ГРЕКО-РИМСКАЯ АНТИЧНОСТЬ

В эпоху античности наука о цвете переживает свой «философский» этап. Свет и цвет становятся предметом внимания и размышлений философов, а философия в Древней Греции безоговорочно признана наукой в самом современном смысле слова.

Крупнейшими учеными античности в области цветоведения были Эм-педокл (495—435 до н. э.), Демокрит (460—370 до н. э.), Платон (427—347 до н. э.), Аристотель (387—322 до н. э.), Теофраст (IV в. до н. э.) и Тит Лукреций Кар (I в. н. э.).

Что было предметом античной науки о цвете, какие проблемы занимали античных философов?

Самым смелым их дерзанием следует считать попытки проникнуть в тайну физической природы цвета и света, а также процессов зрения.

Большинство античных ученых, занимавшихся проблемой цвета, истолковывали его как вид материи, как некоторое тело, способное «истекать» от предметов, подобно воздуху или воде, и, попадая в глаз человека, вызывать в нем зрительные ощущения. «Цвета несутся к зрению истечением», — учил Эмпедокл. Демокрит считал, что цвета состоят из атомов, которые сами по себе «бескачественны» и бесцветны; цвет тела — это впечатление, возникающее в органе зрения от различной формы атомов и их взаимного расположения. Так, белые предметы «должны состоять из таких атомов, из каких состоит внутренняя поверхность раковин», т. е. гладких, блестящих и имеющих прямолинейные поры. Мягкие и хрупкие белые тела «состоят из атомов круглых, но расположенных косо друг к другу и соединенных по два, а все их расположение чрезвычайно симметрично...» «Черное же [состоит] из атомов противоположного типа: из шероховатых, изогнутых и неодинаковых. Поэтому они отбрасывают тень [на самих себя], а их поры не прямые и проход к ним затруднителен». «Красный цвет [состоит] из тех же атомов, что и теплота, но из больших». «... Будучи нагреты, мы становимся более красными, и все прочие воспламененные предметы [остаются красными] до тех пор, пока они заключают в себе сколько-нибудь огненного».

Такое определение цветов, как справедливо заметил А. Ф. Лосев, является не чем иным, как простым аналогизированием с материальными телами. Греческий философ как будто не столько рассматривает цвет, сколько «ощупывает» его.

Такой подход естествен для античных людей вообще, поскольку им было присуще «телесное» мирочувствие. Осязание как бы главенствовало над остальными чувствами. Лукреций писал:

Ведь осязание, да, осязанье, клянуся богами,

Чувства источник у нас, когда в тело извне проникает

Что-нибудь, либо же, в нем зародившись, язвит его больно...

Вслед за Демокритом и Эпикуром он утверждает, что все сущее состоит из мельчайших частичек — «первоначал». Из них складываются не только материальные тела, но и запахи, цвета, звуки и все ощущения человека. Так, например, частички молнии — острые и маленькие, они проходят в любые отверстия. Частички света мельче, чем воды, поэтому через «рог фонаря» проникает свет, но не влага. Мед и молоко состоят из круглых частичек, полынь и горькие вещи — из крючковатых и «тесно сплетенных».

Пытаясь угадать «микростроение» цвета, античный философ по существу решает «задачу» на ассоциативность формы. Такое упражнение в наше время входит в программу обучения дизайнеров. Он строит форму или объемно-пространственную структуру, вызывающую те или иные заданные ассоциации. Основой этого «конструирования» атомов и тел оказываются эстетические и даже этические взгляды и переживания философа. Например, если он любит сладкое, то «первоначала» сладкого может представить себе в виде гладких закругленных тел, напоминающих коконы шелкопряда:

Ибо все то, что для нас и отрадно и чувству приятно, Должно в себе содержать изначальную некую гладкость; Наоборот, что для чувств и несносно и кажется жестким, То несомненно в себе заключает шершавое нечто.

Для решения задачи на «сочинение формы ощущений» необходимо не только уметь тонко чувствовать цвет, вкус, запах и пр., — необходимо также обостренное чувство пластической формы и умение сопоставлять форму с некоторыми отвлеченными неадекватными понятиями. Если человек не обладает всеми этими способностями, он не решит задачи. Ее может решить только художник, т. е. по определению Д. Нельсона, «человек, придающий форму какой-либо сущности». Вот мы и пришли к интересному для нас выводу: деятельность античных философов-цветоведов можно назвать скорее художественной, чем научной. Точнее, на философском этапе наука еще не противопоставила себя искусству, она еще неотделима от него. То, что впоследствии стало называться наукой, возникло первоначально как плод художественной мысли, т. е. как искусство.

Демокрит, Эпикур, а вслед за ними Лукреций очень поэтично представляли себе и процесс зрения. Они считали, что от предметов отделяются тончайшие пленки, повторяющие их форму и цвет. Эти «отпечатки» движутся в пространстве и, соприкасаясь с глазом, вызывают в нем зрительное ощущение. Здесь опять чувствуется господство не просто осязательных, но даже профессионально-скульптурных ассоциаций. Эти «отпечатки» очень уж напоминают скульптурные слепки, маски, формы для отливки.

Подобно Демокриту, Лукреций считает «первоначала вещей» бесцветными и доказывает это различными способами. Один из них заключается в следующем: «начала вещей никогда освещаться не могут», а без света невозможен и цвет, «...ибо какие ж цвета в непроглядных потемках возможны?»

Лукреций понимает тесную связь цвета и света, зависимость цвета от освещения:

Больше того: самый свет изменяет окраску предметов,

Падая прямо на них или косвенно их освещая...

Если ж зависят цвета от падения света, то надо

Нам несомненно считать, что они без него невозможны.

Даже Платон, философия которого в общем идеалистична, в своей теории света и зрения придерживается таких же предметно-осязательных представлений, как и материалисты. Свет он считает тончайшей материей, потоком частиц. Свет исходит не только от внешних источников (солнца и др.), но и изливается из глаз человека. Встречаясь, внешний и внутренний потоки взаимодействуют, и благодаря этому совершается акт зрения: «подобное познается подобным».

Вот как объясняет Платон возникновение различных цветов: «...Цвет — это пламя, струящееся от каждого отдельного тела и состоящее из частиц, соразмерных способности нашего зрения ощущать... Те частицы, которые несутся от других тел и сталкиваются со зрительным лучом, бывают либо меньше, чем частицы последнего, либо крупнее, либо такой же величины. Те, что имеют такую же величину, неощутимы, и мы называем их прозрачными. Напротив, те, что больше, сжимают зрительный луч, а те, что меньше, расширяют его, и действие их можно сравнить с действием холодного и горячего на нашу плоть... «Белое» — то, что расширяет зрительный луч, «черное» — то, что его сужает.

...Из их смешения рождаются всевозможнейшие цвета... Есть и такой род огня, который стоит посередине между двумя вышеназванными; он достигает глазной влаги и смешивается с ней, но не блестит. Мерцание этого огня сквозь растворившую его жидкость дает кровавый цвет, который мы нарекли „красным»

В этой теории Платона две замечательные мысли: первую — о единстве внешнего и внутреннего — мы уже встречали в Ведах; вторая мысль — о феномене стягивания и расширения при зрительных восприятиях и о связи первого с черным и второго с белым цветом. Позднее Гете принял эту идею в качестве фундаментальной для построения своей теории. Современной наукой доказано, что восприятие цветов различной яркости и цветового тона действительно связано с явлениями сжатия или расширения сетчатки, зрачка, кровеносных сосудов, даже сердца и легких. Следует вспомнить также явление иррадиации — и невольно поразишься гению древнего философа, сумевшего чисто умозрительным путем предвосхитить'достижения современной науки.

Особое место в античном цветоведении занимает теория Аристотеля. Если материалисты предвосхитили «корпускулярную» теорию Ньютона и позже «фотонную» теорию Планка — Эйнштейна, то Аристотель вплотную приблизился к волновой теории света. Полемизируя с материалистами, сторонниками теории «истечений», он утверждает, что свет — не истечение и вообще не тело. Если бы свет был потоком материальных частиц, то они, двигаясь в разных направлениях, сталкивались бы и мешали двум людям, например, видеть друг друга.

Свет есть актуальное (подвижное) состояние прозрачной среды, утверждает Аристотель. Когда прозрачная среда (в XIX в. она будет названа «эфиром») приходит в движение (в XIX в. уточнят: в колебательное движение), то возникает свет. Прозрачная среда приводится в движение некоторым «огнем» или «чем-либо подобным». Этот «огонь» и есть цвет.

«Всякий цвет является движущим началом для актуально прозрачной среды, в этом и заключается его природа». Если удалить «движущее начало» из среды, получается тьма. «Одно и то же естество бывает то тьмой, то светом». Тьма — это инобытие света. В трактате «О цветах», приписываемом Аристотелю, говорится о цвете как «замутнении» света или смешении света с тьмой. «В каждом теле — свой предел прозрачности, и этот предел есть цвет». «Прозрачность в бесконечной степени есть свет и прозрачность в конечной степени есть цвет».

Эти идеи примут Гете, Шеллинг и Гегель, несмотря на то что им всем было отлично известно учение Ньютона о цветах.

В трактатах Аристотеля «О цветах» (его авторство здесь под сомнением), «О чувственном восприятии» и «Метеорологика» очень много говорится о смешении цветов. Самое поразительное в этой части учения для нас то, что Аристотель уже заметил коренное различие в способах смешения цветов и отчетливо высказался об этом, но его открытие было прочно забыто и лишь спустя почти две тысячи триста лет Гельмгольц делает его вторично'.

Исследуя сущность процессов зрения и восприятия цвета, Аристотель также высказывает немало гениальных догадок и предвосхищений. Он впервые четко сформулировал мысль о том, что человек видит только цвет и ничего больше. «Видимое при свете есть цвет, потому что цвет невидим без света», — пишет он в трактате «О душе».

Аристотель пришел к выводу, что для восприятия цвета необходима движущаяся прозрачная среда между светящимся телом и глазом: «Доказательство этого очевидно. В самом деле, если бы кто положил себе на самый глаз вещь, имеющую цвет, он ничего бы не увидел». Но сама эта прозрачная среда бесцветна: «То, что способно воспринимать цвет, само бесцветно, а то, что воспринимает звук, само беззвучно».

Аристотель повторяет и несколько конкретизирует уже известную нам древнюю идею о единстве внешнего и внутреннего при чувственных восприятиях: «Если воспринимать зрением — значит видеть, а видят цвет или предмет, имеющий цвет, то... видящее также должно иметь цвет... Видящее каким-то образом причастно цвету». Эту мысль Гете возьмет в качестве эпиграфа к своему «Учению о цвете».

Аристотелю уже известно явление цветовой индукции, одновременный и последовательный контраст. Он описывает, как возникает все это при наблюдении радуги: «Это явление (цветовой индукции.— Л. М.) наблюдается и в красильном деле, ибо при тканях, когда работают над разными красками, некоторые краски, располагаясь рядом друг с другом, являются каждый раз другими, как пурпур на белой и на черной шерсти. Кроме того, все различно при той или другой степени яркости; вот почему занимающиеся тканьем разными цветами рассказывают, как часто они ошибаются, принимая один цвет за другой, особенно когда работают при фонарях».

Античные философы, исследовавшие проблемы цвета, считали обязательным классифицировать цвета — выделять главные и производные, образованные смешением или видоизменением главных. К решению этой проблемы все античные ученые подходят в основном с мифологических позиций: главные цвета соответствуют главным стихиям.

По Эмпедоклу, имеются четыре стихии: вода, земля, огонь и воздух; им соответствуют четыре главных цвета: черный, желтый, красный и белый. Демокрит присоединяется к этой точке зрения. Аристотель стремится отойти от нее и дать объективное физическое обоснование классификации цветов. В трактате «О цветах» основными названы белый, желтый и черный. Белый соответствует цвету трех стихий: вода, воздух и земля по природе своей белые (точнее говоря, бесцветные, но бесцветное Аристотель называет белым, так же как иногда и мы). Земля, пишет он, кажется окрашенной в какой-либо другой цвет, но это — не сама земля, а ее примеси. Если выжечь из нее примеси, то пепел оказывается белым.

Эмпедокл рассматривает воду и воздух глазами поэта, в их единстве со всем миром и природой, — он видит море, небо, реки. Вода в море черная; в глубоких ущельях сицилийских гор тоже очень темная, значит, делает он вывод, цвет водной стихии — черный. Аристотель же видит эти «стихии» скорее глазом ученого, предварительно заключив малую их толику в пробирки и принеся в лабораторию. Эмпедокл поэтизирует цвет, Аристотель же стремится к объективности, он описывает «голый факт»: в пробирке вода «белая» — значит, цвет ее белый.

С незапамятных времен цветом огня считался красный. Это не был только цвет плазмы — раскаленного газа вблизи горящего тела; в понятии «красный» запечатлялись образы венца пламени, летящих искр, раскаленных головней и камней очага, тлеющих углей, раскрасневшихся лиц людей, сидящих у огня. Аристотель же педантически отделяет собственно пламя от всех сопутствующих явлений и (с физической точки зрения) гораздо точнее определяет его цвет: это действительно желтый.

Третьим основным цветом Аристотель считает черный. Он «соответствует стихиям при переходе одной в другую». Аргументация Аристотеля неясна, и его исследователь А. Ф. Лосев не проясняет сути дела. Но, судя по переводу текста, Аристотель приписывает черный цвет всему, что разлагается и разрушается; это — цвет мути, хаоса, дезорганизации. Так, застоявшаяся вода из белой становится черной, чернеет и все сжигаемое огнем, т. е. переходящее из одной стадии существования в другую.

В другом трактате — «О чувственном восприятии» — говорится, что основные цвета — белый и черный. По-видимому, это ближе ко взглядам и методу Аристотеля. В трактате «О душе» мы уже встречали мысль о том, что свет (белое) порождает все цвета, перетерпевая в различной мере затемнения или, что то же самое, смешения со своим инобытием — тьмой (черным). Следовательно, белый и черный порождают все остальные цвета и в силу этого являются главными. Впрочем, эта теория, так же как и теория автора трактата «О цветах», — «физическая», хоть и на свой лад.

Мы уже говорили о роли чувственных восприятий и эстетических переживаний в античном учении о цвете. Пожалуй, только Аристотель пытается построить свою теорию не на основе непосредственных чувственных впечатлений, а на более высоком, мыслительном уровне. У всех же остальных античных философов учение о цвете — прежде всего эстетическое (что справедливо отмечено А.Ф.Лосевым). Но этим не исчерпывается отношение эстетики к античному цветоведению. В трудах древних ученых разрабатываются самые различные проблемы «цветовой» и «световой» эстетики.

Античная цветовая эстетика была для европейского искусства таким же фундаментом, как античная философия для науки. Но эстетика цвета разрабатывалась в древнем греко-эллинистическом мире и учеными и художниками, т. е. и в теории и на практике, причем та и другая были тесно связаны. Поэтому мы здесь и не будем их разделять, но рассмотрим в общих чертах как некую целостную систему взглядов на проблемы цвета и колорита в искусстве и жизни.

Со времен античности важнейшей эстетической категорией становится понятие гармонии. Оно прилагается ко множеству самых разнообразных явлений: к строению космоса, к общественному устройству, к отношениям чисел, к музыке, человеческой душе, ко всевозможным произведениям рук человеческих.

Говоря кратко, гармония считалась универсальным принципом мироздания и бытия; в самом общем виде она означала принцип высшего порядка и организованности, противостоящий принципу хаоса как изначальной неорганизованности и неупорядоченности. Следует особо подчеркнуть, что гармония космоса, чисел, музыки — это некий «божественный» порядок, заведенный не человеком, а высшими силами; несмотря на это, он доступен для человеческого понимания, умопостигаем, так как основан на разуме. В этом коренное отличие «западного» понятия гармонии от «восточного», в котором всегда есть элемент мистики и непознаваемости.

Человеческое сознание всегда стремилось отыскать связи между явлениями действительности, но ведь не всякую связь можно назвать гармонией.

Условимся считать гармонию исторической категорией, возникшей в античном мире и развивающейся в тех пластах европейской культуры, которые базируются на классической античной традиции. Там, где эти традиции отвергаются и перестают существовать, там теряет свое значение и категория гармонии (например, во многих стилевых течениях XX в.).

Подчеркнем и то, что понятие гармонии — чисто «западное». В восточной эстетике этот термин применяется, но содержание его совсем иное.

Рассмотрим состав античного понятия «гармония» вообще и особенно применительно к цвету и колориту.

1. Прежде всего гармония — это связь, слаженность, прилаженность элементов системы друг к другу.