Путевые записки» Ибн-Фадлана как зеркало башкиро-булгарских отношений в IX—XIII вв.

Автор рукописи мне знаком с его студенческих лет: он учился на историческом факультете БГУ, где под моим научным руководством специализировался по археологии и увлеченно изучал историю и культуру народов Степной Евразии эпохи средневековья. После окончания университета был зачислен в аспирантуру и в качестве кандидатской диссертации была выбрана тема «Башкиро-мадьярская проблема в раннесредневековой истории Южного Урала». После года учебы на 2 года он был командирован в Реформаторский (протестантский) университет им. Каспара Каройи г.Будапешта (Венгрия), где вторым научным руководителем аспиранта являлся мой давний приятель и коллега, известный венгерский археолог, профессор Иштван Эрдели, крупнейший специалист по истории гуннов.
Во время пребывания в Венгрии Б.Ильясов освоил венгерский язык и изучил труды венгерских авторов по своей научной теме на языке оригинала. Подготовил диссертационную работу.
Рецензируемая статья посвящена анализу трудов историков, археологов о башкиро-мадьяро-булгарских отношениях IX—XIII вв. Тема очень важная, во многих аспектах дискуссионная, но у автора имеется своя, обоснованная точка зрения и она изложена достаточно ясно и в научном плане обоснованно.
Полагаю, что рукопись заслуживает публикации в журнале «Ватандаш» и рекомендую ее в печать.
Академик Нияз Мажитов.

В раннесредневековой истории Башкортостана (IV—ХIII вв.) в настоящее время существуют два узловых момента, которые имеют важное значение в интерпретации исторических событий, касающихся башкирского народа. Это, во-первых, так называемый вопрос «башкиро-венгерского родства» или же «башкиро-мадьярская проблема». Суть ее сводится к выяснению ответа на вопросы — «проживали ли венгры в прошлом в Башкирии (Урало-Поволжье)?» и «родственны ли венгры башкирам?» Во-вторых, общеизвестно, что одним из наиболее ранних авторов, сообщения которого о башкирском народе сохранились до нашего времени в относительной целости, был Ибн-Фадлан, являвшийся секретарем арабо-мусульманского посольства к поволжским булгарам в 922 году. Рассмотрению этих моментов в истории Башкирии уделяли внимание такие видные востоковеды, как А-З.А.Валидов, В.В.Бартольд, А.П.Ковалевский и современные авторы, в частности, Н.А.Мажитов, В.А.Иванов1.
Мы сочли уместным вернуться к некоторым нюансам этих вопросов, и предлагаемая вниманию читателей журнала «Ватандаш» статья является еще одной попыткой ответить на некоторые из них.
О башкиро-мадьярской проблеме

Археологи Урало-Поволжья2 вопросам, связанным с раннесредневековой историей кочевых мадьяр, уделяли пристальное внимание давно3. Наряду с венгерским вопросом, тема о проникновении в Среднее Поволжье ислама также занимает одно из значимых мест в научных исследованиях, и она важна для понимания историко-политической ситуации в Урало-Поволжском регионе тех времен.
Как известно, официально мусульманские каноны в устье Камы были приняты поволжской группой булгар, которые переселились сюда в начале X века с Самарского Приволжья. Существует мнение, что на установление дипломатических отношений с исламским миром волжских булгар вынудила, якобы, необычная международная обстановка: на юго-западе хазары принимают иудаизм, на западе восточные славяне находились в одном шаге перед историческим выбором официальной веры, волжские булгары же оставались приверженцами язычества4. Вопросами, затронутыми в этой статье, занимался известный в нашем крае ученый-археолог В.А.Иванов, который с 80-х годов прошлого столетия придерживается гипотезы о проживании до середины IX века нашей эры (850-е годы I тысячелетия) на Южном Урале и в Поволжье кочевых угров, или предков венгерского народа — мадьяр5.
По мнению уважаемого коллеги, «начавшаяся в IX веке военно-политическая экспансия Древнехакасского государства на запад, в степные и лесостепные районы юга Западной Сибири», с одной стороны, и «встречная экспансия молодого Болгарского государства», с другой, заставила кочевых мадьяр «вынести все караякуповские городища-крепости на западную окраину караякуповской территории, в сторону Волжской Болгарии…»6 В итоге, не выдержав чрезмерного давления западно-сибирских и поволжских соседей, они, кочевые мадьяры, бросив «городища-крепости», погоняя многочисленные стада, форсировали р.Волга и переселились в южно-русские, а далее и в подунайские степи. Эта картина наблюдалась «во второй половине IX века», когда: «т.н. «караякуповцы» и «неволинцы» в составе мадьярского союза покидают земли Предуралья, унеся на запад в Подунавье память о просторах Предуралья»7.
Однако в недавно опубликованных статьях и брошюрах8 можно заметить, что в Уральском регионе кочевые угры в виде носителей культур типа «предчиалик» и «чиалик», имевших керамику кушнаренковских типов с «резной и штампо-гребенчатой керамикой», процветали и в X—ХIV веках9. То есть, согласно реконструкции ученого, будущие основатели Венгерского королевства откочевали («двинулись за Волгу») с Урало-Поволжья, но часть их осталась. Это, конечно, нонсенс. Видимо, поэтому уважаемый В.А.Иванов предлагает им в своих этно-исторических построениях печальную участь — бесследное растворение какой-то оставшейся части венгерского народа среди тюркских кочевников, главным образом, среди огузо-башкиро-печенежской орды10.
Принимая эту парадоксальную позицию профессора, зададимся другим вопросом: почему же волжские булгары сразу, с момента своего появления в Поволжье, на Самарской Луке, в 750 годах, не «оказали давление» на кочевых угров, чтобы они ушли подальше, хоть в родную Западную Сибирь, раз уж будущие мадьяры оказались так «легки на подъем»? Напротив, будущие волжские булгары, бежав в верховья Итиля после 737 года, когда войска арабского халифа Марвана разгромили хазар, примерно в 750 годах (в середине VIII века) внезапно остановились у Самарской Луки в правобережье Волги, так и не решившись переправиться на левый берег11.
Почему? Ведь согласно логике, там, на левом берегу, безопаснее — хазары и арабы точно не потревожат. Но, с другой стороны, беженцев полуостров устраивал как нельзя лучше — это естественное укрепление, где можно прийти в себя после арабско-хазарской экспансии, обзавестись скотом, разведать обстановку, чем, видимо, и занимались потомки Велико-Болгарского каганата.
На Самарской Луке и прилегающих к ней территориях Самарского Поволжья булгары продержались около 150 лет и лишь в конце IX века продвинулись несколько севернее по правобережью Волги, в места, занятые полуоседлыми племенами «именьковцев»12. При этом, как указывает А.Х.Халиков, булгары занимали «волжское прибрежье», поскольку «проникновению их в более отдаленные от Волги районы препятствовали… именьковские племена на Средней Волге и Нижней Каме»13. Правда, вскоре после волжско-булгарского «проникновения» именьковцы в правобережье Волги, в центре будущей Волжской Болгарии, исчезли. Однако в центральных районах древней Башкирии романовско-именьковская (иначе — турбаслинская) керамика, имеющая, предположительно, тюркские корни, продолжает бытовать до XIII—ХIV вв. на городище Уфа II, Новотурбаслинском II поселении14. В связи с последним обстоятельством, носителей именьковско-романовской культуры следует рассматривать как часть общебашкирской археологической культуры, синтезировавшейся к X столетию на основе местной бахмутинской и пришлых турбаслинской и караякуповской культур. Эта общебашкирская культура объединила различные по происхождению племена и, очевидно, находилась в начале X века на стадии оформления в единую башкирскую народность в рамках Урало-Поволжского региона15.
В устье Камы, а точнее — в левобережные районы Волги, примыкающие к р.Кама, волжские булгары проникают только в начале X в., либо, как пишет А.Х.Халиков — «не позднее 20-х годов X века»16, когда основываются крепости Биляр-Булгар и Сувар. Что происходило в течение этих 20—30 лет?
Согласно профессору В.А.Иванову, ориентировочно во второй половине IX века поволжско-приуральские кочевники-мадьяры, бросив свои «городища-крепости», со слов венгерского писателя XII века Анонима: «по способу языческому на бурдюках перешли реку Этил… и пришли в Русцию, которая называется Сусудал…»17
К 70-м годам IX века относятся сообщения мусульманских авторов — легенда Джайхани, Ибн-Руста, ал-Балхи от 870 гг. о проживании мадьяр на берегу Черного моря18.
Таким образом, по мнению профессора В.А.Иванова, кочевые мадьяры, бросив свои урало-волжские городища-крепости, очень быстро, буквально за 10—20 лет, используя только конно-гужевой транспорт и погоняя стада разно­образного скота, переправились через крупные реки и появились в южно-русских степях именно во второй половине IX века.
На момент перекрестной фиксации мусульманскими письменными источниками, получается, они находились там недолго — всего несколько лет.
Константин VII Багрянородный в «De administrando imperio»19 наиболее определенно размещает кочевников-мадьяр20 в Этелькез, где они, предположительно, проживали в долинах рек Днепр, Буг, Днестр, Прут и Серет до изгнания их другими кочевниками — печенегами. Это событие произошло за 50 лет до момента написания «Об управлении империей», т.е. в конце IX столетия.
Правда, Константин приводит интересную реплику — он говорит о тех временах, когда печенегов называли кангарами. Это важное уточнение для определения времени существования Этелькез. Само понятие Этелькез включает в себя две составляющие: тюркское Этель-изель-итель→ «река» и мадьярское слово Кёз со значением «приток реки». В Венгрии и сейчас существуют подобные названия: Чаллокез — приток р.Чалло, Вагкез — приток р.Ваг, Темешкез и пр.
При ознакомлении с информацией Константина Багрянородного в комплексе с другими источниками, в первую очередь, раннесредневековыми документами сирийского, армянского происхождения и лингвистическими материалами, становится понятным, что речь идет о событиях, происходивших в VI—VII—VIII столетиях: «Печенеги, которых в древности называли кангар… вынуждены были, оставив свои земли, переселиться на земли «турков» (мадьяр). В те времена, когда печенегов называли кангар, была между ними и турками война, войска турок были разбиты и разделились на две части. Одна ушла в сторону востока, в Персию, этих «турок» (мадьяр) до сих пор называют их старым именем «савартои асфалои». В главе 37 труда Константин Багрянородный уточняет, что печенегов называют кангар, но не всех, а только три племени — «тех, которые более отважны». Сирийские и армянские источники, в частности, «Мартирология» Мара Григора, упоминает их с V века, а в произведении Мара Абы «Споры», рассказывающем о походе в 541 г. персидского шаха Хосрова на север, они упоминаются как отдельный народ. В «Географии» армянского Псевдо-Мовсеса Хоренаци, законченной в 640 году, кангары упоминаются на Северном Кавказе21. В арабских источниках, относящихся к 750 годам, в кавказском регионе фиксируется народ савард. В армянском источнике, относящемся к 854 году, около р.Кур(а) упоминается этническая группа саварто22.
Эти документы (письменные источники) могут показаться односторонними, освещая лишь часть древней истории кочевых угров — мадьяр. Однако вместе с выдающимися по значению исследованиями венгерских лингвистов, в первую очередь с монографией «Тюркские заимствования венгерского языка до обретения Родины и в эпоху Арпадов» Лайоша Лигети23, становится ясным, что раннесредневековая история мадьяр тесным образом связана не с Южным Уралом и Поволжьем, а со степями Северного Кавказа. В монографическом исследовании Л.Лигети убедительно доказывается, что основные и древнейшие тюркские заимствования восходят к языкам чувашско-тюркского, ротацирующего облика, показывая длительность совместного проживания и интенсивность процесса заимствования.
Среди тюркских заимствований есть и лексемы огузского и кипчакского облика, которые происходят из языка переселившихся в X—ХII веках в Венгрию печенег и кипчак (кунов). Эти тюркизмы относятся к зетацирующей группе, получившей распространение после X столетия и, соответственно, в качестве равнозначных этно-хронологических маркеров использованы быть не могут24.
Тюркские ротацирующие заимствованные слова демонстрируют весьма значимое влияние на жизнь мадьяр в области скотоводства, земледелия, общественного устройства, семейного уклада, ремесла, одежды, верований, охватывая все сферы жизнедеятельности древневенгерского кочевого общества. Академик Андраш Рона-Таш отмечает, что «заимствования продолжались не только длительное время, но и охватывали множество территорий. Здесь однозначно то, что они, в плане хозяйствования и природных условий, проходили в южных областях»25. Принимая во внимание близость археологических материалов венгерских погребений в Паннонии X века к салтово-маяцким (хазарским) древностям, в совокупности с лингвистическими материалами, зарубежные исследователи древневенгерской истории относят формирование мадьярского племенного союза на территории оногуров (Крым), Великой Булгарии (Кубань) и Хазарского каганата в течение не менее 300 лет26. На этом фоне очевидно, что во взглядах уважаемого профессора В.А.Иванова и его коллег27 имеется, смею заметить, некоторая нехватка должного внимания к лингвистическому материалу и письменным источникам раннего средневековья.
Археологические параллели, наблюдающиеся в древностях лесостепной полосы Евразии от Паннонии до Урала, связаны, видимо, с доминирующей ролью Хазарского каганата (салтово-маяцкой археологической культуры) в указанных регионах в эпоху его расцвета в VII—X столетиях и носят, скорее всего, глобальный характер, напоминая современную моду, а не этнические признаки. Эта идея не лишена основания, особенно на фоне радикально отличающихся друг от друга позиций поволжских археологов по поводу этнической принадлежности кушнаренковской (караякуповской, куштерякской) культуры, определяемой как палеоазиатская (Е.П.Казаков); самодийская (В.Ф.Генинг), мадьярская (Е.А.Халикова, А.Х.Халиков, В.А.Иванов), древнебашкирская (Н.А.Мажитов)28. Подобный разброс мнений и точек зрения, скорее всего, говорит лишь об отсутствии согласия и наличии субъективных факторов вместо научной эвристики.
Гипотеза глубокоуважаемого В.А.Иванова и его коллег29 не позволяет
объяснить, как за столь краткий исторический период, видимо, со второй половины IX века30, заполненный зачастую трагическими для венгров событиями, культура кочевого мадьярского народа обогатилась знаниями тюркских терминов, тюркскими традициями, опытом государственного строительства древнетюркского облика, без тесного и длительного взаимодействия с носителями подобных знаний, т.е. с соответствующим народом. Подчеркнем, что в Прикамье и Южном Приуралье в указанное время — до конца IX — начала X веков, с точки зрения В.А.Иванова, таких условий никто предоставить не мог по причине отсутствия в указанном регионе общественно-экономических формаций тюркского кочевнического типа31. И наоборот, согласно исследованиям лингвистов Мартти Рясанена и Б.А.Серебренникова32, следов угро-мадьярского языка в современной башкирской лексике не имеется.
Вышесказанное и продемонстрированные противоречия в гипотезах профессора В.А.Иванова о Поволжско-Приуральской «Magna Hungaria»33 вынуждают нас отнести их, к сожалению, к категории мало обоснованных экспромт-гипотез, нуждающихся в дальнейших проработках. В свою очередь, эта имеющаяся лакуна требует выдвижения иной реконструкции исторических событий в Поволжско-Южноуральском регионе на исходе первого миллениума нашей эры.
Башкурт — как синоним народа и кочевого государства
(союза племен)

Как известно, в левобережье Волги булгары проникают только в начале X столетия, когда там основываются первые булгарские городища-крепости — Биляр, Булгар, Сувар, заложенные не ранее 20-х гг. X в.34 Эти крепости были основаны в левобережье Волги, куда волжские булгары не могли проникнуть с 750 года н.э., т.е. полтора столетия с момента появления булгар на берегах Средней Волги. Чем была вызвана такая задержка? Почему проникновение булгар на левобережье Волги знаменуется появлением линии крепостей? Не похоже ли это на тактику экспансии, когда в первую очередь строили укрепленные пункты, стремясь закрепиться на аннексированной земле? Почему булгары не построили значимых, оставшихся в документированной истории, укреплений в Самарском Поволжье, пробыв там более 150 лет, а в левобережье, едва ступив туда — в 922 году строятся сразу несколько крепостей? 35 Были ли какие-то весомые причины этого?
В 2004—2005 гг. автором выдвинута гипотеза о заселении предками башкирского народа — кочевым союзом во главе с куртугурами территории Среднего Поволжья вплоть до Южного Урала в конце V столетия нашей эры. Тогда это прибытие древнебашкирских племен на новую родину — Урало-Поволжье было логичным завершением процессов складывания племенных союзов в ходе Великого переселения народов, когда разнообразные племена после смерти вождя гуннов Аттилы стремились найти новые спокойные места для ведения своего кочевого хозяйства и, самое главное, искали приемлемые кочевые сообщества, удовлетворявшие их требованиям по общественному устройству, защите их жизней и собственности, справедливому суду, иными словами — тот социальный организм, который называется государством. Вели этот союз за собой, скорее всего, по старой памяти и к прежним кочевьям, остатки сарматов — племя Юрматы, но однако под предводительством тюрков — куртугуров, ставших здесь в Поволжье-Приуралье башкуртами.
В археологии под этим разнообразным племенным союзом следует понимать так называемые турбаслинские, именьковские, харинско-тураевские культуры, появившиеся в нашем регионе именно на рубеже указанных V—VI веков36.
Захватив земли «именьковцев-турбаслинцев» на правобережье Волги, булгары, видимо, решили, что можно сравнительно легко одолеть их и на левобережье Ителя. Согласно исследованиям П.Н.Старостина, П.Ф.Ищерикова, Н.А.Мажитова и других археологов, «если в I тысячелетии н.э. территория Башкирского Приуралья была пестрой в этническом и культурном отношении, то Нижнее Прикамье выглядело более однородным. На территории Нижней Камы и прилегающих частей Волги многими исследователями выделяются памятники именьковской культуры. Довольно близки именьковским романовские памятники, изученные на территории северо-западной Башкирии Г.Н.Матюшиным, К.В.Сальниковым, П.И.Ищериковым, Н.А.Мажитовым, В.Ф.Генингом, С.М.Васюткиным и Г.И.Матвеевой». П.Н.Старостин приводит характерную черту погребального обряда именьковцев — кремацию — в могильниках Рождественское, Байчуга в устье р.Меши, в ряде погребений Кушнаренковского могильника37. Плоскодонная романовско-именьковская посуда, иначе — турбаслинская, появляется в IV—V веках, судя по погребениям в «Орджоникидзевском парке г.Уфы»38 (Дежневские курганы. — И.Б.)
Древние башкурты (куртугуры), предположительно, шли на Урал под предводительством одного или нескольких сыновей покойного вождя гуннов Аттилы. Их звали Эллак, Денгизик и Ирнек39.
Среди племен, решившихся вернуться на родину, были, предположительно, племена: 1) сармат — Юрматы, Юрмаш, Юрми; 2) самодийцев — Еней, Танып, Камбар, Бугады; 40 3) угров — Мещура (этноним мадьяр — кочевых угров — скорее всего, связан своим происхождением с западно-сибирскими гидронимами Вишера и Печора, Ун (Унгар, Оногур); 4) тюрков — Курт (Башкурт), Билер, Мен (Менле), Юламан.
Напомним, что, согласно нашей гипотезе, большинство вышеперечисленных племен в I—III столетии н.э. были увлечены гуннами на запад в ходе их завоевательного движения через юг Западной Сибири, Южный Урал и Среднее Поволжье в страны Западной Европы, но не прервали связей с родиной.
Именно в это время, скорее всего, складываются некоторые общие этнические элементы у предков будущих башкир и мадьяр. К таким общим элементам мы относим схожие названия племен у башкир и венгров: Юрматы (башк.) — Дьярмат (венг.), Башкурт (башк.) — Курт (венг.), Йэнэй (башк.) — Йено (венг.), Мишэр (башк.) — Медьер (венг.), Нагман (башк.) — Ньек (венг.)41.
Эти тюркские, сарматские, угорские, самодийские племена — объединенные в конгениальный, т.е. основанный на одной идее, военно-политический союз, образовали ядро будущей башкирской народности, центром которой стало племя Курт. В исторических источниках оно нередко фиксируется под названием котраг, кутругур, куртургур, куртугур и т.п.42 Идея, двигавшая этот разнородный союз, была, очевидно, простой — найти новые земли после военного поражения в Западной Европе, смерти Аттилы и развала гуннской империи.
Находки в Башкирии — Куганакского, Алкинского, Краснополянского и других кладов, драгоценных изделий при строительстве зданий медицинского института, обкома КПСС, банка Уралсиб и других объектов в Уфе, особенно в его юго-западной части, происхождением из Сасанидского Ирана, Византии, Рима IV—V веков, скорее всего, отражают этот необычный, отмеченный золотом и серебром, ракурс исторического момента прибытия военно-политического союза Башкурт на свою новую родину43.
В VI столетии продолжается и усиливается миграция в Древний Башкуртистан племен, выходцев из Западной Сибири, имеющих самодийские корни44. Археологи объединяют их в специальной литературе под термином кушнаренковская (куштерякская, караякуповская) археологическая культура. Несмотря на то, что самодийские черты проникли в самые глубинные пласты башкирской культуры (в духовный мир, первобытную идеологию и эстетику башкир, нашли отражение в этнонимии)45, первичное тюрко-иранское ядро башкирского племенного союза было основополагающим.
Название военно-политическому башкирскому блоку племен дали его тюрко-иранские участники: само слово «курт» древнетюркского происхождения и означает волка. Однако у современных башкир оно было заменено словом «буре», происходящее из иранского диалекта, что исследователями связывается со словесным запретом, табу на употребление названия тотема, каковым являлось слово «курт»46.
Дальнейшее повествование требует проведения небольшого отступления в историю венгров, которые также приняли участие в сложении союза Башкурт.
Можно предположить, что в IV столетии состоялись первые контакты предков башкир и мадьяр, продолжавшиеся до VI века. И этому были свои основания: угры-кочевники, проживавшие со своими стадами на юге Западной Сибири, уже с IV столетия погрузились в тюркский кочевой мир — с 350 по 450 годы они были вместе с гуннами; с 450 по 500 годы с оногурами, огурами, сарагурами, сабирами, утигурами, куртугурами; с 550 годов с аварами, тюрками, т.е. в целом около 700 лет47. Это была целая тюркская эпоха, в которой воспитывались десятки поколений венгров. Его, древнего мадьяра, заимствованные тюркские слова, термины, традиции, в глазах стороннего наблюдателя — будь он византиец или араб — превращали в тюрка, поскольку он разговаривал на урало-алтайском древнеугорском языке, пресыщенном тюркизмами и близком к тюркскому48. Позднейшие слова венгерского миссионера Юлиана (побывал в «стране Башкарт» в мае—июне 1236 г.) о понимании речи уральских «венгров-язычников», под именем которых, он, скорее всего, обозначил башкуртов племени «еней», подтверждают эту мысль49.
Кроме того, именно этот монах — доминиканец Юлиан, говоривший, по всей видимости, на смешанном тюрко-угорском языке, судя по хронологии событий, через летописца Рихарда в Ватикане ввел в европейскую историческую мысль идею о тождестве Башкирии и Венгрии: «Bascart id est Magna Hungaria», т.е. «Башкирия это есть Старая Венгрия». Указанная констатация появляется после Юлиана у западных вояжеров к монголам: Плано Карпини (1245—1247 гг.) и Рубрука (1253—1255 гг.), которые сами не бывали в Башкирии. Опираясь на информацию Юлиана, они невольно распространили указанный миф в западном мире50.
Этот вопрос рассмотрел А.Тюрк из института Археологии АН Венгрии:
«…европейская историческая мысль традиционно размещала древнюю родину венгров «Magna Hungaria» «на краю Меотиса» (Азовское, Черное моря), предположительно на основе западных летописей, отождествляющих гуннов с венграми. На основе сообщений путешественников XIII века изменилось положение «Великой Венгрии» в европейских летописях. В XII веке Готтфрид Витербский локализовал «Великую Венгрию» на краю Меотиса, а после первой трети XIII века летописцы обозначают «Великой Венгрией» уже Башкирию51. В венгерских летописях появляется Башкирия в качестве прародины венгров не ранее второй половины XIII века. Это приводит к выводу, что традиция употреб­ления термина «Великая Венгрия» вошла в венгерский быт после и на основе путешествий Плано Карпини и Рубрука. Значит, тезис о венгерской прародине в Башкирии происходит из средневекового Запада, в этом соглашается большинство венгерских исследователей». И далее А.Тюрк делает заметку: «сам Рубрук пишет: традицию Башкирии он слышал у венгерских доминиканцев. Кажется, отождествление венгерской прародины в Башкирии и «Великой Венгрии» все-таки происходит от венгров, даже в современной Западной Европе»52.
Учитывая вышесказанное, можно предположить, что венгерский монах Юлиан, очевидно, изъяснявшийся на смешанном языке с элементами тюркского, угорского, латинского языков и добравшийся до Башкирии в 1236 году, мог разговаривать с «венграми-язычниками» (в действительности — с башкирами-енейцами) в полной убежденности о встрече с представителями «другой Венгрии, старейшей»53, что положило начало традиции отождествления тюркской Башкирии с угорской Венгрией не только у посланников Ватикана к монголам в XIII столетии, но и у профессиональных историков в сочинениях XVIII—ХXI веков.
На мысль об относительной краткосрочности контактов предков башкир и мадьяр в V столетии в северокавказских степях наталкивает на мысль об отсутствии в венгерском племенном союзе IX—Х вв. термина «башкурт» при одновременном наличии этнонима «курт», что может быть объяснено существовавшим тогда (в V столетии) противостоянием между лидерами двух племенных группировок — куртами и медьерами (Megyer — Медьер, так исконно назывались мадьяры в IX—Х веках54).
Поясняя мысль, скажем, что башкирские вожди и их ведущее племя — курты, скорее всего, стремились как можно быстрее уйти из небезопасной зоны придонских степей в тихие уголки Поволжья и Приуралья.
Видимо, по причине скоротечности событий, связанных с уходом части племен (протобашкирских), название только формировавшегося военно-политического союза «Башкурт» — Главный Волк не успело распространиться и включиться в племенную структуру мадьярского союза. Либо это название существовало среди венгров, но по каким-то неизвестным нам пока причинам оно не стало широко известно. Такой ход событий не исключен, ведь племенные союзы и башкир, и мадьяр по структуре были схожи: оба союза придерживались мифологической семиплеменной стратификации: «Hetu Moger» (Семь мадьяр) у венгров и «Ете ырыу» (Семиродцы) у башкир55. Кроме того, на наличие в венгерском племенном союзе башкирских элементов указывает письменно зафиксированный обряд кремации, осуществленный воинами-мадьярами у стен монастыря Сент-Галлен в 926 г. в Швейцарии56. Подобного обряда придерживались представители романовско-именьковской (турбаслинской) культуры, часть которых, видимо, осталась в венгерском племенном союзе. Вопрос только в другом — как они себя именовали — либо какова была их самоидентификация — башкурт (курт) или медьер?
Во всяком случае, на вероятность (допустимость) такой «двухэтнонимной» модели реконструкции указывает наличие любопытных сведений у Масуди (умер в 965 г.), который описывает нападение венгров (и болгар) на Византию в
934 г. под названием «baggird»57.
Кроме того, А.Рона-Таш приводит заслуживающую доверия информацию аль-Гарнати о его приезде в «Унгурию, где живет народ bashgаrt». Венгерского короля он называет башгардским королем. Академик Рона-Таш единственной причиной именовать в XII веке венгров в Карпатском бассейне «башгардами» указывает то, что автор, назвавший их таким этнонимом, приехал из края, где так называли венгров. Аль-Гарнати приехал от волжских болгар, и он употреблял их (волжско-булгарское. — И.Б.) название (этникон. — И.Б.) венгров58.
Это замечание академика важно в связи с дальнейшей ролью «ал-башгард» в истории волжских булгар. На этом моменте, завершая экскурс в историю мадьяр, вернемся к башкирам.
Достигнув в конце V столетия центра будущей Башкирии, древние башкурты, очевидно, первым делом провели рекогносцировку, определив, что Великая Идель, с которой они были знакомы, здесь делится на Южную и Северную. В соответствии с тюркской традицией южную назвали Ак-идель (Белая река), а северную Кара-идель (Черная река). Именно так же поступили в свое время тюркские кочевники — огузы, заняв Анатолию: Понтийское (Северное) море стало хорошо знакомым россиянам Черным морем (Кара-дениз), а Средиземное (Южное) превратилось в Белое море (Ак-дениз). Следовательно, основу башкирского союза составляли тюркоязычные воины.
Определившись с ориентирами, древние башкурты с местоположением центральной ставки своих кочевий затруднений не испытали. Им стал словно предназначенный для роли «столичной» крепости мыс Ува, название которого на языке местных финно-пермяцких жителей значило «речная вода» и, видимо, было как-то связано с близлежащей рекой59. Звучание (фонетика) финско-пермского слова «Ува» совпадало с тюркским «Уба» — «холм», поэтому, видимо, и его значение (семантика) вполне устроило древних башкуртов.
К слову, несколько севернее от Древнего Башкуртистана, в таежной зоне, протекали Сосьва, Мылва, Москва, Колва, Кожва, Лозьва и другие многочисленные финно-пермяцкие «речные воды»60.
В древнебашкирской столице Уве археологические памятники, присущие турбаслинцам (древним башкуртам), размещаются своеобразно: укрепленное поселение (крепость) — современный археологический памятник Уфа II, расположен на самой южной и высокой части полуострова, рядом с мостом через Белую и с речкой Сутолокой, а поблизости, под современными зданиями Дома правительства Республики Башкортостан, Медицинского Университета, найдены клады драгоценных изделий из Древнего Рима, Византии, Сасанидского Ирана. Однако кладбище древних башкуртов — Дежневские курганы — было размещено поодаль, там, где железная дорога Уфа—Челябинск рассекает город. К месту погребения сородичей древние башкурты, видимо, прибывали и переправлялись через Ак-идель, в основном, с Забелья. Там, судя по находкам Алкинских, Ново-Турбаслинских древностей и размещению каменных мавзолеев Тура-хана, Хусейн-бека и «Малого Кэшэнэ» в Чишминском районе61, находились основные, либо центральные кочевья древних башкуртов.
Процесс формирования древнего башкирского народа шел динамично. Мы не можем предположить иного, ведь с самого начала своего появления в крае он подвергался испытаниям на прочность и выходил из них победителем, сохраняя свое самоназвание. Академик Н.А.Мажитов отмечает, что «в тесном окружении таких грозных соседей, как булгары, гузы, кыпчаки, свою территориальную и этническую самостоятельность на протяжении веков башкиры могли сохранить, будучи достаточно многочисленной и организованной силой»62. Как могла выглядеть политическая организация башкирского племенного союза — кочевого государства или, выражаясь современным языком, — мобильного государства? Скорее всего, она имела схожую структуру с венгерским союзом, поэтому любопытно посмотреть, как складывалось мадьярское государство в 895 году в Карпатском бассейне в иноязычной среде.
Здесь прежде всего бросается в глаза его тюркская структура. У мадьярского племенного союза было два вождя: князь, несший сакральную функцию (культовую, ритуальную), называвшийся kű nde, и князь, несший военные функции — gyula (дьюла). Слово «гьюла, юл» в древнетюркских языках означало факел, огонь63. У башкир имелось племя юламан, размещавшийся на юго-западе Башкирии по р.Дема. Анализ этого этнонима семантически раскрывает человека, открывающего дорогу, идущего впереди и т.п. там же, на нижней Дёме, сохранились отрывочные сведения о некоем древнем божестве по имени Юл, тогда этноним «юламан» можно перевести как «человек бога Юла».
У венгров, по мнению Кришто Дьюла, племя политически считалось искусственным образованием и нация в целом строилась на кровнородственных отношениях. Однако все семь мадьярских племен и восьмое, кабарское, возглавляемые своими князьями, разместились на своей определенной территории Карпатского бассейна, предварительно согласовав свои позиции64. Под политическое влияние венгерского племенного союза попали проживавшие в Карпатском бассейне славяне, в меньшей степени авары, франки, болгары-тюрки и таким образом венгерский народ на тот момент (895—970 гг.), представлял собой образование, сплотившее в себе много этносов65. Венгры, переселившись в Карпатский бассейн, продолжали вести тюркский полукочевой образ жизни, совершая походы на страны Центральной Европы вплоть до 955—970 гг. Однако во времена Гейзы66 и Иштвана I (970—1038 годы) мадьярский союз превращается из «лично-зависимого государства» (княжеского. — И.Б.) в «организованное государство» типа баварского, франкского, немецкого67.
Поскольку рядом с Башкирией в V—IX веках «еврогосударств» не оказалось, ее общественное развитие шло по тюркскому сценарию. Картину положения Башкирии в X столетии описывает Ибн-Хаукаль в книге «Китаб сурат ал-ард» («Книга расположения земель»), завершенной в 988 году68. Он отмечает, что: «Башджирт» разделяются на «внутренних», где имеются мелкие города: Мастра (Mastra), Кастра (Kastra). Земли там бесплодные, поселения в малом количестве и сообщение между ними трудное и опасное из-за раздоров. Что касается башджирт «внешних», то главные места обитания страны — города Карукия (Caroukia), Намдйан (Namdjan), Гурдйан (Ghourdjan)»69.
Другой автор — западно-европейский миссионер Иоганка — в 1320 году побывал в «Bascardia» с двумя венгерскими коллегами и одним английским «братом». Его рассказ повествует о наличии в Башкирии государственной системы во главе с «верховным князем», окруженным придворной свитой, придерживавшейся «сарацинской» (мусульманской) религии. В средневековом башкирском «княжестве» присутствовал обязательный элемент государственности — аппарат принуждения — тюрьма, куда угодили незадачливые миссионеры, попытавшиеся крестить «администрацию президента» Средневекового Башкуртистана — свиту «верховного князя»70, и избежавшие «высшей меры» лишь благодаря наличию опасений у башкир перед «федеральной» властью — «они (башкиры. — И.Б.) не посмели нас убить из-за ответственности, исходящей от татар»71.
Эти два источника отрывочно, но, тем не менее, вполне определенно дают понять, что в Башкирии существовала аутентичная реалиям X—ХIV веков государственность.
В первом приведенном нами сообщении можно заметить признаки феодальной раздробленности, междоусобицы либо последствия иных военных действий. «Города» могут указывать на наличие неких племенных центров, в частности, название Гурдйан можно трактовать как место обитания (центра, «души») племени Курт (Kurtjane), Нимдйан как Меη (Мeη jane), Буре (Bű rejane-Бурзян). Название «города» Карукия может отображать центр проживания какого-то башкиро-самодийского племени, означающее «каре» — «журавль» — «торна», то есть известное башкирское тотемическое название и племенной онгон72. Все эти версии необходимо рассматривать исключительно только как предварительную рабочую гипотезу.
Во втором источнике — письме брата Иоганки Венгра вполне наглядно и однозначно описана государственная система башкирского княжества, находящегося в вассальной зависимости от татар.
Таким образом, имеются достаточно удовлетворительные ретроспективные свидетельства, описывающие с разных позиций особенности башкирского государства в X—ХIV веках. Но нам хотелось бы обратить внимание на другой источник, который до последнего времени упускался из поля зрения и для этого мы возвращаемся на берега Волги.
Волжские булгары, видимо, уничтожив «именьковцев» (древних башкуртов) в «булгарском» Поволжье (следы этого населения там исчезают)73 и окрыленные успехом, в начале X столетия переправляются на левый берег — в Прикамье74, где также обитали именьковско-романовские (турбаслинские) или, согласно нашим представлениям — древнебашкирские племена.
Здесь надо заметить, что в целом, по мнению Г.И.Матвеевой: «к VIII—IX векам на территории Центральной Башкирии складывается единая культура, объединяющая бахмутинские, именьковские, турбаслинские памятники: унифицируются погребальные обряды, вещевые комплексы и керамика трех различных групп населения, которым становятся присущи сочетания местных и привнесенных южных особенностей»75.
В связи с этим уместно вспомнить риторические слова Н.В.Бикбулатова: «Когда и на какой территории, в силу каких исторических обстоятельств, преодолевая родо-племенной сепаратизм, утвердился этноним «башкорт», происходящий от названия «корт» или «курт»? Не является ли все это отражением существования до IX—Х вв. какого-то военно-политического объединения, притом не эпизодического, а настолько прочного и долговременного, что могло привести к объединению и консолидации племен и родов?»76
Можно с большой долей вероятности утверждать, что волжские булгары, переправившись в начале X века на левобережье Волги, в излучине Камы столкнулись с аборигенами этого края — древними башкуртами в виде организованной военно-политической силы — государства под названием Башкурт. Против этого организованного государства можно было устоять, лишь выставив что-либо соответствующее. Ими стали крепости — Булгар, Биляр, Сувар. Именно такой ответ башкирам был дан волжскими булгарами после 922 года, когда булгары, не получив ожидавшихся от мусульманско-арабских потенциальных союзников ни денег, ни военно-моральной поддержки, самостоятельно приступили к постройке крепостей77. Иными словами, башкиры активной обороной от чужаков — булгар своей родной земли — Прикамья или Сулман (Юламан) Идели — невольно подтолкнули волжских булгар к строительству укреплений, ставших в дальнейшем известными городами раннего средневековья.
Картина встречи двух тюркских народов была, очевидно, далека от дружеской. Доказательством негативного отношения к башкирам являются «Путевые запис­ки» Ибн-Фадлана. Они отражают напряженное состояние башкиро-булгарских отношений. Приглашая иностранных послов в свою страну, булгары, вероятно, понимали, что посланников во враждебном соседнем Башкуртистане может ожидать самое худшее: «Мы остерегались их с величайшей осторожностью, потому что это худшие из тюрок, самые грязные из них, и более других посягающие на убийство»78. Скорее всего, они предварительно проинформировали арабов о предполагаемом обходном маршруте посольства вне центров Башкирии и возможных проблемах в пути: «Необходимо, прежде чем переправится какая-либо часть каравана, переправить отряд бойцов… это из боязни башкир»79.
Древние башкурты автором «Путевых записок» Ибн-Фадланом представлены чуть ли не исчадиями ада. Разумеется, такими, как правило, могли быть только враги. При этом древние башкурты, одни из множества тюркских народов и единственные непосредственные тюркские соседи волжских булгар, предстают в таком весьма неприглядном виде.
Булгары, захватив чужие земли, нуждались в признании и поддержке своих агрессивных действий со стороны иноземных правителей как в идеологической сфере, так и в военной. Такая потребность в дипломатическом признании захватнических действий существует и в современной международной практике. Не случайно, главными вопросами булгарского правителя к арабскому посланнику были вопросы военно-стратегического характера — он интересовался возможностями и способностями багдадского халифа и хорасанского эмира выслать в Волжскую Булгарию «ограниченный контингент войск»: «Знаешь ли ты, — обратился он к Ибн-Фадлану, — если бы халиф — да продлит Аллах его пребывание в этом мире — послал ко мне войско, то одолел ли бы он меня?» Получив отрицательный ответ, он продолжил: «А эмир Хорасана?»80
Из анализа речи булгарского «царя» Алмуша, кроме того, становятся ясными мотивы булгарского правителя — это потребность в деньгах на постройку крепостей и лишь на втором месте потребность в признании его власти со стороны иноземных правителей. Религиозный ингредиент всей миссии, который современные историки выносят на авансцену событий, был на самом деле лишь ширмой меркантильных устремлений81.
Не добившись от арабов денег, булгары, тем не менее, перед лицом башкирской «организованной силы»82 немедленно приступают к строительству крепостей. А.П.Смирнов, ведший раскопки городищ Булгар и Сувар, прямо говорит, что крепости с мощными укреплениями были заложены на пустом месте83, т.е. имелась срочная необходимость в укреплениях.
Скорее всего, военно-политический союз «Башкурт», имевший схожую структуру и принципы функционирования (организации) с древним мадьярским племенным союзом, представлял собой государство, управлявшееся вождями племен и для решения общих вопросов собиравшее всенародные вече — «йыйын». Эти собрания проходили в центре страны, рядом с современной столицей — Уфой и археологическим городищем Уфа II, около горы Караултау возле современной деревни Чесноковка. Отголоски происходивших в указанном месте государственных собраний башкирского народа зафиксировал первый представитель современной европейской исторической науки в Башкирии, член-корреспондент Императорской Российской Академии наук XVIII в. П.И.Рычков84.
Государству Башкурт выпали тяжелые испытания: он пережил нашествие татаро-монгольских завоевателей, трансформировавшись к тому времени, очевидно, к 1207 году, ко времени первого их нападения на башкир, в «обширную страну, соседствовавшую с Сибирью»85.
Венгерский автор Иоганка, побывавший в Башкирии в 1320 году вместе с венгерскими и английскими «братьями во Христе», пишет уже о княжестве, управлявшемся «верховным князем по имени «Эстокис» (Иштэк? — И.Б.)». Следовательно, имелись и «князья» меньшего ранга. Очевидно, таким статусом владели вожди крупных башкирских племен Юрматы, Йэнэй, Булэр, Мишэр, Юрми, Мен, Танып и других многочисленных союзных племен, присоединявшихся к башкирскому государству на протяжении всех столетий, с момента прибытия авангарда башкирских племен — Башкурта на благодатные берега рек Сулман, Ак Идель, Кара Идель и Кук Идель в конце V столетия нашей эры.

Буранбай Ильясов