Спасти Майю Плисецкую

Заграничные товары были хороши, но как же сложно тогда советский человек добирался до этой самой заграницы.

Однажды с М. Плисецкой случилось несчастье. Отправившись на гастроли в Аргентину, она вдруг свалилась со страшной болью в спине. Танцевать в этой ситуации не было никакой возможности. А русский врач, знавший, как лечить позвоночник, естественно, остался в Москве. Советскому человеку “оформлять поездку” в Аргентину надо было бы добрых полгода.

Тогда муж Плисецкой Р. Щедрин созвонился с Мельбурном. Там жил легендарный хиропрактик Френк Фостер. Он уже ставил советскую балерину на ноги во время ее австралийского турне и знал поэтому, как подступиться к болезни. Фостер немедленно согласился прилететь, купив дорогостоящий авиабилет за свой счет. И, слава богу, врачу из Австралии не требовалось просить государство дать ему для поездки специальное разрешение. В итоге Плисецкую — гордость русской культуры — спас человек, живущий в свободном мире и имеющий право свободно по нему передвигаться в любой момент.

Советский гражданин об этом мог лишь мечтать. В той или иной степени выезд за рубеж был для него затруднен специальным государственным барьером. Недаром в СССР говорили о железном занавесе, отделяющем нас от свободного мира. Впрочем, для разных государств занавес был разной прочности. Капиталистические и социалистические страны четко разграничивались. К “братушкам” поехать было гораздо легче. А на “дикий Запад” человек попадал, только если уже побывал в соцстране и зарекомендовал себя послушным, выполняющим все предписанные правила туристом.

Подавляющее большинство советских граждан ездило в туристических группах по путевкам, которые, как правило, приобретались по месту работы. Тот, кто “брал тур на стороне”, вызывал подозрение у “компетентных товарищей”. А индивидуальный выезд по приглашению из-за границы вовсе был редкостью.

Мой второй выезд за границу имел место в 1981 году. Десять студентов отправлялись на практику в Чехословакию. Для начала мне требовалось попасть в эту десятку, то есть обойти “конкурентов” по разного рода показателям: учеба, дисциплина, общественная работа и т. д. Это был, так сказать, внутренний, факультетский барьер. Затем преодолевался внешний — выездная комиссия райкома КПСС. Там заседали “проверенные товарищи”, которые могли задавать любые вопросы — как на экзамене. О политической ситуации, о международном положении, о культуре страны, в которую экзаменуемый хотел выехать. Не ответишь — не поедешь.

Иногда ответить было невозможно, поскольку заваливали специально. То ли по заказу КГБ, тот ли по каким-то иным тайным основаниям. Порой делалось это весьма цинично. Например, с помощью вопроса: “А в СССР вы уже всюду побывали? ”. Единственно возможный ответ “нет” вызывал логичное продолжение: “Ну, вот и познакомьтесь со своей страной для начала”.

Любая формальность могла стать поводом к отказу. Журналист Геннадий Красухин вспоминает, как в 1972 году собирался поехать с женой в ГДР в составе группы Союза писателей. Старые большевики — члены выездной комиссии — наотрез отказались рекомендовать жену к поездке, хотя вместе с ней был на заседании заместитель главного редактора журнала “Пионер”.

— Работает она у нас, — сказал замредактора, — деньги получает по договору.

— Но это же нештатная работа! — устанавливают старики.

— Полуштатная.

— Все равно, рекомендовать к поездке не можем.

Мне, впрочем, и при выезде в Чехословакию, и при выезде в ГДР (в 1989 го-ду) преодолеть комиссию удалось довольно легко. Похоже, по отношению
к рядовым обывателям в эту эпоху проверяющие не зверствовали.

В 1960-х годах, судя по мемуарам искусствоведа Михаила Германа, дела обстояли гораздо хуже. Его, например, перед выездом в Чехословакию — Польшу инструктировали, как вести себя за столом и как общаться с иностранцами. А через год, когда он попросился во Францию (капстрану), просто не пустили. Почему? Бог знает. Говорят, иногда стремились не выпускать за рубеж лиц, владеющих языками. Либо отправляли в Италию тех, кто учил немецкий, а в Германию — знатоков итальянского. Чтоб меньше контактировали с людьми и не заражались буржуазной идеологией. Поскольку многих туристов снимали с поездки в последний момент без объяснения причин, организаторы сразу оформляли трех человек на два имеющихся места — все равно кто-то слетит в последний момент.

Известен случай, когда туриста не пустили за шутку: трудно, мол, будет выбрать город, куда эмигрировать. Через два дня вся группа улетела в Лондон, а этот человек остался… в Москве: мол, англичане визы не дали.
В другом случае не было даже шутки, только растерянность. Женщин проинструктировали, что паспорт надо держать в сумке, а сумку — на замке. Одна простофиля призналась: замок у нее сломан. Ей запретили выезд и смилостивились лишь, когда подруга заверила, что даст бедолаге свою сумку.

А Булата Окуджаву не хотели выпускать в Швецию, поскольку песенками своими он раздражал начальство. В итоге, правда, пустили, поскольку ловкий Евгений Евтушенко нафантазировал, что выйдет международный скандал.

Словом, по-настоящему “железным” занавес все же не был. Это видно
и по истории с Германом, которого через год после провала с поездкой во Францию пустили все же в Париж. Но проинструктировали: запрещается ходить по одному, писать письма домой, рассказывать о своей зарплате, просить добавки в ресторанах, претендовать на изменения в программе, смотреть порнофильмы и стриптиз, знакомиться с французами и тем более
с эмигрантами, любоваться проститутками, провозить запрещенную в СССР литературу, возвращаться в отель после одиннадцати и т. д. А Г. Данелию при поездке в Мексику дополнительно проинструктировали, что по отношению к нему, как к грузину, могут быть особые провокации с использованием женщин. Советские чиновники, видимо, полагали, что именно грузины по этой части особенно уязвимы.

О том, что случалось с нарушителями инструкций, мы узнаем из мемуаров Инны Андреевой, которая была во Франции примерно в то же время, что Герман. “На второй день, еще в Париже, после ужина было объявлено собрание. На повестке дня: поведение мое и моей подруги. Староста (была
и такая должность в группе), главный художник нашего института, слегка смущаясь, сказал, что на нас поступили жалобы. Он предоставил слово жалобщицам. Одна была возмущена тем, что мы сразу накупили заграничных сигарет и повсюду курим. Кроме того, мы заказываем за обедом и ужином вино и демонстративно его пьем. Другая обратила внимание, что мы накупили жевательную резинку и демонстративно ее жуем. Третья задала прямой вопрос: где и когда мы успели уже „отовариться“ роскошными халатами? Вывод: мы ведем себя нескромно, вызывающе, стараясь выдать себя за француженок”.

Разнос не имел последствий, и Андреева еще несколько раз съездила за границу. Но когда ее — взрослую женщину — насильно укладывали спать
в одиннадцать вечера, тайком сбегала и расслаблялась в ночном клубе. В итоге добегалась. Как-то раз, собравшись в Финляндию, она пришла на выездную комиссию и увидела в руках председателя листок — явно указание завалить. И началось. Что это вы в моду пошли, не лучше ли на фабрике поработать — а то я своему внучку ботиночек купить не могу? С мужем, кстати, почему развелись?

М. Германа при очередной поездке почти завалили вопросом о причинах недавнего развода. Это не считалось личным делом человека. Спастись удалось, лишь когда “куратору группы” объяснили, что Герман — кабинетный ученый, и жена с ним скучала. Сотрудник госбезопасности счел это, по-видимому, удовлетворительным объяснением и в Лондон отпустил.

Однако в некоторых случаях не спасало ничего. В СССР существовал даже специальный термин “невыездной”, то есть человек, которого не выпустят за границу (как правило, в капстрану) ни при каких обстоятельствах. Например, Григорий Мирский — один из крупнейших ученых-международников — мог ездить лишь в соцстраны, но вплоть до перестройки ни разу не бывал ни на Западе, ни даже в тех государствах, о которых писал свои книги, — в Египте, Ираке, Бирме, Бразилии. Причина? Отказ сотрудничать с КГБ.

Другой крупный ученый, Яков Певзнер, чьи труды о Японии признавались и переводились самими японцами, а также издавались на нескольких европейских языках, первый раз увидел своими глазами Токио и Киото лишь в 1988 году, когда ему стукнуло уже 77 лет. Борис Федоров (будущий министр финансов России), работая до перестройки в Госбанке СССР и отвечая за анализ финансов Англии и Финляндии, ни разу ни в этих странах, ни в других не бывал. Лишь на три дня его как-то отправили в Венгрию.

Профессор Николай Добронравин — петербургский востоковед — рассказывал мне, что в советское время на кафедре африканистики Ленгосуниверситета из восьми сотрудников лишь двое сами бывали в Африке. Так же обстояли дела и на других кафедрах. Один специалист по Таиланду, в четвертый раз получив отказ, грустно пошутил: “Может, этой страны вообще не существует? ”

Но все эти ограничения существовали лишь для простых граждан. Для представителей номенклатуры выезд за рубеж был значительно упрощен. Некоторые из них практически не вылезали из-за границы, используя все имеющиеся у них возможности для получения командировки. Вот, например, история журналиста Дмитрия Мамлеева. Он долгое время работал первым заместителем главного редактора “Известий” (пост, сопоставимый
с постом высокопоставленного аппаратчика ЦК КПСС), а затем перешел на аналогичный пост в “Советскую культуру”.

“Никогда, отправляясь за рубеж, я не проходил комиссии: кто-то наверху принимал решение, и никаких вопросов ко мне не возникало. А тут вдруг раздался звонок из Фрунзенского райкома партии с приглашением прийти к секретарю. Он оказался новенький, молодой; посмотрел на меня испытующим взором.

— Значит, вы едете в Израиль… Разрешите поинтересоваться, с какой целью?

Я чуть не расхохотался, но сдержал себя и, глядя ему в глаза, ответил:

— Вот вернусь — спрошу там, — указал пальцем наверх, — и, если разрешат, доложу.

Секретарь опешил — не знал, что ответить”.

Не правда ли, любопытная сцена? Молоденький секретарь райкома не разобрался в иерархии. Мамлеев по рангу был выше его и, естественно,
с удовольствием поставил на место зарвавшегося номенклатурщика. Если бы секретарю подобным образом ответил обычный человек (в том числе и профессор, специализирующийся на изучении Израиля), то никогда больше ни в какую страну не поехал бы. Даже в Болгарию.

Артист Лев Дуров однажды должен был ехать за границу для съемок
в фильме “Семнадцать мгновений весны”. И, конечно, уехал бы, коли не разозлился на дурацкий вопрос члена выездной комиссии, попросившего описать вид советского флага. Дуров выпендрился: “На черном фоне белый череп с костями. Называется „Веселый Роджер“”. В итоге штандартенфюреру Штирлицу пришлось застрелить гестаповского провокатора Клауса в Подмосковье. За границу исполнителя этой роли не выпустили.