Главная страница
Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Гроссмейстер
— Беру пешку, — предупреждает гроссмейстер. Деланно вздыхаю, стягиваю второй чулок. Если он и вправду гроссмейстер, то спасение — в форе. Пара чулок, трусики, маечка, юбка, блузка, бантик, серьги и цепочка. Туфли уже не в счет — расплата за пешку и слона. Итого — через одиннадцать взятых фигур наступит полное обнажение. — В случае мата проигравший снимает все, — заявляет партнер. — Моя очередь, — пешка вместе с носками — долой. Потираю ладошки. Гроссмейстер слегка озадачен. — Чай по-адмиральски! — провозглашает он, шлепает босиком, приносит на подносе стаканы, пузатый чайник и бутылку. Разливает, добавляем по ложечке коньяка, размешиваем, по ложечке выпиваем. — Предупреждаю, — предупреждаю, — в пьяном виде сносит крышу. — Можешь и изнасиловать? — Хуже. Могу и не дать. Склоняется к доске. Щурится. Точно великан в Блефуско разыскивает ниточку прохода сквозь неприступные для лилипутов скалы. Ложечку коньяка, ложечку чая. Адмиралы — тонкие извращенцы. — Не думай — ходи. Это же не чемпионат мира, — задираю блузку и топик, трясу бубенчиками. Ноль. Глубокое погружение. — Машины убили суть шахмат, — объявляет и на коне взламывает левый фланг. Пара ходов и придется лишиться трусиков. — Они думают, что все дело в расчетах. — Разве не так? — коварствую. Странно, но азартно. Точно школьница с парнем села поиграть в бутылочку. Отдавать невинность не то, чтобы не хочется, но желательно создать самцу макисмальные препоны для спаривания. Все бабы — суки. Почесывает бородку. Принимает на грудь пару ложек. — Знаешь, кто очень хорошо играет в шахматы? — Ты? — Коряки. Лови. — Какие такие коряги? — смотрю на жертвенную пешку, которой уже не суждено стать ферзем. Приподнимаюсь, стаскиваю трусики, аккуратно расправляю и выкладываю рядом с доской. Психологическая атака. — Коряки. Чукчи. Эскимосы. Коренное население севера. Какие маленькие, — тычет в бельишко. Машу краем юбки: — Жарковато. А что им еще делать полярной ночью? Вот и набивают руку. Играют с подружками на раздевание. — Не в этом дело. У них нестандартное мышление. Однажды я играл с ихним шаманом… — Проиграл? Укоризнено смотрит и качает головой. — Извини. Виновата. Бутылка опорожняется, градус в стаканах повышается. — Расчет всегда губит искусство. И спорт. Здесь — допинги, там — «проЭкты». Сентенция помогает — гроссмейстер освобождается от галстука. Или ему тоже жарко? — Стоит собраться двум интелигентам — хоть для выпивки, хоть для ебли — как страдать начинает современное искусство. — Когда я слышу слово «культура»… — Геббельс. — Маринетти. — Вам тоже можно выставить счетик… — Нам? Больше не пей. Групповухи все равно не получится. — Вам, философам. Беспрестанное коловращение в оскомине концептов. Демократия, тоталитаризм, гомосексуализм. — А здесь подробнее. — Изволь. Вот только снять чего-нибудь не забудь. Получаю слона и избавляюсь от цепочки. — Любите вы женщины мухлевать, — смотрит неодобрительно. — А в пупке у тебя ничего такого не припрятано? — Припрятано. Но пониже. — А смысл? — Если просверлить башку в определенном месте и вставить туда серебряное кольцо, то будешь постоянно испытывать эйфорию. Металл раздражает участок мозга, изменяется циркуляция крови — и вот результат. — У женщин там помещается мозг? Я был лучшего мнения. — Не язви. — Извини. — Лови и снимай рубашку. Смотрит на пешку. — Так вот, — сменяю гнев на милость от вида нагого мужского торса, — там, если тебе интересно, колечко трется о клитор. Сто метров хотьбы заменяет одну феллацию. А если по утрам бегать, то мужики вообще ни к чему. — Потрясающе. Сорок тысяч лет цивилизации ради того, чтобы заменить мужчин кольцом в клиторе. Так я могу взглянуть на приемника? — С какой стати? — Шах. Фигуры. Костяные солдатики, звери и башни, что маршируют, скачут, передвигаются по черно-белым квадратикам своего царства. Человек — бог им же придуманного плоского мира и, одновременно, раб законов древней игры. Ферзь. Фирзан. Мудрец, средневековой политкорректностью сменивший пол и ставший супругой короля. Могучий трансвестит, чья интеллектуальная мощь Востока вдруг обратилась в сексуальное интриганство Запада. — Что думает шахматист о фиграх? — избавляюсь от блузки. — Я так и знал, — разглядывает топик. Смотрю вслед, щипаю бугорки. Прыщики набухают, обозначая присутствие. — Предупреждали. — Ничего не думают. Что о них думать, — гроссмейстер тянется к трусикам. — В этом вся и проблема. Твои коряки наверняка одушевляют их, — придерживаю бельишко. — Если их одушевлять, то как же приносить их в жертву? Игра превратится в побоище. Шахматы — искусство жертвовать многим ради победы. Кстати, именно поэтому шахматисты весьма дерьмовые политиканы. — Политиканы гуманнее? — Политиканы жертвуют всем ради победы. — Предлагаю обмен. Трусики — на подсказку. — Хм… — Наше дело предложить. — Ну, хорошо. Ферзем. — Чего ферзем? — Ходи ферзем. — И это называется подсказкой? — Конечно. — Тогда можешь продолжать смотреть на трусики. — Разве ты не говорила, что я их получу? — Нет. Было сказано: трусики — на подсказку. Какая подсказка, такие и трусики. — Коварная. — Справедливая. — Аш шесть. Ферзя на аш шесть. — Владей, фетишист. — Никогда не думал, что шахматы столь эротичная игра. — Надо чаще играть с женщинами. На раздевание. — Это убьет игру. Противника надо ненавидеть. — Это вдохнет в игру новую жизнь. От дебюта презрения к эндшпилю желания. От борьбы к единству противоположностей. — Вот проблема — найти столько шахматисток, чью наготу можно созерцать без содрогания. Кстати, что снимешь теперь? — Серьги. — Останься в них. Считай, что уже сняла. Фора. — Откуда подобное милосердие? Из вычитания политикана и шахматиста? Все отнять многое? — Так будет эротичнее. Нагота и сережки. Да, еще кольцо. В клиторе. — Ты не из тех извращенцев, что в порыве страсти любят сосать мочки ушей партнерши? — А в чем проблема? — В соблюдении техники безопасного секса. Можно сережкой ухо порвать. Профессиональная травма веселых девушек. — Мужчины все дети. Оральная фаза развития длиною в жизнь. — Фрейдист. Дети? Это многое объясняет. Лишь дети способны играть с миром и тем самым изменять его. Сколько их было, что вылизывали тело, брали в рот соски, словно в порыве страсти могли выцедить из их пустоты капли материнского молока, спускались вниз и проникали языком во влагалище, точно слепцы, по вкусу выискивающие обратную дорогу домой. Кого, кроме своих метафизических детей метафизическая женщина согласна допустить в свое метафизическое лоно? Неужела сам по себе столь ужасный факт вторжения в нечто сокровенное не говорит о том, что здесь лежат более веские причины, нежели вегетация? Традиционно обостренно-брезгливое отношение немцев к выделительной системе человеческого организма породил фрейдизм — моча, экскременты, сперма, смегма человеческой психики, запертые в каменном мешке отхожего места Эго, чей тяжелый дух проникает сквозь предохранительные крышки социального табу и наводит эдипов морок на пресыщенных бюргеров. Космическая трагедия неодолимого рока в одночасье стала расхожей пьеской, которую кто не лень готов напялить на собственную тщедушность, выдавая сытую отрыжку и метеоризм за злое наследство эллинского царя, что осмелился убить отца и возлечь с матерью. Что породил бы сытый имперский мирок, окажись на месте доктора Фрейда менее брезгливый имярек, которому бы и в голову не пришло привлекать скатологические инвективы в качестве панацеи для молоденьких истеричек-поблядушек? Есть нечто здравое в древнейшем из способов избавления от психических недугов — палкой по башке. Или палку во влагалище. Вряд ли кто осмелится отрицать благотворность щедрого семяизвержения в вагину, которая в замысловатой форме истерии так жаждет пенетрации. — Ты не поверишь, но шахматами я заинтересовался очень поздно — в пятнадцать лет, когда тщетно пытался овладеть своей тогдашней подружкой. Вражеский ферзь при поддержке тяжелой кавалерии и легкой пехоты окончательно раздавил правый фланг обороны и ворвался в тыловой оперативный простор. Так и видятся сверху пылающие деревеньки, угоняемый скот и бабы с юбками на голове. Приходится избавляться от топика. — Это как? — Комочки… — Ну, извини. Не дойки. — Как? Гуляли по парку и присмотрели себе местечко в летнем шахматном клубе. Дверь там не запиралась, да и зачем? Кто позарится на расчерченные в клетку столы? Вот там мы и целовались. И все прочее. — Жесткий петтинг невинных, но нетерпеливых сердец? — Да. Сама ведь знаешь, как быстро взбираешься по дорожке от коленок до трусиков. А затем и в трусики. Особенно когда барышня сидит на столике. — И что? Неужели так ни разу и не дала? — Не дала. — Динамщица. Или сам виноват — плохо девушку возбуждал. Не кончала девушка. — Не в этом дело. Что-то меня самого останавливало. Понимаешь… Нет, трудно объяснить… Когда мои пальцы оказывались в ней… почти в ней… нечто происходило… Словно я оказывался в каком-то другом мире. С одной стороны, вот я здесь, тишина, тяжелое дыхание, они прижимается ко мне, подается почти бесстыдно навстречу, обнимает… А я смотрю через ее плечо на эти столы в клетку. Я, конечно, знал как играть, как двигать фигурами, но дальше этого не шло. И вот я увидел… — берет ферзя и передвигает на две клетки. — Что увидел? — тру предплечья. Мурашки нетерпения. — Игру. Игру в шахматы. Не дурацкие фигурки в клеточках, а нечто цельное, прекрасное, гармоничное, соразмерное. Словно все партии, какие только возможны в шахматах, превратились в божественную деву, что обнимала меня. Как будто муза шахмат снизошла до прыщавого подростка, преобразившись в его подружку. — И… — Я кончил. Признаюсь честно — такого больше никогда не испытывал. Ни с кем. Это было… это было… полное опустошение. Словно поднялся на Эверест и другие горы стали тебе безразличны. Поэтому я развернулся и ушел. — А девушка? — Мы больше не встречались. Наверное, она здорово обиделась, что я оставил ее там на столе. Но мне, право, было все равно. Я вернулся домой, упал, заснул, а на следующее утро пошел и записался в шахматный кружок. Концентрация коньяка приближается к ста процентам. Ау, адмиралы! Жарко. Раздвигаю ноги, машу юбкой. Жалкий ветерок. Возбудилась. Хочется чего-то менее эфемерного, нежели движение воздуха. — И вот что меня изрядно озадачивает, — гроссмейстер задумчиво вертит фигурку. Избавляюсь от юбки. От поражения — бантик в одинокой косичке. — Что же? — Играю ли я потому, что хочу овладеть женщиной, или овладеваю женщиной потому, что хочу играть? — Ох уж это мужской сексизм! — чокаемся и залпом добиваем адмиральское пойло. — Овладевать женщиной! Не любить, не отдавать, а овладевать… — Так говорят. — Как глубокая почитательница аналитической философии, особенно в части семантического постулата и его следствий, не могу не заметить… Ой, щетинка! Гроссмейстер приподнимается, разглядывает. — Не вижу, — протягивает руку, осторожно проводит пальцем. — Гладко. Хм, колечко… Крышу срывает и уносит. Начинается качка. Тело — неуклюжий корабль, переваливающийся в борта на борт, с носа на корму. Мысли — матросы, высыпавшие на палубу и смываемые жадным штормом обратно в стальное чрево. Пена и ветер. Все набухло и сочится. Внутри плескается жидкий адмирал. Съеденные пешки волокут последние лоскутки стыдливости. Доска хлопает клетчатыми крыльями пресованной клетчатки. Телом овладевают. Или тело любят? Любить — значит владеть. Значит что-то отбирать, присваивать. Что можно присвоить в ритмичном трении слизистых оболочек?! Иллюзия. Прана. Майя. Наступление. Резкий ввод. Отход. Штормовые волны не дают покоя. Можно ли отличить любовь (пусть даже продажную) от суетливого стремления по-быстрому насытиться? Различить в столь привычных фрикциях мужчину и мелкого хозяйчика, расщепить миллионы лет наследного наслаждения от исполнения вечно женского предназначения оплодотворяться и жалкие тысячелетия сучьей тоски и хандры живой вещицы, игрушки, расписного семяприемника, взыскующего вечной свободы от долга продолжения рода. Плачу. Реву. Вою от тоски, что так похожа на оргазм. Вот вам главная тайна — женщина стонет не от наслаждения, это ее плач и крик потери. Что же утеряно? Во имя чего совершается миллионы раз на дню тайные ритуалы оплакивания? Кабы знать — что утеряно… Это почти что отыскать утерянное… — Шах и мат… шах и мат… — шепот и тяжесть мужского тела. Выползаю и тащусь в туалет. В гальюн. Шторм продолжается. Сажусь. Моча журчит. Семя капает. Кровь сочится.
Данная страница нарушает авторские права?
|