💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Доля и недоля

В своем фундаментальном исследовании славянских семиотических систем Иванов и Топоров делают вывод о центральной роли оппозиции доля/недоля в этих семиотических системах; весь оппозициональный каркас таких систем “истолковывается как разные формы противопоставления доля-недоля, если их рассматривать с точки зрения коллектива в целом или отдельных членов этого коллектива”^[12].

В такой “семиотической ситуации” стратегия жизни представляет собой ряд точек определения “доли”: то есть многочисленный, неоднократный выбор между “счастьем и несчастьем, покупаемый, в частности, жертвоприношением”^[13]. В отличие от античного, например, представления о полной предопределенности судьбы, “доля” человека не определена раз и навсегда, а многократно определяется заново^[14]. Отмечается, что это не акт свободного индетерминированного выбора, а перманентная жеребьевка, когда “путь” (“доля”) не выбирается, а определяется по “подсказкам” извне и “покупается” жертвой.

Но одной из важнейших точек определения доли/недоли является суд — и в правовых представлениях, как указывается в том же исследовании, терминология доли/недоли представлена отчетливо (лишний раз подтверждая предположение об исключительной значимости правовой сферы для социального целого) — сам “суд” является продолжением “судьбы”: “суд, судьба, судбинушка” суть понятия одной корневой группы_ftn15^[15].

Виновен подозреваемый или нет является вопросом не столько суда, сколько судьбы; но раз преступление — это “доля” преступника, раз оно у него “на судьбе написано”, то неизбежно в правовой картине мире преступник понимается как априори у-богий; убожество это его доля (вернее, недоля): “В известной степени убог обозначает не только лишенность богатства (нищету), но и лишенность даваемых Богом (богатством, долей) прав… Бог-убог соотносится с архетипом Правды (Доли) — Неправды (Кривды, Недоли)”^[16].

Отметим, что то, что оказаться праведником или преступником — это зависит от твоей “доли”, а не “вины” (вернее, “вина” является твоей “долей”) связано не только и не столько с коррупцией суда, сколько с его (суда) “ бессилием ”. У суда нет “аппарата” для взвешивания мер вины и наказания. (С другой стороны, раз “не в силах человеческих судить о виновности”, то почему бы по крайней мере не разжиться мздою?)

Итак, “то, что должно быть, правильность, справедливость”, Правда, божья правда относится к компетенции исключительно “небесного суда”; определить ее “по настоящему” можно только в ордалии; в акте ордалии открывается решение бога как “доля” подозреваемого.

Испытание огнем или водой показывает, “исполнен” ли подозреваемый Правдой; если да, то он праведник и остается невредим — ибо “Правда в огне не горит и в воде не тонет” (к этой поговорке из арсенала прилежных читателей словаря Даля стоит отнестись очень серьезно). Если же в подозреваемом нет Правды, то он преступник. Здесь нет полутонов: или преступник, или праведник. Поэтому здесь и не может быть процесса исследования вины, а есть мгновенный акт выяснения (ордалия), сразу показывающий — праведник перед нами или преступник. “Точное семантическое описание хотя бы др.-русс. ‘правда железо’ как ‘испытание (каленым) железом’ уже открывает прямой путь к реконструкции праслав. *pravьda как ‘правеж’, т. е. процессуальный термин древнеславянского права”^[17].

Такова диалектика древнерусского права: размытость, нерасчлененность, взаимопроникновение правовых понятий приводит к резкому противопоставлению, дуализму (одно из двух — или праведник или преступник): “Далеко идущий бинаризм/дуализм при социальной интерпретации мифологических структур оказался одной из основных черт всей славянской картины мира”^[18]. (Может быть, своими блестящими успехами Тартуско-московская семиотическая школа обязана, кроме всего прочего, столь ярко выраженному дуализму^[19], где поэтому фундаментальный семиотический метод бинарного позиционирования работает “на все сто”.)

Итак, по причине резкой дуальности правовая система не может “измерять”, “вычислять”, “прослеживать”, а может только мгновенно узнать долю преступника. Так как в словаре права отсутствует строгое разведение основных понятий, то вычисление преступления в языке затруднено, можно лишь с помощью ордалии мгновенно зафиксировать изменение доли в не-долю, неправду, кривизну. Этот акцент на моменталном определении и заставляет уделять основное внимание не собственно языковой работе, а “правке” (“правда железо”) доли в конкретных техниках наказания. Правда, как начало трансцендентальное этому миру, состоит в исследовании и “открытии” доли, а не в проговаривании вины в суде.

Отмечу, что это означает преимущественно “эстетическое” отношение к преступнику, которое существует в земном суде (в отличии от суда небесного, высшего). Дистанция между земной истиной и небесной правдой настолько непреодолима, что нет возможности выстроить какую-либо процедуру их соотнесения и поэтому в суде возникает эстетическая ситуация (согласно классическому определению эстетического): эта непреодолимая демаркация эстетизируется отнесением ее разрешения к идеалу небесной правды. Это не моральный приговор: ордалией демонстрируется исключительно “эстетика” преступления, то есть то, что отнестись к преступнику нравственно-практически (то есть наказать его) может только бог.

Интересной оказывается и положение верховной власти в такой ситуации. В одном из своих исследований Б. А. Успенский специально останавливается на этом. Поскольку фигура Царя ближе всего соотносится с трансцендентальным началом, с Правдой (“помазанник Божий”) она оказывается неподсудна (поступки царя невыразимы в юридическом языке). Царь находится вне правовых институтов, его поступки не могут быть названы преступлениями. Царь поставлен свыше (он правит от имени Правды, а не Истины), он есть наиболее полное земное воплощение правды — и поэтому царь находится принципиально вне оппозиции праведник/тиран. Важно другое: может ли претендент на трон доказать свое право на царство, как свою долю. Существует дифференциация царей “праведных” и “неправедных”, “где праведный означает не “справедливый”, но “правильный”… Ни узурпация престола, ни даже законное в обрядовом отношении поставление на престол (венчание на царство) еще не делают человека царем. Не поведения, но предназначение (доля — В. С.-А.) определяют истинного царя; поэтому царь может быть тираном (как, например, Иван Грозный), но это ни в коей мере не говорит о том, что он не на своем месте”^[20].