Пустеля – архетип свободи

Пустыня — это архетип и теплица первозданной, первобытной, незамутненной глубинной свободы, которая есть не что иное, как отсутствие пределов. Переживание близости к Богу у средневекового пустинника вызывалось острым ощущением собственной богоподобности: несвязанностью обычаями и условностями, нуждами собственного тела и душевными потребностями других людей, своих прошлых деяний и действий в настоящем. Выражаясь языком сегодняшних теоретиков, можно сказать, что отшельники были первыми, кто в своей жизни прочувствовал " оторванность" и " неотягощенность" личности. Они были богоподобны, ибо все, что они делали, они делали ab nihilo. Их паломничество к Богу было упражнением в построении себя (вот почему Церковь, желавшую быть единственной связующей линией с Богом, с самого начала возмущали пустынники, и она вскоре уклонилась от своего пути, согнав их в монашеские ордена под пристальное око уставов и рутины).

ШЛЯХ = НАПОВНЕННЯ СМИСЛОМ

В землях, которые принято называть современным обществом, паломничество перестало быть выбором образа жизни; в таком выборе нет больше ни геройства, ни святости. Ведение паломнической жизни перестало быть той этической мудростью, которая постигается интуитивно или в откровении избранным и праведным. Паломничество теперь совершается по необходимости, просто, чтобы не затеряться в пустыне — придать бесцельному топтанию земли вид целенаправленного движения. Будучи паломником, можно не просто идти, а куда-то направляться. Оглянувшись назад, во вдавленные в песок отпечатки ступней, можно увидеть дорогу. Можно рефлексировать о пройденном пути и увидеть в нем целенаправленное развитие, продвижение, приближение к цели, определить, что " пройдено", что " осталось", и набросать проект " предстоящей дороги" как продолжение протоптанных к тому времени следов на ранее нетронутой земле. Назначение, установление цели жизненного паломничества, придает форму бесформенному, целостность фрагменту, непрерывность эпизоду. Опустыненный мир требует, чтобы жизнь проживалась как паломничество. Но если жизнь — паломничество и мир за порогом опустынен и безобразен, то паломничество наполнит его смыслом, превратит мир в магистраль, ведущую к тому месту, где обитает его смысл. Это " привнесение" смысла называлось до настоящего времени " строительством идентичности". Паломник и пустынный мир, по которому он шагает, обретают свои смыслы вместе и посредством друг друга. Оба процесса могут и должны не прекращаться ввиду непреодолимости дистанции между целью (смысл мира и идентичность странника всегда еще не достигнуты, всегда в будущем) и настояним моментом (промежуточной станцией на пути следования идущего к идентичности).

ЧАС = ШЛЯХ

Преодоление пространства есть функция времени, ибо дистанция измеряется временем, необходимым на ее преодоление. " Здесь" — ожидание, " там" — удовлетворение. Далеко ли от " здесь" до " там", от ожидания до удовлетворения, от пустоты до смысла, от проекта к идентичности? Десять лет, двадцать? Столько, сколько требуется, чтобы выполнить свое предназначение? Время, которым пользуются для измерения расстояний, должно быть как линейка: прямым, цельным, с равноудаленными делениями, из твердого и прочного материала. Таким оно и было в действительности в эпоху модерна — время жизни-ради-будущих свершений. Как и сама жизнь, время было векторным, непрерывным и не сгибалось. Оно " шло вперед" и " проходило". И жизнь, и время были сделаны по мерке паломника.

ФІЛОСОФІЯ = ПОДОРОЖ.

КЛАСИКА+МОДЕРН= ПАЛОМНИЦТВО

ПОСТМОДЕРН = БРОДЯЖНІСТЬ.

Я полагаю, что, как паломник был самой подходящей метафорой жизненной стратегии модерна, цель которой безнадежное построение идентичности, так и фланер, бродяга, турист и игрок вместе взятые, движимые неприятием ко всякой привязанности и фиксированности, составляют метафору стратегии постмодерна. Ни один из перечисленных типов/стилей не является изобретением постмодерна — все они были хорошо известны задолго до наступления новейших времен. И подобно тому, как исторические условия модерна придали новый облик фигуре паломника, унаследованной от христианства, точно так же постмодерновый контекст придает новое качество известным ранее типам и делает это в двух принципиально важных аспектах. Во-первых, стили, которые некогда вели маргиналы в своих обочинных хронотопах, теперь практикует большинство в основное время своей жизни и в местах, расположенных в центре жизненного мира; они поистине превратились в стили жизни. Во-вторых, выделение четырех типов не подразумевает возможности выбора или/или — жизнь постмодерна слишком беспорядочна и бессвязна, чтобы уложить ее в одну стройную модель. Каждый тип сообщает нам лишь одну часть истории, которая никак не складывается в единое целое (ее " тотальность" — лишь сумма ее частей). Партия постмодерна поется в четыре голоса, иногда слаженно, но чаще все же выходит какофония.