А.И. Солженицын (Рожд. 1918). Из статьи Русский вопрос к концу XX века

...И вот мы докатились до Великой Русской Катастрофы 90-х годов XX века. За столетие многое вплеталось сюда, – Девятьсот Семнадцатый год, и 70 лет большевицкого развращения, и миллионы, взятые на Архипелаг ГУЛАГ, и миллионы, уложенные без бережи на войне, так что в редкую русскую деревню вернулись мужчины, – и нынешний по народу «удар Долларом», в ореоле ликующих, хохочущих нуворишей и воров.

В Катастрофу входит – прежде всего наше вымирание. И эти потери будут расти: в нынешней непроглядной нищете сколькие женщины решатся рожать? Не менее вчислятся в Катастрофу и неполноценные и больные дети, а они множатся от условий жизни и от безмерного пьянства отцов. И полный провал нашей школы, не способной сегодня взращивать поколение нравственное и знающее. И жилищная скудость такая, какую давно миновал цивилизованный мир. И кишение взяточников в государственном аппарате – вплоть до тех, кто по дешевке отпускает в иностранную концессию наши нефтяные поля или редкие металлы. (Да что терять, если предки в восьми изнурительных войнах лили кровь, пробиваясь к Черному морю, – и все это как корова слизнула в один день?) Катастрофа и в расслоении русских как бы на две разных нации: огромный провинциально-деревенский массив – и совсем на него не похожая, иначе мыслящая столичная малочисленность с западной культурой. Катастрофа – в сегодняшней аморфности русского национального сознания, в сером равнодушии к своей национальной принадлежности и еще большем равнодушии к соотечественникам, попавшим в беду. Катастрофа и в изувеченности нашего интеллекта советской эпохой: обман и ложь коммунизма так наслоились на сознание, что многие даже не различают на своих глазах эту пелену. Катастрофа и в том, что для государственного руководства слишком мало у нас людей, кто б одновременно был: мудр, мужественен и бескорыстен, – все никак эти три качества не соединятся в новом Столыпине.

Сам русский характер народный, так известный нашим предкам, столько изображенный нашими писателями и наблюденный вдумчивыми иностранцами, – сам этот характер угнетался, омрачался и изламывался во весь советский период. Уходили, утекали из нашей души – наша открытость, прямодушие, повышенная простоватость, естественная непринужденность, уживчивость, доверчивое смирение с судьбой, долготерпение, долговыносливость, непогоня за внешним успехом, готовность к самоосуждению, к раскаянию, скромность в совершении подвига, сострадательность и великодушие. Большевики издергали, искрутили и изожгли наш характер – более всего выжигали сострадательность, готовность помогать другим, чувство братства, а в чем динамизировали – то в плохом и жестоком, однако не восполнив наш национальный жизненный порок: малую способность к самодеятельности и самоорганизации, вместо нас все это направляли комиссары.

А рублево-долларовый удар 90-х годов еще по-новому сотряс наш характер: кто сохранял еще прежние добрые черты – оказались самыми неподготовленными к новому виду жизни, беспомощными негодными неудачниками, не способными заработать на прокормление (страшно – когда родители перед своими же детьми!) – и только, с растаращенными глазами и задыхаясь, обкатывались новой породой и новым кликом: «нажива! нажива любой ценой! хоть обманом, хоть развратом, хоть растлением, хоть продажей материнского (родины) добра!» «Нажива» – стала новой (и какой же ничтожной) Идеологией. Разгромная, разрушительная переделка, еще пока никакого добра и успеха не принесшая нашему народному хозяйству, и не видно такого, – густо дохнула распадом в народный характер.

И не дай Бог нынешнему распаду стать невозвратным.

(Отразилось все и в языке, зеркале народного характера. Наши соотечественники весь советский период неизменно теряли, а сейчас – обрушно потеряли собственно русский язык. Не буду говорить о биржевых дельцах, ни о затасканных журналистах, ни о столичных комнатных писательницах – даже литераторы из крестьянских детей с отвращением отталкиваются: как это я смею использовать коренные сочные русские слова, отвеку существовавшие в русском языке? Даже им теперь понятнее, не вызывают ничьего нарекания такие дивные новизны русского языка, как брифинг, прессинг, маркетинг, рейтинг, холдинг, ваучер, истеблишмент, консенсус – и многие десятки их. Уже полная глухота...)...

«Русский вопрос» к концу XX века стоит очень недвусмысленно: быть нашему народу или не быть? Да, по всему земному шару катится волна плоской, пошлой нивелировки культур, традиций, национальностей, характеров. Однако сколькие выстаивают против нее без пошата и даже гордо! Но – не мы... И если дело пойдет так и дальше – то еще через век слово «русский» как бы не пришлось вычеркивать из словарей.

Из нынешнего униженного потерянного состояния мы обязаны выйти – если уж не для себя, то в память предков, и ради наших детей и внуков.

Сегодня мы слышим толки об одной лишь экономике – и наша загнанная экономика, вправду, душит нас. Однако экономика сгодится и для безличного этнического материала, – а нам надо спасти и наш характер, наши народные традиции, нашу национальную культуру, наш исторический путь.

Русский эмигрант проф. Н.С. Тимашев как-то отметил, верно: «Во всяком общественном состоянии есть, как правило, несколько возможностей, которые, становясь вероятными, превращаются в тенденции общественного развития. Какие из этих тенденций осуществятся, а какие нет, – предсказать с абсолютной уверенностью нельзя: это зависит от встречи тенденций друг с другом. И поэтому человеческой воле принадлежит гораздо большая роль, чем это допускается старой эволюционной теорией». Материалистической.

И это – христианский взгляд.

Наша история сегодня видится как потерянная – но при верных усилиях нашей воли она, может быть, теперь-то и начнется – вполне здравая, устремленная на свое внутреннее здоровье, и в своих границах, без заносов в чужие интересы, как мы навидались в начальном обзоре. Еще раз напомним Успенского, как он написал о задачах школы: «Превратить эгоистическое сердце в сердце всескорбящее». Нам и предстоит построить такую школу: в первый класс ее сядут дети уже развращенного народа – а из последнего чтобы вышли с нравственным духом.

Мы должны строить Россию нравственную –или уж никакую, тогда и все равно. Все добрые семена, какие на Руси еще чудом не дотоптаны, – мы должны выберечь и вырастить. (Поможет ли нам православная церковь? За годы коммунизма она более всех разгромлена. А еще же – внутренне подорвана своей трехвековой покорностью государственной власти, потеряла импульс сильных общественных действий. А сейчас, при активной экспансии в Россию иностранных концессий и сект, богатых денежными средствами, при «принципе равных возможностей» их с нищетой русской церкви, идет вообще вытеснение православия из русской жизни. Впрочем, новый взрыв материализма, на этот раз «капиталистического», угрожает и всем религиям вообще.)

Но из многочисленных писем из русской провинции, с просторов России, я эти годы узнаю рассеянных по этим просторам духовно здоровых людей, и часто молодых, только разрозненных, без духовной подпитки. С возвратом на родину я надеюсь многих из них повидать. Надежда – именно и только на это здоровое ядро живых людей. Может быть они, возрастая, взаимовлияя, соединяя усилия, – постепенно оздоровят нашу нацию.

Минуло два с половиной столетия – а все так же высится перед нами, по наследству от П.И. Шувалова, неисполненное Сбережение Народа.

Ничего для нас нет сегодня важней. И именно – в этом «русский вопрос» в конце XX века.

Март 1994

Вермонт

Новый мир. 1994. № 7