💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Аркадия

Там, на берегу Черного моря, в моей счастливой Аркадии, какие у меня были друзья! Настоящие морские дьяволы, а я был только их учеником. В них было что-то первобытное, дикое, будто родились они не в городе и силу свою добыли не в спортзале, а были вскормлены и выращены волчицей в глубоком ущелье.

Саша Драгун — высокий голубоглазый блондин с широкой грудью и вьющимися волосами до плеч — настоящий викинг. Ему тогда было семнадцать лет, в море он чувствовал себя увереннее, чем на берегу, и плавал как дельфин. Девушки таяли, глядя на него, но он смотрел сквозь них и проходил — сквозь. Никто не умел нырять со скал так, как Саша. Он подходил к самому краю, расправлял грудь, взмахивал руками и, оттолкнувшись ногами, взмывал вверх естественным движением, как птица, а потом зависал так над краем скалы — тело выгнуто дугой, голова закинута назад, руки широко распахнуты — и, медленно поворачивая тело в воздухе, продолжал парить почти до самой воды. Я учился у него этому полету над водой. Все мы трое выходили из моря на берег только чтобы поесть и поспать, но Саша никогда не занимался подводным плаванием, как я и Виктор, он просто погрузился в глубину первый раз и тут же освоился со всем, как будто умел всегда.

Одетым и брюки и рубашку я видел его всего один раз. Тарзан устраивался на службу, и я подтверждал его славное водолазное прошлое. Мы прощались надолго (оказалось — навсегда). Проводив его, мы просидели несколько часов на берегу, молча глядя в море.

Витя Капустин — лучший водолаз и подводный охотник на всем побережье от Севастополя до Ялты — приземистый атлет, с ног до головы покрытый рыжими волосами, комок мышц и сухожилий. Ему ничего не стоило сбегать за бутылкой водки в поселок высоко в горах, километрах в двадцати от берега, и вернуться через пару часов. Виктор часами мог плавать в ледяной воде и находил большую черноморскую камбалу, зарывшуюся в песок, там, где мы только что проплыли, ничего не заметив. Он сделал открытие — и мы стали считать это нашей профессиональной тайной: оказывается, когда морской скат проплывает над спрятавшейся в песок камбалой, он машет кончиками круглых крыльев на одном месте, взмучивая песок, и тогда открываются спинка и плавники камбалы.

Лучше камбалы нет рыбы на Черном море, она нежная и жирная, с огромной печенью (килограмма на два) и тремя-четырьмя килограммами вкуснейшей икры в икряных мешках. Весной и осенью ее можно было найти на глубине пятнадцать-двадцать метров, а летом — глубже пятидесяти.

На подводную охоту мы уходили в море втроем, чаще в бурную погоду, чтобы нас не засекли пограничники, заплывали далеко в море и ныряли на пятьдесят-шестьдесят метров с аквалангами. Вода на такой глубине ледяная даже летом. Водолазных костюмов у нас не было, холодная вода обжигала обнаженное тело, мы только прикрывали затылок шапочкой и надевали теплые носки. А когда выходили на поверхность, наши пальцы оставались скрюченными и не разгибались, а задубевшие тела долго оттаивали. Если я задерживался наверху, а Саша и Витя уходили в глубину, то я видел далеко внизу двух человечков-муравьев, ползущих по крутому склону, уходящему в синюю бездну. Я мог бы их и не заметить, если бы время от времени от них не отделялся пузырь воздуха величиной с футбольный мяч. Он уходит вверх метров на двадцать, лопается, дробится на мелкие пузыри и грибовидным облаком поднимается к поверхности. Кажется, что склон внезапно обрывается, и при взгляде вниз появляется чувство, будто подходишь к краю пропасти. Иногда наши глубиномеры доходили до отметки шестьдесят метров, а мы уходили вниз по склону еще глубже, преследуя плывущих рыбин. У самого дна мы видели десятки скатов, морских лисиц, стаи катранов — черноморских акул и изредка морских петухов — вкусная рыба, видом действительно напоминающая петуха, с цветными плавниками, торчащими в разные стороны. Камбала плывет в воде, как огромный блин. Если попадается особенно большая — до метра в диаметре, Капустин подает знак, Саша кидается на нее с копьем, — подводных ружей у нас не было, мы охотились с копьем и ножом. Короткая схватка — и, наступив коленом на бьющееся тело рыбы, Саша насаживает ее на кукан. Обычно удавалось взять несколько рыбин, воздух кончался, и мы всплывали. На глубине двадцать метров мы входили в теплый температурный слой, как в горячую ванну.

Мы оставляли рыбу в укромных местах в бухте, а ночью доставали ее и прятали на берегу. Петя-милиционер регулярно получал свою долю и не интересовался, откуда у жителей ближайшего поселка появлялась на столе свежая камбала. Цена рыбы на рынке в Симеизе и Ялте была высокой, и мы покупали на вырученные деньги хлеб, овощи и вино.

Берег моря считался пограничной зоной, вечерами там нельзя было находиться без разрешения. Кроме того, было много других запретов, не говоря уже о нашем нелегальном мелком бизнесе. В Союзе даже все что можно — нельзя, мы испытали это на себе не раз. Хотя официально я и работал на морском полигоне Севастопольского гидрофизического института инженером и водолазом, жить на берегу мне запрещалось. Жить в городе я не мог — не было прописки. Я оставался на работе допоздна и тайком ночевал либо в служебных помещениях, либо на скале в море, либо в палатке на берегу. Пограничники запрещали ночевать на берегу, гулять у моря и купаться после наступления темноты, потому что это была граница государства. Милиция запрещала ночевать всем без прописки, институт запрещал находиться в районе экспедиции посторонним, а также всем — в нерабочее время. Лесничество запрещало, потому что это был их подконтрольный лес, в этом месте близко подходивший к морю, и они брали за нарушение штраф двести рублей (двухмесячную зарплату). Иногда мы с Сашей устраивались спать на плоту, привязанном к вершине подводной мачты, стоявшей метрах в восьмистах от берега. Только уляжемся, нас засекает мощный прожектор, установленный пограничниками, и, значит, патруль уже направляется к нам, и мы должны успеть добраться до берега, чтобы спрятаться где-нибудь в море у береговых камней. Обычно мы с Сашей ныряли с дыхательными трубками и отсиживались в глубоких бухтах, пока нас искали.

Каждую ночь я ходил купаться в море, несмотря на строгий запрет пограничников. Когда луч прожектора, равномерно скользивший по берегу, приближался ко мне, я быстро превращался в камень или корягу. Превратиться в камень — значит принять какую-нибудь неестественную позу, спрятав голову, руки и ноги. Иногда берег просматривается очень внимательно, тогда лучше прятаться в тени береговых камней или сделаться «продолжением камня» — так обнять камень, чтобы он стал чуточку больше. А лучше всего изображать камень на мелководье — дежурный пограничник не помнит точного расположения камней и коряг.

Сегодня вечером у меня гости, мы идем купаться, и я провожу короткий инструктаж, как обмануть луч прожектора. Если тело негибкое, лучше превращаться в корягу.

— Приготовиться! — луч совсем близко.

— Начали!

Камни из моих друзей получились, прямо скажем, не ахти, но, главное, неподвижные, а вот коряга вышла, как настоящая: одна девушка случайно запнулась и упала. Нам приходится еще раз стать камнями на мелководье — там даже не нужно прятать руки и ноги, достаточно просто согнуть спину дугой.

В море мы берем с собой бревно, с ним проще обмануть пограничников. Сначала мы ныряем в стороне от бревна, пусть пограничники рассмотрят его хорошенько и привыкнут к его присутствию. А я тем временем провожу несколько тренировочных погружений.

Луч приближается. Мы медленно уходим в воду, не оставляя кругов. Если пограничники заметят что-то подозрительное, то постараются удержать нас в световом пятне и тут же вышлют наряд по рации. (Со мной этого не случалось ни разу, хотя я купался каждую ночь.) И на этот раз все проходит благополучно, луч, не задерживаясь, скользит мимо.

Наигравшись в прятки с прожектором, мы отдыхаем в тени бревна, а после на берегу я провожу разбор купания и присваиваю своим гостям почетное звание «черноморских контрабандистов».

В лагере у меня была ручная змея. Я даже не знаю, была ли она ядовитой, — это было совершенно неважно. Она была некрупная, полтора метра в длину, и жила под большим камнем возле моей палатки.

Я часто кормил ее, а когда поблизости не было людей, мы вместе гуляли. Я очень гордился ее дружбой. Меня не раз выручали два правила: если вблизи появляются ядовитые насекомые или змеи, нужно тут же замереть, не шевелясь, и оставаться так, пока опасность не минует, а если случается заночевать под открытым небом, просыпаться только «одним глазом», то есть не двигаясь, слегка приоткрыв глаза и осматриваясь сквозь ресницы.

Как-то раз, заночевав на берегу, в густой траве, я в темноте разложил спальник прямо на змеином гнезде и понял это только утром, когда увидел, что змеи так и кишат вокруг. Часа два я потратил, чтобы уйти оттуда, то делая едва заметные движения, то замирая. В другой раз я из любопытства раздвинул куст, куда уползла красивая большая змея, и увидел ее головку в десяти сантиметрах от своей переносицы. Так мы и застыли, не шевелясь, оба в чрезвычайно неудобной позе: я — больше всего боясь моргнуть, а змея — свесившись откуда-то сверху. Только через полчаса, когда она отодвинулась от лица на расстояние вытянутой руки, я смог наконец убрать голову из куста.

Однажды во время водолазных работ я потерял баллончик от огнетушителя — мы использовали его для подачи сигналов под водой. На нем была надпись на немецком языке. В Союзе осталось много иностранного оборудования со времен Второй Мировой войны. Я возвращался из Ялты в Кацивели, где располагался наш лагерь. Еще издали я заметил много военных кораблей, стоящих через равномерные интервалы вдоль всего берега. У наших палаток я увидел человек сорок пограничников во главе с майором и встревоженного шефа.

— В чем дело?

— Сегодня утром была по тревоге поднята Черноморская эскадра и все пограничные заставы от Ялты до Севастополя. Ищут подводников-диверсантов. Вчера поздно вечером на дне у скалы Дива обнаружен баллон иностранного происхождения со сжатым воздухом. Вот он, — показал майор.

— Да это же наш баллончик от огнетушителя! — радостно узнал я родное имущество, набранное с миру по нитке в беготне по знакомым мастерским. — Два дня назад я обронил его со скалы. Мы ловили крабов.

Мы очень зауважали его, когда он впервые появился у нашего дерева и сплел искуснейшей работы сеть, играющую всеми цветами радуги. Мы показывали эту сеть гостям как одну из достопримечательностей лагеря. Кто-то устроил жертвоприношение, посадил в центр паутины живую муху. Паук с мохнатым телом величиной с виноградину и головой с горошину мгновенно появился на арене и вонзил в нее два маленьких клыка. Муха рванулась и замерла.

Паук, не выпуская ее, ловко перебежал в конец паутины, высосал добычу и выбросил пустую шелуху. Начиная с пятой мухи, он по-прежнему быстро хватал жертву, но уже не ел, а только опутывал паутиной и подвешивал к краю сети. К тринадцатой мухе паук подошел не спеша, опутал ее небрежно несколькими ниточками и подвесил там же, где поймал. На другой день мухи трясли сеть, как мяч волейбольную сетку, а паук дремал в своем углу, никак не реагируя. В конце концов он так разжирел, что бродил, скучно пошатываясь, мимо живых мух, бьющихся на сети.

Уже несколько дней мы не приносили жертв, реквизировали всех подвешенйых мух маленькими ножницами и ждали, когда паук возьмется за ум и починит свою разорванную и обезображенную мухами сеть. Ее уже нельзя было показывать туристам.

Мы сидели у костра в ожидании ужина. Виктор готовил камбалу по-гавайски. Рыбина толщиной в мужскую ладонь и величиной с таз лежала в золе, обернутая большими листьями. Мы были голодны и распалялись от запахов. Вокруг костра разместились гости, лучшее белое крымское вино уже было разлито по стаканам. Виктор снимал листья с дымящейся рыбины. И тут на край листа села муха. Виктор ловко поймал ее и, сделав знак подождать, с мухой в руке отправился к дереву с надписью «Не беспокоить! Паук».

— Ну как там? — закричали мы.

— Порядок, — донеслось от дерева.

Виктор вернулся к костру с высоко поднятой головой и, взглянув на гостей, бросил гордо, как о товарище, не посрамившем чести: «В отличной спортивной форме!»

С нами на берегу жила кошка. Она очень любила внимание, ходила всегда впереди всех танцевальным шагом, хвост трубой, повиливая задом, как манекенщица на подиуме, и при этом часто оглядывалась, проверяя, смотрят на нее или нет. Я подобрал ее в море слепым котенком — она барахталась в воде у скользкого камня — и выкормил мелкими рачками, креветками и рыбой (молока на берегу было не достать). Еще котенком она пропадала на мелководье, ловила лапкой креветок и зазевавшихся рыбок. Море она нюхала, как нюхают суп, в котором много всякой вкусной всячины. Она карабкалась по нашим ногам, как по дереву, требуя еды, и непременно морской. Ничего другого она не ела, мыши могли цепляться за хвост — ноль внимания.

Однажды в шторм она вскарабкалась Виктору на плечо, оцарапав его до крови, и стала орать в ухо, требуя еды. Он только что выпил стакан водки и, улыбаясь чему-то, уже наливал другой. Виктор вздохнул, отставил стакан, посадил кошку на волосатую грудь и отправился по тропинке к морю. Когда они вместе вернулись, кошка принялась умываться и отряхиваться, а Виктор допил водку и сообщил:

— Мы ныряли за креветками.

— Кто это мы? — не понял я.

— Мы с кошкой.

Кошку пришлось приобщать к воде, чтобы море было для нее не только супом в тарелке, с края которой она выгребала вкусных креветок. Потом я не раз видел их с Виктором под водой в бухте на глубине трех-четырех метров.

Кошка стала самостоятельно ходить на рыбалку в шторм и, когда волна окатывала ее с головой, уже не пугалась, а продолжала выхватывать когтями из воды мелкую живность.

Метрах в восьмистах от берега мы установили под водой мачту с приборами-датчиками, по которым вели наблюдения. К торчащему из-под воды концу мачты привязали канат, соорудили плот из пустых бочек с деревянным настилом и, перебирая руками по канату, плавали на нем к мачте. Кошка увязалась ходить с нами на плоту. Мы добывали ей креветок и рыбу, она съедала все, урча от удовольствия, и дожидалась нас, пока мы работали под водой. Порой большая волна смывала ее в море, она подплывала сама — хвост трубой, кончик хвоста загнут, как флюгер, глаза вытаращены и быстро-быстро перебирает всеми четырьмя лапами. Если ее сносило течением и она не могла доплыть самостоятельно, кто-нибудь нырял за ней и брал ее на плечо, а она, стоя на задних лапах, передними держалась за его голову. Как-то раз ее смыло при подходе к берегу, и никто этого не заметил (она не мяукала в воде, боясь захлебнуться). Она выплыла сама и пришла в лагерь следом за нами как ни в чем не бывало.

По вечерам мы собирались за большим столом под деревьями на берегу. У нас часто бывали гости, и кошка любила выступать перед ними. Ей разрешалось все что угодно, кроме одного — лазить по столу. Однажды, возвратившись вечером с моря, я увидел такую картину: кошка танцевальным шагом разгуливает по столу между стаканами, а гости любуются и от восхищения чуть ли не аплодируют. Время от времени она останавливалась, осматривалась — нет ли нас поблизости — и продолжала свое представление. В эту минуту появился Саша, только что вышедший из моря — мокрые вьющиеся волосы спадают на плечи, струйки воды стекают по телу. Он направился к столу и тут увидел кошку. Долго не думая, он сгреб ее за лапы, закинул за спину и вытер ею обе лопатки. Потом перекинул на грудь и вытерся несколько раз, как полотенцем. И обтерев ею же лицо, небрежно запустил за спину, даже не посмотрев, куда она улетела. Гости онемели, а Саша, рассеянно бросив «привет», подсел к столу.

Примерно в тридцати метрах от берега среди огромных камней стояла скала. Часть ее вершины была стесана, и там свободно размещались несколько человек. Позади была уютная бухта, где мы держали наш плот и откуда выплывали с аквалангами в море во время шторма. На случай плохой видимости мы проложили по дну канаты и часто ночью по этим канатам-тропинкам отправлялись на охоту с подводным фонарем. Иногда я приглашал гостей — обычно это были девушки — на ночную прогулку. Большинство опускались под воду впервые, да еще ночью, да еще на глубину более десяти метров. Мы были телохранителями новичков. Наш маршрут пролегал мимо подводных скал, через гроты и заросли морских водорослей, в подводные пещеры. Гости обалдевали от впечатлений. Потом на вершине скалы мы устраивали вечера при луне и при свечах. Как-то в разгар такой вечеринки Виктор подошел к краю скалы и исчез. Гости застыли и уставились на нас, не понимая нашего спокойствия. То, что было нормально для нас, казалось им чем-то абсолютно невероятным. Я незаметно подал Саше знак успокоить девушек. Он встал, на мгновенье задержался у края — и так же просто, как и Виктор, полетел в темноту. Мы спали на этой скале и привыкли нырять с любой ее точки днем и ночью.

Когда не было гостей, мы устраивали роскошные пиры на скале для нас троих. Почти вся наша еда была из моря — камбала, мидии, крабы, водоросли, рапаны, пателлы. Капустин готовил камбалу и моллюсков, я искал грибы в лесу, делал салаты. Мы пировали молча. Мы привыкли к языку жестов под водой, выражение глаз, движение губ, едва уловимый поворот головы заменяли нам слова. Да и нужно ли было нам говорить, если мы привыкли постоянно быть настороже, если наше внимание и наши чувства были обостренными и настороженными, как у диких животных, помогая нам мгновенно реагировать на опасность и быть счастливыми и умиротворенными, когда ее не было. Шорох гальки в полосе прибоя мы еще издали могли отличить от шороха гальки под ногами патруля, плеск волн в тихой бухте мы не путали с легкими ударами воды о борт пограничного катера, дежурившего в этом районе, а появление любого плавучего предмета в море вносило в наш мир едва уловимый, но тут же заметный для нас диссонанс. Когда пограничники с собаками приходили обыскивать берег, мы доставали спрятанные на глубине акваланги и уходили переждать тревогу далеко в море, всплывая там, где не шарит луч прожектора. Вокруг было такое богатство красок, звуков, запахов, прикосновений воды и воздуха к обнаженной коже! Мы отвыкли от стен и электричества, солнце, луна, костер на берегу давали нам свет и тепло и были нашими друзьями и сообщниками.

Само бытие было наслаждением, даром, который мы не замечали, потому что он казался таким естественным!

Это была наша счастливая Аркадия.

Это была свобода…