Глава 3 Заклятые друзья

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Когда Леонид Леонов работал над своим романом «Вор», большая группа молодых людей в поисках материала, следуя горьковским традициям, отправилась в знаменитую «Ермаковку» (ночлежный дом) изучать людей дна.

Сопровождал молодежь в целях безопасности работник Московского уголовного розыска (по другим данным — начальник МУРа) Кожевников Иннокентий Серафимович (1879–1931 гг.). В 1918 г. — главный комиссар по организации боевыхдружин на территории советских республик южной России. В 1918 г. — чрезвычайный комиссар Донецкого бассейна. Словесный портрет чекиста (см. воспоминания Эрлиха) сопровождавшего группу, более соответствует другому человеку: Кожевникову Якову Николаевичу, в начале 1923 г. — ответственному сотруднику ВЧК.

Известны имена участников этого похода: Леонов, Есенин, Берзинь, Казин, Эрлих, Никитин и др. Из воспоминаний Н. Никитина известно, что «ни к одному из своих выступлений Есенин не готовился так, как к этому, никогда так не волновался, как отправляясь на эту встречу».

По понятным причинам непрошеных гостей встретили без энтузиазма и радушия. Не были приняты и стихи кабацкого цикла, с которых начал Есенин:

Это был их быт, который их тяготил и не устраивал. Есенин увидел сразу, как мрачнели их лица, как ниже опускались головы. Он перестроился: стал читать о юности и несбывшихся мечтах, о рязанском небе и отговорившей роще, о матери, которая ждет сына и тревожится о нем. Это касалось каждого, составляло светлую юность и утрачено, может быть, навсегда.

«Что сталось с ермаковцами в эту минуту! У женщин, у мужчин расширились очи, именно очи, а не глаза. В окружавшей нас теперь большой толпе я увидел горько всхлипывающую девушку в рваном платье. Да что она… Плакали и бородачи… Прослезился даже начальник Московского уголовного розыска.

Никто уже не валялся равнодушно на нарах. В ночлежке стало словно светлее, словно развеялся смрад нищеты и ушли тяжелые, угарные мысли.

С тех пор я поверил в миф, что за песнями Орфея шли даже деревья».

Такое восторженное описание этого выступления Есенина оставил Н.Н. Никитин.

Есенин любил читать стихи, выступал много и охотно. Чтение его было мастерское, профессиональное. Все стихи в его исполнении очень выигрывали. Подкупал необычайно выразительный глуховатый голос. Поэтому успех всегда сопровождал его выступления. В «ермаковке» обстановка была непредсказуемой и напряженной. Чем могло окончиться это выступление, неизвестно. Поэтому развязка со счастливым концом запомнилась многим.

Крайне сдержанно, можно сказать — документально, сухо вспоминает Анна Берзинь:

«Мы перешли в комнату, где помещались женщины. И тут Сергей вдруг начал читать стихи. Читал очень хорошо, его слушали женщины и мужчины, которые пришли следом за нами в женскую спальню. Стоящая впереди женщина, пожилая и оборванная, плакала горючими слезами, слушая Сергея Александровича».

А вот эпизод, которого нет в воспоминаниях Никитина и о котором рассказала Анна Абрамовна:

«Когда мы покинули ночлежку, поэт, бывший с нами, товарищ Есенина, вдруг сказал:

— А эта женщина, которая плакала, она ничего не поняла…

— А потому, что она совсем, совсем глухая, Я задержался и попробовал с ней разговаривать, так мне все сказали, чтобы я и не пытался, она все равно ничего не слышит.

Сергей насупился и всю дорогу домой промолчал. Он молча простился с нами. А теперь мне кажется, что этот милый и славный поэт просто все придумал, чтобы рассердить Сергея Александровича.

Я все собираюсь его спросить, не помнит ли он, как это было на самом деле».

Этот славный и милый поэт — Вольф Эрлих, товарищ Есенина. Поэт, хотя никому еще не довелось познакомиться с его стихами. Может быть, вот эти, придуманные им строки, записанные в воспоминаниях как стихи, и есть его «поэзия»? Не потому ли критики назвали его, Эрлиха, «виртуозом»?

У каждого народа есть свой анекдот о глухом Рабиновиче или Петровиче. Назавтра вся Москва будет смеяться, рассказывая, как пел Орфей-Есенин, ублажая глухую проститутку. «Виртуоз» не постеснялся толпы свидетелей, не убоялся осуждения и сочинил еще «четыре последних дня Сергея Есенина», которые нам предлагают принять на веру за неимением других источников.

Не странное ли дело: воспоминания сотрудников и агентов ОГПУ — Эрлиха, Устиновых, Назарова, свидетелей последних дней Есенина — принимаются за истину, и этими воспоминаниями потчуют читателя столько лет?

— Да не убивал он (Эрлих) Есенина. Совсем взбесились! Поклонялся ему. Был истинный поэт, хотя и далеко не Есенин, — возопил Михаил Синельников (см. приложение к «Литературной газете» «Досье» № 9–10, 1995 г., стр. 31).

Допустим, не убивали Эрлих и Устинов. Просто заманили в ловушку, а затем пхвырнули в него комья грязи и умыли руки. Очистились перед палачами и потомками: написали свои «дружеские» воспоминания.

Эрлих не постеснялся извратить до неузнаваемости эпизод, которому было столько свидетелей! Свидетелей его вопиющего, наглого вранья, и он же. Эрлих, сочиняет «Четыре дня с Есениным», хотя в первый день у гроба Есенина никто из «свидетелей» ничего не говорил, ничего не рассказывал — тогда еще не успели согласовать: ведь надо было заполнить четыре дня жизни. Палачи согласовали четыре дня казни Есенина.

Оценку этим перевертышам дал Лавренев в статье «Казненный дегенератами», и все же они до сих пор числятся в друзьях поэта.

Эрлих появляется на жизненном пути Есенина, когда тот порвал дружбу с имажинистами и вышел из «Стойла».

«Год 1924-й. Ленинград, Апрель. Квартира Сахаровых. Стук в дверь. Входит Владимир Ричиотти, в прошлом матрос, революционер, сегодня «воинствующий имажинист» (…) Все на месте: Григорий Шмерельсон, Семен Полоцкий, Вольф Эрлих, Афанасьев-Соловьев, ну и я с Ричиотти».

Что знал Есенин об этих молодых людях, чтоб называть своими друзьями? В друзьях у него ходили все, с кем едва познакомился. Так было, например и с Леонидом Утесовым, только что приехавшим в Москву. Представляя его Наде Вольпин, сказал:

Есенин молодых не знал. Знакомство было поверхностным.

«Творческие достижения их были довольно скромны, — пишет Э.М. Шнейдерман, — все они были еще молоды, только входили в литературу… но планы были большие. Готовился к изданию журнал «Необычайное собрание друзей», составлялась антология «Российские имажинисты». Но ни то, ни другое издание осуществить не удалось. А в 1926 году деятельность «Воинствующего ордена» фактически прекратилась».

Что им помешало осуществить свои планы? Да планов-то никаких не было, никто из них поэтом не был. Под этой вывеской их собрали вместо московских имажинистов, и обязанности их были другие: следить за Есениным и доносить. А так как в 1924–1925 годы Есенин уезжает на Кавказ, сама собой необходимость в их ордене отпала.

По делам издания своих произведений Есенин с 12 апреля по 12 мая, а потом с середины июня до конца июля жил в Ленинграде на квартире Сахарова. Хозяева были на даче. Вот в это время Эрлих жил с Есениным, потом он приезжал на несколько дней в Москву. Об этих встречах, продолжавшихся не более двух-трех месяцев, вспоминает Софья Толстая.

Сочинив свои объемные воспоминания, Эрлих раздробил их на мелкие осколки — эпизоды из жизни друзей, воссоздав тем самым иллюзию длительного знакомства.

Два с половиной месяца знакомства умело растянуты на 2–3 года. Такое впечатление остается у читателя. Странным образом Эрлих пролез в число лучших друзей, которых объявилось видимо-невидимо.

«Всякий, с кем Сергей выпил бутылку пива или матерно обругал в пьяном виде, стал писать о нем воспоминания (…) Откуда-то из всех нор повылезла прятавшаяся там пошлость — и ну делить посмертную славу покойного (…) и как бы эмблемой ко всему — никому-никому не ведомый в литературе и искусстве юноша, который играет первую скрипку на всех юбилеях и похоронах знаменитостей, с которыми (например с Есениным) едва ли был знаком при их жизни».

В воспоминаниях Вольфа Эрлиха есть слова Есенина, на которые следует обратить особое внимание:

«Ты понимаешь? Если бы я был белогвардейцем, мне было бы легче! То, что я здесь, это не случайно. Я — здесь, потому что я должен быть здесь. Судьбу мою решаю не я, а моя кровь. Поэтому я не ропщу. Но если бы я был белогвардейцем, я бы все понимал. Да там и понимать-то, в сущности говоря, нечего! Подлость — вещь простая. А вот здесь… Я ничего не понимаю, что делается в этом мире! Я лишен понимания!»

Эрлих пишет: «Перед сном». Не иначе, как перед Вечным Сном Есенина: ведь это были последние слова Есенина Эрлиху, когда западня захлопнулась. Прочтите еще раз воспоминания Эрлиха, увидите: не было «Субботы», не было «Воскресенья», потому они и не описаны Эрлихом. Об этом пишет и Анна Берзинь, которая на следующий день бросилась в Ленинград спасать Есенина, но было уже поздно. Никто в Ленинграде не знал о приезде Есенина — да такого просто не могло быть! Никто не подходил к телефонам: всех писателей сдуло из Ленинграда накануне Рождества. Дозвонилась только Шкапской, но у нее именно в этот день, т. е. 25 числа, кто-то из близких покончил с собой. Не Есенин ли? Помочь найти Есенина отказалась, а у гроба Есенина была вместе с Софьей Толстой.

Вместе с Эрлихом сочиняла свои воспоминания и Елизавета Алексеевна Устинова, но не находят ли странным есениноведы, что ни одна душа не вспомнила о ней? Куда же она исчезла? Каким ветром замело ее следы? Ведь она могла о многом рассказать…

Если властная рука не пощадила своего человека, чекиста Эрлиха, то тем более безжалостно уничтожались другие. Почему читатель не знает Эрлиха-поэта, на этот вопрос, по существу, ответил Виктор Кузнецов в своей статье «Тайна гибели Есенина». Стихотворения его настолько идейны и тенденциозны («Мой дом — весь мир, отец мой Ленин…»), что сами по себе могут служить «Личным делом» или сексотским досье чекиста Вольфа Эрлиха. Кузнецов приводит наиболее характерный отрывок — «поэзии в нем ни на грош но фактура любопытна»:

Кузнецов продолжает: «В 1925 году поднаторевший сексот, очевидно, за особые заслуги получил квартиру. В письме матери в 1930 г, пишет: «Сам я живу замечательно. Две комнаты с передней, а я один. Сам к себе в гости хожу. Шик!» Что ни говори — ценный кадр ЧК-ГПУ-НКВД.