Ближний и средний Восток

В начале VII в. в странах Ближнего и Среднего Востока распространилась новая религия — ислам, объявившая единым богом Аллаха и его пророком Мухаммада. Под знаком обращения язычников в «истинную веру» Мухаммад и его последователи создали огромную империю, охватившую чуть ли не треть населения Европейско-Азиатского материка. Экономическое и административное объединение множества стран и народов Востока создало возможности быстрого роста производительных сил, интенсивного развития культуры, науки, искусства.

Главная книга ислама Коран содержит не только догматы веры, но и начала философии, этики и эстетики. Об эстетическом идеале народов Ближнего Востока и об их цветовых предпочтениях свидетельствуют многочисленные описания рая — загробной обители праведников.

Люди в раю одеты в шелковые одежды: «украсившись... браслетами из золота и жемчугом», они возлежат на ложах, «подкладка которых из парчи». Но главная прелесть рая — это его четыре темнозеленых сада, орошаемых двумя источниками, а в этих садах — «плоды, не истощаемые и не запретные, и пальмы, и гранаты; лотосы, лишенные шипов, и талх, увешанный плодами», и еще зеленые подушки и прекрасные ковры, на которых возлежат праведники и райские гурии. Это — идеал и конечная цель мусульманина, награда за труды и тяготы жизни, предмет восхищения и образец дляподражания. Ни христианский, ни буддийский рай не обладают такой четкой «планировкой», такой конкретной наглядностью и пластичностью. Там скорее радуется дух какими-то потусторонними радостями, здесь же ублажается тело и все органы чувств. Конечно, велик соблазн создать тут же, на земле, нечто подобное райскому саду. И арабы создавали такие подобия рая — большие и маленькие его модели. Можно даже сказать более прямо: все, что создавала их культура, ориентируется на этот образец — райский сад — и воспроизводит, в большем или меньшем масштабе, все его существенные признаки.

Взять хотя бы только одну вещь из быта мусульманина — ковер. Ведь это — метафора райского сада. Он так же обилен цветами, ветвями и листьями, так же заботливо огорожен, как сад (ковер всегда имеет бордюр, а иногда двойной и тройной), так же аккуратно разбит на грядки и участки, размерен и расчислен, подчинен определенной системе пропорций, так же медленно течет время в его метрически расчлененном пространстве (если оно вообще не остановилось), так как торопиться некуда. Так же, как райские красоты, благоухания и музыка, ковер погружает дух в забытье, в блаженный полусон, убаюкивает чувства (недаром праведники в раю в основном возлежат). За райским садом нет больше ничего — дальше стремиться некуда, и внутри там нет надобности двигаться, так как плоды висят над головой и «достать плоды — близко»; там же, где нет движения, торжествует плоскостность. Райский сад тяготеет к плоскости своей роскошной «земли из шафрана», усыпанной камушками из яхонтов и драгоценных металлов, а «насельники» рая — к плоскостям своих парчовых лож. В ковре тоже отчетливо выражена плоскостность: ее создает и сплошной рисунок, и статичная композиция, и глубокий цвет, и ворсистая фактура. Ковер способен заменить стену, — недаром он был и остается строительным материалом для жилищ кочевников. И наоборот, стена может превратиться в ковер, что с ней постоянно и происходит в архитектуре ислама.

Ковровость — универсальная и вездесущая категория мусульманского искусства, а цветистость и узорчатость — основной признак ковровости. Мы найдем этот признак везде: в полихромии Каабы, главного храма Мекки, в затейливо орнаментированных страницах Корана, в металлических кувшинах и тканях для одежды, в народных сказках и стихах придворных поэтов.

В сказках «Тысячи и одной ночи» говорится о том, как некий царь решил построить город, подобный раю. Вот как выглядел этот город: ворота его были «украшены разными драгоценными камнями и яхонтами — белыми, красными и зелеными... Покои во дворцах выстроены из золота и серебра и украшены яхонтами, разноцветными камнями, топазами и жемчугом... А земля там усыпана большими жемчужинами и шариками мускуса, амбры и шафрана... Под дворцами текут реки, а на площадях города плодоносные деревья и высокие пальмы, и в строениях его один кирпич золотой, другой серебряный». «Нет сомнения, это и есть рай, обещанный в будущей жизни!»— говорит герой сказки². Колорит этой картины — идеальный, сияющий отблесками божественной красоты Аллаха и его лучших творений. Эта же картина повторяется в многочисленных описаниях дворцов, садов, богатых покоев и одежд; ведь одежда восточного человека — это как бы жилище или храм в миниатюре, а храм — это тоже «райский сад».

Искусство ислама при всей его величайшей поэтичности отличает также высокая упорядоченность. Здесь узорчатость не противоречит геометризму, а избыточность эмоций в стихах, например, уживается со строгой каноничностью в размерах, рифмах и пр. Так же обстоит дело и с цветовой картиной мира: на первый взгляд, она бесконечно многоцветна и пестра, но в действительности каждый цвет — на своем месте, в каждом заключен определенный смысл или символ.

В литературе ислама есть по крайней мере два произведения, в которых излагается вполне четкое учение о цвете — об ассоциациях, вызываемых различными цветами, об их символике и областях применения. Эти произведения — поэма Амира Хосрова Дехлеви «Восемь райских садов» (XIII в.) и «Рассказ о шести невольницах» из «Тысячи и одной ночи» (335я ночь). Немногословно, но выразительно говорится о цвете и в Коране. Очень много «цветовых эпизодов» в сказках «Тысячи и одной ночи» и в других жанрах литературы ислама. Вместе с трактатами средневековых философов это составляет весьма значительный «корпус», который дает основание говорить о цветовой эстетике в культуре ислама как о некотором устоявшемся и фиксированном учении.

Ключом к пониманию символики и эстетики цвета служит символика и эстетика света, изложенная достаточно исчерпывающе в Коране. Здесь, как и в европейском средневековье, цвета — это в основном порождения света и его отблески. Ценность и красота цветов находятся в прямой зависимости от того, насколько полно данный цвет воспроизводит те или иные качества света.

Свет же, как и в религиях древности, остается божественной субстанцией, атрибутом и знаком создателя всех вещей. Разница только в том, что божество не отождествляется со светом, а является его творцом.

Свет в Коране имеет всегда совершенно конкретный источник; это не «сияние вообще», а именно особое «оптическое явление» со всей своей особой и не похожей ни на что другое красотой. Именами таких «явлений» названы многие суры Корана: Солнце, Ночь, Заря, Звезда, Свет, Предвечернее время, Утро, Месяц. Послужив названиями сур, эти оптические феномены уже достаточно освящены. Но этого мало: по примеру самого Аллаха и его пророка мусульмане клянутся и звездой, и утром, и зарей, а ведь клясться принято только самыми важными и серьезными вещами:

Клянусь солнцем и его сиянием,

и месяцем, когда он за ним следует, —

и днем, когда он его обнаруживает,

и ночью, когда она его покрывает,

и небом, и тем, что его построило,

и землей, и тем, что ее распростерло...

Удивительно, сколько нюансов и состояний различается в самых обычных временах суток. И ночь, и день, и заря переживаются как процесс, как чудо возникновения и становления:

Клянусь ночью, когда она покрывает,

И днем, когда он засиял...

... и ночью, когда она темнеет,

и зарей, когда она дышит!..⁰

Клянусь звездой, когда она закатывается! ⁶

...и ночью, когда она движется! '

Световые образы Корана то экстатичны («звезда пронизывающая»⁸, «блеск молнии Его готов унести зрение»), то удивительно тонки («предвечернее время», «позднее утро», «ночь, когда она густеет»). Для определения времени наступления зари предлагается точный и изящный метод: «Ешьте и пейте, пока не станет различаться перед вами белая нитка и черная нитка на заре, потом выполняйте пост до ночи...»

Приведенные фрагменты (и многие другие, которыми изобилует Коран) показывают, как высоко ценится в исламе свет во всех своих ипостасях и проявлениях, во всей своей пронзительности или неуловимости. Этим эстетическое отношение к свету в Коране отличается от такового в Библии, Авестах или Манихейских трактатах. Там ценится свет только «в полную силу», абсолютный и абстрактный. Еще одно существенное отличие коранического учения о свете — это отношение его к тьме и тени. Выше было сказано, что ночь, так же как и день, — явление прекрасное. Аллах сделал ночь «одеянием» для человека, а сон — покоем¹¹. Темнота не переживается как нечто негативное и в этом качестве не противопоставляется свету. Конечно, есть в учении Магомета антипод бога — Иблис (дьявол), но он царствует в аду среди «огня сводчатого», так что его цвет скорее огненный, но не черный. Тень в Коране тоже вполне позитивная ценность. Она не отрицает свет, а лишь дополняет его, как ночь дополняет день.

«Разве ты не видишь твоего Господа, как Он протянул тень? А если бы Он пожелал, то сделал бы ее покойной. Затем Мы сделали солнце ее указателем.

Потом Мы сжимаем ее к Себе медленным сжиманием...»

Судя по этому фрагменту, тень понимается чуть ли не как первичное творение по отношению к солнцу. Очень хорошо передана здесь и материальная плотность тени, ее упругость. Это — не призрак и не химера, это — реальная ценность.

Отношение средневековых мусульман ко всем цветам в значительной степени определяется тем, какие качества света заключает в себе данный цвет. Отсюда происходит цветовая символика, этим обусловлены ассоциации и предпочтения. Разумеется, непосредственно чувственные ощущения цвета также играют роль.

Белый прямее всех передает сияние света. За это он и считается знаком божественности, чистоты, духовности (т. е. сохраняется его древняя символика).

О красоте белого цвета лучше всего сказать устами «белой невольницы» из сказок «Тысячи и одной ночи»: «Передают, что белизна говорила: «Я свет блестящий, я месяц восходящий, цвет мой ясен, лоб мой сияет, и о моей красоте сказал поэт:

Бела она, с гладкими щеками и нежная, Подобна по прелести жемчужине скрытой.

...Мой цвет подобен счастливому дню, и сорванному цветку, и сверкающей звезде... Цвет мой — чудо, и прелесть моя — предел, и красота моя — завершение, и на подобной мне хороша всякая одежда, и ко мне стремятся души. И в белизне многие достоинства, как то, что снег нисходит с небес белым, и передают, что лучший из цветов белый, и мусульмане гордятся белыми тюрбанами, и если бы я стала припоминать, что сказано белизне во славу, изложение, право бы, затянулось». Еще эта невольница вспоминает историю Ноя и его сыновей: лицо праведного Сима побелело, а нечестивого Хама — почернело. «И лица ведь белые — те прямо вступают в рай».

Амир Хосров Дехлеви, индийский поэт и мусульманин (XIII—XIV вв.), прославляет белый цвет такими стихами:

Одежда белая — любому впрок. Покрова лучше нет! — сказал пророк. Мы белые цветы предпочитаем, По белому мы пишем и читаем. Почтенна белизна седых волос, Аллах всесильный сам ее вознес. И день в свои широкие пределы Включает все цвета, но сам он белый '⁵.

Однако славословия белой невольницы своему основному цвету встречают «контраргументы» черной невольницы, которая припоминает негативные ассоциации, связанные с белым. Седина — знак приближения смерти, а белый — это цвет савана покойника, цвет проказы и лишаев, бельма на глазу. Белая известь — самый дешевый материал, в то время как черный мускус — самый дорогой. Но в данном случае, как и чаще всего, спорящие остались каждый при своем мнении.

Кроме белого, есть еще один цвет, сияющий, подобно солнцу и звездам, — это цвет золота. На средневековом Востоке золото отнюдь не «презренный металл», а, напротив, весьма уважаемый. Много вдохновенных строк посвятили ему ученые и поэты. Исчерпывающее описание чудесных свойств золота можно найти, например, в трактате Омара Хайяма «О золоте и о том, что необходимо знать о нем». Нет на земле другого вещества, столь богатого чудесными свойствами, как золото. По словам Омара Хайяма, это — «эликсир солнца», «царь людей», «солнце для счастья», «огонь зимы бедствия», «свет очей религии». Его лицезрение дает «свет глазам и радость сердцу, делает человека смелым и укрепляет ум, увеличивает красоту лица и отдаляет старость. Золото лечит все болезни, и особенно душевные: «Каждую слабость сердца от горя или беспокойства можно вылечить золотом и серебром...»

Необыкновенно богата символика золота в средневековой культуре. Это — прежде всего свет, блеск, слава, солнце, нетление. Золото — это жизнь и здоровье, так как оно не подвержено старению и распаду. Богам и царям дарят золото. Вот почему первой жертвой Аллаха была желтая корова — ведь желтый цвет замещает и изображает золото. Приказывая своему народу заколоть корову, Аллах говорит о ней: «Она — корова желтая, светел цвет ее, радует она смотрящих»¹⁷. Желтая невольница из «Тысячи и одной ночи» так восхваляет свою красоту: «...цвет мой дорог в этом мире, как чистое золото. И сколько во мне преимуществ, и о подобной мне сказал поэт:

Ее желтизна блестит, как солнца прекрасный свет, Динару она равна по виду красивому...»

На Востоке очень ценился шафран — ароматическое вещество желтого цвета. Он тоже придает обаяние желтому. В поэме Амира Хосрова в этот цвет окрашивается дворец систанской царевны, которую царь посещает в воскресенье — самый радостный день недели. В заключение этой главы поется хвала желтому:

Цвет благороднейший! Такого цвета Ланиты у влюбленных без ответа. Нас от недугов золото целит, Поскольку цвет шафрана в нем разлит.... И солнце, выплывая изза гор, Окрашивает в золото простор. И жирный плов на блюде пахнет пряно, Приправленный улыбкою шафрана ¹⁹.

Впрочем, не остаются незамеченными и негативные ассоциации, связанные с желтым. Коричневая невольница из «Тысячи и одной ночи» бранит свою желтую соперницу, сравнивая ее с теми, кто «страдает от колик» и других болезней: «Пропади ты, о котелок мясника, о ржавчина на меди, о видом подобная сове, о пища с дерева заккум! (Заккум — мифическое адское дерево; его раскаленными плодами кормили грешников.— Л.М.)»

Все же основная символика этого светоносного и золотоподобного цвета позитивна; амбивалентность желтого в культуре ислама ощущается меньше, чем в западной и дальневосточной.

Есть еще один цвет, заключающий в себе свойства солнца и огня, — красный. В этом цвете воспроизводится не только их сияние, но и согревающее человека тепло и очистительный сжигающий жар. Сам бог является пророку Мусе из огня на горе Тур (Синай). Святой Ибрагим был «крещен» в огне. Он вошел в пылающий костер, который тут же превратился в цветущий алыми розами сад. Красный и пурпурный — такие же священные и светоносные цвета, как желтый. К тому же красный — цвет крови, поэтому он, как и в древности, остается символом жизни. Как всегда, хорошо сказал об этом Амир Хосров:

Багряный цвет вселяет в сердце радость, В рубиновом вине таится сладость. Пунцовые бутоны красят сад, Восход пунцов, и яркоал закат. У тех, чья жизнь веселием богата, Ланиты яркие, как цвет граната. Сад Ибрагима был в цветенье ал, И, как закат, огонь Мусы пылал.

Ни в Коране, ни в фольклоре Ближнего Востока не заметно негативного отношения к красному. Он здесь не выступает, как в Библии, символом жестокости бога (Исайя, 63) или греховности (Иоанн). Лишь изредка можно встретить упоминание о красном в негативном смысле; например, писатель XII—XIII вв. АльХарири называет смерть «кровавокрасной».

На Востоке верили в могучую силу красного цвета. Очень высоко ценились красные драгоценные камни: рубин, гранат, цейлонский гиацинт, лал (шпинель), сердолик, розовый и красный турмалин. Их ценили не только за красоту, но и за магические свойства. Например, считалось, что «рубин придает его обладателю силу льва, бесстрашие орла и мудрость змеи. Он способствует чарам любви и страсти. Рубин не следует показывать детям и буйволам: ребенок может испугаться его яркого цвета, а буйвол — разъяриться».

Красный цвет — самый распространенный в средневековой поэзии стран ислама. В самом деле, если речь идет о любви, лучше всего о ней скажут красные цветы: роза, тюльпан, мак. Несчастный влюбленный плачет алыми (кровавыми) слезами. А при описании красоты возлюбленной можно ли умолчать о ее розовых ланитах, коралловых устах, груди, подобной гранату, и пр. Все эти образы — традиционнонормативны, почти обязательны. Ими пользуется даже слепой поэт Башшар ибн Бурд. Но несмотря на многовековое употребление, они не стерлись и не потеряли своей чисто зрительной ценности. Талантливый поэт умеет освежить этот образ и заставить его засверкать живыми красками. Как никто другой, умел это сделать Ибн АльМутазз:

Вот зрелый апельсин: раскалена Одна щека, а рядом желтизна, Как лик у той, что страстно влюблена: То вдруг красна, то вдруг бледна она.

В другом стихотворении он опять в неожиданном ракурсе показывает связь красного цвета с любовью:

Могила красотой пестрела небывалой: Тюльпан и мак сплетались с розой алой! Спросил я: «Кто лежит?» Земля заговорила: «Поплачь — перед тобой влюбленного могила» ²⁴.

Красный цвет господствует не только в жанре любовной лирики, но и в «застольной» поэзии, где воспевается вино. Помимо обычных «клишированных» цветовых образов (сравнения с рубином, кровью, лалами, огнем), у самых талантливых поэтов красный цвет вина, его игра в стеклянном бокале становится предметом любования и самостоятельной темой стиха:

На рассвете мы разжигаем огонь (пьем вино).

Когда мы льем в него воду — он еще сильнее разгорается.

Пузырьки воды ползут по стенкам

Чаши, подобно слезам, текущим по розовым щекам...

И еще один образ, который по своему «способу видения» предвосхищает поэзию XX в.:

Вино — как невеста в узорчатой стеклянной рубашке, Сыгравшая свадьбу с водой у меня в ладони.

Белый, красный и желтый — это цвета, причастные к свету. Но ведь и тьма — тоже благо, сотворенное Аллахом, который «переворачивает ночь и день. Поистине, в этом назидание для обладающих зрением».

И потому так любимы и ценимы на Востоке цвета тени: синий, голубой, фиолетовый. Синий — это цвет ночи, «когда она густеет». Он дает желанный отдых зрению, утомленному ярким солнечным светом и желтооранжевыми тонами песка и камней. Синий и голубой скрывают в себе некую тайну, ведь в синеве неба содержится божественная субстанция. Небо, по представлениям верующих, — давнее и постоянное местожительство богов. Восточный человек чувствует этот мистический характер синего цвета и готов, по словам Ф. Л. Райта, помещать «синее в синее и снова синее в игре синевы, с тонкими ритмическими узорами, выявляющими божественный цвет повсюду, на всех поверхностях стен».

В архитектурной полихромии и декоративноприкладном искусстве Востока синий и голубой применялись уже в V—IV тысячелетиях до н. э. (в Египте, например). Сочетание этих цветов с желтым (золотом) и белым всегда было самым любимым и распространенным; эта традиция не поколебалась и в средние века.

Синий и голубой цвета, повидимому, ценились за эффект их успокаивающего воздействия на психику. В Средней Азии до сих пор жива легенда о некоем правителе города, заболевшем тяжелой формой ипохондрии. Он выздоровел только после того, как стены его дворца были выкрашены в синий цвет и все предметы, находящиеся в нем, приведены к этой же расцветке. Затем и весь город «по рецепту врачацветолечителя» был окрашен в синюю гамму. К. С. ПетровВодкин, пересказавший эту легенду в своей повести «Самаркандия», заключает: «В городе голубого бея небо кажется тяжелым по контрасту с чистой синевой зданий. Среди его улиц испытываешь легкость в движениях, не чувствуешь

удручения от жары, и четче, яснее думается в его расцветке».

На Востоке всегда особенно ценились синие и голубые драгоценные камни. Ученый XI—XII вв. Марбодий, описывая сапфир, подчеркивает его успокаивающее и «восстанавливающее» действие на человека. «Велико значение этого камня и для женщин, и для мужчин — он дает силу усталому телу, восстанавливает отягощенные члены и делает их снова крепкими. Он снимает с человека зависть и вероломство, он освобождает человека из темницы. Тот, кто носит его, никогда не будет ничего бояться...»

Не менее любим голубой камень бирюза — «откровение Востока». «Старое персидское поверье говорит о том, что «бирюза — это кости тех людей, которые умерли от любви». Ученый XI в. Маджа ул Фунум писал о бирюзе: «Ношение ее подвешенной укрепляет сердце, устраняет страх, дает победу над врагами, предохраняет от потопления и ударов молнии... Созерцание бирюзы по утрам способствует сохранению зрения и увеличению его силы...»

Может быть, успокаивающее воздействие синего и голубого вместе с их мистическим эффектом было причиной того, что в XII и XIII вв. в мусульманской Индии они считались цветом траура.

Неделю еще горевали потом,

Ходили все в трауре — все в голубом ³⁴, —

пишет Амир Хосров.

Синий камень может навлечь несчастье, если его цвет нечист. «Тот, кто носит по незнанию сапфир цвета облака, теряет свое состояние, укорачивает жизнь и привлекает молнию себе на голову. Тому, кто носит зернистый сапфир, суждено изгнание и нищета. Если в сапфире заметна маленькая трещина, то его владельцу не избежать нападения диких животных...» — такие рассказы можно встретить в индийских и арабеких средневековых текстах.

Синему цвету близок фиолетовый — цвет аметиста. Поэты называют его лиловым или сиреневым. Это даже еще более мистический цвет, чем синий. Таинственность переходит в нем даже в какуюто обманчивость. Вопервых, потому, что фиолетовый близок к концу спектра, свет в нем вотвот готов погаснуть. И, вовторых, в нем соединяются два противоположных цветовых начала — синева и краснота. Это — самый сложный и «двусмысленный» цвет спектра. Хосров посвятил этому цвету одну из самых философских новелл своей прекрасной поэмы. Мораль ее заключается в том, что радости этой жизни — обман, а наслаждения — мираж, готовый исчезнуть именно тогда, когда человек этого не ждет. За мигом наслаждения следует расплата — длительные страдания. Героя этой новеллы погубила «сиреневая дева», после чего он в знак траура по себе самому и своей загубленной жизни носит лиловую одежду. Но оптимистичный и жизнерадостный поэт в заключение новеллы даже в этом цвете находит обаяние:

Для тех, кто понимает в этом толк, Прекраснейшая вещь — лиловый шелк! Красива молодая чаровница. Одень ее в лиловый шелк — царица! И пышный сад в любой погожий день Лишен красы, коль не цветет сирень. Прекрасен пламень молнии летучей От сочетания с лиловой тучей ^зь.

Но вот, наконец, гаснут все цвета, исчезают краски, воцаряется мрак. «Клянусь ночью, когда она покрывает...» Аллах поместил черноту ночи «в глубину сердца и ока», сделал украшением юности черные волосы и обаятельные мушки. «А в числе достоинств черноты то, что из нее получают чернила, которыми пишут слова Аллаха»³'. Вот это сильнейший аргумент в пользу черного! Кроме того, черный — это цвет самой земли, «первой из планет», цвет драгоценных благовоний — мускуса и амбры. Халифы династии аббасидов любили облачаться в черный цвет. Знамя их также было черного цвета.

И мрак ночей всегда бывает черным. Нисходит он покоем животворным, —

пишет Амир Хосров³⁸.

Мусульманская религия прокляла всех и всяких идолов, она запретила антропоморфные изображения богов и святых. Но в человеческой природе совершенно неистребимо идолопоклонство. Самая бесплотная идея все же должна иметь какойто телесный символ, зримый и осязаемый, иначе она ускользает от сознания. Аллаха не изображают, но в его главном храме Каабе в центральном святилище хранится черный камень. Благочестивые мусульмане завершают паломничество в Мекку целованием этого камня, что, очевидно, дает им ощущение близости к святыне.

Как видим, на средневековом Востоке ценили черный цвет гораздо выше, чем в то же время в Европе.

Но при этом не исключается и негативная символика черного цвета. Черный плох, если он связан со злыми делами, с грязью, грехом; он плох там, где он неестествен для «белого человека». Невольница из известной нам сказки осуждает черноту сажи кузнеца и «лицо ворона, разлучающего любимых». У человека, совершившего грех, лицо темнеет, поэтому «лицами черными геенна наполнена».

Теперь наступил черед сказать о зеленом цвете. В чем его ценность? Что в нем заключено: сияние света или покой тени?

В цветовой символике христианского запада зеленый — чисто земной цвет, символ земной жизни Христа и святых. Но на арабском Востоке это не так. Мышление мусульманина повосточному наивно и целостно. В исламе нет четких антиномий, кроме, пожалуй, одной — верующие и неверующие. Да и то одни могут легко превратиться в других. В Коране не разделяется земное и небесное, материальное и духовное. Как мы видели, даже свет и тьма этически и эстетически чуть ли не равноценны. Земная жизнь может быть не хуже небесной, а небесная — всего лишь продолжение «хорошей» земной жизни, только бессрочное. Зеленый цвет находится как раз посредине спектра. В нем нет ни яркости света, ни глубины мрака, ни жизненного жара, ни смертного холода. Он как будто бы не земной и не небесный, а промежуточный, срединный. И действительно, носители зеленого цвета — растения — тоже создания «срединные»: корнями они уходят в землю, а листьями — в небо, в сияние света. Для жителя жарких стран растения — это не только источник пищи и всевозможных полезных материалов. Растения украшают песчаную пустыню и улицы города, они дают тень и прохладу, столь желанную в жаркий день. Неудивительно, что мусульманский рай — это царство зеленого цвета. Там зелены не только деревья, но и подушки, на которых возлежат праведники и райские гурии. Ангелы Аллаха одеты в зеленый шелк, шитый золотом, и сам Магомет выбрал зеленый цвет для своего знамени. Так в зеленом цвете соединились земное и небесное начала; он расцветает только на свету, но, отнимая у него жар, превращает жгучий свет в благодатную тень — стало быть, причастен и к свету и к тени. Об этом как нельзя лучше сказал Амир Хосров:

Зеленый цвет ласкает в полдень тенью, Дарует он покой душе и зренью. И травы зелены, и тьма в лесах, Зеленый свет колеблется в глазах. Зеленый цвет — наряд любого сада, И для жасмина стебель — как награда ³⁹.

Популярность зеленого цвета на Востоке подтверждается также фактом распространенности и особой ценности зеленых драгоценных камней. Академик А. Е. Ферсман подсчитал, что среди всех самоцветов зеленые составляют самую многочисленную группу (40%). Зеленые камни были первыми, которые люди использовали для изготовления полезных вещей. Первобытные орудия часто изготовлялись из нефрита и яшмы. В Древнем Китае и Мексике эти камни сдержанных цветов и с матовым глянцем ценились очень высоко. Яшма у ацтеков считалась дороже золота. В средневековой культуре Ближнего Востока в силу известных нам причин больше ценятся зеленые камни чистых тонов и с ярким блеском, допускающие бриллиантовую огранку; т. е., помимо цвета, требуется еще и светоносность, придаваемая чистотой цветового тона и способностью к блеску. Всем этим требованиям лучше всего отвечает изумруд (смарагд), а также топазы, хризолиты, аквамарины, бериллы, турмалины. Высоко ценятся камни с дополнительными оптическими эффектами, например авантюрин, искрящийся благодаря включениям хромовой слюды.

Другим «чудом оптики» является александрит, изменяющий окраску с зеленой (днем) на красную (вечером). Славились также краснозеленые турмалины, в которых эти цвета как бы превращались друг в друга. В одной из сказок «Тысячи и одной ночи» говорится о том, как Аллах, желая облагодетельствовать неких благочестивых супругов, послал им с неба крупный изумруд, продав который они могли бы всю жизнь прожить в праздности.

Зеленый цвет в культуре ислама не имеет негативных значений.

Зато есть два цвета полностью негативных: серый и коричневый. Оба они представляют собой заглушение и затемнение двух прекраснейших сияющих цветов: белого и желтого. В макаме АльХарири говорится о том, что счастливый мир — это зеленый, а несчастливый — серый. В сказках «Тысячи и одной ночи» описан некий франк (т. е. европеец), злодей и хитрец. Отличительной его чертой служит «пепельное лицо». (Остальные его физические недостатки — более или менее обычны ⁴⁰.)

Коричневый цвет упоминается в Коране как цвет гибели и распада зеленых растений. Аллах «вывел пастбище», а затем «сделал его коричневым сором»⁴¹. В сказке о шести невольницах коричневый порицается в самых энергичных выражениях: «Твой цвет — цвет буйвола, и видом твоим брезгают души, и если есть твой цвет в какойнибудь вещи, то ее порицают, а если он есть в кушанье, то оно отравлено. Твой цвет — цвет мух, и он отвратителен, как собака»⁴².

Цвет пыли, вот цвет ее лица; то землистый цвет, Как прах, облепляющий прохожего ноги. Едва на нее я брошу хоть беглый взгляд, Заботы усилятся мои и печали ⁴.

Но в отличие от невольниц других цветов коричневая не умеет привести в свою защиту убедительных аргументов, кроме того, что родинки тоже бывают коричневыми, а она вся — как родинка. Остальные ее самовосхваления совершенно голословны.

Средневековая культура Востока в высшей степени цветиста, о чем уже говорилось в начале этой главы. Если взглянуть на нее в целом, с большой дистанции, то первое, что заметно больше всего, — это декоративность, украшенность. В персидской поэзии есть один феномен, на примере которого ясно видна главенствующая роль этой категории как в словесном искусстве, так и в «художественных ремеслах» и вообще в жизни. Этот феномен — газели Хафиза. В его 117 газелях (в переводе Г. Плисецкого) дана «краткая энциклопедия» всего, что дорого мусульманинуперсу. Это прежде всего цветы: роза (упоминается 33 раза), тюльпан, гиацинт, лилия, фиалка, мак, рейхан (базилик). Всего в 117 газелях 56 раз названы цветы и растения. Следующее по ценности место после цветов занимают драгоценные камни и металлы: жемчуг (16 раз), лал, золото, рубин (по 6—7 раз), янтарь, алмазы, сердолик, сапфир, агат и даже «философский камень». Кроме того, довольно часто упоминаются такие предметы роскоши, как румяна, духи, помада, мускус, сурьма для глаз, шелк, бархат, вышивка, зеркала⁴⁴. В целом подобные вещи упоминаются не менее 105 раз, т. е. почти каждая газель украшена какимнибудь драгоценным предметом.

Но и в этом «весеннем саду», и в этом «царстве розы и вина» несколько омрачает пейзаж грустная фигура дервиша, или суфия, или исмаилита, или кармата. Они презирают соблазны мирской жизни, считают их грехом и суетой. Всякий внешний блеск и роскошь, связанные с богатством, — мираж и зло, дело рук сатаны.

К земным богатствам не тянись, к презренной суете, — Твоя бессмертная душа томится в нищете! —

говорит великий арабский поэт АбульАтахия⁴⁰. Истинное благо и наслаждение в том, чтобы идти путем добра.

В Коране говорится о богатствах и украшениях как о чемто ненадежном, недостойном внимания благочестивого мусульманина, а иной раз — прямо как о деле рук сатаны. Аллах призывает самых достойных женщин — жен пророка: «Пребывайте в своих домах и не украшайтесь украшениями первого неведения»⁴⁶.

В средневековой культуре Ближнего и Среднего Востока идея осуждения богатства, украшений и колоризма не идет дальше философии и поэзии, но в общей картине духовной жизни того времени ее нельзя не учитывать.

В средние века наука на Востоке далеко опередила западную. В мусульманских странах наука не была, как в Европе, «служанкой религии». Она обслуживала потребности самой жизни и развивалась в соответствии с энергичным развитием производительных сил, обусловленным социально-экономическими сдвигами этого времени. Ученые Востока тщательно изучали античную науку, переводили на арабский язык труды Платона, Аристотеля, Архимеда, Евклида, Гиппократа, Галена и др. Они собирали также все ценное в странах Востока от Египта до Индии. Усвоив и переработав всю мировую науку того времени, арабы (а также персы, сирийцы и др.) создали на этой основе богатейшую сокровищницу знаний.

Одним из замечательных арабских ученых-естествоиспытателей был Абу Али ибналХайсам из Басры (965—1038). В Европе он известен под именем Альхазена. Ему принадлежит капитальный труд «Сокровище оптики». В нем Альхазен впервые в истории оптики дает анатомическое описание глаза и исследует проблему получения изображения в нем. В вопросе о физической природе света Альхазен вслед за античными материалистами придерживается теории истечений.

Арабский ученый с большей точностью, чем Птолемей, исследовал явления отражения и преломления света. Он классифицировал различные виды зеркал и впервые установил, что фокусировка изображения от вогнутых и выпуклых зеркал оказывается тем лучше, чем больше диаметр зеркала. Оптические исследования Альхазена в XIII в. были освоены и прокомментированы в трактате Витело, а в XVI в. изданы в Европе вместе с трудом Витело, составив, таким образом, основу для последующего развития оптики.