Эванстон, Иллинойс

Я трясу руками, чтобы разогнать кровь, наклоняю голову, вперед и назад, пока не слышу легкий щелчок, глубоко вдыхаю воздух этого раннего утра, он такой холодный, что при движении начинает покусывать. И все же я чувствую тихую благодарность – он теплее, чем на прошлой неделе. Подтягиваю ремень, включаю висящий на нем плеер, музыка Green Day гремит в ушах. Я срываюсь с места.

Бегу привычным маршрутом по своему району, пока не достигаю беговой дорожки, огибающей зеркальные просторы озера Мичиган. Вот и последний поворот, я вижу перед собой весь путь, ведущий к треку Северо-Западного университета, и замечаю человека в зеленной футболке. Мы бежим навстречу друг другу, наши хвосты – его седой, мой непослушный – покачиваются из стороны в сторону, мы поднимаем руки и машем друг другу.

— Доброе утро! – говорю я, когда мы пересекаемся.

Солнце медленно поднимается над озером, я поворачиваю к футбольному полю, и как только мои ноги касаются упругой поверхности трека, я чувствую новый прилив энергии, заставляющий меня ускорить бег. Я уже пробежала половину круга, когда плеер меняет трек, эта новая песня переносит меня в кафе, где мы провели вчерашний вечер. Выступавшая там группа была великолепна, они успели сыграть лишь первые ноты, а кафе уже взорвалось от восторга, все повскакивали с мест и начали в унисон качать головами, так что все границы между нами, местными старшеклассниками, и приезжими студентами Университета исчезли совсем. Я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что я одна. Вижу пустые ряды металлических трибун, полные оставшегося после зимы снега, который никто не побеспокоился убрать, и позволяю себе запеть во все горло.

Я мчусь со всех сил, ощущаю, как пульсируют ноги, как колотится сердце, руки работают как сумасшедшие. Вдыхаю ледяной воздух. Выдыхаю пар. Наслаждаюсь этим тридцатиминутным уединением, когда есть только я, мой бег, моя музыка и мои мысли. Когда я наедине с собой.

И тут я вдруг понимаю, что я здесь не одна. Я замечаю кого-то на трибунах, этот человек сидит в третьем ряду по колено в снегу, и его невозможно не заметить. Он одет в черную меховую куртку, он просто сидит, опустил подбородок на руки и наблюдает за мной, на губах его играет легкая улыбка.

Я украдкой поглядываю на него, но бегать не прекращаю, делаю вид, будто меня не волнует его вторжение в мое святилище. Похоже, он студент Северо-Западного, возможно первокурсник, у него большая копна темных густых волос и приятные черты лица. Вряд ли он представляет угрозу, а если бы и представлял, я смогу за себя постоять.

А вдруг не смогу?

В голове сразу всплывают уроки самообороны, на которые меня отправил отец, когда я начала бегать рано утром. Коленом в пах. Удар ладонью в нос. Но прежде всего, нужно постараться избежать столкновения, например, просто показать нападавшему, что его присутствие обнаружено. Это звучит намного проще.

И вот я уже на повороте, слегка киваю ему и пристально смотрю, скорее всего, мой взгляд выражает некую смесь страха и упорства, словно я бросаю ему вызов, но в то же время и боюсь, что он его примет. Я пробегаю мимо, пристально глядя на него, и вижу, как он меняется в лице. Улыбка исчезает, теперь он выглядит грустным и подавленным, будто я только что все-таки применила навыки самообороны и ударила его в живот.

Я пробегаю круг и снова начинаю приближаться к нему, поднимаю глаза и смотрю на него. Он неуверенно улыбается мне, его улыбка такая теплая, словно он знает меня. И такая искренняя, что его тоже хочется узнать поближе. Ничего не могу с этим поделать. И улыбаюсь в ответ.

Я добегаю до следующего поворота, но не перестаю улыбаться, даже не успев об этом подумать, я оборачиваюсь, чтобы снова посмотреть на него.

Но его нет.

Я резко разворачиваюсь и продолжаю осматривать трек, ищу его, подбегаю к трибунам. На нижней ступеньке я на секунду застываю в нерешительности – а точно ли он там был, но потом все-таки собираюсь с духом и поднимаюсь.

Его здесь нет, но он точно здесь был. Доказательства этому прямо передо мной: там, где он сидел, примят снег, а на лавочке ниже остались два следа, именно там, где стояли его ноги.

И тут вдруг я замечаю еще кое-что.

Вокруг на снегу хорошо видны мои отпечатки, но его следов, ведущих к скамье и от нее, я не вижу - нет ничего, кроме толстого слоя нетронутого снега.

Я вбегаю в дом и поднимаюсь наверх, перепрыгивая через ступеньки. Включаю душ и стягиваю с себя одежду, насквозь пропитанную потом. В ожидании пока комната наполнится паром, выпиваю стакан воды. Мое отражение в зеркале аптечки становится нечетким, пропадает в облаке плотного пара, и когда оно исчезает совсем, я провожу ладонью по стеклу, оставляя мокрую, нечеткую полоску на зеркале. Я внимательно рассматриваю свое лицо. Вроде на сумасшедшую не похожа.

Торчу в душе и все размышляю, был ли он настоящим, можно ли о нем рассказать кому-нибудь, и сколько еще я буду продолжать разговаривать сама с собой, это же не нормально. Пока собираюсь в школу, его лицо постоянно всплывает в моей памяти, делаю все возможное, чтобы выкинуть его из головы, пытаюсь убедить себя, что я просто выдумала его. Но все заканчивается тем, что даю себе клятву – ноги моей не будет на этом треке всю оставшуюся неделю. Я знаю, что видела его. И никуда от этого не деться.

Обуваюсь и все так же стараюсь не думать об этом, еще раз оглядываю себя в зеркало. Запускаю руки в волосы, сжимаю свои кудри и встряхиваю головой. Бесполезно.

Перекидываю рюкзак через плечо, и практически заставляю себя последовать привычному утреннему ритуалу. Я встаю перед картой, что висит на самой большой стене комнаты, закрываю глаза и тыкаю пальцем в карту. Каллао, Перу. Отлично. Надеюсь, что хотя бы там тепло.

Узнав, что я мечтаю о путешествиях, папа прошлым летом целый час тайком трудился в гараже, прикрепляя карту мира к пенопластовой пластине.

— На ней ты сможешь отмечать все места, где побываешь, — сказал он и протянул маленькую коробочку с красными кнопками. Я стояла, смотрела на нее – на этот разноцветный кусок бумаги с изображенными на нем горными хребтами и всеми оттенками синего, обозначающими глубину океана – и видела карту мира, но в то же время я знала – это не мой мир. Мой мир намного, намного меньше.

А когда папа вышел из комнаты, я начала прикреплять красные кнопки, одну за другой. В прошлом году мы с классом ездили в столицу штата. Итак, одну кнопку крепим к Спрингфилду. Однажды мы всей семьей ходили в поход по Баундари-Уотерс, так что я ставлю одну кнопку на северо-востоке Миннесоты. Четвертое июля мы провели в городе Гранд-Рапидс, Мичиган. Тетя живет на севере Индианы, куда мы ездим дважды в год. Ну вот, пожалуй, и все. Четыре кнопки.

Сперва я видела лишь жалкое скопление красных кнопок вокруг штата Иллинойс, но сейчас, глядя на карту, я понимаю, что имел ввиду мой отец. Карта словно звала меня узнать, что скрывается за каждым ее квадратным дюймом, звала увидеть все это своими глазами, сделать мой маленький мир больше, кнопка за кнопкой.

Бросаю последний взгляд на карту и устремляюсь вниз по лестнице, следуя за чудесным запахом, доносящимся из кухни. Еще даже не спустившись, я уже знаю, что сейчас отец наливает из кофейника две кружки – один черный кофе для себя, и второй, с молоком, для меня. Он протягивает мне кружку, и я хватаю ее.

— Доброе утро. Мама уже уехала?

— Она встала еще раньше тебя. У нее сегодня утренняя смена. — Я делаю глоток, папа смотрит на меня, а сам украдкой поглядывает в окно. — Где ты сегодня бегала? Все-таки на улице еще довольно темно. — Его голос кажется встревоженным.

— В кампусе. Как обычно. — Не стоит пока рассказывать ему о парне со стадиона. — Там еще и холодно. Первая миля далась особенно тяжело. — Я наполняю чашку мюслями с изюмом и плюхаюсь на стул возле стойки.

— Ты же знаешь, что ты всегда можешь ко мне присоединиться, — говорю я с усмешкой и знаю, что произойдет дальше.

Он смотрит на меня, подняв брови. — Разбуди меня как-нибудь июньским утром, и я с удовольствием побегу с тобой. Но раньше июня тебе меня из постели не вытащить, ты не подвергнешь меня этой пытке.

— Слабак.

— Да. — Он кивает головой и поднимает кружку в качестве шутливого тоста. — Да, я такой. Куда мне до моей Анни. — Он качает головой. — Я создал монстра.

Это благодаря папе я увлеклась бегом. В средней школе он был финалистом национальных соревнований по кроссу в штате Иллинойс. А сейчас, когда эти славные победные деньки позади, он просто превратился в сумасшедшего папу в профессорской спортивной куртке, который всегда стоит за линией финиша, бурно хлопает и подбадривает меня громогласным голосом, способным свалить самые крепкие дубы в лесу. И сейчас, когда сезон бега по пересеченной местности уже закончился, становится еще хуже, ведь я бегаю на треке, где он никогда не пропадает из виду, и нет деревьев, которые смогли бы заглушить его. Но как бы сильно он не смущал меня, он все же меня любит. И поэтому он единственный, кому я по-прежнему позволяю называть себя Анни.

Папа возвращается к чтению газеты, а я допиваю кофе и доедаю хлопья в уютной тишине. В отличие от мамы, которая считает, что тишину непременно нужно чем-то заполнить, папа всегда позволяет ей витать вокруг. Но тут наш покой нарушает сигнал машины, это Эмма.

Папа выглядывает из-за газеты: — Твоя британка приехала.

Я чмокаю его в щеку и выхожу из дома.

Двигатель автомобиля, стоящего на подъездной дорожке, тихо гудит, я иду настолько быстро, насколько позволяет покрытая льдом дорожка. И когда наконец-то распахивается дверца новенького Сааба Эммы, я вздыхаю с облегчением и падаю на теплую кожу сидения.

— Доброе утро, дорогая. — Щебечет Эмма Аткинс, я слышу ее британский акцент. Она включает заднюю скорость и практически вылетает с подъездной дорожки. — Ты уже слышала? — Выпаливает она с такой силой, словно эта информация уже несколько часов распирала ее изнутри, и вот, наконец-то, она смогла ею с кем-то поделиться.

— Конечно же, нет. — Я смотрю на нее и закатываю глаза. — Разве я могу узнать о чем-то раньше тебя?

— У нас с сегодняшнего дня новый ученик. Он только что переехал из Калифорнии. Вот здорово, правда? — Хотя Эмма и повидала мир, но в США других штатов, кроме штатов Среднего Запада не видела. Поэтому Калифорния была для нее чем-то вроде фантастической американской диковины, как замороженный заварной крем или хот-дог на палочке в кукурузной муке.

— Всё новое – это хорошо, — произношу я и еще раз внимательно смотрю на нее, замечая, что теней она сегодня нанесла больше, чем обычно, украшений тоже надела много, а форменную миниюбку сделала еще более «мини». Видимо мысли о новом ученике не оставляли ее с самого утра, с момента, как она проснулась. Когда мы останавливаемся на светофоре, она тянется к зеркалу заднего вида и растирает помаду на губах кончиком пальца. Хотя никакая дополнительная помощь ей вовсе и не требуется. Эмма – англичанка, но выглядит как бразильская супермодель – высокие, четко очерченные скулы и темные знойные глаза. А я вот сегодня даже блеск для губ не потрудилась нанести. И когда мы вместе будем заходить в школу, будет совсем не важно, для кого наряжалась Эмма, все головы будут повернуты в ее сторону.

Но еще более необычным, чем все эти изменения ее внешности, было то, что она не включила музыку. Я дотягиваюсь до бардачка и начинаю продираться сквозь кипу дисков, они цепляются и скребутся друг о друга, наконец, мои пальцы нащупывают замшевую поверхность. Я извлекаю на свет ярко-розовый футляр для дисков, который подарила Эмме на день рождения в прошлом году, и начинаю складывать диски в пластиковые кармашки.

— Эй! Почему-то ты не очень взволнована? Это важная новость, Анна. Последним нашим новым учеником был… — и она замолкает, барабаня пальцами по рулю, так она обычно делает, когда задумывается.

Я не поднимаю взгляда и не отрываюсь от своего занятия, чтобы закончить за ней предложение, — была я.

— Точно?

Я пожимаю плечами и киваю. — Да. Восьмой класс. Прыщи и скобки. Жуткий клетчатый джемпер с надписью «Вестлейк». — При мысли о последнем я вздрагиваю. — Новый ученик. Им была я.

— Действительно… — она смотрит в окно и все еще размышляет, как будто есть хоть один шанс, что я могу оказаться неправа. А потом говорит: — Так и есть, — тянет ко мне руку и щиплет за щеку.

— И посмотри, как здорово получилось. Без тебя мне пришлось бы все петь одной. Послушай, мы скорее до школы доедем, чем ты диск выберешь. Вот, - Эмма протягивает руку и вытаскивает один сверху. — Vitalogy (прим. пер. Третий студийный альбом американской рок-группы Pearl Jam). Просто отлично.

Мы слушали новый диск Pearl Jam практически без остановки последние три месяца. Эмма вставляет диск в стерео и включает звук настолько громко, насколько это не искажает басы. Она смотрит на меня и улыбается, двигаясь в такт музыке, тихо звучат первые гитарные ноты «Corduroy», затем начинают нарастать, пока не превращаются в устойчивый ритм, машина наполняется звуком. Присоединяются басы, сначала мягко, потом громче, я откидываюсь на сидение. Мы слушаем последние пять нот вступления, и вот он – наш выход, мы смотрим друг на друга и поем.

The waiting drove me mad.…

You’re finally here and I’m a mess….

Мы поем каждое слово, громко и фальшиво, но последняя минута песни - инструментальная, и вот где мы отрываемся по-настоящему. Я играю на невидимой гитаре и трясу головой, Эмма играет на руле, словно на барабанах, ее пальцы летают над ним и шлепают по коже. И тут Эмма добавляет немного хореографии в наше прибытие – в тот самый момент, как затихают последние гитарные аккорды, она сворачивает на наше обычное парковочное место и поворачивает ключ в замке зажигания.

— Знаешь, Pearl Jam выступят в Солджерфилде (прим. пер. Название стадиона в Чикаго) этим летом. Попроси Веснушку достать нам билеты.

— Прекрати так его называть, — я с трудом сдерживаю смех. — Его зовут Джастин. Хорошо, я спрошу, возможно, он достанет нам билеты…

Она смотрит на меня и поднимает брови. — Возможно? Да брось, он сделает все, о чем бы ты ни попросила. Этот парень без ума от тебя.

— Ну нет. Я знаю его с пяти лет. Мы просто друзья.

— А он -то об этом знает?

— Конечно, знает. — Мои родители и родители Джастина знакомы уже много лет, и большую часть из них мы с ним были неразлучны. Но рано или поздно все меняется. Раньше Джастин Райли был для меня словно уютный спортивный костюм, но превратился в платье для вечеринки. Милое, но не всегда удобное.

— Ладно. Тогда может быть ты любезно попросишь своего друга достать нам билеты на Pearl Jam? — Она уже почти вышла из машины, как вдруг останавливается, захваченная новой мыслью. — Стой! А что если он не сможет их достать? Что тогда?

Я внимательно смотрю на нее. — Ты очень хочешь увидеть Pearl Jam этим летом, Эм?

Она кивает. — Конечно.

— Тогда вспомни, когда в последний раз ты не получала то, чего хотела?

Она задумалась, а я застыла в ожидании. Потом она просто пожимает плечами и улыбается. — Я что, такая испорченная?

— Нет, — лгу я. Эмма смотрит на меня глазами обиженного щенка, и я произношу: — Ну может иногда, но я все равно тебя люблю. — Наградой мне служит улыбка.

Мы с Эммой проходим мимо группы студентов у бокового выхода, останавливаемся на коврике у входа, наблюдаем, как обогреватель заставляет таять снег на нашей обуви, и тот каплями стекает вниз. И тут я понимаю, что за все утро это самый удобный момент. Если я кому и хотела рассказать о том, что произошло на стадионе, так это Эмме, и сделать это нужно было сейчас, вот только я не знаю, с чего начать. Как рассказать лучшей подруге о парне, который внезапно возник из воздуха, улыбнулся мне, а потом также внезапно исчез, как и появился, прямо у меня на глазах, и который не оставил ничего, кроме отпечатка на снегу и тайны, нестерпимо зудящей и требующей разрешения.

— Эм?

— Да?

— Могу я рассказать тебе кое-что… странное? — Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто нас не подслушивает. Одно дело – рассказать лучшей подруге, что ты сошла с ума, и другое дело, если эта новость начнет распространяться по школе со скоростью света.

— Конечно.

Мы подходим к нашим шкафчикам и останавливаемся, но не успеваю я открыть рот, чтобы начать свой рассказ, как из-за угла с широкой улыбкой появляется Алекс Камариан, он кладет свою руку на плечо Эммы.

Просовывает свою голову между нами, и я слышу, как он шепчет ей на ухо: — Доброе утро, красотка.

— А, Алекс, — говорит Эмма, слегка толкает его и одаривает полуулыбкой. — Разве не видишь, мы разговариваем? Чего ты хочешь?

И прежде, чем он успевает ответить, звонит первый звонок.

— Я скажу тебе, чего хочу… — говорит он и притягивает ее к себе, —.. если ты прогуляешься со мной по «пончику».

Эмма смотрит на меня. Потом на Алекса. Затем на круглый холл, прозванный «пончиком».

Потом снова переводит взгляд на меня, словно спрашивая разрешения, я ободряюще ей улыбаюсь. Алекс предлагает ей руку. — Позволите? — Он специально пытается придать своему голосу сексуальности, будто он главный герой второсортной мыльной оперы, и вот я уже наблюдаю, как Эмма берет его под руку, и они уходят. Она оборачивается ко мне, пожимает плечами и строит гримасу, словно хочет показать, что у нее не было другого выбора, ее губы беззвучно произносят: «Увидимся позже».

Может быть это вторжение Алекса – знак? Если уж я вижу исчезающих парней, то лучше держать это при себе и никому не рассказывать. Я залезаю в шкафчик, забираю учебники для следующих трех уроков, хватаю немного жвачки и выпрямляюсь.

И тут замечаю его. Я застываю, словно увидела приведение. Дин Паркер по-отечески обнимает его за плечи, ведет по коридору мимо толпы студент+ов, показывая на двери классов, привлекая внимание к указателям на стенах. Он ведет его на первое занятие в первый день в новой школе.

Новый ученик. Из Калифорнии. Парень с темной копной лохматых волос, и без сомнения, тот самый парень, которого я видела на треке.

Они проходят рядом со мной, но ни тот, ни другой на меня даже не смотрят. И вот я стою, бледная, с разинутым ртом, до тех пор, пока они оба не скрываются за поворотом.

Обычно на урок испанского я прихожу самая первая, но сегодня вхожу в класс, когда уже прозвенел четвертый звонок. Сеньор Арготта удивленно смотрит на меня, от меня он меньше всего ожидал опоздания на свой урок. Когда я прохожу мимо него, он машет передо мной ярко-желтой карточкой об опоздании.

— Hola, Señ orita Greene. — Он старается быть серьезным, но ему удается продержаться лишь пару секунд, и вот уже выражение его лица смягчается, и на нем появляется легкая улыбка.

— Hola, Señ or. — Я спешу пройти мимо него, опустив голову, но потом все-таки оборачиваюсь и улыбаюсь, словно извиняясь. Добравшись до стула, падаю на него почти без сил. Выуживаю из рюкзака тетрадь и начинаю поиски жвачки, попутно обдумывая странные вещи, произошедшие сегодня.

Итак, он существует. И он здесь.

Поток мыслей в голове никак не удается остановить. Во-первых, где он был все утро? Между занятиями я проходила через «пончик» бессчетное количество раз и ни разу его не встретила. Во-вторых, зачем ученику старших классов, только появившемуся в городе, торчать на стадионе университета в 6: 45 утра в понедельник? В-третьих, почему там он смотрел на меня так, словно давно меня знает, а спустя два часа проходит мимо, будто никогда и не видел? Хотя… может и правда не видел. Нужно все выяснить, вот только найду его.

Где же он?

На стул рядом со мной плюхается Алекс, и сеньор Арготта снова берется за свой блокнот с карточками и машет им уже перед Алексом, сопровождая все это ворчанием и соответствующим выражением лица.

— Вы опоздали, сеньор Камариан, — произносит он с сильным акцентом. Но не проходит и секунды, он снова переключается с блокнота на доску, и на его лице появляется привычная улыбка.

— Извините, сеньор. — Говорит Алекс, склоняется в проход между рядами в мою сторону и шепчет:

— Hola, Анна. — Я моргаю, ослепленная его белозубой улыбкой, которая затмевает даже сияние флуоресцентных ламп.

— Привет, Алекс.

Он хочет сказать еще что-то, но не успевает. Арготта прочищает горло и начинает говорить.

— Пожалуйста, прошу минутку внимания! Хочу представить вам нового ученика. — Я поднимаю голову, и у меня перехватывает дыхание. — Это Беннетт Купер. — Арготта делает паузу, создает интригу, новенький топчется на месте, закинув рюкзак на плечо.

— Пожалуйста, давайте поприветствуем нашего нового amigo, пусть он почувствует себя тут как дома. — Арготта указывает новенькому на место позади меня, и он двигается в этом направлении. — А теперь просьба подготовить ваши эссе.

Двадцать пар любопытных глаз следуют за ним, задерживаются на секунду, а затем переключают свое внимание на сумки, из которых нужно извлечь эссе о вступлении Испании в Евросоюз. Как и все остальные я смотрю на него, но оказываюсь единственной, кто не отводит взгляд.

Беннетт. Его зовут Беннетт.

Он сидит, уткнувшись в рабочую тетрадь, теребит ее листочки, как будто смущен таким пристальным вниманием к своей персоне, но уже в следующее мгновение он поднимает голову и начинает осторожно осматривать класс - начинает от входной двери и двигается дальше по периметру комнаты, и тут его взгляд останавливается на мне, потому что я все еще пялюсь на него.

Не знаю, как долго я просидела так, с лицом, похожим на застывшую маску, но как только до меня доходит, что он только что застал меня за подглядываением, на моих щеках выступает яркий румянец, и я делаю то, что кажется единственно верным в этой ситуации – улыбаюсь ему. Я очень надеюсь на ответную улыбку, не на обычную улыбку, а на ту, которую увидела на треке. Улыбку полную тепла, понимания и… интереса. Но ничего подобного в выражении его лица я не вижу. Вместо этого он посылает мне робкую, мимолетную улыбку. Так улыбаются человеку, которого видят впервые в жизни.

Ну не может быть, чтобы в школьной форме и в спортивном костюме я выглядела по-разному. Но почему же тогда он притворяется, что не узнает меня? Вдруг осознаю, что продолжаю пялиться на него, кончики моих ушей начинают пылать, а за ними и все лицо. Я резко поворачиваюсь и тянусь к рюкзаку, чтобы переключить свое внимание. Волосы щекочут и лезут в лицо, я выпрямляюсь и собираю свои кудри, наматываю их на палец и закрепляю на затылке с помощью карандаша.

Спустя двадцать минут мое внимание привлекает Арготта, он широко раскрывает руки и восклицает:

— А давайте-ка разделимся на четыре группы.

Я кидаю взгляд на свои записи и обнаруживаю, что тетрадь исписана какими-то словами, фразами, спряжениями, самое удивительное, что я не помню ни слова из того, что говорил Арготта. Он указывает на Кортни Бреслин, которая сидит передо мной, и говорит:

— Начинайте отсчет, сеньорита. Будьте так любезны.

— Uno. — Начинается отсчет и плавно переходит от одного к другому, пока не доходит до меня.

— Cuatro. — Говорю я и прислушиваюсь. Изо всех сил заставляю себя сидеть смирно и не вертеть головой. И вот спустя минуту я слышу то, чего так ждала. Прямо за моей спиной голос произносит. — Uno.

Когда расчет заканчивается, и Арготта выкрикивает:

— Просьба не забывать свои вещи. — Мы начинаем передвигаться по классу, собираясь во вновь образованные группы. Я оказываюсь в группе под номером «четыре», а Беннетт в первой группе, на другом конце класса, именно здесь мы и остаемся до конца занятия. Так же внезапно, как он появился у меня за спиной, так же неожиданно он вдруг оказался далеко от меня, но под этим углом мне хотя бы удобно за ним наблюдать.

Он одет, как и все остальные ребята – в черные брюки, белую рубашку и черный свитер с V-образным вырезом. На ногах у него, как мне показалось, ботинки Dr. Martens, но отсюда разглядеть трудно. Единственное, что выделяет его среди других – его прическа. У большинства ребят прическа консервативная – аккуратно зачесанные волосы с пробором. Некоторые носят ультракороткую стрижку «Цезарь» или оставляют волосы на макушке чуть длиннее, сбривая их по бокам. Но таких длинных волос нет ни у кого. Волосы Беннетта лежат небрежно, чуть нависая над бровями, можно даже подумать, что он давно не расчесывался. Не могу вспомнить, во что он был одет на стадионе, но вот прическа… Она определенно та же. Эту прическу я запомнила.

Через тридцать минут звенит звонок, все начинают собираться, встают и потихоньку направляются к двери, больше я Беннетта не вижу. Я поднимаюсь и тянусь за рюкзаком, на ходу решая обязательно поговорить с ним по пути в столовую, но успеваю лишь увидеть неясные очертания его головы, скрывающейся в дверях.

◄ ► ◄ ► ◄ ►

Я прохожу сквозь двойные двери столовой и сразу же замечаю его. Он в одиночестве сидит за столом в углу, спиной к огромному, во всю стену, окну. Направляюсь к стойке с салатами, хватаю банан и наливаю колы в стакан, проделывая все это, не перестаю кидать взгляды в его направлении. Можно не волноваться, у меня нет ни единого шанса быть замеченной. Я пять минут провела у стойки, набирая еду, а он даже ни разу на меня не взглянул. Он сидит, держит в одной руке книжку в мягкой обложке, а другой управляется с едой.

Даниэль уже примостилась на нашем обычном месте, я ставлю свой поднос на стол, а сама украдкой подглядываю на Беннетта. Он зачерпывает ложкой желе, все так же не отрывая глаз от книги, которую читает.

— Решила присмотреться к новичку? — говорит Даниэль.

Я смотрю на нее, сперва удивленно, а потом испугано.

— Нет, конечно. — Я сажусь и тянусь за своим напитком. — С чего ты взяла?

— Да брось ты! Я наблюдала за тобой. Никогда еще не видела, чтобы так ловко управлялись за стойкой с салатами, когда глаза практически приклеены к некому объекту в стороне на расстоянии двадцати фунтов. Это было впечатляюще. Поразительное мастерство.

Кончики моих ушей начинают гореть. Снова.

Она смеется и отхлебывает колу.

— Ты талантлива, Анна, но тебе не хватает хитрости. — Она придвигается и ободряюще хлопает меня по руке. — Не беспокойся. Он ничего не заметил. Думаю, он ничего, кроме своей книжки, не видит.

И тут к нам подходит Эмма, запыхавшись, она ставит поднос на стол и усаживается на свое место.

— Ну и… что мы думаем? — Она громко выделяет последнее слово.

Даниэль пожимает плечами и принимается раскачиваться на стуле, балансируя на двух ножках. Не пытаясь даже это скрыть, она пристально смотрит на него через всю столовую.

— Кажется, он никого не замечает. Он вообще понимает, что тут и другие люди есть?

— Он выглядит старше своих лет, как мне кажется. — Говорит Эмма.

Я делаю вид, что осматриваю столовую, потом мои глаза снова возвращаются к нему. Мне вот не кажется, что он выглядит старше, по мне, так у него скорее какое-то детское лицо. Тут я больше согласна с Даниэль. Он выглядит безразличным. Казалось, его совершенно не беспокоило, что он здесь, вернее, его совершенно не беспокоило, что все мы пялимся на него, гадая, что он здесь делает, а эта его черта скорее привлекала. По крайней мере, меня.

— Хмм… Я немного разочарована. — Эмма разглядывает его, стараясь изучить побольше деталей. Потом поворачивается к нам, округляет глаза и морщит нос. — Определенно, это не то, на что я рассчитывала. Он ничем не отличается от других парней этого грязного и угрюмого городишки. Где его загар? Где прическа горячего серфера со светлыми волосами? — Она откусывает кусочек от хлебной палочки. — Думаю, рассчитывать тут особо не на что.

— Может именно такая прическа и должна быть у серфера? — Предполагает Даниэль. — Откуда тебе знать, какие у них обычно прически?

— Знаешь, они такие длинные. — И Эмма проводит пальцами рядом со своей головой. — Такие клевые, не то, что у него, — говорит она и указывает пальцем в сторону столика, за которым сидит Беннетт, — какая-то мочалка на голове.

— Да ладно вам, девочки. Оставьте его в покое. — Обе тут же уставились на меня, удивленно вскинув свои аккуратно выщипанные брови. — Что? — Я пожимаю плечами и продолжаю тянуть напиток через соломинку, позволяя прохладной жидкости хотя бы немного охладить мое лицо.

Эмма подхватывает вилкой салат и подносит его ко рту, буквально на секунду мне кажется, что опасность миновала. Но тут она вдруг останавливается.

— Хорошо. Тогда я вот что спрошу. — Салат и помидоры остаются висеть в воздухе. — А почему тебя так беспокоит, что мы о нем думаем?

— Вовсе нет… Просто вы вредничаете!

— Мы не вредничаем. — Эмма смотрит на Даниэль. — Разве мы вредничаем?

Даниэль отрицательно качает головой.

— Не думаю, что мы вредничаем.

— Мы просто наблюдаем. Как… ученые. — И она бросает мне ухмылку всезнайки, потом отправляет вилку в рот.

Я вздыхаю и принимаюсь за свой бутерброд. Она права. Почему мне не все равно, что они думают? Я ведь не знаю его. И поскольку мы с ним не знакомы, стала бы я вообще об этом задумываться, если бы ни этот случай на треке?

Эмма и Даниэль пристально смотрят на меня и обмениваются многозначительными взглядами. Затем Эмма бросает Даниэль свой знаменитый «не-беспокойся-я-с-этим-разберусь» взгляд, поворачивается ко мне и со всей мягкостью во взгляде готовится сделать то, что умеет лучше всего – заставить человека рассказать, что он хотел бы сохранить в тайне. Это что-то вроде ее суперспособности.

— Анна? — мелодично говорит она. — Что происходит?

Я знаю этот трюк и не собираюсь ничего рассказывать, но вдруг сдаюсь и прячу лицо в ладонях.

— Ничего не происходит. Просто все это очень странно. — Мне кажется, что я пробубнила это себе под нос, но видимо вышло довольно громко, раз они услышали. Эмма мягко отводит мои руки от лица и заставляет взглянуть на нее.

— Что странно? — И тут она вспоминает сегодняшнее утро, и для нее все встает на свои места. — Подожди-ка, так это та странная вещь, о которой ты хотела рассказать мне перед занятиями?

Я осматриваю столовую, чтобы удостовериться, что никто не подслушивает, а когда поворачиваюсь обратно, Эмма и Даниэль склоняются ко мне так близко, что их щеки почти касаются друг друга.

Я снова оглядываюсь, прежде чем придвинуться к ним ближе.

— Ладно. — Вздыхаю я. — Ну... сегодня утром я бегала на треке Северо-Западного. И пробежала уже несколько кругов, как вдруг заметила, что на трибуне сидит парень и наблюдает за мной. Сначала я проигнорировала его и просто продолжила бежать, а он не прекращал смотреть на меня, но когда я повернула… — Я останавливаюсь и снова оглядываю комнату. — Он исчез. Я имею ввиду исчез совсем, будто его и не было. Он просто… растворился. — Тот момент, где он мне улыбнулся, я сознательно опустила.

— Да, звучит и правда странно. — Говорит Эмма и вопросительно смотрит на меня, вероятно, заметила по моему выражению лица, что еще должно быть продолжение. — Ну и?

Я указываю головой в сторону Беннетта.

— И это был он. — Как только я произношу эти слова вслух, до меня доходит, насколько все это нелепо звучит.

Тут Эмма и Даниэль разворачиваются и снова смотрят на него.

— Ты уверенна? — Спрашивает Эмма, не сводя с Беннетта глаз.

Мой взгляд скользит мимо них в его сторону.

— Он выглядит точно так же, как тот парень – то же телосложение, определенно та же прическа. Только самое странное в том, что тогда он смотрел на меня так, будто… он знает меня, что ли. А сейчас делает вид, что не узнает. — Они продолжают пялиться на него. — Да перестаньте же вы на него смотреть!

— А может он и ничего так, — говорит Даниэль.

— Ага. Если не обращать внимания на его прическу, то он кажется вполне даже милым, — соглашается Эмма. Но когда она снова поворачивается ко мне, ее лицо становится по-матерински озадаченным. — Хотя вся эта история на треке все равно кажется довольно жуткой.

Я смотрю на Беннетта – если он уже и заметил, что мы трое его обсуждаем, то совершенно не подает вида.

— У меня идея! – восклицает Даниэль, и я с надеждой смотрю на нее. — Просто подойди и спроси его.

В ответ на ее ободряющую улыбку я закатываю глаза, и прежде, чем успеваю ответить, Эмма продолжает:

— Отличная идея! — Она уверенно встает, опершись ладонями о стол. — Давайте-ка во всем разберемся.

— Что? Нет! — Я убираю волосы за уши. — Пожалуйста, не нужно. Клянусь, если вы сейчас подойдете к нему, я больше с вами не разговариваю.

Она останавливается и разворачивается на каблуках. — Но я же хочу помочь.

Я стискиваю зубы и пристально смотрю на нее. — Эмма. Аткинс. Я серьезно. Пожалуйста, остановись.

Эмма возвращается к нашему столу.

— Послушай, он наблюдал за тобой и этим тебя напугал, а теперь ведет себя так, словно ничего и не было. Так вот я хочу знать – почему. — Она разворачивается и идет по направлению к нему. Не успеваю я даже подумать, что надо бы отсюда убираться, а Эмма уже стоит у его стола. Мы с Даниэль застываем с идиотскими выражениями лица и молча наблюдаем, как она вторгается в его личное пространство. Вот они пожимают друг другу руки и обмениваются парой слов, Эмма указывает на нас.

Он загибает уголок страницы и складывает книгу в рюкзак, берет свой поднос и следует за широко улыбающейся Эммой к нашему столику. Вряд ли я отделаюсь просто арестом, если прямо сейчас подойду к ней и задушу, но эта мысль так и вертится у меня в голове.

— Девушки. — Эмма указывает рукой на гостя. — Познакомьтесь, это Беннетт Купер.

Гость смущенно нам улыбается, и снова переводит взгляд на Эмму, он ждет.

— Присаживайся. — Она вытаскивает свободный стул из-под стола и садится на свой. — Беннетт, это Даниэль. А это… — она делает паузу (жалкая попытка добавить драматический эффект), — наша звезда беговых дорожек. — И она указывает на меня. Беннетт переводит на меня взгляд, и его глаза встречаются с моими.

— Бега по пересеченной местности, — автоматически поправляю ее я.

— Неважно, — Эмма пожимает плечами и снова обращает свое внимание на Беннетта. — В общем, она бегает. — И тут она разворачивает свой стул так, чтобы оказаться лицом к нему.

— Но ведь ты и так уже об этом знаешь, верно? — Она бросает на него свой самый свирепый взгляд.

О. Мой. Бог.

Беннетт смотрит на нее, потом на меня и снова на нее.

— Не уверен, что понимаю, о чем речь.

— А разве ты не был сегодня утром на треке Северо-Западного, Беннетт? — спрашивает она резко и требовательно, словно адвокат на допросе свидетеля. Эмма кладет руку мне на плечо. — Она бегала сегодня на рассвете. И видела тебя. Ты наблюдал за ней.

Мда. Все-таки Эмму придется убить…

— Северо-Западного? — Он хмурит лоб и смотрит на нас. Словно название главного университета этого города он слышит впервые. — Простите, но это вряд ли возможно. Я только в выходные переехал. И еще не был в кампусе, а тем более в Университете. — Теперь он смотрит на меня и улыбается, сердечно и открыто, как человек, которому нечего скрывать. И хотя эта не та же самая улыбка, но есть в ней что-то такое, что сразу напоминает о той улыбке на треке. Нечто такое, что только лишний раз убеждает меня – все-таки он и есть тот парень. — Возможно, ты меня с кем-то перепутала.

Но ведь это не так. Я смотрю на него в ожидании, что он вот-вот скажет, что пошутил, перегнется через стол и дружески похлопает меня по руке. Но он остается на месте. И смотрит на меня так, будто видит впервые. Ну и еще чуть-чуть будто я спятила.

— Ты уверен? — спрашиваю я в итоге. — На тебе была парка.

Ну вот опять. Эта улыбка, немного смущенная, без тени узнавания, но такая теплая. Милая. Все та же.

— Извини, но у меня нет парки, — говорит он. — Это был не я.

Я очень хочу верить ему, но не могу, я перевожу взгляд на Эмму. Она все еще находится в образе детектива, а значит, она ему тоже не поверила.

И все же я решаю дать ему сорваться с крючка и стараюсь растопить лед.

— Ты выглядишь… ну в точности как он. Наверное, я вправду ошиблась.

Очень надеюсь, что мое выражение лица не выдает, что я лгу. И как мне неловко. Я перегибаюсь через стол и протягиваю руку.

— Я Анна.

Его рука уже тянется к моей для рукопожатия, но вдруг останавливается на полпути.

— Анна? — Он с недоверием смотрит на меня. — Тебя зовут Анна?

— Ну… да. Думаешь, это имя мне не подходит? — говорю я и сама удивляюсь флиртующим ноткам, появившимся в моем голосе.

— Значит, ее имя все-таки о чем-то ему говорит. — Внезапно говорит Эмма, обращаясь к Даниэль, громче, чем следовало.

Он продолжает смотреть на меня, и всего на долю секунды я замечаю в выражении его лица искорку узнавания, теперь это так похоже на то, как он смотрел на меня на треке сегодня утром. Но вот эта искорка исчезает, и он снова протягивает мне руку.

— Приятно познакомиться, Анна. — Теперь его голос звучит твердо, рукопожатие крепкое, а проблеск узнавания сменяется каменным выражением лица. Он отпускает мою руку, поворачивается к Эмме и Даниэль, кивает им головой, довольно официально. — Было очень приятно с вами познакомиться.

Затем он встает и относит свой поднос к мусорному баку в центре столовой, я замечаю, как он качает головой, пока идет к двойным дверям и скрывается за ними.

— Действительно, очень странно, — говорит Эмма. — Но это нужно было сделать. — И она скрещивает руки на груди, словно только что проделала неприятную рутинную работу.

Я знаю, что она всего лишь хотела защитить меня, но почему-то мне не стало лучше, теперь я чувствую себя идиоткой. Слова «как же неловко», «унизительно» и «зачем?» так и вертятся у меня в голове. Хочу высказать им все, что думаю, но связно мыслить не получается. Кроме того, Эмма прекрасно знает, что я всегда отвечаю за свои слова, так что лучше вообще не буду с ней разговаривать.

◄ ► ◄ ► ◄ ►

Зазвенели дверные колокольчики нашего книжного магазина, и папа выглядывает из-за прилавка. Я направляюсь к нему, волоча рюкзак по полу, а потом и вовсе бросаю его.

— Что случилось? – обеспокоено спрашивает он.

Я ушла, даже не попрощавшись с Эммой, в итоге шла две мили пешком по замороженной тундре. Мои зубы все еще стучат от холода, лицо покраснело и обветрилось, и во всем мире сейчас не найти такого большого карандаша, которым можно было бы заколоть мои кудрявые волосы, если бы их вообще удалось собрать.

— Ничего. — Я приглаживаю волосы и пытаюсь отвлечь его внимание вопросом:

— Немного было покупателей за день?

Он окидывает взглядом пустой книжный магазин, его купил еще мой дедушка – преподаватель Северо-Западного университета, когда вышел на пенсию пятнадцать лет назад.

— Как и всегда в марте. Пополню запасы после экзаменов.

Отец наблюдает, как я вытаскиваю из рюкзака футболку, потом учебник за учебником и складываю все это на стол.

— Ого! И сколько же книг туда помещается? У тебя не рюкзак, а машина клоуна.

И он смеется, но я-то знаю, что он каждый раз искренне поражается тому, насколько сильно мое обучение в старших классах Академии Уэстлейк отличается от его школьных лет, проведенных в школе Эванстон Тауншип.

— Но ведь ты же сам хотел, чтобы я училась в этой замечательной школе, — напоминаю я ему и подбрасываю в воздух самую большую книгу.

Он делает вид, что пытается ее поймать, но поскольку она слишком тяжелая, и ему будто бы тяжело ее держать, он позволяет ей рухнуть на стол.

— Да ты просто суперзвезда. — Он целует меня в лоб и направляется к двери.

— Кажется, скоро снова пойдет снег, — говорит он, застегивая молнию на парке и оборачивая шарф вокруг шеи. — Позвони мне, когда соберешься домой. Хорошо?

— Да тут всего три квартала, пап.

— Я знаю, какая ты у нас бесстрашная и несокрушимая, но если передумаешь – позвони, ладно?

Я закатываю глаза.

— Пап. Всего три квартала.

Он собирается открыть стеклянную дверь, а до меня начинает доходить, что утренняя пробежка завтра будет намного длиннее. И холоднее.

— Папа! — Он оборачивается, его рука застывает на ручке двери. — Отвезешь меня завтра в школу?

— А что Эмма идет к врачу?

— Нет.

По выражению его лица видно, что он очень хочет узнать, в чем дело, но все-таки решает ничего не выяснять, поэтому просто пожимает плечами и говорит:

— Конечно. — Колокольчики на двери звенят, когда он выходит.

— Боже мой! Ну и что я делаю? — Спрашиваю я себя, поняв, что нанесла уже два слоя блеска для губ. Теперь стою перед зеркалом в ванной комнате и крашу тушью ресницы.

Ну да, он привлекательный. И вряд ли ему приходится прикладывать столько же усилий, сколько мне пришлось затратить этим утром. Я не из тех девушек, что красятся каждый день, а сейчас мне даже кажется, что я и вовсе разучилась. Вчера я думала, что схожу с ума от всего происходящего. Но лучше уж от этого, а не от того, чем занята сейчас.

Все дела в ванной комнате закончены, и я направляюсь в школу, как раз к четвертому уроку. Здесь я начинаю чувствовать невероятный приток адреналина, так обычно бывает на последнем километре забега. На секунду задерживаюсь у дверей класса, чтобы восстановить сбившееся дыхание, и напоминаю себе, что, когда войду, должна выглядеть сносшибательно и равнодушно, как планировала все утро. Встряхиваю руки, качаю головой взад и вперед и делаю последний вдох перед тем, как войти.

Сразу же замечаю Беннетта. Он сидит, откинувшись на стуле, и вертит карандаш между пальцев. Я жду, что он отведет взгляд, как только наши глаза встретятся, но он этого не делает. Наоборот, его лицо сияет, будто он счастлив видеть меня, ну или что-то вроде того. Потом он опускает глаза, но продолжает улыбаться, думает о чем-то своем и начинает что-то чертить в тетради. Больше глаза он не поднимает.

Я сажусь на свое место и, наконец-то, выдыхаю. Чтобы отвлечься, начинаю вытаскивать из рюкзака тетрадь с домашним заданием, остальные ученики продолжают заходить в класс.

Вот прозвенел последний звонок, Арготта вскидывает руки вверх и кричит:

— Внеплановая контрольная!

И благодаря всеобщим стонам и звукам вырываемых из тетрадей листов, не слышно, как бешено колотится мое сердце.

Мои руки вспотели, мне кажется, что жар, исходящий сейчас от меня, запросто мог завить мои кудри еще сильнее. Я машинально перекидываю волосы назад, собираю их в высокий хвост, закручиваю вокруг пальца и, придерживая одной рукой образовавшийся пучок, начинаю искать в рюкзаке, чем их можно было бы закрепить. Нащупываю книги, целую кучу оберток от жвачки, список тестов, коробочку для украшений, но нет ничего, чем можно было бы скрепить волосы, нет даже резинки. Смотрю на свой карандаш, который обычно использую в качестве заколки, но он один, а ведь еще тест писать. Рука, придерживающая волосы, начинает затекать, и я уже собираюсь плюнуть на все, как слышу позади какой-то шум:

— Псс.

Оборачиваюсь, продолжая придерживать волосы рукой.

Может быть из-за того, что он так сильно наклонился, практически улегся на парту, но сейчас он мне кажется очень близким, ближе чем вчера. И дело не только в его физической близости, а в сочетании этого расстояния и выражения на его лице. Сейчас его взгляд не такой пустой, как вчера в классе, и не такой смущенный, как в тот момент, когда моя лучшая подруга обвинила его в том, что он преследует меня. Сегодня его взгляд нежный, кажется, что он улыбается только глазами. И тут я замечаю, что его глаза интересного, дымчато-голубого цвета, они усеяны маленькими золотыми точками, которые ловят и отражают свет. В какой-то момент до меня доходит, что я сижу и неприлично пялюсь на него во все глаза, как дура, опускаю глаза и наталкиваюсь на его губы, и тут обнаруживаю, что не только его глаза улыбаются. Губы тоже. Его будто что-то веселит. Словно он посмеивается надо мной. И тогда я понимаю, что чего-то не заметила.

Он кивает головой и пытается привлечь мое внимание к руке, которая была протянута все это время. К руке, которая протягивает мне карандаш.

Смотрю на карандаш, а потом снова на Беннетта, и все еще недоумеваю. Внезапно до меня доходит смысл происходящего, я наклоняюсь и забираю карандаш из его руки.

Тихонько бормочу «спасибо».

Возвращаюсь на свое место и закрепляю волосы карандашом, с ужасом понимая, что от такого простого действия у меня мурашки по коже побежали. Делаю глубокий вдох и пытаюсь вернуться к написанию теста, ведь он уже начался, но ничего не могу с собой поделать, и улыбка расползается по моему лицу.

Значит, он все-таки наблюдал за мной вчера. Он заметил, что я собираю волосы в пучок.

Да, это всего лишь обычный желтый карандаш Dixon Ticonderoga, номер 2, точно такой же, как тот, что я держу сейчас в руках, пытаясь закончить этот глупый тест. Но сейчас, в моих волосах, он значит для меня больше – это связь, которую я почувствовала тогда, на треке.

◄ ► ◄ ► ◄ ►

Совершенно не представляю, как так получилось, что на протяжении всего дня, до этого самого момента, я ни разу не повстречала Эмму.

Я только что закончила тренировку и как раз выхожу из раздевалки, болтая с ребятами из команды, и тут же вижу ее. Вот она, возле своей машины, зачем-то размахивает клюшкой для хоккея на траве так рьяно, что, кажется, вот-вот вспотеет. И хотя она тоже после тренировки, но ее макияж как всегда идеален, вязаная шапочка и перчатки идеально подходят к теплому костюму. С грустью оглядываю свой спортивный костюм. Сама я только что из душа и едва успела высушить волосы полотенцем, поэтому спрятала их под бейсболкой, чтобы не заледенели по дороге домой.

— Сейчас прогрею машину! – кричит она, завидев меня. Подходит к машине, открывает дверь, включает зажигание и снова из нее выходит, ждет меня, облокотившись о капот.

Бросаю быстрый взгляд на небо, множество темных облаков быстро движутся, превращаясь в единое целое и грозясь разразиться сильнейшим снегопадом. Опускаю глаза и смотрю на Эмму, она улыбается мне. Буквально на долю секунды мне кажется, что от моей решимости не осталось и следа, и я уже представляю себя сидящей на теплом сиденье машины. Идти домой пешком совсем не хочется. Но все-таки я ни за что, ни за что на свете не собираюсь облегчать ей задачу.

Поэтому я иду дальше с ребятами из команды и прохожу мимо ее машины.

— Анна! — зовет она меня, в ее голосе слышится боль. — Подожди!

Слышу, как она осторожно приближается ко мне, и сбавляю темп.

— Нет, ну серьезно, неужели так сложно остановиться и поговорить со мной? Я же пытаюсь извиниться.

Ребята из команды недоуменно смотрят на меня, переглядываются. Я машу им, мол идите без меня, останавливаюсь и позволяю Эмме догнать себя.

Она хватает меня за плечо.

— Прости, мне, правда, жаль. — Ее раскаяние выглядит вполне естественным, а британский акцент даже придает словам искренности, так что я испытываю невероятное искушение обнять ее и простить, ничего не выясняя. Но все же я не могу забыть вчерашнее унижение – я чувствовала себя такой дурой. Так что я стою и просто смотрю на нее.

— Прости меня, — повторяет она и обнимает. Мне очень хочется обнять ее в ответ, но я продолжаю стоять неподвижно.

Она ослабляет хватку и чуть отстраняется, она выглядит такой несчастной. Потом выражение ее лица смягчается, и она снова приближается, берет мое лицо в ладони.

— Я была такой засранкой. Пожалуйста, не злись на меня. Я больше этого не вынесу.

Я вздыхаю.

— Ты действительно отстойно себя вела. — Мой голос звучит довольно странно, ведь она так сильно сжала мои щеки, что губы сплющило, и я теперь похожа на рыбку.

— Знаю. Но ты ведь все равно меня любишь, правда же? — И она сжимает мои щеки еще сильней. — Ну же, правда? Ну хотя бы чуть-чуть? — Мне большего и не требовалось. Я отчаянно пытаюсь не смеяться, наверное, от этого мои губы стали выглядеть еще смешнее, потому что Эмма фыркает, и мы обе прыскаем от смеха.

Наконец, она перестает сжимать мои щеки, хотя и продолжает держать лицо в своих ладонях.

— Мне, правда, жаль. Я как-то увлеклась. И меньше всего я хотела заставить тебя чувствовать себя неловко.

Прикусываю губу.

— Ну да, как же, не хотела.

— Знаю.

— Больше не делай так, ладно?

— Не буду, — говорит она с улыбкой и усиленно кивает. Хватает меня за плечи, посылает воздушные поцелуи каждой моей щеке, они все еще красные от ее попытки примирения.

— Может, сядем уже в машину? — Она начинает стучать зубами и дрожать.

Я киваю, и мы идем к ее Саабу. Она даже открывает мне дверь, словно швейцар, прежде, чем занять свое место на водительском сидении.

— Куда поедем? — спрашивает она. — Хочешь выпить кофе?

— Не могу. Сегодня вторник.

— А ну да, семейный ужин.

Она припарковалась на полупустой стоянке. Несколько минут мы сидим молча, и мне кажется, что вот-вот она, как обычно, врубит стерео, но вместо этого она поворачивается ко мне.

— Так как? Ты все еще думаешь, что наш новенький и есть тот парень с трека?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. — Я собираюсь рассказать Эмме про карандаш, но потом решаю этого не делать. Учитывая, что она обо всем этом думает, ей такое поведение скорее покажется странным, чем милым. А может это и правильно, и мне тоже стоит думать точно так же. Машинально поднимаю руку к затылку, совсем позабыв, что сейчас на голове у меня бейсболка, а карандаш бережно покоится в рюкзаке.

— Хочешь знать, что я думаю об этом? — спрашивает Эмма.

— А у меня есть выбор?

— Нет. Держись от него подальше. Не знаю, в чем тут дело, но есть в нем что-то… подозрительное, что ли.

— Да ладно тебе. Давай уже закроем эту тему. Кажется, он ясно дал нам понять, что никогда не бывал на территории Университета. Должно быть, я все же ошиблась.

И почему я опять его защищаю, ведь точно знаю, что права, но думаю, мои слова прозвучали вполне убедительно.

— А как же его реакция на твое имя?

М-да. Это и правда было странно. Но в ответ я лишь пожимаю плечами.

— Да ты послушай себя! Он тебе нравится. — Она говорит, растягивая слова, отчего ее акцент усиливается.

— Но ведь я его даже не знаю.

— Для этого знать человека не нужно.

— Конечно же, нужно. — Я свирепо смотрю на нее. — Мне просто… стало любопытно, вот и все.

Но если быть честной, то Эмма все-таки в чем-то права. Мне хватило пары коротких взглядов и одного карандаша, и вот он уже прочно засел у меня в голове.

Машина останавливается перед моим домом, мне нужно лишь будет преодолеть расстояние в два фута между заснеженным тротуаром и входной дверью. Вдруг Эмма поворачивается ко мне.

— Между прочим, мне очень не хватало тебя сегодня утром.

— Мне тебя тоже. — Я тянусь к ней и обнимаю. Выхожу из машины, закрыв за собой дверь, машина трогается, из-под колес разлетаются хлопья грязного снега.

◄ ► ◄ ► ◄ ►

— Хватай нож! — Раздается из кухни мамин голос, с трудом прорывающийся сквозь тенор Паваротти. Я бреду на соблазнительный запах печеного перца и лука, мама полностью поглощена работой на кухне.

— Привет, милая! — мама, улыбаясь, поднимает на меня глаза, но тут же возвращается к своему соусу. Поверх униформы на ней надет фартук, а ее черные кудри – вот от кого они мне достались – собраны заколкой на макушке, хотя несколько прядей все же выбились и теперь обрамляют ее лицо. Она режет спелые помидоры и воодушевленно подпевает итальянским певцам.

— Не начнешь нарезать моцареллу? — И она указывает ножом на скользкий белый шар, лежащий на барной стойке. — Как дела в школе?

Я обхожу вокруг мамы, наблюдая, как она нарезает последние помидоры и отправляет их в кастрюлю, слегка помешивает соус, а затем усаживается на стул, лицом ко мне. Я прекращаю нарезать и поднимаю на нее глаза. Она ждет, когда я начну рассказывать ей обо всем, потому что сегодня вторник – день, когда мы вместе готовим на кухне, и я рассказываю ей о том, что происходит в школе – кто с кем встречается, кто с кем подрался, что происходит на беговой дорожке. А потом я расспрашиваю ее, как дела в больнице. И хотя, на мой взгляд, там очень тихо, и вообще находиться там весь день необычайно скучно, но она рассказывает о больнице так, словно работает на станции скорой помощи – рассказывает драматические истории о людях, которые сумели выжить, когда казалось надежды уже не было, рассказывает о врачах, которые флиртуют с медсестрами, и о пациентах, которые флиртуют с врачами. Я очень рада, что ей так нравится ее работа, особенно после того, как я узнала, что она вернулась туда, только чтобы родители смогли оплатить мое обучение в Академии Уэстлейк. Мои родители были просто одержимы идеей отправить меня учиться именно в эту школу, но чтобы заплатить за это обучение им потребовалось две зарплаты. И этот самый ужин по вторникам – все, о чем они попросили меня взамен.

— Ну и? — Ее глаза расширяются, и вся она выглядит так, словно вот-вот лопнет от любопытства. — Начинай же! Расскажи мне, как прошла эта неделя. Было что-нибудь интересненькое?

В ответ я слышу свой голос:

— Все было, как обычно, хорошо. — Я снова смотрю на разделочную доску, нож впивается в моцареллу, и я наблюдаю, как на дереве скапливаются кусочки сыра.

— А что у тебя? Как прошел день? — Я спрашиваю это очень писклявым и каким-то неестественным голосом.

Стараюсь не смотреть на нее, но краем глаза замечаю, что она беспокойно ерзает на стуле, будто не знает, куда себя деть, проходит пара секунд прежде, чем она начинает говорить.

— Ну перестань! — говорит она наконец. — Не может быть, чтобы моя очередь наступила вот так быстро.

Она встает, чтобы проверить соус, и снова подпевает под музыку. Перемешав его, возвращается на свое место за столом.

— Ну же! — повторяет она с лучезарной улыбкой, в ее голосе слышится мольба. — Должно же было быть хоть что-нибудь интересное.

Мне так хочется рассказать ей правду. О том, как один парень исчез прямо у меня на глазах. О том, что я чуть не получила замечание за первое в моей жизни опоздание. О том, как я шла домой из школы пешком, потому что я и моя лучшая подруга не разговаривали друг с другом. О том, что сейчас в моей сумке лежит карандаш, который вовсе не должен быть важен для меня. Я очень хочу рассказать ей, что ничто на этой неделе не прошло «как обычно», и уже одно это безумно интересно. А больше всего мне хотелось рассказать ей о парне, который оказался в центре всех этих событий, чтобы она могла спросить меня, симпатичный ли он, а я бы в ответ покраснела и просто кивнула. Но вместо этого я продолжаю смотреть на разделочную доску и говорю:

— Я получила пятерку за работу по анатомии, с которой ты помогла мне на прошлой неделе.

Она натянуто улыбается мне.

— О! Что ж…это хорошо. — Все еще чувствую, как она наблюдает за мной, надеется, что я расскажу еще что-нибудь, а я выжидаю удобный момент, чтобы можно было перевести разговор на нее. Спустя несколько минут слышу, как она начинает барабанить пальцами по стойке. И вот, наконец, когда повисшее молчание становится для нее невыносимым, она выпрямляет спину.

— Ладно, давай я, — говорит она и начинает рассказывать длинную историю об одной из медсестер, которую поймали целующейся с фельдшером в отделении скорой помощи.

Проходит пятнадцать минут, и я слышу, как открывается и закрывается входная дверь.

— Я дома! — кричит папа из холла. Он входит в кухню в тот самый момент, когда мы с мамой, стоя бок о бок у барной стойки, уже выкладываем листы лазаньи, соус и сыр в сотейник.

— Привет, Анни. — Он наклоняется и целует меня в макушку.

— Привет, пап. — Я вынимаю свои липкие от сыра и помидоров пальцы из лазаньи и машу ему.

И прежде, чем он успевает сделать еще один шаг, мама поворачивается к нему и берет его лицо в свои перепачканные соусом ладони.

— Привет, милый.

Папа отступает на два шага назад, ярко-красные ладони отпечатались на его щеках, мы обе смотрим на него широко раскрытыми глазами и ждем его реакции. А он просто застыл, ошеломленный. Затем качает головой и целует маму в нос.

— Пойду, умоюсь, — говорит он.

— Да уж, иди, умойся, — отвечает мама сквозь смех, и мы обе смеемся от души, завершая наше творение горкой тертого сыра. Блюдо отправляется в духовку, мама идет в душ, а я устало плетусь в свою комнату, чтобы заняться домашним заданием.

Плюхаюсь на ковер и открываю рюкзак. В маленьком переднем кармашке нащупываю карандаш, именно там, где я его и оставила, среди кучи фантиков. Кручу его в руке, между пальцев, точно так же, как это делал Беннетт сегодня утром, когда я вошла. Я закрываю глаза и вспоминаю, как он улыбался мне, когда протягивал карандаш. И начинаю обдумывать план, как бы мне его теперь вернуть.

Тянуть время.

Так или иначе, все детали моей превосходной стратегии по возвращению карандаша Беннетту сводятся к тому, что я буду тянуть время. Я буду медленно идти на испанский, поэтому у меня совершенно не будет времени, чтобы вернуть ему карандаш до урока. А вот потом, когда прозвенит звонок на ланч, я встану, повернусь, загородив Беннетту дорогу, и отдам ему карандаш. Если все пойдет по плану, то я смогу продолжить с ним разговор по дороге в столовую.

Я подхожу к двери, мое сердце колотится как сумасшедшее. Звенит звонок, как раз вовремя, я вхожу в класс, но не успеваю даже пройти мимо сеньора Арготты, как он уже хлопает и объявляет:

— Разговорная практика! Время двигаться, класс! — Он так этим воодушевлен, будто только что объявил о празднике.

О, нет! Только не разговорная практика. Худшее, что сейчас мог придумать Арготта - именно эти упражнения в маленьких группах. А ведь я так идеально рассчитала время прихода, но какое это будет иметь значение, если Беннетт окажется на другом конце класса.

Тем временем Арготта расхаживает между рядами парт, делит нас на пары и раздает ламинированные карточки с ситуациями, в которых никто и никогда не сможет оказаться, ни во время путешествия по Испании, ни в какой-либо другой стране мира. Мне тоже достается карточка, и я зажмуриваюсь в ожидании худшего. Открываю один глаз и читаю: «Партнер № 1. Вы проходите собеседование на вакансию официанта/официантки в одном из элитных ресторанов Мадрида. Партнер № 2. Вы владелец этого ресторана». Я смотрю на Алекса, моего постоянного партнера в этих упражнениях, он подмигивает мне.

Но тут Арготта останавливается и поворачивается ко мне.

— Сеньорита Грин в пару с сеньором Купером, por favor (исп. – пожалуйста).

Что? Нет! Простите сеньор, но я просто не могу быть партнером Беннетта Купера. Ведь я всю ночь представляла, как буду отдавать ему карандаш. Как я снова спрошу у него – теперь уже без контроля со стороны Эммы и Даниэль – не он ли все-таки был на треке в понедельник. Я собиралась спросить его, почему тогда он вел себя так, будто знает меня, а сейчас, будто мы не знакомы. Я в малейших деталях представляла себе эту беседу, но в мои планы совсем не входило говорить с ним на испанском.

Можно выйти из класса, притворившись, что мне внезапно стало плохо. Или можно пойти и занять место рядом с сеньором Кестлером на другой стороне класса, будто я не разобрала, что сказал учитель из-за его жуткого акцента. Но, как всегда, было уже поздно. Беннетт слышал все указания так же четко, как и я, и теперь смотрит на меня, словно хочет сказать «не бойся, я не кусаюсь». Он делает движение головой вверх, словно просит меня подняться, я встаю, он разворачивает мою парту к себе лицом.

— Привет! — говорю я, как только мы занимаем свои места.

— Привет! Анна, правильно? — Сейчас, произнося мое имя, Беннетт выглядит совершенно спокойным, ни намека на то странное поведение два дня назад в столовой.

— Ага. — Я опускаю глаза и смотрю в стол, куда угодно, лишь бы не в его глаза, иначе рискую утонуть в них снова. — А ты Беннетт.

Он кивает.

— Тебя обычно называют Бен? — Боже! Ну зачем я это спросила!

Он улыбается.

— Нет. Просто…Беннетт.

И опять я вся покраснела как рак. Интересно, ему бы хотелось увидеть меня с нормальным цветом лица, мне вот хотелось бы увидеть его с другой стрижкой.

— Спасибо, что одолжил. — Я протягиваю ему карандаш, а у самой на языке вертится столько вопросов к нему, что только успевай задавать, но когда он сидит так близко, прямо напротив меня, не могу произнести ни слова.

— Всегда, пожалуйста, — говорит он, и кладет его в углубление деревянной парты. Должно быть, этот карандаш обладает какими-то особыми свойствами, раз втянул нас во все это.

— Какое у нас сегодня задание? — спрашивает Беннетт, наклоняясь вперед, я просматриваю вопросы.

— Боюсь, это довольно трудно. — Я протягиваю руку и кладу карточку со словами перед ним.

Он берет ее и расплывается в улыбке.

— О, ну это легко. — И он наклоняется вперед, словно собирается раскрыть мне какой-то секрет. — Я уже проходил собеседование на должность официанта, и это было как раз в Мадриде.

— Что, серьезно?

— Нет, конечно, — он улыбается, — я шучу.

Кажется, я рассмеялась слишком громко.

— Хорошо. — Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить нервы, и прижимаю руки к парте, так будет незаметно, что они трясутся. Теперь уже я наклоняюсь к нему и говорю:

— Вообще не представляю, как надо наниматься на работу в этой стране, хотя и в любой другой тоже.

Забираю карточку у него со стола и откидываюсь на спинку стула, стараюсь выглядеть как можно более расслабленной.

— Итак, — начинаю я, старательно произнося испанские слова, — расскажите мне о вашем опыте работы официантом, сеньор Купер.

Беннетт начинает подробно описывать свою работу в воображаемых ресторанах по всей Испании. Отлично построенными предложениями он описывает свой профессиональный опыт в уборке крошек. Он объясняет, каким образом он может уговорить посетителей заказать блюдо дня вместо того, что они уже выбрали. Рассказывает, что может одновременно обслуживать десять столиков и даже большие праздничные ужины и что он всегда получает больше чаевых, чем все другие официанты. Он рассказывает обо всем этом с невозмутимым видом и еле заметным блеском в глазах.

Я понимаю его испанский, но мне все равно приходится сосредоточиться, чтобы понять все слова. У него красивое произношение. Его голос спокойный и уверенный, ритм неторопливый, и я практически не могу пошевелиться, очарованная силой его голоса. Теперь он рассказывает об еще одной выдуманной работе в ресторане Севильи под названием «El Mesero Mejor», что значит «Лучший официант».

В конце его рассказа я невольно улыбаюсь. Смеюсь. И даже немного прихожу в трепет. И вот он, наконец, подводит итог:

— Как вы видите, я прекрасно подхожу для вашего ресторана.

Даже не знаю, сколько времени прошло между его последним предложением и следующей фразой:

— Ну и? — Подняв брови, он ждет ответа.

Понимаю, что он опять заметил, как я уставилась на него, в смущении закусываю губу и жду, когда вспыхнет мое лицо, но этого почему-то не происходит. Тогда я продолжаю:

— Вы приняты на работу. — И пожимаю плечами.

— Ух ты! Вот так просто? — говорит он, уже на английском. — Легко с таким управ