💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Разложение родоплеменного строя у древних германцев

Северные соседи Римской империи — варварские, по оценке греков и римлян, племена германцев, а также кельтов, славян, фракийцев, сарматов — в первые столетия новой эры жили еше родоплеменным строем. Уровень развития этих племен был весь­ма различен, но к моменту массовых вторжений варваров на территорию империи в IV—VI вв. все они в той или иной мере и форме обнаруживали признаки складывания государственности, причем постепенно все более очевидной становилась феодальная направленность происходящих изменений. У германцев эта тенденция прослеживается с особой ясностью.

Хозяйственный строй. Хозяйственный строй древних германцев остается предметом острых историографических дискуссий, что обусловлено прежде всего состоянием источников. Согласно преобладающей точке зрения (учитывающей наряду с письменными источниками достижения археологии, ономастики и исторической лингвистики), германцы уже в I в. вели оседлый образ жизни, хотя эпизодические перемещения отдельных коллективов и племен на значительные расстояния еще имели место. Миграции вызывались по большей части внешнеполитическими осложнениями, иногда нарушениями экологического равновесия в результате колебаний климата, демографического роста и другими причинами, но отнюдь не диктовались природой хозяйственного строя. Наиболее развитыми являлись племена, жившие на границах империи по Рейну и Дунаю, тогда как по мере удаления от римских пределов уровень цивилизованности падал.

Главной отраслью хозяйства у германцев было скотоводство, иг­равшее особо важную роль в Скандинавии, Ютландии и Северной (Нижней) Германии, где много прекрасных лугов, земли же, при­годной для земледелия, мало, а почвы сравнительно бедны. Разво­дили в основном крупный рогатый скот, а также овец и свиней. Земледелие было на втором плане, но по важности уже мало усту­пало скотоводству, особенно к IV в. Местами еще сохранялись подсечно-огневое земледелие и перелог, однако преобладала эксплуа­тация давно расчищенных и притом постоянно используемых участков. Обрабатывались они ралом (сохой) либо плугом, приводимыми в движение упряжкой быков или волов. В отличие от рала плуг не просто бороздит взрыхляемую лемехом землю, но подрезает глыбу земли по диагонали и с помощью специального устройства — отвала — отбрасывает ее в сторону, обеспечивая более глубокую пахоту. Позволив, таким образом, существенно интенсифицировать земледелие, плуг явился поистине революционным изобретением. Однако его применение или неприменение в конкретном районе было обусловлено не столько стадией развития, сколько особенностями почв: плуг незаменим на тяжелых глинистых почвах, отвоеванных у леса; на распаханных лугах с их легкими податливыми почвами он необязателен; в горной местности, где плодородный слой неглубок, использование плуга чревато эрозией.

Правильные севообороты еще только складывались, тем не менее к концу рассматриваемого периода начало распространяться двухполье с обретающим понемногу регулярность чередованием яровых и озимых, реже — зерновых с бобовыми и льном. В Скандинавии сеяли в основном морозоустойчивый неприхотливый овес и быстросозревающий яровой ячмень, на самом юге, в Сконе, также яровые сорта ржи и пшеницы. Зерна здесь хронически не хватало, основой пищевого рациона служили мясомолочные продукты и рыба. В Ютландии и в собственно Германии пшеница занимала значительные и все расширявшиеся площади, но преобладали все же ячмень (из которого помимо хлеба и каши изготовляли также пиво — главный хмельной напиток германцев) и особенно рожь. Германцы возделывали также некоторые огородные культуры, в частности корнеплоды, капусту и салат, прине­сенные ими впоследствии на территорию империи, но садоводст­ва и виноградарства не знали, удовлетворяя потребность в слад­ком за счет дикорастущих плодов, ягод, а также меда. Охота уже не имела большого хозяйственного значения, рыболовство же иг­рало важную роль, прежде всего у приморских племен.

Вопреки сообщению Тацита, германцы не испытывали недо­статка в железе, которое производилось в основном на месте. Ве­лась также добыча золота, серебра, меди, свинца. Достаточно раз­вито было ткачество, обработка дерева (в том числе для нужд кораблестроения), выделка кож, ювелирное дело. Напротив, ка­менное строительство почти не практиковалось, керамика была невысокого качества: гончарный круг получил распространение лишь к эпохе Великого переселения народов — массовому мигра­ционному процессу в Европе в IV—VII вв. Видное место в хозяй­ственной жизни германцев занимал товарообмен. Предметом внут­рирегиональной торговли чаще всего служили металлические из­делия; римлянам германцы поставляли рабов, скот, кожу, меха, янтарь, сами же покупали у них дорогие ткани, керамику, драго­ценности, вино. Преобладал натуральный обмен, лишь в погра­ничных с империей областях имели хождение римские монеты.

Население всего германского мира едва ли превышало тогда 4 млн. человек и в первые столетия нашей эры имело тенденцию к сокращению из-за эпидемий, непрерывных войн, а также не­благоприятных экологических изменений. Соответственно, плот­ность населения была крайне низка, и поселения, как правило, разделялись большими массивами леса и пустоши. Согласно Та­циту, германцы «не выносят, чтобы их жилища соприкасались, селятся они в отдалении друг от друга, где кому приглянулся ручей, или поляна, или роща». Это свидетельство подтверждается раскоп­ками, выявившими во всех германских землях уединенно стояшие усадьбы и небольшие, в несколько домов, хутора. Известны и выросшие из таких хуторов крупные деревни, все более многочис­ленные к середине I тысячелетия, однако и в это время типичным остается все же сравнительно небольшое поселение. Жилища древних германцев представляли собой высокие удлиненны размером до 200 кв. м, рассчитанные на два—три десятка человек; в ненастье здесь содержали и скот. Вокруг или неподалеку лежали кормившие их поля и выгоны.

При близком соседстве нескольких домохозяйств поля или их участки отделялись от соседских не подлежащими распашке межами, возникавшими из камней, удаляемых с поля и постепенно скрепляемых наносами земли и проросшей травой; эти межи были достаточно широки, чтобы пахарь мог по ним проехать с упряжкой к своему участку, не повредив чужие. С увеличением населения такие поля иногда делились на несколько долей, но сами границы поля оставались, по-видимому, неизменными. Такая система полей была наиболее характерна для открытых низменностей Северной Германии и Ютландии. В Средней и Южной Германии, где хлебопашество велось в основном на землях, очищенных от леса положение было, вероятно, несколько иным, поскольку лесные почвы требовали более длительного отдыха, который нельзя было компенсировать, как на богатом скотом Севере, избыточ­ным унавоживанием. Соответственно здесь дольше держался перелог и связанное с ним периодическое перекраивание участков.

Община. Та или иная форма общины характерна для всех родоплеменных, а также более развитых обществ докапиталистичес­кой эпохи. Конкретная форма общины зависела от многих фак­торов: природных условий, типа хозяйства, плотности населения, степени социальной дифференциации, развитости товарообмена и государственных институтов. Община как таковая была необхо­димым и нередко важнейшим элементом всех древних обществ, позволявшим человеческому коллективу заниматься хозяйствен­ной деятельностью, поддерживать освященный обычаем порядок, защищаться от врагов, отправлять культовые обряды и т.д. Самой ранней формой общины считается родовая, или кровнородственная, основанная на совместном ведении хозяйства и совместном пользовании и владении землей кровными родственниками. Эта форма общины была характерна едва ли не для всех народов мира на ранних стадиях их развития. В дальнейшем под влиянием внешних условий община могла приобрести самые разнообразные очертания, причем история общины не сводима к разложению и угасанию ее родовой формы, правильнее говорить о развитии и видоизменении форм и функций общины. Так называемой соседской общине (иначе — община-марка), распространенной в средневековой Германии и в некоторых сопредельных странах, некогда завоеванных германскими племенами, свойственна индивидуальная собственность малых семей на наделы пахотной земли при сохранении коллективной собственности общины на леса, поля и другие угодья.

Жители древнегерманских хуторов и деревень несомненно также образовывали некую общность. В первые века нашей эры род все еще играл очень важную роль в жизни германцев. Члены его селились если не вместе, то компактно (что особенно ясно проявлялось в ходе миграций), вместе шли в бой, выступали соприсяжниками в суде, в определенных случаях наследовали друг другу. Но в повседневной хозяйственной практике роду уже не было места. Даже такое трудоемкое дело, как корчевание леса, было по силам большой семье, и именно большая семья, занимавшая опи­санное выше просторное жилище и состоявшая из трех поколений или взрослых женатых сыновей с детьми, иногда с несколькими невольниками, и являлась главной производственной ячейкой гер­манского общества. Поэтому независимо от того, происходили ли жители поселения от общего предка или нет, соседские связи между ними преобладали над кровнородственными.

При небольшой плотности населения и обилии свободных, хотя обычно не освоенных еще земель, споры из-за возделываемых пло­щадей, равно как и общие всем проблемы, связанные с их обра­боткой, вряд ли часто возникали между домохозяйствами. Гос­подство примитивных систем земледелия, чуждых строгому, обязательному для всех соседей чередованию культур и неукос­нительному соблюдению ритма сельскохозяйственных работ (что свойственно для развитого двухполья и особенно трехполья), также не способствовало превращению этой общности в слаженный производственный организм, каким была средневековая крестьян­ская община. Функционирование древнегерманской общины еще сравнительно мало зависело от организации хлебопашества и зем­леделия в целом. Большее значение имело регулирование эксплу­атации необрабатываемых, но не менее жизненно важных угодий: лугов, лесов, водоемов и т.д. Ведь главной отраслью хозяйства ос­тавалось скотоводство, а для нормальной его организации безус­ловно требовалось согласие всех соседей. Без этого согласия невоз­можно было наладить удовлетворяющее всех использование и других ресурсов дикой природы: рубку леса, заготовку сена и т.д. Членов общины объединяло также совместное участие во множестве об­щих дел: защите от врагов и хищных зверей, отправлении культа, поддержании элементарного правопорядка, соблюдении простейших норм санитарии, в строительстве укреплений. Однако коллективные работы все же не перевешивали труда общинника в своем домохозяйстве, бывшем поэтому с социально-экономической точки зрения по отношению к общине первичным образованием.

В конечном счете именно поэтому древнегерманская обшина, в отличие от общины античного типа (полиса), а также общин других варварских народов, например кельтов и славян, сложилась как община земельных собственников. Таковыми выступали, однако, не отдельные индивиды, а домохозяйства. Глава семьи имел решающий голос во всех делах, но власть его все же существенно отличалась от римского pater familiae: германский домовладыка гораздо менее свободно мог распоряжаться «своим» имуществом, которое мыслилось и являлось достоянием семьи, отчасти и всего рода.

Для германца начала нашей эры его земля — это не просто объект владения, но прежде всего малая родина, «отчина и дедина», наследие длинной, восходящей к богам, вереницы предков, которое ему в свою очередь надлежало передать детям и их потомкам, иначе жизнь теряла смысл. Это не только и даже не столько источник пропитания, сколько неотъемлемая часть или продолжение его «я»: досконально зная все секреты и капризы своей земли (и мало что зная кроме нее), будучи включен в присущие ей природные ритмы, человек составлял с ней единое целое и вне его мыслил себя с трудом. В отличие от скота, рабов, утвари земля не подлежала отчуждению; продать или обменять ее, во всяком случае за пределы рода, было практически так же невозможно, нелепо, святотатст­венно, как и бросить. Покидая отчий дом в поисках славы и богат­ства, германец не порывал с ним навсегда, да его личная судьба и не имела особого значения — главное было не дать прерваться роду, тысячами уз связанному с занимаемой им землей. Когда же под давлением обстоятельств с места снималось целое племя, вмес­те с экономическими и социальными устоями общества начинала деформироваться и сложившаяся в нем система ценностей. В част­ности, возрастала роль движимого имущества, а земля все яснее обнаруживала свойства вещи, которую можно оценивать и при­обретать. Не случайно архаические воззрения германцев на землю если не изживаются, то претерпевают принципиальные изменения именно в эпоху Великого переселения народов.

Социально-экономическая структура. Имущественное и социальное равенство, известное германскому обществу по крайней мере с I в., еще долго выражалось сравнительно слабо. Наиболее типичной фигурой этого общества был свободный, ни от кого не зависящий человек — домовладыка, занятый сельскохозяйственным трудом, и одновременно воин, член народного собрания, хранитель обычаев и культов своего племени. Это еще не крестьянин в средневековом смысле слова, так как хозяйственная деятельность пока что не стала для него единственной, заслонившей и заменившей ему всякую другую: при очень низкой производительности труда, когда прокормить общество было возможно лишь при условии личного участия почти всех его членов в сельском хозяйстве, общественное разделение труда и разграничение социальных функций (производство, управление, культ и т.д.) еще только намеча­лось. Следует отметить, что сочетание производственной и общественной деятельности, в котором наряду с экономической само­стоятельностью воплощалось полноправие древнего германца, могло осуществляться только благодаря его принадлежности к большесемейному коллективу, достаточно мощному и сплочен­ному, чтобы без особого ущерба для хозяйства переносить периодическое отсутствие домовладыки и его взрослых сыновей. Поэ­тому социальный статус германца определялся в первую очередь статусом его семьи, зависевшим еще не столько от богатства, сколь­ко от численности, родословной и общей репутации семьи и рода в целом. Комбинация этих ревностно оберегаемых признаков оп­ределяла степень знатности человека, т.е. уровень гражданского достоинства, признаваемый за ним обществом.

Большая знатность давала известные привилегии. Если верить Тациту, она обеспечивала наряду с уважением преимущество при дележе земли и доставляла предводительство на войне даже юно­шам; судя по тому, что последние могли позволить себе подолгу пребывать в праздности, чураясь сельскохозяйственного труда, большая знатность, как правило, сочеталась с большим достат­ком. О крепнущей взаимосвязи социального превосходства с бо­гатством свидетельствуют и материалы раскопок, показавших, что наиболее солидная богатая усадьба обычно занимала в поселении центральное место, соседствуя с культовым помещением и как бы группируя остальные жилища вокруг себя. Однако во времена Тацита знатность еще не превратилась у германцев в особый со­циальный статус. Все свободные и свободнорожденные остава­лись полноправными и в целом равноправными членами племе­ни; различия в их среде, по сравнению с их общим отличием от несвободных, были еще относительно несущественными и опре­делялись принадлежностью не к тому или иному социальному разряду, а к конкретному роду.

Несвободные, как и у римлян, формально стояли вне общества, но в остальном рабство играло в жизни германцев принципиально другую роль. Хотя обычаи германцев не запрещали обращать в рабство соплеменников, а беспрестанные войны с соседями обеспечивали стабильный источник пополнения рабов за счет чужаков, рабы образовывали достаточно узкий слой населения. Пленных часто выменивали или продавали римлянам, а иногда и убивали на поле боя или приносили и жертву, рабов же по прошествии некоторого времени нередко отпускали на волю и даже усыновляли. По-видимому, рабы имелись далеко не во всяком домохозяйстве, и даже в самых крупных и зажиточных они вряд ли были столь многочисленными, чтобы господская семья могла переложить на них главные хозяйственные заботы. Рабство оставалось патриархальным, и в том, что касается повседневной производственной деятельности и условий существования, образ жизни рабов мало отличался от образа жизни свободных. Часть рабов трудилась рука об руку с хозяином и делила с ним кров и пищу, внимание Тацита больше привлекло то обстоятельство, что германцы «пользуются рабами иначе, чем мы, распределяющие его бязанности между челядью, — каждый из них распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин только облагает его, словно колона, известным количеством зерна, скота или ткани, и лишь в этом выражаются его повинности как раба». Можно гадать действительно ли то были рабы или какой-то другой, чуж­дый социальному опыту римлянина разряд населения, однако показателен сам факт существования слоя эксплуатируемых част­ным лицом, но самостоятельно хозяйствующих производителей. Отношения этого типа, разумеется, не определяли социально-эко­номический облик германского общества конца I в., еще не знав­шего систематической эксплуатации человека человеком. Тем не менее налицо симптомы разложения древнего общественного строя и формирования качественно нового хозяйственного механизма. В последующие три-четыре столетия германское общество де­лает заметный шаг вперед. Археологический материал недвусмыс­ленно говорит о дальнейшем имущественном и социальном рас­слоении: погребения все больше различаются по инвентарю, наи­более богатые из них сопровождают символические атрибуты власти; в скученных поселениях крупнейшая усадьба понемногу становится не только административным, но и экономическим центром: в частности, в ней концентрируются ремесло и торговля. Углубление социальной дифференциации зафиксировано и позднеантичными авторами. Так, в изображении Аммиана Мар­кина (конец IV в.), аламанская знать (нобилитет) уже вполне определенно противостоит простонародью и держится обособленно в бою. Ретроспективные данные варварских судебников также позволяют сделать вывод, что к эпохе Великого переселения свободные уже не составляли единой массы ни в имущественном, ни в социально-правовом отношении. Как правило, преобладающим было деление соплеменников на знатных, свободных в узком смыс­ла слова и полусвободных, в германских наречиях именуемых обычно литами. С большей или меньшей четкостью эти категории уже различались объемом прав. Например, по обычаям саксов, жизнь знатных защищалась более высоким вергельдом (штрафом за убийство — ср. древнерусское «вира»), его клятва оценивалась выше, чем клятва просто свободного, но в ряде случаев строже карались и совершенные им преступления.

Степень знатности в канун Великого переселения по-прежнему в большой мере определялась происхождением: учитывалось, на­пример, были ли в роду несвободные или представители поко­ренных племен. Однако все более заметную роль при этом играло имущественное положение человека. Типичный знатный, судя по варварским правдам, окружен многочисленной родней, рабами отпущенниками, зависимыми людьми. Рабы и зависимые могли быть и у свободного простолюдина, и даже у лита, но чаще лит, а иногда и свободный на положении лита сам являлся чьим-то че­ловеком, обязанным своему господину послушанием и какими-то повинностями. Его свобода, понимаемая в варварском обще­стве как нерасторжимое единство известных прав и обязаннос­тей, постепенно ущемлялась, а сам он понемногу устранялся от участия в общественных делах, все больше сосредоточиваясь на хозяйственных заботах. Характерно, что даже некоторые древней­шие правды причисляют к литам вольноотпущенников (чей ста­тус, по германским понятиям, непреодолимо ущербен), а подчас прямо противопоставляют литов свободным. Сохраняя хозяйст­венную самостоятельность, неполноправные свободные станови­лись зависимыми эксплуатируемыми людьми, сближаясь таким образом с испомещенными на землю рабами. Однако при всей значимости этого процесса в период, предшествующий Великому переселению народов, он успел создать лишь предпосылки ста­новления феодального общества, причем во многих случаях са­мые ранние, отдаленные предпосылки.

Социально-политическая организация. Первые государства германцев возникли в V—VI вв., и лишь у тех племен, которые, вторг­шись на территорию Западной Римской империи и по частям завоевав ее, уже самим фактом господства над намного более раз­витыми народами были поставлены перед необходимостью при­способить свою систему управления к новым условиям. У других (как правило, более отсталых) племен, не столкнувшихся непо­средственно с общественными и политическими институтами римлян, складывание государства затянулось на несколько столетии и завершилось опять-таки не без внешнего воздействия со стороны франкского, англосаксонского и других обогнавших их в свое развитии обществ. Таким образом, даже накануне Великого переселения германские племена были еще сравнительно далеки от образования органов власти, которые можно было бы квалифицировать как государственные. Социально-политический строй древних германцев — это строй, характерный для высшей ступени варварства, притом, отнюдь еще не исчерпавший своих возможностей.

Каждый полноправный член племени был лично и непосредственно сопричастен управлению, не только в принципе, но и на деле выступая носителем народовластия. Высшим органом власти было народное собрание, или вече племени — тинг, куда имели доступ все совершеннолетние свободные мужчины, за исключением тех, кто обесчестил себя трусостью в сражении. Народное собрание созывалось от случая к случаю (но, видимо, не реже, чем раз в год) для решения наиболее важных дел, каковыми считались вопросы войны и мира, суд по особо тяжким или запутанным преступлениям, посвящение в воины (а значит, в полноправные члены общества), а также выдвижение предводителей племени. Согласно Тациту, последние ведали всеми текущими делами, первую очередь судебными; кроме того, они предварительно обсуждали в своем кругу выносимые на тинг вопросы и предлага­ли рядовым его участникам заранее подготовленные решения, которые те вольны были, однако, шумом и криками отвергнуть либо, потрясая, по обычаю, оружием, принять. Тацит именует этих предводителей principes («начальствующие», «главенствующие»). Специального термина для обозначения совета принцепсов у Та­цита нет, и, похоже, не случайно: судя по всему, это было доста­точно аморфное образование, объединявшее первых лиц племе­ни. Цезарь, однако, усмотрел в нем подобие сената, и, по всей вероятности, речь действительно идет о совете старейшин, состо­явшем, правда, уже не из патриархов всех родов племени, а из представителей родоплеменной знати, оказавшихся к началу на­шей эры на положении «старших» в обществе.

Наряду с коллективной властью народного собрания и совета старейшин у германцев существовала индивидуальная власть племенных вождей. Античные авторы называют их по-разному: одних - принцепсами, дуксами, архонтами, игемонами, т.е. предводителями, других — так же, как своих правителей героической эпохи - рексами или василевсами, иначе говоря, царями. Тацит, например, рассказывает, что когда Арминий - - знаменитый предводитель херусков, нанесший в 9 г. в Тевтобургском лесу сокрушительное поражение легионам Квинтилия Вара, вознамерился стать рексом, свободолюбивые соплеменники убили его. Перед нами племенные вожди или верховные вожди племенных союзов, чью власть лишь условно, с учетом исторической перспективы, можно квалифицировать как монархическую. Могущество и прочность положения этих вождей, естественно, различались, но зависели ли эти различия от уровня развития племени и находили ли отражение в языке самих германцев, неясно.

Переходный характер древнегерманских институтов власти, еще несомненно догосударственных, но уже далеко не первобытных, затрудняет выбор терминов, которые бы правильно передавали их суть. Это касается и титулов. Так, применительно к вождям германцев термины «василевс» и «рекс» чаще всего переводятся на русский язык как «король». Между тем это слово (произведенное славянами от собственного имени Карла Великого, франк­ского монарха, умершего в 814 г.), принадлежит уже эпохе феодализма и может быть отнесено к политическим реалиям родоплеменного строя лишь с оговорками.

Говоря о германских древностях, разумнее, наверное, взять на вооружение общегерманское слово konung. Как и связанное с ним славянское «князь», слово «конунг» восходит к индоевропейско­му keni — «род» (ср. латинское gens). Таким образом, в первич­ном значении термина конунг — это родовитый, благородный, следовательно, знатный и в силу этого достойный уважения и послушания человек, но никак не повелитель и не господин.

По наблюдениям Тацита, конунг располагал весьма ограничен­ной властью и управлял соплеменниками, скорее убеждая и увлекая примером, нежели приказывая. Конунг был военным предводи­телем племени, представлял его в международных делах, имел преимущество при дележе военной добычи и право на более или менее регулярные, хотя и добровольные, подношения со стороны соплеменников, а также на часть штрафов с осужденных, причи­тавшуюся ему именно как главе племени. Однако ни судьей, ни хранителем, тем более творцом племенных обычаев он не был и особой распорядительной властью не обладал. Даже на войне, пишет Тацит, «казнить, заключать в оковы, подвергать телесному наказанию не дозволено никому, кроме жрецов», действующих как бы по повелению божества. Вместе с тем конунг и сам вы­полнял определенные сакральные функции. У ряда племен он и много столетий спустя играл важную роль в совершении публичных гаданий и жертвоприношений, считался лично ответственным за неудачу на войне и неурожай и мог быть на этом основании не только смещен, но и принесен в жертву, дабы умилостивить богов.

Власть конунга была выборной. Избирали его на народном со­брании из числа наиболее знатных мужей, еще не обязательно принадлежащих к одному роду, иногда по жребию, но чаще со­знательным решением присутствовавших, поднимавших тогда своего избранника на щит. На народном собрании же, не без под стрекательства со стороны оппозиционно настроенной части знати, происходило и смещение ставшего почему-либо неугодным конунга.

Особое место в древнегерманском обществе занимали предводители дружин. В отличие от племенного войска-ополчения, включавшего всех боеспособных членов племени, строившегося по родам и семьям и возглавлявшегося конунгом, дружины составлялись из случайных, не связанных родством людей, надумавших сообща попытать ратное счастье и ради этого примкнувших к какому-то бывалому, удачливому, известному своей отвагой воину. В основном это была молодежь, часто знатного происхождения, надолго, если не навсегда, отрывавшаяся от отчего дома и сельскохотвенного труда и всецело посвящавшая себя войне, а точнее, разбойным набегам на соседей. В промежутках между набегами дружинники проводили время в охотах, пирах, состязаниях и азартных иrpax, постепенно проедая и проматывая награбленное. Эту долю, может быть и завидную для германского юношества, избира­ли, однако, немногие: в дружинники шли наиболее знатные и богатые, чьи семьи могли позволить себе потерю работника, либо самые беспокойные, вольные или невольные изгои, порвавшие с родней, а то и с племенем. Нередко они нанимались в солдаты к римлянам; так, например, начинал свою карьеру Арминий.

Внутри дружины существовала своя иерархия, положение в ней определялось не столько знатностью рода, сколько личной доб­лестью. Это порождало соперничество между дружинниками, но все противоречия между ними заслонялись общей безоговороч­ной преданностью предводителю. Считалось, что предводителю принадлежит не только слава, но и добыча, дружинники же кор­мятся, получают оружие и кров от его щедрот.

Будучи чрезвычайно сплоченной, дружина занимала особое место в племенной организации. Она то противопоставляла себя племени, нарушая заключенные им договоры (чего, похоже, не понимали дисциплинированные римляне, принимавшие самовольные вылазки отдельных отрядов за вероломство целого племени), то составляла ядро племенного войска, оказываясь средоточием его мощи и нередко обеспечивая своему предводителю достоинство конунга. По мере того как такие случаи учащались, облик дружины менялся, и постепенно из разбойничьей ватаги, существовавшей как бы на периферии племени, она превращалась в настоящее княжеское войско и в этом качестве становилась основой власти племенного вождя. В дальнейшем, к эпохе Великого переселения, из дружины, во всяком случае «старшей» ее части, вырастала новая, служилая знать, постепенно оттеснявшая старую родоплеменную, хотя корнями многие представители новой знати были связаны со старой.

Древние германцы не составляли этнического целого и, по-видимому, не воспринимали себя как единый народ. Привычный нам этноним Germani возник как название какого-то одного германского племени; кельты распространили его на всех своих северо-восточных соседей и в этом значении передали римлянам, Сами германцы, хотя и осознавали общность своего происхождения, культов и языка, похоже, не испытывали потребности в общем наименовании. Показательно, что слово diutisk (от thiuda - «народ»), к которому восходит современное самоназвание немцев — Deutsch, зарегистрировано в источниках только с конца VIII — начала IX в. При этом и на континенте, и в Англии оно первоначально употреблялось (в смысле «простонародный») лишь в отношении языка германцев, противопоставляемого латыни. Эт­нической характеристикой оно стало не ранее XI в., закрепив­шись, однако, к этому времени за одними немцами. Связанный с тем же корнем этноним «тевтоны», в средние века и в новое вре­мя применявшийся иногда ко всем германцам, в древности обо­значал только одно, правда, знаменитое, племя — первое, наряду с кимврами, с которым столкнулись средиземноморские народы и которое едва не погубило римскую державу.

Реальной политической единицей древнегерманского мира яв­лялось племя. Возникавшие время от времени племенные объ­единения строились не столько по родственному, сколько по тер­риториальному признаку и в условиях непрестанных миграций нередко включали и негерманские (кельтские, славянские, фра­кийские) племена. Таким объединением было, например, недол­говечное «царство» Маробода — предводителя германцев и кель­тов, населявших в начале I в. н.э. территорию современной Чехии.

Племенные объединения рубежа старой и новой эры были еще очень рыхлыми и непрочными. Они вызывались к жизни времен­ными, главным образом внешнеполитическими обстоятельства­ми (переселением в чужую страну и покорением ее или угрозой завоевания, нависшей над собственной страной) и с переменой обстоятельств распадались.

В изображении римских авторов, склонных принимать родоплеменные подразделения германцев за чисто территориальные, гер­манская «цивитас» состоит из довольно обособленных, живущих своей жизнью округов, управляемых собственными принцепсами. Римляне обозначали эти округа словом pagus, германским экви­валентом правильно, видимо, считать слово Gau. Судя поданным топонимики, это были крупные, порядка 1000 кв. км, территории жители которых обычно имели общее название, отличающее их от прочих соплеменников. Примером может служить расположенный в большой излучине Рейна Брейсгау — «округ бризов».

Внутреннюю организацию округов приходится изучать в основном по материалам раннесредневековых источников, рисующих эти институты древнегерманского общества не просто угасающими, но и деформированными. В каждом округе, видимо, имелось свое собрание, где избирался военный вождь, а также лагман - знаток и хранитель местных обычаев. Округ в свою очередь дробился на несколько сотен, обязанных выставлять в племенное ополчение по сотне воинов и потому так называвшихся. В сотне также существовало свое собрание, созывавшееся чаще, чем собрания более высокого уровня, по нескольку раз в год. На сотенном собрании заключались сделки, рассматривались совершен­ные в пределах сотни правонарушения, вообще все значимые для нее вопросы правового характера. Дела, касавшиеся сразу двух и более сотен (например, тяжбы между членами разных сотен), слушались в окружном или даже в племенном собрании.

Круг вопросов, обсуждавшихся на племенном собрании, был шире, а сами вопросы — серьезнее. Так, внешнеполитические дела имело смысл решать всем племенем сообща. Однако полномочия и функции собраний были в принципе одни и те же, принудить округа и сотни к выполнению своих решений племенное собра­ние было не в состоянии: все держалось на добровольном согла­сии соплеменников, объединенных в сотни и округа. Не будучи политически самостоятельными, они являлись все же вполне жизнеспособными образованиями и, если решения племени шли враз­рез с их частными интересами, сравнительно легко и безболез­ненно откалывались от него, чтобы затем примкнуть — в целях самосохранения — к другому племени. Случалось, что раскол со­вершался не в результате разногласий, а под натиском врагов, подчинивших и увлекших за собой жителей отдельных округов и сотен, или даже как вынужденная мера — вследствие перенаселенности, истощения почв и т. д. Тогда бросали жребий, и часть племени отправлялась в путь в поисках новой родины. Так, по всей вероятности, обстояло дело у семнонов, позднее у вандалов, саксов, некоторых других племен.

Эволюция политического строя германцев. К IV-V вв. в политическом строе германцев происходят важные изменения. Племенные объединения перерастают в племенные союзы, более сплоченные, устойчивые и, как правило, более многочисленные. Некоторые из этих союзов (например, аламанский, готский, франкский) насчитывали по нескольку сот тысяч человек и занимали или контролировали огромные территории. Уже по этой причине совместный сбор всех полноправных членов союза был практически невозможен. Нормально продолжали функционировать лишь окружные и сотенные собрания, постепенно утрачивавшие, однако, политический характер. Собрание племенного союза сохранялось лишь как собрание идущего войной или явившегося на смотр войска. Таковы Мартовские поля франков, войсковой тинг лангобардов. На общесоюзном собрании продолжали решать вопросы войны и мира, провозглашать и низвергать конунгов, но сфера его деятельности сузилась, активность и реальное значение как самостоятельной политической силы упали. На первый план выдвинулись другие органы власти.

Совет родоплеменных старейшин окончательно уступил мест совету дружинной, служилой знати, группирующейся вокруг ко­нунга. Среди советников выделялись предводители подразделений племенного союза — «царьки» (reguli), как называет их Аммиан Марцеллин в отличие от остальной знати. Каждый из них располагал собственной дружиной, уже заметно обособившейся от массы соплеменников и проживавшей вместе с ним в специ­ально построенной крепости (бурге), бывшей поначалу чисто воен­ным, впоследствии также торгово-ремесленным, но никак не сельскохозяйственным поселением. Знать оказывала весьма ощу­тимое влияние на действия верховного союзного конунга, непо­средственно или через войсковое собрание заставляя его считать­ся со своими интересами. Тем не менее власть конунга несомненно усилилась. Не будучи еще наследственной, она уже стала преро­гативой какого-то одного рода. Сосредоточение власти в руках одной семьи способствовало накоплению ею все больших богатств, в свою очередь укреплявших политические позиции правящей ди­настии. У вестогов на этой основе уже в V в., если не раньше, возникает казна — важный элемент зарождавшейся государствен­ности. Возросший авторитет королевской власти выразился так­же в изменившемся отношении к личности конунга. Оскорбле­ние и даже убийство конунга еще может быть искуплено уплатой вергельда, но размер его уже заметно (обычно вдвое) выше, чем вергельд других знатных людей. Конунги и их родня начинают выделяться и внешним обликом: платьем, прической, атрибутами власти. У франков, например, признаком принадлежности к ко­ролевскому роду Меровингов были длинные, до плеч, волосы.

Начиная с IV в. предводители отдельных германских племен и племенных подразделений все чаще поступают на службу к римлянам, сражаясь со своими дружинами в составе римской армии там, куда их пошлют (будь то даже Сирия), но в большинстве случаев оставаясь на прежнем месте и обязуясь всем племенем охранять на своем участке границу империи от других германцев. Эта практика еще больше, чем торговля с Римом, содействовал приобщению германцев к римской культуре, в том числе культуре политической. Получая от римского правительства высокие должности в военной, затем гражданской администрации и сопутствующие этим должностям звания, конунги пытались перестроить и свои отношения с соплеменниками.

Важным средством социально-политического возвышения конунгов, как и знати в целом, явилось восприятие германцами (разумеется поверхностное) христианства, которое более подходило меняющейся общественной структуре варварского мира, чем древняя языческая религия германцев. Первыми на эту стезю вступили вестготы. Начало массового распространения христианства в их среде относится к середине IV в. и связано с миссионерской деятельностью вестготского священника Ульфилы, приспособившего латинский алфавит к готскому языку и переведшего на него Библию. Рукоположенный в сан епископа в 341 г., когда в церкви временно возобладали ариане, Ульфила проповедовал соплемен­никам христианство арианского толка, которое в самой империи вскоре было объявлено ересью. Познакомившись с христианским учением в основном через вестготов и не вникая, во всяком слу­чае поначалу, в богословские споры, другие германские народы также восприняли его по большей части в форме арианства. Раз­личия в вероисповедании усугубили и без того непростые взаи­моотношения германцев с империей; арианство нередко служило им знаменем борьбы против Рима. Однако сама по себе христианизация сыграла очень важную роль в социально-политическом развитии германских племен, ускорив и идеологически оформив становление у них государства.