Эвнденцнальиость

Грамматические значения, относящиеся к сфере эвиденциальности, не являются прототипическими модальными значениями; тем не менее, в силу их многообразных связей с модальными категориями (особенно с эпистемическими наклонениями), мы также рассмотрим их в данном

разделе.

До недавнего времени эвиденциальность казалась «экзотической» ка­тегорией, свойственной лишь ограниченному кругу языков; однако иссле­дования последних лет (упомянем прежде всего сборники [Chafe/Nichols (eds.) 1986 и Guentcheva (ed.) 1996]) значительно расширили этот круг и позволяют рассматривать эвиденциалъные значения как полноправный элемент Универсального грамматического набора.

Значения, относящиеся к сфере эвиденциальности, выражают экс­плицитное указание на источник сведений говорящего относительно сооб­щаемой им ситуации Р. Для носителей языка типа русского (где подобная информация не грамматикализована) этот тип значений может показать­ся непривычным: говорящие по-русски указывают на источник сведений о ситуации только в том случае, если эта информация представляется им необходимой: например, если говорящий хочет подчеркнуть, что он лично наблюдал описываемое событие (ср. у меня на глазах; я сам ви­дел, как... и т. п.) или, наоборот, если говорящий хочет снять с себя ответственность за достоверность сообщаемой информации (ср. как го­ворят; по слухам; за что купил, за то и продаю и т. п.). Между тем, существует достаточно много языков, в которых подобного рода коммен­тарий говорящего встроен в систему грамматических форм глагола, т. е. является обязательным: употребляя глагольную словоформу, говорящий не может уклониться от того, чтобы сообщить, каким образом он узнал об описываемой ситуации.

Сам термин эвиденциальность (англ, evidentially), равно как и описание со­ответствующей категории, впервые встречается в принадлежащем Францу Боасу очерке языка квакнутль, опубликованном в 1911 г. Данная категория типична для многих индейских языков (и была отражена в их грамматических описаниях), но за пределами узкого круга американистов термин получил известность толь­ко после статьи [Якобсон 1957], который использовал в качестве иллюстрации

11 Зак. 40

данные болгарского языка. К болгарскому (а также албанскому) языку термин «эвиденциальность» до этого не применялся, но соответствующие категории также обсуждались в работах специалистов по крайней мере с начала XX в. (в болга-ристике в основном используется термин «пересказывательное наклонение», или ренарратав). Под влиянием Р. О. Якобсона термин «эвиденциальность» стал обще­принят и был закреплен, в частности, в исследованиях [Givun 1982; Chafe/Nichols (eds.) 1986; VWUett 1988] и др.; наряду с ним иногда употребляется и описательный термин data-source marking. Во франкоязычной лингвистике с ними конкури­рует термин «медиатив» (франц. mediatif), предложенный в 19S6 г. известным французским типологом и иранистом Жильбером Лаэаром в статье о таджикском языке (глагольная система которого богата эпистемическими и эвиденциальными показателями) и использованный затем в [Guentcheva (ed.) 1996].

Максимальная система эвиденциальных значений предполагает пре­жде всего различение источников информации о ситуации по двум при­знакам:

(i) имел ли говорящий прямой доступ к ситуации («прямая» vs. «косвен­ная» информация),

(ii) имел ли говорящий личный доступ к источнику информации о ситуа­ции — не важно, прямому или косвенному (этот признак различает «непосредственную» и «опосредованную» информацию).

Вообще говоря, всякая прямая информация по определению является непосредственной, но косвенная информация может быть получена гово­рящим как лично (например, если говорящий не видел пожара, но видел его следы), так и через посредников (например, если говорящий не ви­дел ни пожара, ни его следов, но слышал о пожаре от третьих лиц), и это обстоятельство для многих грамматических систем оказывается существенным. Ср. ниже схему (4).

(4) Типы источников информации:

Далее, граммемы э видении ал ьн ости (в зависимости от типа эви-денциальной системы) могут конкретизировать каждый из этих типов информации.

В более распространенных эвиденциальных системах оппозиция име­ет простую структуру: как правило, маркируется только какой-то один тип

информации. Это может быть, например, опосредованная информация (т. е. полученная говорящим через третьих лиц); в этом случае в гла­гольной системе имеется показатель цитатива (англ, quotative), который указывает, что говорящий воспринял информацию от кого-то; отсут­ствие такого показателя свидетельствует о непосредственном характере информации. Маркирование опосредованной информации свойственно эстонскому и латышскому языкам, лезгинскому, многим диалектам кечуа и др. В немецком языке это значение имеет модальный глагол sollen, выражающий также и необходимость, ср. Er soil krank sein 'говорят, он болен', букв, 'он должен быть больным*.

С другой стороны, в глагольной системе может грамматически мар­кироваться только косвенная информация, т. е. только тот факт, что говорящий не был свидетелем описываемой ситуации (при этом уже не уточняется, наблюдал ли он ее результат, слышал о ней от третьих лиц или просто предположил, что она могла иметь место). В этом случае в языке имеется граммема так называемой «заглазности» (этот удачный русский термин используется, например, в [Кибрик 1977]; англоязычные эквиваленты — non-attested, non-witnessed и др.). Это очень распростра­ненный тип эвиденциальных систем; как правило, граммемы заглазности несут в таких системах сильную дополнительную модальную нагруз­ку, выражая значение вида 'говорящий не берет на себя ответственность за истинность передаваемой информации' или 'говорящий не утверждает, что передаваемая информация истинна' (ср. русск, будто бы, выражающее близкий комплекс значений).

Маркирование «косвенной» эвиденциальности свойственно турецко­му (показатель -mis,) и другим тюркским языкам, пермским и обско-угорским языкам, многим дагестанским и иранским языкам, армянскому языку и др., образующим так называемый «эвиденциальный пояс Ста­рого Света» (на обширной территории от Балкан до Дальнего Востока, включая тюркские, финно-угорские и самодинекие языки Поволжья, Сибири и Урала, корейский, японский и др.). При этом эвиденциаль­ность, как правило, выражается только в прошедшем времени, и ее показатели восходят к формам перфекта (в некоторых языках они еще могут употребляться как настоящий перфект, как, например в восточно-армянском — в отличие от западно-армянского), почему такие систе­мы и названы в [Guentcheva (ed.) 1996] «перфектоидными». Показатели косвенной эвиденциальности обычно имеют два блока контекстных зна­чений: а) инферентивное — 'говорящий наблюдал не саму ситуацию, а ее результат' (это значение является диахронически исходным, и его связь с перфектом очевидна) и Ь) цитативное — 'говорящий знает о ситуации от третьих лиц'; в балканских языках к этим значением добавляется чисто модальное значение адмиратива, развивающееся из предыдущих (в совре­менном албанском это значение фактически наиболее распространенное);

тем самым, неожиданное обнаружение ситуации в этих языках трактуется как особый способ получения информации о ней. В болгарском языке, имеющем наиболее сложно организованную эвиденциальную систему, выделяются и другие формы (например, со значением сомнения или предположения)^|8).

Наконец, относительно небольшое число языков мира различает ти­пы информации более детально: в этих языках может иметься несколько (от двух до шести) различных граммем эвиденциальности. Наиболее дроб­ные эвиденциальные системы имеются в современных тибетских языках, а также в ряде индейских языков Калифорнии (группы помо и др.). По нескольку эвиденциальных показателей имеется также в нивхском, айнском, эскимосских языках, во многих аравакских языках Южной Америки и др.

Прямые источники информации могут подразделяться на визуальные (говорящий зрительно наблюдал ситуацию), прочие сенсорные (говорящий воспринимал ситуацию слухом, обонянием и т.п.)¹⁹' и так называемые «эндофорические»: граммемы этого типа (распространенные в тибетских и некоторых индейских языках) маркируют внутренние ощущения гово­рящего (страх, голод, намерения и т.п.), которые, естественно, говоря­щий может только ощущать, но не может воспринимать их «со стороны» (т. е. визуально-сенсорным способом).

Косвенные источники информации могут также различаться в за­висимости от того, судит ли говорящий о ситуации по тому, что он считает ее результатом, или на основании логических соображений об­щего характера. Граммемы первого типа называются инферентивом (это значение, как мы видели, выражается и в составе показателей «заглазно-сти»); граммемы второго типа — презумптивом. Так, высказывание типа Здесь, похоже, кто-то побывал (произнесенное при виде взломанной двери) будет содержать показатель инферентива, а высказывание типа Дети, должно быть, уже дома (произнесенное при взгляде на часы) будет содержать показатель презумптива, так как говорящий в данном случае опирался не на конкретные свидетельства о ситуации, а на свои знания о привычках детей, их обычном распорядке дня и т. п. (Русские выраже­ния похоже и должно быть являются довольно близкими лексическими эквивалентами инферентива и презумптива соответственно.)

Наконец, возможна и грамматическая дифференциация опосредован­ной информации: могут различаться средства передачи слов конкретного

^|8' Для болгарских эвиденциальных форм (все они построены на базе ^-перфекта) характе­рен дополнительный эпистемический компонент 'говорящий не гарантирует достоверности сообщаемого'; употребление данных форм, в частности, обязательно для любого рассказа об исторических событиях (но не в художественных исторических романах!), за исключе­нием абсолютно достоверных.

^|9' Граммема с таким значением встречается в самодийских языках, где она называется аудитивом (но выражает все виды прямой не-зрительной сенсорной информации).

лица (*Х сказал, что...*), обобщенного, неспецифицированного или не­известного говорящего ('говорят', 'слышно') и, наконец, сведения из так называемого общего фонда знаний ('как известно'): говорящий не полу­чил этих сведений лично, но они являются «общими истинами», и этот факт может также специально отмечаться.

Заметим, что в таких «детализированных» системах эвиденциальные показатели не имеют или почти не имеют модальной нагрузки (за ис­ключением презумптива, который по определению является эпистеми-ческим значением): в отличие от бинарных систем, в которых всякая непрямая информация автоматически оказывалась менее достоверной, в «детализированных» системах такой импликации нет. В частности, апелляция к общему фонду знаний может быть более достоверной, чем к личному сенсорному свидетельству говорящего, и т. п.; соответственно, эвиденциальность тибетского или калифорнийского типа максимально удалена от модальной семантической зоны. Тем самым, у лингвистов нет оснований ни объявлять эвиденциальность простой разновидностью эпистемической модальности (как предлагается в [Giv6n 1982 и 1984: 307] или — с некоторыми оговорками — в [Palmer 1986]), ни трактовать эви­денциальность и эпистемическую модальность как ничем не связанные категории (как это делается в [Bybee et al. 1994]).