Глава 1. Проблемы, поиски, имена

В 1956 году состоялся XX съезд КПСС. Н.С.Хрущев представил доклад, разоблачающий культ личности. Это был переломный рубеж в истории страны, что, естественно, с очевидностью проявилось в художественной культуре. Образно и обобщенно время, начавшееся с конца 50-х годов, А.Твардовский представил в поэме «По праву памяти», написанной в конце 60-х годов: «Давно отцами стали дети, / Но за всеобщего отца/ Мы оказались все в ответе, / И длится суд десятилетий, / И не видать его конца».

Государство продолжало проявлять заботу о литературе для детей, образовании подрастающего поколения. В 1972 году была учреждена специальная Ленинская премия за произведения литературы и других искусств для детей, чем подтверждался высокий статус искусства, адресованного детям. В этом же году — постановление Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему увеличению выпуска и улучшению качества книг для детей», предусматривавшее рост изданий художественной, публицистической литературы, создание и выпуск учебников, научно-художественной, научно-популярной литературы, развивающей познавательные интересы, потребность в научных знаниях, активность самообразования юных читателей.

Заинтересованно рассматривали учителя, библиотекари, писатели, издатели состояние детской литературы на ежегодных литературно-критических чтениях, проводимых Московским Домом детской книги, на Всероссийском совещании в 1973 году, съездах Союза писателей.

Постоянно возрастающий международный авторитет литературы для детей и юношества способствовал тому, что в Москве проводились международные конференции, двусторонние и многосторонние писательские форумы. В 1973 году — международное совещание по детской литературе в соответствии с планами 1ВВ1 (Ай-Би-Би-Ай)[cxxxvi]. В 1979 — встречи по программе Международного года ребенка (апрель и сентябрь). В Союзе Советских обществ дружбы и культурных связей с народами зарубежных стран плодотворно работала Ассоциация деятелей литературы и искусства для детей и юношества. Инициатором ее создания и первым президентом был С.В. Михалков. Затем — А.Л.Барто, потом — А.А.Лиханов. Ассоциация объединяла ведущих писателей, издателей, художников, музыкантов, деятелей театра: Д.Б.Кабалевский, Г.А.Струве, С.В.Образцов, К.Я.Шах-Азизов, Б.М. Йеменский. Ассоциация сотрудничала с АПН СССР, где действительными членами были С.В.Михалков, Д.Б.Кабалевский, членами-корреспондентами Л.А.Кассиль, А.Г.Алексин, Б.М. Йеменский. Научная концепция деятельности предусматривала живое взаимодействие всех видов искусства в целях развития гармонической личности ребенка, в целях всеобщего эстетического воспитания.

Собственно теория, история литературы для детей, теория и методика детского литературного творчества, общая теория, социология и психология детского, юношеского чтения, теория и методика библиотечной работы с детьми, юношеством — таковы основные направления этой широкой) многоаспектной отрасли научных знаний. В их основе — общее литературоведение, эстетика, теория воспитания, развития личности ребенка, научная психология чтения и творческой деятельности. Теория чтения включает все проблемы специфики литературы для детей, ее критерии, направленность продуктивного анализа произведений, определение их значимости в контексте конкретно-исторической социокультур-ной ситуации.

В докладе на заседании VI съезда писателей СССР (1978) С.В.Михалков с болью говорил, что критика, теория, наука отстают от развития самой литературы, хотя и признал ошибочным утверждение, будто эта литература живет и развивается вообще вне критики: «Есть критики и литературоведы, которые постоянно посвящают свой талант произведениям, воспитывающим юное поколение. Таков ветеран нашего литературоведения Дмитрий Благой, таковы Вера Смирнова, Игорь Мотяшов, Евгения Таратута, Лев Разгон, Берта Брай-нина, Борис Галанов, Ирина Стрелкова, Владимир Николаев, Куюм Тангрыкулиев, Арчил Чичибая, Борис Бегак, Валентина Бавина, Хажак Гюльназарян, Лариса Исарова, Тамара Полозова, Ирина Лупанова, Александр Ивич, Язеп Османис, Пирмат Шермухамедов, Владимир Лейбсон...»[cxxxvii] И. П. Лупанова создала творческий центр исследователей в Петрозаводском университете. Интересно работали гайдаро-веды, объединенные Арзамасским государственным педагогическим институтом. Консолидирует творческую мысль исследователей, критиков журнал «Детская литература», убеждая, что многие писатели, поэты успешно выступают в роли критиков и теоретиков, что, однако, не заменяет работу профессионалов-исследователей художественного творчества.

Приобрели свой творческий профиль кафедры детской литературы в Академии культуры в С.-Петербурге, в Московском государственном университете культуры, в Краснодарской Академии искусств и культуры... И все же вся эта научная работа пока недостаточна. В 1976 году газета «Советская культура» опубликовала большую проблемную статью С.В.Михалкова «На улицах Читай-города». Автор проанализировал организацию исследований в нашей, в других странах и показал, что научный потенциал специалистов у нас не нашел должного применения. В Австрии, Швеции, Финляндии, Германии и во многих других странах работают успешно специальные НИИ по проблемам детской литературы, детского, юношеского чтения. В нашей стране такого рода институт, созданный в 20-е годы, был закрыт перед Великой Отечественной войной и до сих пор не восстановлен. В главных литературоведческих центрах — в ИМЛИ им. А.М.Горького, в Пушкинском Доме — почти не уделяется внимания литературе для детей, детскому, юношескому чтению. Нет специализированных кафедр в педагогических институтах и ведущих университетах. Крайне сужена возможность подготовки специалистов по теории, критике, по истории литературы для детей.

Поиском методики продуктивного анализа произведений литературы для детей отмечены труды и зарубежных ученых, например Рихарда Бамбергера — директора НИИ детской литературы и чтения в Вене (Австрия). Клаус Додерер (Германия) обосновал системный подход к анализу детской и юношеской литературы, детского чтения, исследуя ее своеобразие, чтение в семье, взаимодействие чтения и средств массовой информации. На встрече специалистов в Праге (1974) Клаус Додерер рассказал о возросшем интересе студентов к изучению литературы для детей и юношества. Он определил четыре направления исследований в теории, критике литературы для детей и юношества. Каждое из них специфично по задачам, методам и конечным результатам.

Первое. Практически ориентированные работы — методическое направление. Труды этого плана распространены, но они «слепые на один глаз», потому что не смотрят на произведение критически. Их авторы стремятся подготовить путь приближения к юному читателю всего того, что сами уже приняли положительно. Но литература, как и читатель, постоянно изменяется. Следовательно, заключает К.Доде-рер, и методисты должны владеть критическим анализом и использовать его.

Второе направление историко-литературного плана. Ученый обеспокоен тем, что специалисты, работающие в этом направлении, «пытаются некритически, описательно реконструировать историю детской литературы», не видят или не желают видеть новые явления в современном литературном процессе.

Третье — идеологически-критическое направление. Его представители ставят вопрос: «Каково содержание, опосредуе-мое этими книгами и текстами? Какую идейную направленность имеет какая-то сказка или комикс?.. По мнению профессора К.Додерера, авторы этого направления смотрят на литературу как на действительность, которую можно попросту анализировать, и забывают, что на литературу надо смотреть как на элементарную составную часть искусства, которая действует в рамках данной идеологии, однако при определенных обстоятельствах может эту идеологию и проломить.

Четвертое — коммуникативно-теоретическое направление. Оно включает рассмотрение вопросов: «...какой контакт существует между отправным пунктом — в этом случае автором — и принимающей стороной, то есть читателем? Как проходит эта связь и что происходит на пути от писателя к читателю? Какова реакция, каков ответ с обеих сторон? Это и есть развернутое определение названного нами выше эсте-тико-функционального анализа[cxxxviii].

60-е годы открывали широкие дороги, не упрощавшие писательский труд, но усложнявшие его, повышавшие критерии высокого мастерства. Самым высоким критериям художественности отвечает творчество Радия Петровича Погодина (1925—1995). Он прошел дороги Великой Отечественной войны разведчиком. Не раз был ранен. С войны вернулся с орденами на груди, полученными за бесстрашие, за героизм. Профессию до войны приобрести не мог — ушел в солдаты школьником. После войны несколько лет осваивал не одну рабочую профессию. Первые произведения появились в конце 50-х годов. С 1957 по 1967 год опубликованы: «Муравьиное масло», «Кирпичные острова», «Рассказы о веселых людях и хорошей погоде», «Ожидание», пьесы «Трень-брень», «Синяя ворона». Затем — книга «Утренний берег».

Имя Радий? Загадочно и очень точно, емко, символично для облика, для всей жизни — для личности Радия Петровича (латинское «радиус» — луч). Луч света. Луч солнца. Луч радости. Есть и перекличка латинского с корневыми славянскими: рад, радость, радуница, рада, радеть, радуга, радушный... И.Мотяшов хорошо пишет в этой связи: «Легкомысленные значения «веселости» и «утехи» как бы переливаются в весомый смысл понятий: «старание», «забота», «помощь». «свет». Словно в солнечных гранях имени отразилось главное, чем примечателен Погодин как человек и писатель». Да, талант Р.Погодина составляет взаимопроникновение истины и боли. Жажда истины и боль за ее поругание как всепоглощающее чувство. Философски это близко А.Платонову, страдавшему, когда нарушался закон счастья: «работать жизнь» Стилистика же, поэтика и, следовательно, эстетический пафос иные. Несмотря на драматизм, даже трагизм ситуаций, характеров, которые исследует писатель («Черника», «Пав-луха», «Дубравка», «Что у Сеньки было»...), творчество Погодина можно определять как праздник добрых идей, праздник светлых мыслей, праздник сильных и великодушных людей.

Интересна особенность чтения и перечитывания произведений Р.П. Погодина: каждый раз читаешь как впервые, хотя, естественно, хорошо знаешь и фабулу, и сюжет. Видимо, секрет в том, что произведения имеют интонационный подтекст, своеобразную эмоциональную нюансировку, что и определяет во многом читательское впечатление. Оно, как мы уже отмечали, связано с нашим читательским настроением, которое, в свою очередь, весьма ситуативно. Разница читательского впечатления не выходит за рамки авторской запрограммированности произведения на радость, на улыбку, на приятную встречу с героями, как с живыми людьми, которым претит серость, безразличие, мертвящая душу апатия. Маленький кусочек из эксперимента — изучения впечатлений о «Дубравке»: 1) Ваше впечатление о Дубравке, главной героине произведения, названного ее именем? 2) Ваше впечатление о повести? Вопросы эти задавали мы школьникам и студентам несколько раз, когда им приходилось читать и перечитывать произведение. Одним — при подготовке к семинару; при подготовке бесед с детьми-читателями во время практики. Другим — когда те готовились встретиться со студентами, проводящими практику.

Ответы и тех и других были схожими. Но вот нюансы. Отмечается всегда: это — «такое замечательное, светлое произведение о тяге человека к красоте. Дубравка покоряет силой потребности в красоте». Однако в одних случаях добавляется мысль: «Она покорена красотой и способна видеть ее во всем: в природе (море, камень, на котором сидит, даль горизонта) и в людях...» В других: «Повесть о силе прекрасного. Да. Но ведь Дубравка, когда я ее рядом с собой представила, отпугивает какой- то бешеной нетерпимостью, даже к женщине, которой любуется. Очарование Дубравкой пропало. Очарование повестью осталось». «Очарование повестью усилилось даже. Я перечитывала два раза, старалась подобрать аргументы в пользу понравившейся повести. Мнение о Дубравке изменялось не в ее пользу. Сначала она поражает: любит жизнь отчаянно, находчива, смела, добра, дарит радость другим. А потом видишь: она — жестока, она безжалостна, еще и непредсказуема. Это — когда уже все знаешь и читаешь, вникая во все тонкости ее ощущений и действий».

Никто ни разу не сказал, что перечитывать повесть скучно. Никто ни разу не усомнился в главном — «повесть очаровывает красотой», потому что сам автор ею очарован. Р.П.Погодин был еще и талантливый живописец. Любил писать красками. И умел слушать тишину, что, по утверждению Д.Б.Кабалевского, является «несомненным проявлением музыкальности». Цвет, звук в произведениях Погодина не фон. Цвет, звук — действенное средство выражения идеи, авторской позиции, психологической характеристики. Он выносится в заглавие произведения или его глав: «Красные лошади», «Черника», «Лазоревый петух моего детства», «Синяя ворона», «Под голубой крышей»... Погодин помогает сохранить живую душу ребенка. Способность увидеть, представить, высветить то, что близко душе, усилить и даже изменить реальный цвет воображением, придавая ему желаемое, символически содержательное звучание.

Не случайно предпочтение писателя красному цвету — он в русском языке тождествен красоте: красна девица — красавица. Как и добрый молодец — красный — сильный, вольный молодец. Отношение к цвету, понимание или непонимание его символики — черта духовности или черствости, зашоренности, примитивизма. Вспомним и перечитаем повесть «Красные кони». Непонимание начальником лагеря Се-режиной живописи — явный признак его узости, примитивизма мысли и чувства, а следовательно, и неспособности понять мальчика. Здесь отношение к цвету, его восприятие — знак и причина психологической несовместимости, нравственной взаимонеприемлемости. Иная по направленности, но столь же выразительная роль цвета в рассказе «Черника». Здесь писатель избегает употребления красного цвета даже тогда, когда рисует ранение Петра. Женщина стреляет в сердце любимого человека, отца своего ребенка. Казалось бы, не избежать эпитета «красный». Но писатель говорит о крови так: «Серым пятном расплывшаяся по... гимнастерке дезертира». У Радия Погодина кровь труса, предателя не может иметь нормальный, красный цвет. Закон искусства позволяет такое «отступление» от закона природы. Такое «отступление» от реальности помогает сильнее выразить ее. Помогает точнее и глубже передать авторскую мысль, отношение к факту и персонажу. Мир теряет окраску, привлекательность, становится для художника Погодина одноцветным, серым, если вызывает злость, отрицание. После падения Петра и черника в лесу, где его казнила любящая женщина, стала серой: «И зелень черничная была серой. И сам лес был серым».

Творчество Р.Погодина направлено на борьбу со страшным, сильным, вывертливым, не всегда уловимым врагом — с духовной и душевной серостью, с примитивностью интеллекта, с нравственной и эмоциональной тупостью. Помочь детям постигать, осваивать мир в красках — высокая и сложнейшая задача. Погодину она близка. Красота — душа его произведений, постоянный герой. Вот и Дубравка — сложная, противоречивая девочка, которую, как было показано, невозможно односложно определить, думает: «А люди красивы только когда улыбаются, думают и поют песни. Люди красивы, когда работают». И еще знала Дубравка, что особенно красивыми становятся люди, когда совершают подвиг». Возможно, экспрессивная мысль девочки слишком определенна. Но эстетизация в соответствии с идеалами нравственности, свойственная произведениям рассматриваемого автора, придает им особую выразительность. Здесь эстетизация не ради красивости, украшательства, а прием художника, знающего правду жизни, цену жизни, ее смысл. Поэтому чувство эстетическое, чувство возвышенное усиливает идею.

Поразительна сцена встречи Альки с танкистом в госпитале («Живи, солдат»). Живопись здесь жестка, кричаща и абсолютно верна по содержанию и силе эмоционального накала. Так мог нарисовать лишь очень талантливый художник, сам лично переживший воссоздаваемое им. Проходя по коридору полевого госпиталя, Алька видит сидящего на табурете, горевшего в бою танкиста: «Волосы на голове спеклись в бурые комья, кожи на лице не было. С носа и пальцев стекала лимфа. Он не шевелился — не мог, иначе нарушится равновесие между покоем и болью, иначе боль пересилит все человеческие возможности. Глаза его, воспаленные и пристальные, неподвижно смотрели на Альку и властно требовали: «Живи, солдат». Альке показалось вдруг, что «это и не человек вовсе, а глядящее на него зерно, из которого происходит вся жизнь на земле». Писатель поднимает нас на высокую ступень человеческого сознания — к осознанию личной ответственности каждого за жизнь всех. Единство мира — вселенной и человека! Это — проявление смысла жизненной и эстетической концепции большого писателя, прошедшего многотрудную школу жизни и боем, и работой. Он мечтал, чтобы воздух для всех «стал ароматным. А всякий природный цвет ярким». Ради этого нельзя забывать, что работа лишь в той мере прекрасна, ценна, в какой направлена на защиту и творчество жизни. «Единственно стоящее занятие — находить зерна», — говорит пернатый двойник рассказчика в притче «Лазоревый петух моего детства». Именно зерна жизни. Зерна, из которого поднимается высокая рожь в поле, зерен, которые прорастают в душах наших любовью к человеку, к Родине... Зерно всего живого — символ и метафора в произведениях Радия Погодина.

Доминантная и осердеченная мысль Радия Погодина — мысль о неистощимой силе русского человека, прочно стоящего на земле своей и питающегося от нее. В этом нельзя не почувствовать корневое родство писателя с Иваном Буниным, с Сергеем Есениным. В авторском предисловии к книге «Перейти речку вброд» читаем: «...я пишу эти мои рассказы и повести о войне как укор тем, кто оскопляет свое сердце иронией, кто сегодня стыдится любви к своему селу, кто не видит красоты близкой и повсеместной, к тем, кто произносит слово Родина с маленькой буквы». Погодин видел землю живой и «старательно бесконечной». Изменить ей — уничтожить себя. Даже временная отлучка — потеря, потому что человек никогда обратно не возвращается, ибо время необратимо, неостановимо. Человек, очевидно, и придумал это, чтобы не позволять себе самому остановиться. Воротится человек, чтобы начать сначала, ан нет — он уже сам другой и место уже другое...

Пронзителен рассказ «Что у Сеньки было». Дошкольник Сенька едва ли не подсознательно ощущает глубинность корней своих: глубину - глубокую, где лежат кости древних пахарей, поднимавших землю эту и омывших ее потом своим; воинов, отбивавших ее у врагов и поливших кровью своей... Сенька стоит на высоком кургане. Обидевшись, он решил было уйти далеко-далеко, похоже как когда-то дочка и муж Маруси в «Голубой чашке» А. Гайдара. И вот встретился Сенька с крестами, о которых раньше ничего не знал. Кресты разные: одни ему по пояс, другие выше головы. А вокруг — широко простор. Облака над головой плывут... И почувствовал Сенька тепло в сердце. И жаль ему стало мать свою, оставшуюся без него, без Сеньки. И всех людей в деревне — всех своих. Нехитро, но славно жил Сенька:

«...с кем пожелает, с тем и поговорит. С теленком — по-теленочьи, со скворцом — по-скворчиному...

Устанет Сенька гулять, зайдет в любую избу. — Здрасьте. Дайте попить молочка. Мне до дому еще вон сколько идти, а я уже есть хочу.

— Садись, Сенька, — говорят ему люди-соседи. Молоко наливают в кружку. Отрезают мягкого хлеба или пирога — что найдется. Спросят: «Как живешь?» Еще и по голове погладят.

Поест Сенька, попьет и дальше направится. К старику Савельеву заглянет непременно.

— Дед Савельев, а у тебя пчелы над ульями так и гудят-сердятся. Наверно, в ульях столько накопилось меду, что пчелам и посидеть уже негде... Дай медку полизать.

— А полижи, — скажет старик Савельев и нальет Сеньке меду на блюдечко.

Сенька и в сельмаг зайти может. В сельмаге ему пряник дают...» И вот когда Сенька с высокого кургана оглядел вокруг ширь широкую, когда согрелось сердце его теплом небывалым, тут и понял он: «Ух ты! Куда от такой земли уйдешь, если она моя...»

И кресты на могилах — «мои». А главное — разве же возможно всех людей своих в деревне оставить? Невозможно это было для Сеньки. Он подсознательно ощущал то, что еще раньше сказал Платонов: «А без меня народ неполный!» Мальчик каждой клеточкой своего организма, всем своим сознанием уже признает свою личную ответственность за жизнь людей своей деревни, за всю его, Сенькину землю с ее удивительной, еще непонятной, но уже своей, для Саньки историей. Ему небезразлично все: что сегодня? как и почему было вчера? что будет завтра? У него есть своя точка отсчета, уже своя биография.

К понятию биографии Р.Погодин был придирчив. С чего начинается биография? «Начинается она с первого самостоятельного поступка, с первой самостоятельной большой заботы, которые только и делают мальчишку или девчонку личностью, более того — гражданином», — писал он в книге «Перейти речку вброд», предваряя цикл включенных в нее рассказов. Рассказ «Тишина», открывающий эту часть книги, — один из ранних, он был еще в книге «О веселых людях и хорошей погоде». Если говорить о его материале, то рассказ этот -^'о самом, может показаться, обыденном: двое молодых дачников вместе с мальчишкой из деревни, куда они приехали, самостоятельно построили печку. Между тем это — рассказ именно о маленьком по возрасту, но уже зрелом гражданине, о личности. Гришка, так зовут героя, — вполне самостоятельный человек со своей биографией. Он принимает решение сам и добивается его выполнения, преодолевая самые, кажется, непосильные трудности. Работает он «за интерес». Интерес к делу нужному, полезному для других и составляет зерно его характера, его мироощущения и поведения. Не могла его отзывчивая душа не откликнуться на потребность в печке городских людей, как и на потребность бабки Татьяны починить швейную машинку. Стыдно Гришке, что свой деревенский печник — жмот, «чистый бандит. Вся деревня через него страдает. Вон сколь домов без печек стоят. А он как заломит цену, хоть корову продавай», — рассуждает мальчик, объясняя свой интерес. Это — интерес совестливого человека, не чужого среди своих, уже в свои детские годы надежного и отзывчивого гражданина.

Временами Р.П. Погодин открыто публицистичен: «Талант обязывает служить людям». Это — слова учительницы в повести «Ожидание». Они обращены к Варьке. Их продолжение: «Тогда он похож на родник. Тогда у него смогут напиться многие. Тогда они смогут унести его в своем сердце. И это будет счастьем для тебя и радостно для всех». В чем же оно, счастье? В «Ожидании» счастливому человеку противопоставлен не нашедший своего счастья. Выясняется, что главная беда второго в том, что не найдено было вовремя свое дело, не было понимания в свое время, что «...дело можно тогда делом назвать, когда оно с сердцем делается». Повесть «Ожидание» имеет подзаголовок: «Три повести об одном и том же». Три повести об ожидании трех героев: Васьки, Славки, Варьки. Каждый — на пути к своему счастью. Как выбрать этот путь? Ради этого писатель и рисует пути разных людей, пришедших в старость с разными итогами: дед Власенко, всю жизнь с удовольствием выполнявший немудреное дело своей жизни, и Варькина бабка. Она признается: «Стерва я была, Варька. Раскричала я свою жизнь. Прогорланила, проплясала с кем хочешь». Не слишком ли в лоб? Фразы, изъятые из текста, могут вызвать это сомнение. Но в контексте они — искренняя самооценка человека, подводящего итоги, обращенная к героям на старте. Произведение, как и дети — его герои, обращено в будущее. И покоряет этим. Герои жаждут романтики. Они против обыденности. Вот Васька, например, не хочет «носить кошачье вульгарное прозвище». Не хочет он быть Васькой, он — Вандербуль! Дети жаждут стирания границ между жизнью и сказкой. Они против прозы жизни. Здесь пример счастливого старого рыбака очень кстати, не мешает Ваське чувствовать себя Прометеем, переживая придуманные страдания. По кирпичику Р.Погодин выстраивает характеры своих героев, убеждая читателя, что жить во взаимопонимании, во взаимопомощи с другими людьми, работая «за интерес», — это и есть счастье. Свободному самопроявлению не мешает близость, родство с другими людьми, чьи судьбы давно уже переплелись корнями.

Почти ровесником Р.П.Погодина был Сергей Алексеевич Баруздин (1926—1991). Участие в Великой Отечественной войне начал в рядах гражданских защитников родной столицы: «...рыли траншеи на Чистопрудном бульваре, дежурили по ночам на московских крышах, тушили немецкие зажигалки... Из всех моих наград медаль «За оборону Москвы» — одна из самых моих дорогих. И еще медали «За взятие Берлина» и «За освобождение Праги». Они — моя биография и география военных лет», — читаем в «Автобиографии» писателя.

После войны С.Баруздин вечерами закончил среднюю школу, днем работал. Потом — Литературный институт им. М.Горького. До конца дней всегда был перегруженно активен. Создавал библиотеки. Одна из его инициатив — богатая библиотека в горах Таджикистана для работников Нурекской ГЭС. Часто выступал в различных аудиториях перед читате­лями: на предприятиях, в школах, вузах... Работал секрета­рем Союза писателей СССР. Был главным редактором жур­нала «Дружба народов». Все люди, знавшие его в работе, ха­рактеризовали возможности Сергея Алексеевича, казалось, почти забытым фольклорным словом «могутный» — все мо­жет, может один то, что другие в одиночку не могут. А еще о нем говорили — семижильный. Это определение трудно вяза­лось с обликом главного редактора: высокий, худощавый, вы-соколобая голова, плечи чуть вперед, словно ноги не успевают за мыслью и сердцем. Все большие и поменьше обществен­ные, служебные нагрузки выполнялись абсолютно добросо­вестно и параллельно с напряженным систематическим лите­ратурным творчеством. А писать стихи он начал в детстве.

Мальчик Сережа Баруздин был назван в главе этой книги «Литература для детей и детская литература» среди тех, кому посчастливилось заниматься в литературной студии Дворца пионеров на улице Стопани в Москве. Рассказывая о детях студии, ее руководительница В.И.Кудряшова не раз с особой гордостью говорила о своих особенно дорогих мальчиках — Сереже Баруздине, Яше Козловском[cxxxix]. В «Автобиографии» Сер­гей Алексеевич вспоминает: «Только потом я понял, как много мне дали эти недолгие предвоенные -годы занятий в студии...удивительные люди Вера Васильевна Смирнова, Вера Ивановна Кудряшова, Рувим Исаевич Фраерман, Ираклий Луар-сабович Андроников, Аркадий Петрович Гайдар, Самуил Яковлевич Маршак, Сергей Владимирович Михалков, Лев Абрамович Кассиль, Агния Львовна Барто, Елена Александ­ровна Благинина, Сергей Михайлович Бонди, которые всег­да возились с нами — мальчишками и девчонками...» Привожу это, чтобы с удовольствием отметить реальную преемст­венность в литературном процессе и завидную, увы, в наше время уже невозможную деловую бескорыстную озабочен­ность именитых литераторов развитием талантов детей.

На фронте С.А. Баруздин ничего не писал кроме дневников. Первая часть дневника пропала при форсировании Оде-ра. Вторая чудом сохранилась и стала источником повторно­го переживания непосредственных юношеских впечатлений о войне: автору было лишь 18 лет в победном 1945 году. Дневник помог написать автобиографический роман «Повторение пройденного», книгу «Повести о женщинах». Обе книги - в числе самых популярных в 60—80-е годы. Мне не раз довелось проводить встречи читателей с их автором. И каж­дый раз неизгладимыми были впечатления от способности С.А.Баруздина быть совершенно открытым перед людьми, отвечать на все вопросы как на исповеди. А ведь роман «По­вторение пройденного» не только о войне. Он и о первой большой, трудной по-настоящему высокой любви юного сол­дата — автора этого произведения. С фронта он вернулся семейным человеком. Дочка Светлана родилась в 1945 году в военном госпитале в Порт-Артуре. «Повторение пройденного» — исповедь автора, без заявки на документально историческое произведение, хотя фактография в военной части сю­жета до мелочей точна.

С.А. Баруздин очень любил детей, профессионально изучал психологию детства. Уже названия многих произведений для маленьких говорят, что и они создавались не без прямого влияния его дочери: «Про Светлану», «Светлана — пионер­ка», «Светлана — наша Сейдеш» — цикл стихов, книга «Боль­шая Светлана». Немало и других книг о детях и для детей:

«Шаг за шагом», «Стихи о человеке и его вещах», «Стихи о человеке и его делах», «Ошибки», «Язык», «Алешка из наше­го дома», «Человек». Рассказы о животных: «Рави и Шаши», «Как Снежок в Индию попал», «Как куры научились пла­вать», «Хитрый Симпатяга», «Сложное поручение».

Одна из самых, может быть, удивительных особенностей этих книг — внутренний педагогический смысл. В 60—70-е годы С.А. Баруздин был увлечен педагогическими идеями, писал о недостатках дошкольного и школьного воспитания, о положении литературы в школе. В личных беседах сам начи­нал разговор о детях, с грустью признаваясь: «Плохо я их по­нимаю. Больно. Их инерность. Какой-то тупой эгоизм». С.А. Ба­руздин с большим сомнением относился к четкому определе­нию произведений по возрастным ступеням. Говорил, что ему интереснее писать без учета конкретного возраста. Но пози­цию его в этом вопросе едва ли можно назвать вполне бес­спорной, о чем упоминалось уже в первой главе нашей книги.

В эти годы актуализируются проблемы борьбы за мир, вза­имопонимания между народами, историческая тематика. Ху­дожественным открытием были произведения Михаила Николаевича Алексеева (род. 1918). Детство писателя прошло в селе Монастырском Саратовской области в бедной много­детной крестьянской семье. Навсегда врезались в память голодные годы, связанные с засухой и неурожаями в Повол­жье. Рано пришлось познать непреодолимые трудности, выпадавшие на долю единоличной бедной крестьянской семьи:

ее незащищенность и полную неуправляемую зависимость от непогожего лета или от здоровья кормилицы лошади. Ви­дел мальчик и то, как становились ненавистно чужими родные люди в результате раздела отцовского хозяйства, как не­поправимо отчуждались друг от друга близкие люди в одной семье из-за постоянной нужды, из-за леденящего душу страха перед голодом, перед несчастным случаем. Но вместе с этим уже в детские годы наблюдательный мальчик обогатил память впечатлениями о душевной щедрости окружавших его людей, об их неиссякаемой доброте, трудолюбии, об их при­родном оптимизме. Он видел, что человек (и взрослый, и маленький) неотделим от природы. Находит в ней то, без чего невозможна жизнь: физическую и духовную пищу и вдох­новение. Человек с первых лет живет с природой в едином ритме, в прямой от нее зависимости: «Летом ребятишки с нетерпением ждут зимы, зимой — весны, весной — лета, летом — снова зимы. И никто так бурно не радуется смене времен года, как дети». Этими словами начинается глава «Жаворонки прилетели» в автобиографической книге «Мишкино детство». В главе «Раст» читаем:

«Как только сойдет полая вода, Егорка, Санька и Ленька со своими товарищами бегут в лес, к Дальнему Переезду, где возле Горного озера, на небольшой поляне, теперь уже взошел раст, луковицы которого сладки и сочны. Сверху растение это похоже.на лесной пырей, но цветы у него ярко-желтые. Важно, однако, прийти раньше, чем раст зацветет, когда луковица еще жестка, плотна и сахариста. Для этого ребятам приходит­ся брести по колено в грязи, а то и прямо по полям в воде, которая к тому времени еще держится в низинах, пойменных местах...

Раст!

Вслушайтесь в это слово, произнесите его еще и еще, и вам почудится сочный хруст, ослепительная белизна сахара и даже холодная сладость во рту!»

Так вместе с опытом практической ценности приходит ощущение и понимание неповторимой красоты, пробужда­ется, созревает чувство особого слуха и зрения, эмоциональ­ной близости человека к природе. Оно одухотворяет, обога­щает жизнь многообразием красок, многозвучием голосов, свойственных природе, и сохраняется в человеке до конца его дней, постоянно радуя, освещая все происходящее осо­бым внутренним светом. Без этого света человек скучен, сух, эмоционально слеп и глух. А рождается этот свет души именно в детстве.

Познание природы — открытие таинства. Происходит оно тепло и торжественно. Радостное чувство открытия сближает детей и взрослых. Вот Мишка перекочевал весной к дедушке в шалаш. Дед и внук каждую весну заново познают свой сад. Приближаются, например, к кусту крыжовника. Наклоняют­ся над ним тихо, осторожно — под ним гнездо соловья. «Со­ловей-самец еще раньше вспорхнул и теперь без особой, ка­залось, тревоги наблюдал из соседнего куста. Самка продолжала сидеть в гнезде и, скосив голову, следила за рукой Михаила Аверьяновича черной живой крапинкой глаза. Она не взлетела и тогда, когда рука коснулась ее. Михаил Аверьянович поднял птицу и кивнул внуку в сторону гнезда: «Глянь-ка, сынок!» В круглом гнезде лежали четыре голубые горошины...»

Человек и земля, человек и созидание — доминантная тема и в повести «Карюха». Александр Овчаренко — один из самых глубоких исследователей творчества М.Алексеева, согласившись с тем, что повесть «Карюха» можно назвать поэмой, утверждает, что «ее можно назвать и драматической песней, своеобразной балладой. Она вылилась из души автора как законченная музыкальная фраза». Впервые «Карюха» увидела свет в роман-газете (№ 16, 1967), а затем неоднократно издавалась «Детской литературой». Вдумчивого читателя по­весть берет в плен с первой же фразы: «В доме нашем что-то случилось, словно бы оборвалась какая-то невидимая нить, до того связывавшая большую семью». Тончайшие жизнен­ные наблюдения, доподлинность деталей, глубинных пере­живаний героев, внутренний драматизм. Безупречная логика сюжета берет читателя в свою власть. Искренность интона­ции повествования предопределяет убедительность произве­дения, силу его воздействия.

Повесть реалистична. Создавая яркую картину, кажется, безысходной в своих трудностях доколхозной жизни одноло­шадного крестьянина, писатель не поэтизирует ее, хотя и не стремится нагнетать ужасы и страхи. Но вот загадка искусст­ва: чем суровее реализм, тем убедительнее переживания, не­отразимее смятенность чувств персонажей и тем отчетливее выявляется подтекстовый романтический настрой повести. Вся жизнь семьи передается через восприятие юного героя, от его имени. Не всегда осознанное, его предчувствие прида­ет повествованию загадочность, эмоциональную напряжен­ность ожидания неизвестного, лишь предполагаемого...

...При разделе отцовского хозяйства между братьями по жеребьевке самая старая и ленивая лошадь Карюха досталась Николаю, отцу юного рассказчика. Казалось, теперь большая семья обречена: старая лошадь — малая подмога в хозяйстве. Поведением своим Карюха подтверждала эту очевидную истину. Но неожиданно Николая осенила догадка: Карюха приносила неоднократно хорошее потомство, надо сделать все, чтобы помочь ей снова стать матерью. История «сватовства» Карюхи полна драматических и юмористичес­ких ситуаций. Однако старая лошадь оправдала надежды и этим круто изменила весь настрой семьи. Осветила жизнь предчувствием счастья, возрождения. Самочувствие семьи, каждого из ее членов и «самочувствие» Карюхи после того, как она ощутила в себе новую жизнь, передается язычески выразительно. Вот как-то «отец покликал нас всех во двор. На наших глазах подошел к Карюхе, положил на ее брюхо обе руки и стал слушать. На лице его появилась улыбка, рас­терянная и неожиданно нежная, и так держалась долго-дол­го. Потом подходил каждый по очереди и делал то, что делал отец. Под ладонями, где-то совсем близко и волнующе, чуя­лись могучие толчки, столь резкие и нетерпеливые, что Ка­рюха вздрагивала, и глаза ее, глубокие, спокойные, обращались как бы внутрь». Не менее поэтично нарисовано и рож­дение красавицы Майки. Она изменила ритм всей жизни в семье Николая.

Новая возвышенная интонация, свет радости, окрасивший жизнь и детей, и взрослых, как это не покажется парадок­сальным, усиливается, оттеняется нависшим предвестием трагедии. Ее зачин — в охоте на волков. Тогда Николай, не застреливший матерого вожака волчьей стаи, почувствовал в этом неладное. Затем — как бы предупреждение: дядя Мак­сим из озорства подманивал волков к риге, дразнил стаю. Страх к моменту рождения Майки становился неотвязным. Он усиливается теперь горечью переживаний, вызванных за­вистью братьев Николая, постепенным отчуждением сосе­дей-бедняков, почуявших обогащение семьи. Все это умно­жает страх за Майку. Комплекс страха разрешается душераз­дирающе в одну ночь, когда Майку задрали волки: это была расчетливая атака волчьей стаи. Самозащита сильной красавицы Майки, умной Карюхи, волчья хищная ярость — все выписано детально, зримо, страшно, беспощадно. Трагедия была заложена в апофеозе всеобщего ликования в моменты, предшествовавшие трагедии.

«Узнав о беде, отец впал в беспамятство...» Он долго сидел неподвижно. Ему казалось: «Не тот ли матерый задрал Майку, которого я не убил там, у Дальнего Переезда?»... А еще он думал, что все кончено. Все погибло. Надежда рухнула... Совершенно случайно сын удерживает отца от самоубийства:

«Папенька, не нада-а-а!» — заорал мальчик, увидев отца с петлей. Не только душераздирающий вопль сынишки удержал Николая от самоубийства. Этому предшествовала борьба любви и неверия, надежды и страха. Это борьба двух начал (добра и зла), в которой победа принадлежит добру, надежде, любви, убеждает автор. В этом — залог осознанного и подсознательного оптимизма, характерного для стиля М.Н.Алексеева.

На одном из заседаний в 1982 году московские писатели, издатели обсуждали, что можно сделать для детей, живущих в детских домах. Предложений хороших и разных было много. Валерий Владимирович Медведев (1923—1996) сказал: «Надо, чтобы каждый мальчик и каждая девочка, которые живут в детском доме, имели еще один, свой, индивидуальный дом и могли приходить в него в любое время, не только по воскресеньям. Я, например, с радостью бы пригласил к себе мальчика или даже двух мальчиков. Пусть у моего сына будет друг и брат». В этом и состоит кредо Валерия Медведева, автора книги «Баранкин, будь человеком!». Она вышла в свет в 1962 году. Переиздавалась многократно на русском и других языках народов СССР и во многих других странах. В 1983 году в «Золотой библиотеке детской литературы» вышла книга «Фантазии Баранкина», включающая, кроме названной повести, ее продолжение — книгу вторую: «Сверхприключения сверхкосмонавта (Двадцать воспоминаний Юрия Ба­ранкина о себе самом, написанные им самим)»

Книга радовала детей необычными интересными превращениями мальчишек в птиц и насекомых. А взрослых убеждала, что сказочный жанр, лукавая ирония — прекрасная форма ниспровержения лентяйства. В.Медведев показал, что традиции народного, классического искусства неиссякаемы, формы его удобны для нового актуального содержания. Повесть была удостоена диплома международного конкурса имени Х.К.Андерсена.

Увлекательная сказочная история превращений Юры Баранкина и его друга Кости Малинина вырвалась из книжных обложек и нашла свою жизнь на сцене театра оперетты. Значит, в языке, в сюжете, в построении произведения заложено то, что позволило ему обрести новую жизнь в рамках именно этого искусства. Драматургия повести — логическая обусловленность быстро сменяющихся картин, которые легко вос­принимаются как самостоятельные кадры или сцены спек­такля. Об этом говорят и названия глав: «Встреча с бесхвос­тым», «Кошка Муська хочет меня есть», «Мы с Костей учимся вить гнездо», «Драка за скворечник...», каждое название стимулирует зрительское представление. Занимательность сюжета, его сценичность — одна из особенностей стиля повести, прекрасная, а главное — благоприятная для проявления характеров героев, их эволюции.

Стиль — это человек. Да, В.Медведев, как и его герои, был и серьезным, и озорным; веселым и мудрым — философски мыслящим человеком и затейливым выдумщиком; не­терпимым к несправедливости и весьма великодушным, терпеливым в общении. Писатель В.Медведев был и театральным актером, снимался в кино, писал сценарии. Служа в армии, имел репутацию весельчака, заводилы-затейника. Все это ощутимо и в повести — веселой, добродушной и мудрой.

Юмор — важная черта и психологически глубокой прозы Виктора Юзефовича Драгунского (1913—1972). Юрий Нагибин во вступительной статье к «Денискиным рассказам» писал: «Виктор Драгунский был талантлив вглубь и вширь. Если представить себе, сколько он успел сделать за короткий срок — всего пятьдесят восемь лет отмерила ему судьба, то кажется, что он прожил несколько жизней. В одной жизни он был шорником, лодочником, токарем, в другой — цирковым клоуном, актером кино и театра, руководителем замечательного сатирического ансамбля «Синяя птичка», а в третьей — одним из лучших детских писателей и превосходным, нежным и добрым писателем для взрослых... Ему выпала редкая участь быть ни на кого не похожим, создать свой стиль и в жизни, и в творчестве».

Неуемность, жажда жизни, многогранность интересов, страсть во всем: в деле, в творчестве, в любви к детям и, конечно, прежде всего к сыну Дениске, породившая рас­сказы о нем, оптимизм и ненасытность деятельностью — все это предопределяет пафос, интонацию, жанровое свое­образие «Денискиных рассказов». Первые из них были опуб­ликованы в журнале «Мурзилка» в 1959 году. Первая публи­кация сборника — 1966 год, издательство «Малыш», оче­видно, потому, что включенные в него произведения забавно, точно передают особенности психики, отношения к миру мальчишки 6—7 лет — бесхитростный, богатый строй души, увлеченность одновременно и сказкой, и реальной действи­тельностью, предрасположенность к выдумке, фантазии. Как будто даже при нашем участии, в обычных ситуациях, то ярко, задорно сверкая, то иронично улыбаясь, то откровен­но с озорством, проявляется, как на цветной пленке, жизнь Дениски, его друга Мишки и других ребят. Влюбленность в жизнь, в людей, во все земное и придуманное — главное свойство денискиной души.

«Я очень люблю лечь животом на папино колено, опустить руки и ноги и вот так висеть на колене, как белье на заборе. Еще я очень люблю играть в шашки, шахматы и домино, только чтобы обязательно выигрывать. Если не выигрывать, тогда не надо.

...Когда у меня хорошее настроение, я люблю скакать. Однажды мы с папой пошли в зоопарк, и я скакал вокруг него на улице, и он спросил:

— Ты что скачешь?

А я сказал:

— Я скачу, потому что ты мой папа!..»

Выдумки, иллюзии Дениски — иллюзии сказочного мира. А сказки, как известно, изначально создавались в основном не для детей. Не только древние сказки, мифы, но и сказки Пушкина, Ершова, Перро, братьев Гримм — не только дет­ское чтение. Сказки оттеснил со временем в мир детства ра­ционализм взрослого мышления — отталкивание от романти­ческого мироощущения под давлением здравомыслия. Но жизнь снова и снова подтверждает необходимость смеха, сказ­ки, фантазии.

Совсем не похож на сказку художественный мир повести «Чучело». Произведение — предупреждение о разрастающейся болезни — детской жестокости, о нарыве на традиционно священном чувстве уважения к старшему поколению. Именно традиционном, хотя и эта традиция, конечно, развивалась не без конфликтов, не без проблем. Автор повести Владимир Карпович Железников (род. 1925) известен и любим читателями с начала 60-х годов: «Разноцветная история», «Хорошим людям — доброе утро», «Путешествие с багажом», «Чудак из пятого «Б». Любимый автором герой — Борис Збандуто. Его зовут чудаком, потому что он мальчишка-чудак, охотно делает добро. С удовольствием помогает другому человеку «за интерес», как говорил герой Р.Погодина. Герои «Разноцветной истории» — тимуровцы нового времени. Они придумывают даже свой устав, утверждающий их ответственный подход к делу. «Устав фантазеров»: «Никогда не берись за то, что не умеешь делать. Если взялся мыть посуду, то зачем ее бить? Если берешься заклеивать окна, то не надо висеть в открытом окне два часа и пускать мыльные пузыри на головы прохожих. Если взялся варить компот, то ешь его в сыром виде умеренно...» Писатель любит детей и озорных, и тихих, но только совестливых, в итоге — надежных. Поэтическое видение мира, принятые душой идеалы, готовность верить,

свойственная тем, кто сам надежен, воспринимается нередко как чудачество. Однако, видимо, не зря говорят, что «на чу­даках мир держится».

Борису Збандуто одиноко. Понимают его немногие и не без труда. Может, поэтому идеальный чудак в новой редак­ции книги «Жизнь и приключения чудака» усложняется, но не за счет противостояния тому и тем, кого и что не прием-лет, а скорее за счет приобретенного умения что-то скры­вать, чем-то бравировать. Это, однако, не было движением к новому и сложному образу Лены Бессольцевой, нравствен­ному и эстетическому центру новаторской повести «Чучело». Это произведение, как и книги С.Иванова «Его среди нас нет», «Тринадцатый год жизни», как драматургия В.Розова, — о юных протестантах и носителях высокой нравственности, — убеждало, что литература развивается в лучших традициях рус­ского реалистического искусства.