ко эти последние и бывают виновны в чудовищных судебных ошибках вроде недавнего случая с доктором Л., который

был привлечен к ответственности одним довольно-таки ограниченным следственным судьей на основании лишь показа-

ний полуидиотки, обвинившей доктора в том, что он сделал ей выкидыш за 30 фр. Доктор, конечно, был бы отправлен

на каторгу, если бы не взрыв негодования общественного мнения, вынудивший главу государства немедленно помило-

вать его. Честность подсудимого, засвидетельствованная всеми его согражданами, казалось, должна была доказать гру-

бость ошибки, и сами судьи даже признавали это, но следуя духу касты, сделали все от них зависящее, чтобы помешать

помилованию. Во всех подобных делах присяжные, ничего не понимающие в технических подробностях, естественно, прислушиваются к тому, что говорит обвинение, и, в конце концов, успокаиваются тем, что дело было расследовано

судьями, уже искушенными во всяких тонкостях. Кто же в таких случаях является истинным виновником ошибок —

судьи или присяжные? Будем же тщательно охранять институт присяжных, так как он составляет, наверное, единствен-

ную категорию толпы, которая не может быть заменена никакими отдельными личностями. Только этот институт в со-

стоянии смягчить строгости законов, которые уже потому, что они одинаковы для всех, должны быть слепы в принципе

и не могут принимать во внимание частных случаев. Недоступный состраданию и признающий только текст закона, судья со своей профессиональной строгостью приговорит к одинаковому наказанию грабителя, убийцу и бедную девуш-

ку, брошенную на произвол судьбы своим соблазнителем, которую довела до детоубийства нужда. Присяжные же ин-

стинктивно чувствуют, что соблазненная девушка гораздо менее виновна, нежели ее соблазнитель, не подлежащий, од-

нако, каре законов, и поэтому оказывают ей снисхождение.

Хорошо зная психологию каст, а также психологию других категорий толпы, я решительно не вижу ни одного слу-

чая, когда бы я мог не пожелать лучше иметь дело с присяжными, нежели с судьями, если бы мне пришлось быть непра-

вильно обвиненным в каком-нибудь преступлении. С первыми я все-таки имел бы некоторые шансы на оправдание, тогда как со вторыми этого бы не было. Будем опасаться могущества толпы, но еще более мы должны страшиться вла-

сти некоторых каст. Первую можно все-таки убедить, вторые же остаются непреклонными.

ГЛАВА IV

ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ ТОЛПА

Общие черты избирательной толпы. — Как убеждают ее. — Качества, которыми должен обладать кандидат. —

Необходимость обаяния. — Почему рабочие и крестьяне так редко выбирают кандидатов из своей среды? — Мо-

гущественное влияние слов и формул на избирателя. — Общий вид избирательных прений. — Как образуются мне-

ния избирателя. — Могущество комитетов. — Они представляют собой наиболее опасную форму тираний. —

Комитеты революции. — Общую подачу голосов заменить нельзя, несмотря на ее незначительную ценность в

психологическом отношении. — Почему голосование останется таким же даже в том случае, если избиратель-

ные права будут предоставлены лишь ограниченному классу граждан? — Что выражает собою подача голосов во

всех странах?

Избирательная толпа, т. е. те собрания, которые созываются для избрания лиц на известные должности, представляет

собой толпу разнородную, но так как действия ее направлены лишь к одной вполне определенной цели — выбору между

различными кандидатами, то в ней можно наблюдать проявление лишь некоторых характерных черт, уже описанных

нами. Наиболее выдающимися чертами в этой толпе будут также слабая способность к рассуждению, отсутствие крити-

ческого духа, раздражительность, легковерие и односторонность. В решениях этой толпы легко можно проследить влия-

ние вожаков и роль перечисленных нами выше факторов: утверждения, повторения, обаяния и заразы.

Проследим теперь способы воздействия на избирательную толпу, так как на этом основании мы можем яснее пред-

ставить себе ее психологию.

Первым условием, которым должен обладать кандидат на выборах, является обаяние. Личное обаяние может быть

заменено только обаянием богатства. Даже талант и гений не составляют серьезных условий успеха. Самое главное —

это обаяние, т. е. возможность предстать перед избирателями, не возбуждая никаких оспариваний. Если избиратели, 1 Habeas Corpus (лат.) — закон о свободе личности, принятый английским парламентом в 1679 г. (прим. ред.).

2 Lettre de cachet (фр.) — королевский указ о заключении в тюрьму или о ссылке какого-либо лица (прим. ред.).

большинство которых состоит из рабочих и крестьян, так редко выбирают представителей из своей среды, то лишь пото-

му, что люди, вышедшие из их рядов, не имеют для них никакого обаяния. Если же случайно они выбирают кого-нибудь

из своей среды, то это вызывается обыкновенно побочными причинами, желанием помешать какому-нибудь выдающе-

муся человеку, крупному хозяину рабочих, например, у которого сами избиратели находятся в постоянном подчинении.

Поступая так, избиратели получают на время иллюзию власти над тем, кому всегда подчинялись.

Но обаяние не всегда, однако, служит залогом успеха. Избиратель хочет также, чтобы льстили его тщеславию и уго-

ждали его вожделениям. Чтобы на него подействовать, надо осыпать его самой нелепой лестью и, не стесняясь, давать

ему самые фантастические обещания. Если это рабочий, то надо льстить ему, браня его хозяина; что же касается сопер-

ника-кандидата, то надо стараться уничтожить его, распространяя о нем посредством утверждения, повторения и заразы

мнение, что он последний из негодяев и что всем известно, как много он совершил преступлений. Незачем, конечно, искать в данном случае чего-нибудь даже похожего на доказательства. Если противник мало знаком с психологией тол-

пы, он станет оправдываться с помощью аргументов, вместо того чтобы отвечать на утверждения противоположными

утверждениями, и конечно, таким образом лишится всяких шансов на успех.

Написанная программа кандидата не должна быть чересчур категоричной, так как противники могут ею воспользо-

ваться и предъявить ему ее впоследствии; но зато словесная программа должна быть самой чрезмерной. Он может обе-

щать без всяких опасений самые важные реформы. Все эти преувеличенные обещания производят сильное впечатление

в данную минуту, в будущем же ни к чему не обязывают. В самом деле, избиратель обыкновенно нисколько не старается

узнать потом, насколько выбранный им кандидат выполнил обещания, которые, собственно, и вызвали его избрание.

Во всех этих случаях мы можем наблюдать действие тех самых факторов убеждения, о которых мы говорили раньше; мы снова встретимся с этими факторами при обсуждении действия слов и формул, обладающих, как известно, магиче-

ской силой. Оратор, который умеет пользоваться ими, поведет толпу за собой, куда хочет. Существуют выражения, ко-

торые всегда производят одно и то же действие, как бы они ни были избиты. Такой кандидат, который сумел бы оты-

скать новую формулу, хотя лишенную вполне определенного смысла, но отвечающую самым разнообразным стремле-

ниям толпы, разумеется, может рассчитывать на безусловный успех. Кровавая испанская революция 1873 года была

произведена посредством нескольких таких слов, имеющих сложное значение и которые каждый может объяснять по

своему. Один из современных писателей рассказывает следующим образом происхождение этой революции:

«Радикалы пришли к убеждению, что унитарная республика — не что иное, как замаскированная монархия, и кортесы, чтобы доставить им удовольствие, провозгласили единогласно федеральную республику, причем никто из вотировавших

не мог бы сказать, что в сущности они вотировали. Но объявленная формула всех восхищала и приводила в восторг. Все

думали, что основали на земле царство добродетели и счастья. Один республиканец, которого враг его не захотел вели-

чать титулом федералиста, обиделся, точно ему нанесено было смертельное оскорбление. На улицах друг друга привет-

ствовали словами: «Salud у republica federal!» и распевали гимны во славу отсутствия дисциплины и автономии солдата.

Чем же на самом деле была эта «федеральная республика»? Одни понимали под этим словом эмансипацию провинций, учреждения, подобные тем, какие существуют в Соединенных Штатах, или децентрализацию администрации; другие же

думали об уничтожении всякой власти, о предстоящей великой социальной ликвидации в будущем. Социалисты в Бар-

селоне и Андалузии проповедовали абсолютное господство общин и предполагали создать в Испании десять тысяч неза-

висимых муниципальных городов, управляющихся своими собственными законами, и отменить при этом одновременно

и армию, и жандармерию. Скоро возмущение распространилось по всем провинциям юга, из одного города в другой, из

одной деревни в другую. Как только какая-нибудь община проделывала «pronunciamiento»1, то первым делом она унич-

тожала телеграф и железную дорогу, чтобы прервать все свои сношения с соседями и с Мадридом. Не было ни одной самой

маленькой деревушки, которая бы не действовала отдельно. Федерализм уступил место самому грубому «кантонализму», сопровождавшемуся пожарами и убийствами и ознаменовавшемуся кровавыми сатурналиями».

Что касается влияния, которое могли бы иметь рассуждения на ум избирателей, то достаточно прочесть протокол

любого избирательного собрания, чтобы составить себе на этот счет вполне определенное мнение. В таком собрании

раздаются утверждения, ругательства, иногда доходит дело до тумаков, но никогда не приходится слышать никаких рассу-

ждений; если на время и восстанавливается тишина, то это бывает лишь тогда, когда кто-нибудь из присутствующих со

сварливым характером заявит, что он желает предложить кандидату один из тех трудных вопросов, которые всегда приво-

дят в восторг аудиторию. Однако радость оппонентов длится обыкновенно недолго, так как скоро противники их заглуша-

ют своим ревом того, кто первый подает голос. Типом всех публичных собраний подобного рода можно считать те, прото-

колы которых я выбираю здесь из сотни других подобных же протоколов, печатающихся чуть ли не ежедневно в разных

газетах:

«Организатор попросил присутствующих выбрать президента, и этого было достаточно, чтобы разразилась гроза. Анархисты бро-

сились вперед, чтобы взять бюро приступом; социалисты же с жаром старались отразить их, толкались, ругали друг друга продажны-

ми шпионами и т. д., и, в конце концов, один из граждан удалился с подбитым глазом.

Наконец кое-как удалось составить бюро среди всеобщего шума, и на трибуне остается компаньон X. Он начинает развивать на-

стоящий обвинительный акт против социалистов, которые прерывают его криками: «Кретин! бандит! каналья!» и т. д., — эпитеты, на

которые компаньон X. отвечает изложением теории, изображающей социалистов «идиотами» или «шутами».

...Партия Аллемана организовала вчера вечером в зале торговли на улице Фобург дю Тамил большое подготовительное собрание к

празднику рабочих первого мая. Лозунгом было: «тишина и спокойствие».

«Компаньон Г. обозвал социалистов кретинами и обманщиками; тотчас же ораторы и слушатели стали осыпать друг друга бра-

1 Pronunciamiento (исп.) — восстание, возмущение (прим. ред.).

нью, и дело дошло до рукопашной схватки, на сцену появились стулья, скамьи, столы и т. д.»

Не следует, однако, думать, что такой способ обсуждения был свойствен только какому-нибудь известному классу

избирателей и находился бы в зависимости от их социального положения. Во всяком анонимном собрании, какое бы оно

ни было, хотя бы оно исключительно состояло из ученых, прения всегда облекаются в одну и ту же форму. Я говорил

уже, что люди в толпе стремятся к сглаживанию умственных различий, и доказательства этого мы встречаем на каждом

шагу. Вот, например, извлечение из протокола одного собрания, состоявшего исключительно из студентов, заимство-

ванного мною из газеты «Temps» от 13 февраля 1895 года:

«Шум все увеличивался по мере того, как время шло и я не думаю, что нашелся бы хоть один оратор, который мог бы сказать две

фразы и при этом его не прерывали. Каждую минуту раздавались крики то из одного места, то из другого, а то изо всех мест сразу; аплодировали, свистели, между различными слушателями возникали яростные споры, размахивали угрожающим образом тростями, мерно стучали в пол, кричали: «Вон! На трибуну!»

М. С. начал расточать по адресу ассоциации самые нелестные эпитеты, называя ее подлой, чудовищной, продажной и мститель-

ной и т. д., заявляя, что стремится к ее уничтожению...»

Спрашивается, как же при подобных условиях избиратель составляет себе свое мнение. Но такой вопрос может

явиться у нас лишь тогда, когда мы пребываем в странном заблуждении насчет свободы такого собрания. Толпа ведь

имеет только внушенные мнения и никогда не составляет их путем рассуждений. В занимающих нас случаях мнения

и воты избирателей находятся в руках избирательных комитетов, где вожаками чаще всего бывают виноторговцы, имеющие влияние на рабочих, так как они оказывают им кредит. «Знаете ли вы, что такое избирательный комитет»

— спрашивает один из самых мужественных защитников современной демократии, г. Сегерер, — это просто ключ ко

всем нашим учреждениям, главная часть нашей политической машины. Франция в настоящее время управляется ко-

митетами».

Комитеты, каково бы ни было их название: клубы, синдикаты и проч., составляют, быть может, самый главный элемент опасности

надвигающегося могущества толпы. Они представляют собой самую безличную и, следовательно, самую угнетающую форму тира-

нии. Вожаки, руководящие комитетами, имея право говорить и действовать от имени какого-нибудь собрания, избавляются от всякой

ответственности и могут все себе позволить. Ни один из самых свирепых тиранов не мог бы никогда и помышлять о таких предписа-

ниях, какие издавались, например, революционными комитетами. Они истребляли Конвент и урезали его, и Робеспьер оставался

абсолютным властелином до тех пор, пока мог говорить от их имени. Но в тот день, когда он отделился от них, он погиб. Царство

толпы — это царство комитетов, т. е. вожаков, и нельзя даже вообразить себе худшего деспотизма.

Действовать на комитеты нетрудно; надо только чтобы кандидат мог быть принят и обладал достаточными ресурса-

ми. По признанию самих же жертвователей, довольно было трех миллионов, чтобы устроить множественные выборы

генералу Буланже.

Такова психология избирательной толпы; она не отличается ничем от психологии толпы других категорий и нис-

колько не лучше и не хуже ее. Но из всего вышесказанного я все же не вывожу заключения против всеобщей подачи

голосов. Если бы от меня зависела судьба этого учреждения, то я бы оставил его в том виде, в каком оно существует

теперь, руководствуясь практическими соображениями, вытекающими непосредственно из изучения психологии толпы.

Без сомнения, неудобства всеобщей подачи голосов достаточно бросаются в глаза, и отрицать это невозможно. Нельзя

отрицать также, что цивилизация была делом лишь небольшого меньшинства, одаренного высшими умственными спо-

собностями и занимающего верхушку пирамиды, постепенно расширяющейся книзу по мере того, как понижается умст-

венный уровень различных слоев наций. Конечно, величие цивилизаций не может зависеть от голосов низших элемен-

тов, берущих только численностью; без сомнения, подача голосов толпы часто бывает очень опасна, и мы уже не раз

расплачивались за это нашествиями. Весьма вероятно, что мы еще дороже поплатимся в будущем ввиду приближающе-

гося могущества толпы. Но все эти возражения, совершенно верные в теоретическом отношении, в практическом теряют

всю свою силу в наших глазах, когда мы вспомним о непоколебимом могуществе идей, превращенных в догматы. Дог-

мат верховной власти толпы не подлежит защите с философской точки зрения, совершенно так же, как и средневековые

религиозные догматы, но тем не менее, он обладает абсолютной силой в настоящее время; этот догмат, следовательно, столь же неприкосновенен, как были некогда неприкосновенны наши религиозные идеи. Представьте себе современного

свободного мыслителя, перенесенного магической силой в средние века. Вы, может быть, думаете, что, удостоверив-

шись в верховном могуществе религиозных идей, господствовавших тогда, он стал бы пробовать с ними бороться? Или, попав в руки судьи, желающего сжечь его вследствие обвинения в заключении договора с дьяволом или же посещении

шабаша, он стал бы оспаривать существование дьявола или шабаша? Но ведь оспаривать верования толпы — это то же, что спорить с ураганом. Догмат всеобщей подачи голосов обладает в настоящее время такой же силой, какой некогда

обладали религиозные догматы. Ораторы и писатели отзываются о нем с таким уважением и таким подобострастием, какие не выпадали даже на долю Людовика XIV. Поэтому-то и надо относиться к этому догмату, как ко всем религиоз-

ным догматам, на которые действует только время.

Было бы, впрочем, бесполезно пробовать поколебать этот догмат, так как он опирается все-таки на некоторые дово-

ды, говорящие в его пользу. «Во времена равенства, — говорит справедливо Токвиль, — люди не питают никакого до-

верия друг к другу вследствие своего сходства. Но именно это сходство вселяет им доверие, почти безграничное, к об-

щественному мнению, так как они полагают, что ввиду всеобщего одинакового умственного развития истина должна

быть там, где находится большинство».

Можно ли предположить, следовательно, что ограничение подачи голосов на каких бы то ни было основаниях долж-

но повести к улучшению голосований толпы? Я не допускаю этого на основании ранее высказанных мною причин, ка-86

сающихся низкого умственного уровня всех собраний, каков бы ни был их состав. В толпе люди всегда сравниваются, и

если дело касается общих вопросов, то подача голосов сорока академиков окажется нисколько не лучше подачи голосов

сорока водоносов. Не думаю, чтобы голосования, которые так часто ставились в вину всеобщей подаче голосов (напри-

мер, восстановление империи), были бы иного характера, если бы вотирующие были выбраны исключительно из числа

ученых и образованных. Если какой-нибудь индивид изучил греческий язык, математику, сделался архитектором, вете-

ринаром, медиком или адвокатом, то это еще не значит, что он приобрел особенные сведения в социальных вопросах.

Ведь все наши экономисты — большей частью образованные люди, в большинстве случаев — профессора и академики, но разве существует хоть один общий вопрос, протекционизм, биметаллизм и т. д., относительно которого они пришли

бы к соглашению? И это потому, что вся их наука представляет собой лишь очень смягченную форму всеобщего неве-

жества. Перед социальными же проблемами, куда входит столько неизвестных величин, сравниваются все незнания.

Таким образом, если даже избирательный корпус будет состоять исключительно из людей, начиненных наукой, все

же их вотум будет не лучше и не хуже, чем нынешние воты избирателей. Они будут точно также руководствоваться

своими чувствами и духом своей партии. Наши затруднения нисколько бы не уменьшились, но нам пришлось бы кроме

того испытать еще тяжелую тиранию каст.

Подача голосов толпы везде будет одинакова и, в конце концов, всегда будет служить выражением стремлений и

бессознательных потребностей расы, все равно — будет ли эта подача голосов ограниченной или общей, и практикуется

ли она в республиканской или монархической стране, во Франции, Бельгии, Греции, Португалии или Испании. Арифме-

тическое среднее всех избраний во всякой стране служит изображением души расы, а эта душа остается почти одинако-

вой из поколения в поколение.

Все вышесказанное приводит нас еще раз к заключению, что раса имеет большое значение, и что учреждения и пра-

вительства играют лишь незначительную роль в жизни народов. Эти последние, главным образом, управляются душою

расы, т. е. наследственными остатками, сумма которых собственно и составляет душу расы. Раса и цель насущных по-

требностей повседневной жизни — вот таинственные властелины, которые управляют судьбами нации.

ГЛАВА V

ПАРЛАМЕНТСКИЕ СОБРАНИЯ

В парламентской толпе наблюдается большинство черт, общих разнородной, неанонимной толпе. — Односто-

ронность мнений. — Восприимчивость к внушению и ее границы. — Роль вожаков. — Причины их обаяния. — Они

являются настоящими господами собрания, голосование которых представляется, таким образом, голосованием

небольшого меньшинства. — Могущество вожаков абсолютно. — Элементы их ораторского искусства. — Слово

и образы. — Оратор, не имеющий обаяния, не в состоянии заставить принять свои доводы. — Преувеличение

чувств, как хороших, так и дурных. — Автоматизм, выражающийся в известные моменты. — Заседания Конвен-

та. — Случаи, когда собрание теряет характерные черты толпы. — Влияние специалистов в технических вопросах.

— Преимущества и опасности парламентского режима во всех странах. — Он приспособлен к современным по-

требностям, но влечет за собою финансовые траты и прогрессивное ограничение свободы. — Заключение.

Парламентские собрания представляют собой разнородную толпу, неанонимную. Несмотря на различный их состав в раз-

ные эпохи и у разных народов, они все-таки обнаруживают сходные черты, причем влияние расы сказывается лишь в смяг-

чении или увеличении этих черт. Парламентские собрания в самых различных странах, в Греции, Италии, Португалии, Испании, Франции, Америке имеют очень большие аналогии в своих прениях и голосованиях и причиняют правительст-

вам одинаковые затруднения.

Парламентский режим, впрочем, является идеалом всех современных цивилизованных народов, хотя в основу его

положена та психологически неверная идея, что много людей, собравшихся вместе, скорее способны прийти к незави-

симому и мудрому решению, нежели небольшое их число.

В парламентских собраниях мы встречаем черты, общие всякой толпе: односторонность идей, раздражительность, восприимчивость к внушению, преувеличение чувств, преобладающее влияние вожаков. Но уже вследствие своего осо-

бого состава парламентская толпа имеет некоторые особенности, на которых мы здесь остановимся.

Односторонность мнений составляет важнейшую черту этой толпы. Во всех партиях, и особенно у латинских на-

родов, мы встречаем неизменную склонность разрешать самые сложные социальные проблемы посредством самых

простых абстрактных принципов и общих законов, применяемых ко всем случаям. Принципы естественным образом

меняются сообразно каждой партии, но уже вследствие своего нахождения в толпе индивиды всегда обнаруживают

стремление к преувеличению достоинства этих принципов и стараются довести их до крайних пределов. Вот почему

парламенты всегда являются представителями самых крайних мнений.

Самый совершенный образец односторонности таких собраний представляют якобинцы великой революции. Про-

никнутые догматами и логикой, с головой, наполненной неопределенными общими местами, якобинцы стремились про-

водить в жизнь свои стойкие принципы, не заботясь о событиях, и можно смело сказать, что они прошли через всю ре-

волюцию, не замечая ее. Вооружившись очень простыми догматами, которые служили для них путеводителями, они

вообразили, что могут переделать общество во всех его частях и вернуть утонченную цивилизацию к ранней фазе соци-

альной эволюции. Способы, употребленные ими для осуществления их мечты, также отличались абсолютной односто-87

ронностью. Они ограничивались только тем, что насильственным образом уничтожали все то, что мешало им. Впрочем, и все остальные — жирондисты, монтаньяры, термидорианцы и т. п. — действовали в том же духе.

Парламентская толпа очень легко поддастся внушению и, как во всякой толпе, внушение исходит от вожаков, обла-

дающих обаянием. Но в парламентских собраниях восприимчивость к внушению имеет резко определенные границы, и на них-то не мешает указать.

Относительно всех вопросов, представляющих местный или областной интерес, у членов парламентского собрания

имеются настолько стойкие, неизменяющиеся мнения, что никакая аргументация не в состоянии была бы их поколебать.

Даже талант Демосфена не мог бы заставить депутата изменить свой вотум относительно таких вопросов, как протек-

ционизм и др., представляющих требования влиятельных избирателей. Предшествовавшее внушение, произведенное в

этом духе на депутатов их избирателями, настолько сильно, что мешает всяким другим внушениям и способствует под-

держанию абсолютной стойкости мнений.

Вероятно, к этим мнениям, предварительно установленным во время выборов, относится следующее размышление одного ста-

ринного английского парламентского деятеля: «В течение тех пятидесяти лет, что я заседаю в Вестминстсре, я слышал множество

речей. Весьма немногие из них заставили меня изменить свои мнения, но ни одна не изменила моего вотума».

В вопросах общего характера, касающихся, например, низвержения министерства, учреждении налогов и т. п., не

существует никакой стойкости мнений, и потому тут могут действовать внушения вожаков совершенно так же, как в

обыкновенной толпе. В каждой партии существуют свои вожаки, пользующиеся иногда совершенно одинаковым влия-

нием, отчего депутат подвергается иной раз противоположным внушениям и естественным образом обнаруживает не-

решительность. Этим объясняется такая ситуация, когда порой депутат в какие-нибудь четверть часа меняет свое мне-

ние, вотирует противоположным образом и прибавляет какую-нибудь статью к только что вотированному им закону, совершенно уничтожающую его значение. Так, например, только что отняв право у заводчиков выбирать и увольнять

своих рабочих, депутат, вотируя поправку к этому закону, почти совершенно лишает его силы.

На этом-то основании палата депутатов во время каждого законодательного периода обнаруживает рядом с впол-

не определенными также и очень неопределенные мнения. Но так как вопросы общего характера всегда бывают бо-

лее многочисленны, то в палате неизбежно преобладает нерешительность, поддерживаемая притом страхом перед

избирателем, скрытое внушение которого всегда стремится образовать противовес внушению вожаков. В таких же

прениях, очень, впрочем, многочисленных, относительно которых у членов собрания не существует ранее устано-

вившихся мнений, всегда одерживают победу вожаки, навязывающие свои мнения толпе. Потребность в таких вожа-

ках очевидна уже потому, что под именем предводителей групп они встречаются в собраниях всех стран и являются

настоящими властелинами этих собраний. Люди в толпе не могут обойтись без господина, и потому-то голосование

какого-нибудь собрания обыкновенно служит выражением мнения лишь очень небольшого меньшинства.

Вожаки действуют, главным образом, не своими рассуждениями, а своим обаянием, и лучшим доказательством это-

го служит то, что если вследствие какой-нибудь случайности они лишаются обаяния, то вместе с этим исчезает и их

влияние.

Обаяние вожаков имеет индивидуальный характер и не находится в зависимости ни от имени, ни от славы. Вот что

рассказывает Жюль Симон о великих людях 1848 года, среди которых он заседал.

«За два месяца перед тем, как сделаться всемогущим, Людовик Наполеон был ничто...

Виктор Гюго взошел на трибуну. Он не имел успеха. Его слушали, как слушают Феликса Пиа, но ему меньше апло-

дировали. «Я не люблю его идей, — сказал мне Волабелл, говоря о Феликсе Пиа, — но это один из самых великих писа-

телей и величайший оратор Франции». Эдгар Кинэ, этот редкий и могущественный ум, не считался ни во что. Он поль-

зовался популярностью до открытия собрания, но в собрании ее совершенно не имел...

Политические собрания представляют собой именно такое место на земле, где блеск гения всего меньше ощущает-

ся. Там имеют значение красноречие, приспособленное ко времени и месту, и услуги, оказанные не отечеству, а парти-

ям. Для оказания должного почтения Ламартину в 1848 г. и Тьеру в 1871 г. понадобился могущественный стимул на-

стоятельной, неустранимой опасности, но как только она прошла, то сразу же исчезли чувства и страха, и благодарно-

сти».

Я воспроизвел эту цитату ради фактов, которые в ней заключаются, но не ради объяснений, представляющих лишь

весьма посредственный интерес в психологическом отношении. Толпа потеряла бы тотчас же свой характер толпы, если

бы она приняла во внимание услуги, оказанные вожаками отечеству или партиям. Толпа, повинующаяся вожаку, подчи-

няется лишь его обаянию, и сюда не примешивается никакое чувство интереса или благодарности. Поэтому-то вожак, обладающий достаточным обаянием, имеет почти абсолютную власть. Известно, например, каким громадным влиянием

пользовался в течение многих лет, благодаря своему обаянию, один знаменитый депутат, побитый на последних выбо-

рах вследствие известных финансовых событий. Прежде по одному только его знаку низвергались министерства, и один

писатель следующим образом определил его деятельность:

«Г-ну X. мы обязаны главным образом тем, что заплатили за Тонкин втрое дороже, чем это бы следовало, что мы не

заняли прочного положения на Мадагаскаре, что у нас обманом отняли господство на нижнем Нигере, и что мы потеря-

ли преобладающее положение, которое занимали раньше в Египте. Теории г-на X. причинили нам более территориаль-

ных потерь, чем все опустошения Наполеона I».

Не надо, впрочем, слишком уж обвинять вышеназванного вожака. Конечно, он стоит нам очень дорого, но все же его

влияние, главным образом, основывалось на том, что он следовал общественному мнению, которое в колониальных

вопросах держалось иных воззрений, нежели теперь. Вожак очень редко идет впереди общественного мнения; обыкно-

венно он следует за ним и усваивает себе все его заблуждения.

Способы убеждения, которыми пользуются вожаки, помимо своего обаяния, те же, что и во всякой другой толпе.

Чтобы искусно пользоваться ими, вожак должен, хотя бы даже бессознательным образом, понимать психологию толпы и

знать, как надо говорить толпе. В особенности, ему должно быть известно обаяние известных слов, формул и образов.

Он должен обладать совершенно специальным красноречием, преимущественно заключающимся в энергичных, хотя и

совершенно бездоказательных, утверждениях и ярких образах, обрамленных весьма поверхностными рассуждениями.

Такой род красноречия встречается во всех собраниях, даже в английском парламенте, несмотря на всю его уравнове-

шенность.

«Нам постоянно приходится читать о прениях в палате общин, — пишет английский философ Мэн, состоящих

почти исключительно из обмена общими местами, не имеющими особого значения, и весьма резкими выражениями.

Однако этот род общих формул оказывает поразительное действие на воображение чистой демократии. Всегда легко

заставить толпу принять доводы общего характера, если они преподносятся ей в действующих на ее воображение

выражениях, хотя доводы эти и не подвергались никакой предварительной проверке и даже вряд ли ей доступны».

Значение таких сильных выражений, на которое указывает вышеприведенная цитата, нисколько не преувеличено.

Мы уже несколько раз указывали на особое могущество слов и формул. Надо выбирать такие слова, которые могут вы-

зывать очень живые образы. Следующая фраза, заимствованная нами из речи одного из вожаков наших собраний, слу-

жит прекрасным образчиком подобного красноречия:

«В тот день, когда одно и то же судно унесет к лихорадочным берегам ссылки продажного политика и убийцу-

анархиста, они могут вступить между собой в разговор и покажутся друг другу двумя дополнительными сторонами од-

ного и того же социального порядка вещей».

Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и, конечно, противники оратора должны были почувствовать, чем он

им угрожает. Им должны были одновременно представиться и лихорадочные берега, и судно, увозящее их, так как ведь

и они тоже могут быть причислены к той довольно плохо разграниченной категории политиков, на которых намекал

оратор. Разумеется, при этом они должны были испытывать такое же смутное чувство страха, какое испытывали члены

Конвента, слушая неясные речи Робеспьера, более или менее угрожавшие им ножом гильотины. Под влиянием этого-то

чувства страха члены Конвента и уступали всегда Робеспьеру.

В интересах вожаков позволять себе самые невероятные преувеличения. Оратор, слова которого я только что ци-

тировал, мог утверждать, не возбуждая особенных протестов, что банкиры и священники содержали на жаловании

метателей бомб, и что администраторы крупных финансовых компаний заслуживают такого же наказания, как и

анархисты. На толпу подобные утверждения всегда действуют, и даже тем сильнее, чем они яростнее и чем более

угрожающий характер имеют. Ничто так не запугивает слушателей, как подобного рода красноречие, они не протес-

туют из опасения прослыть изменниками или сообщниками.

Такое особое красноречие можно наблюдать во всех собраниях, и в критические моменты оно всегда усиливалось. С

этой точки зрения чтение речей великих ораторов революции представляет немалый интерес. Ораторы эти считали себя

обязанными постоянно прерывать свою речь, чтобы поносить преступление и восхвалять добродетель, а также чтобы

разражаться проклятиями против тиранов и тут же приносить клятву — «жить свободным или умереть». Слушатели

вставали, с жаром аплодировали ораторам и затем, успокоенные, снова садились на свои места.

Вожак может быть иногда умным и образованным человеком, но, вообще, эти качества скорее даже вредят ему, не-

жели приносят пользу. Ум делает человека более снисходительным, открывая перед ним сложность вещей и давая ему

самому возможность выяснять и понимать, а также значительно ослабляет напряженность и силу убеждений, необходи-

мых для того, чтобы быть проповедником и апостолом. Великие вожаки всех времен, и особенно вожаки революций, отличались чрезвычайной ограниченностью, причем даже наиболее ограниченные из них пользовались преимуществен-

но наибольшим влиянием.

Речи самого знаменитого из них, Робеспьера, зачастую поражают своей несообразностью. Читая эти речи, мы не в

состоянии объяснить себе громадной роли могущественного диктатора.

«Общие места, многословие дидактического красноречия и латинская культура, поставленная к услугам скорее души

ребенка, нежели пошляка, граничащая как в обороне, так и в на