ЖАНДАРМ. Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе.

(Городничий посередине в виде столба, с распростертыми руками и запрокинутой назад головою.)

И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим…

“Евгений Онегин”, “Ревизор”, “Чайка” — произведения без конца. Оборваны шокирующим образом. Что будет с Онегиным, с Татьяной, с Городничим и его дочкой, с Аркадиной, с Ниной? — никто не знает. Досужие спекуляции: а вдруг Евгений все-таки уговорит Татьяну? а вдруг он пойдет в декабристы? а вдруг городничего посадят за коррупцию? а вдруг Нина родит еще?..

Это русские неправильные финалы. Правильный финал — смерть или свадьба. Лучше четыре смерти сразу (“Гамлет”) или три свадьбы (“Сон в летнюю ночь”).

Очень может быть, что вся литература, вся настоящая литература — одно произведение. И можно догадаться, чьё. И тогда совсем неудивительны “странные сближения”.

Помните, у Пушкина в “Борисе Годунове”:

…А наш народ,
Что переменчив в склонностях своих
И ценит по заслугам только мертвых…
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро — не скажет он спасибо;
Грабь и казни — тебе не будет хуже.
Иного я не ждал. Давно известно
Желанен властелин лишь до поры,
Пока еще он не добился власти;
А тот, кто был при жизни нелюбим,
Становится кумиром после смерти.
Толпа подобна водорослям в море:
Покорные изменчивым теченьям,
Они плывут туда, потом сюда.
Живая власть для черни ненавистна.
Они любить умеют только мертвых…

Да, стихи на все времена. Хоть и написаны давно, а всё — как сейчас. Мы видим, как Сталин стал кумиром после смерти; мы видели, как Ельцин желанен был лишь до поры, пока еще он не добился власти. Но дело в том, что это не совсем привычный текст “Бориса Годунова”. Это даже не черновик Пушкина. Это ради шутки склеены Пушкин с Шекспиром. И пушкинских строк здесь всего пять (ищите). Первые три строчки произносит Антоний из трагедии Шекспира “Антоний и Клеопатра”, а с 7-й по 14-ю — Октавий Цезарь из той же трагедии, которую Пушкин читал и перечитывал. Неужели украл?

Когда мы цитируем в кавычках, то всем показываем, что это чужие слова. Когда повторяем за великими — не ставим кавычек. Когда христиане произносят “Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих очисти беззаконие мое”, — разве они думают, что цитируют 50-й Псалом Давида? Нет, когда человек молится — это не чужие слова, а собственные чувства, собственная боль, раскаяние, обещание.

Человек восклицает “Господи, помилуй! ”, не думая, что цитирует нищего слепца, кричавшего это две тысячи лет назад.

Произносим как свое. И это действительно наше. Великие нам это подарили и вовсе не требуют, чтоб мы всякий раз писали кавычками расписку в получении. Если подумать, то ведь это Бог дал им талант написать, сочинить так прекрасно. Он же не брал с них ничего (кроме жизни).