Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Даниил Хармс. Старуха
... И между ними происходит следующий разговор. Гамсун. На дворе стоит старуха и держит в руках стен-ные часы. Я прохожу мимо старухи, останавливаюсь испрашиваю ее: " Который час? " - Посмотрите, - говорит мне старуха. Я смотрю и вижу, что на часах нет стрелок. - Тут нет стрелок, - говорю я. Старуха смотрит на циферблат и говорит мне: - Сейчас без четверти три. - Ах так. Большое спасибо, - говорю я и ухожу. Старуха кричит мна что-то вслед, но я иду неоглядываясь. Я выхожу на улицу и иду по солнечнойстороне. Весеннее солнце очень приятно. Я идупешком, щурю глаза и курю трубку. На углу Садовоймне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мыздороваемся, останавливаемся и долго разговарива-ем. Мне надоедает стоять на улице, и я приглашаюСакердона Михайловича в подвальчик. Мы пьем водку, закусываем крутым яйцом с килькой, потом прощаем-ся, и я иду дальше один. Тут я вдруг вспоминаю, что забыл дома выклю-чить электрическую печку. Мне очень досадно. Я по-ворачиваюсь и иду домой. Так хорошо начался день, и вот уже первая неудача. Мне не следовало выхо-дить на улицу. Я прихожу домой, снимаю куртку, вынимаю из жи-летного кармана часы и вешаю их на гвоздик; потомзапираю дверь на ключ и ложусь на кушетку. Будулежать и постараюсь заснуть. С улицы слышен противный крик мальчишек.Я лежуи выдумываю им казнь.Больше всего мне нравится на-пустить на них столбняк, чтобы они вдруг пересталидвигаться. Родители растаскивают их по домам. Онилежат в своих кроватках и не могут даже есть, по-тому что у них не открываются рты. Их питают ис-кусственно. Через неделю столбняк проходит, но де-ти так слабы, что еще целый месяц должны пролежатьв постелях. Потом они начинают постепенно выздо-равливать, но я напускаю на них второй столбняк, иони все околевают. Я лежу на кушетке с открытыми глазами и немогу заснуть. Мне вспоминается старуха с часами, которую я видел сегодня на дворе, и мне делаетсяприятно, что на ее часах не было стрелок. А вот наднях я видел в комиссионном магазине отвратитель-ные кухонные часы, и стрелки у них были сделаны ввиде ножа и вилки. Боже мой! ведь я еще не выключил электрическойпечки! Я вскакиваю и выключаю ее, потом опятьложусь на кушетку и стараюсь заснуть. Я закрываюглаза. Мне не хочется спать. В окно светит весен-нее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Явстаю и сажусь в кресло у окна. Теперь мне хочется спать, но я спать не буду.Я возьму бумагу и перо и буду писать. Я чувствую всебе страшную силу. Я все обдумал еще вчера. Этобудет рассказ о чудотворце, который живет в нашевремя и не творит чудес. Он знает, что ончудотворец и может сотворить любое чудо, но онэтого не делает. Его выселяют из квартиры, онзнает, что стоит ему только махнуть платком, иквартира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съезжает с квартиры и живет за городомв сарае. Он может этот сарай превратить в прекрас-ный кирпичный дом, но он не делает этого, он про-должает жить в сарае и в конце концов умирает, несделав за свою жизнь ни одного чуда. Я сижу и от радости потираю руки. СакердонМихайлович лопнет от зависти. Он думает, что я ужене способен написать гениальную вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я будуписать восемнадцать часов подряд! От нетерпения я весь дрожу. Я не могусообразить, что мне делать: нужно было взять перои бумагу, а я хватал разные предметы, совсем нете, которые мне были нужны. Я бегал по комнате: отокна к столу, от стола к печке, от печки опять кстолу, потом к дивану и опять к окну. Я задыхалсяот пламени, которое пылало в моей груди. Сейчастолько пять часов. Впереди весь день, и вечер, ився ночь... Я стою посередине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать минут шестого. Надо писать. Япридвигаю к окну столик и сажусь за него. Передомной клетчатая бумага, в руке перо. Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит.Я жду, чтобы немножко успокоиться. Я кладу перо инабиваю трубку. Солнце светит мне прямо в глаза, яжмурюсь и трубку закуриваю. Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю изокна на улицу и вижу, как по панели идет человекна механической ноге. Он громко стучит своей ногойи палкой. - Так, - говорю я сам себе, продолжая смотретьв окно. Солнце прячется за трубу противостоящего дома.Тень от трубы бежит по крыше, перелетает улицу иложится мне на лицо. Надо воспользоваться этойтенью и написать несколько слов о чудотворце. Яхватаю перо и пишу: " Чудотворец был высокого роста". Больше я ничего написать не могу. Я сижу дотех пор, пока не начинаю чувствовать голод. Тогдая встаю и иду к шкапику, где хранится у меня про-визия, я шарю там, но ничего не нахожу. Кусок са-хара и больше ничего. В дверь кто-то стучит. - Кто там? Мне никто не отвечает. Я открываю дверь и вижуперед собой старуху, которая утром стояла на дворес часами. Я очень удивлен и ничего не могу ска-зать. - Вот я и пришла, - говорит старуха и входит вмою комнату. Я стою у двери и не знаю, что мне делать: выгнать старуху или, наоборот, предложить ейсесть? но старуха сама идет к моему креслу возлеокна и садится в него. - Закрой дверь и запри ее на ключ, - говоритмне старуха. Я закрываю и запираю дверь. - Встань на колени, - говорит старуха. И я становлюсь на колени. Но тут я начинаю понимать всю нелепость своегоположения. Зачем я стою на коленях перед какой-тостарухой? Да и почему эта старуха находится в моейкомнате и сидит в моем любимом кресле? Почему я невыгнал эту старуху? - Послушай-те, - говорю я, - какое право име-ете вы распоряжаться в моей комнате, да еще коман-довать мной? Я вовсе не хочу стоять на коленях. - И не надо, - говорит старуха. - Теперь тыдолжен лечь на живот и уткнуться лицом в пол. Я тотчас исполнил приказание... Я вижу перед собой правильно начерченныеквадраты. Боль в плече и в правом бедре заставляетменя изменить положение. Я лежу ничком, теперь я сбольшим трудом поднимаюсь на колени. Все члены моизатекли и плохо сгибаются. Я оглядываюсь и вижусебя в своей комнате, стоящего на коленях посере-дине пола. Сознание и память медленно возвращают-ся ко мне. Я еще оглядываю комнату и вижу, что накресле у окна будто сидит кто-то. В комнате неочень светло, потому что сейчас, должно быть, бе-лая ночь. Я пристально вглядываюсь. Господи! Не-ужели это старуха все еще сидит в моем кресле? Явытягиваю шею и смотрю. Да, конечно, это сидитстаруха и голову опустила на грудь. Должно быть, она уснула. Я поднимаюсь и, прихрамывая, подхожу к ней.Голова старухи опущена на грудь, руки висят побокам кресла. Мне хочется схватить эту старуху ивытолкать ее за дверь. - Послушай-те, - говорю я, - вы находитесь вмоей комнате. Мне надо работать. Я прошу вас уйти. Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываюстарухе в лицо. Рот у нее приоткрыт и изо ртаторчит соскочившая вставная челюсть. И вдруг мнеделается все ясно: старуха умерла. Меня охватывает страшное чувство досады. Зачемона умерла в моей комнате? Я терпеть не могупокойников. А теперь возись с этой падалью, идиразговаривать с дворником, управдомом, объясняйим, почему эта старуха оказалась у меня. Я сненавистью посмотрел на старуху. А может быть, онаи не умерла? Я щупаю ее лоб. Лоб холодный. Рукатоже. Ну что мне делать? Я закуриваю трубку и сажусь на кушетку. Безум-ная злость поднимается во мне. - Вот сволочь! - говорю я вслух. Мертвая старуха как мешок сидит в моем кресле.Зубы торчат у нее изо рта. Она похожа на мертвуюлошадь. - Противная картина, - говорю я, но закрытьстаруху газетой не могу, потому что мало ли чтоможет случиться под газетой. За стеной слышно движение: это встает мойсосед, паровозный машинист. Еще того не хватало, чтобы он пронюхал, что у меня в комнате сидитмертвая старуха! Я прислушиваюсь к шагам соседа.Чего он медлит? Уже половина шестого! Ему давнопора уходить. Боже мой! Он собирается пить чай! Яслышу, как за стенкой шумит примус. Ах, поскорееушел бы этот проклятый машинист! Я забираюсь на кушетку с ногами и лежу. Прохо-дит восемь минут, но чай у соседа еще не готов ипримус шумит. Я закрываю глаза и дремлю. Мне снится, что сосед ушел и я, вместе с ним, выхожу на лестницу и захлопываю за собой дверь сфранцузским замком. Ключа у меня нет, и я не могупопасть в квартиру. Надо звонить и будить осталь-ных жильцов, а это уж совсем плохо. Я стою на пло-щадке лестницы и думаю, что мне делать, и вдругвижу, что у меня нет рук. Я наклоняю голову, чтобылучше рассмотреть, есть ли у меня руки, и вижу, чтос одной стороны у меня вместо руки торчит столовыйножик, а с другой стороны - вилка. - Вот, - говорю я Сакердону Михайловичу, кото-рый сидит почему-то тут же на складном стуле.- Вотвидите, - говорю я ему, - какие у меня руки? А Сакердон Михайлович сидит молча, и я вижу, что это не настоящий Сакердон Михайлович, а глиня-ный. Тут я просыпаюсь и сразу же понимаю, что лежуу себя в комнате на кушетке, а у окна, в кресле, сидит мертвая старуха. Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи вкресле нет. Я смотрю на пустое кресло, и дикаярадость наполняет меня. Значит, это все был сон.Но только где же он начался? Входила ли старухавчера в мою комнату? Может быть, это тоже был сон? Я вернулся вчера домой, потому что забыл выключитьэлектрическую печку. Но, может быть, и это былсон? Во всяком случае, как хорошо, что у меня вкомнате нет мертвой старухи и, значит, не надоидти к управдому и возиться с покойником! Однако сколько же времени я спал? Я посмотрелна часы: половина десятого, должно быть, утра. Господи! Чего только не приснится во сне! Я спустил ноги с кушетки, собираясь встать, ивдруг увидел мертвую старуху, лежащую на полу застолом, возле кресла. Она лежала лицом вверх, ивставная челюсть, выскочив изо рта, впилась однимзубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись подтуловище и их не было видно, а из-под задравшейсяюбки торчали костлявые ноги в белых, грязныхшерстяных чулках. - Сволочь! - крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапогом по подбородку. Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотелударить старуху еще раз, но побоялся, чтобы на те-ле не остались знаки, а то еще потом решат, что этоя убил ее. Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурилтрубку. Так прошло минут двадцать. Теперь мне ста-ло ясно, что все равно дело передадут в уголовныйрозыск и следственная бестолочь обвинит меня вубийстве. Положение выходит серьезное, а тут ещеэтот удар сапогом. Я подошел опять к старухе, наклонился и сталрассматривать ее лицо. На подбородке было малень-кое темное пятнышко. Нет, придраться нельзя. Малоли что? Может быть, старуха еще при жизни стукну-лась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и на-чинаю ходить по комнате, куря трубку и обдумываясвое положение. Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод, все сильнее и сильнее. От голода я начинаю дажедрожать. Я еще раз шарю в шкапике, где хранится уменя провизия, но ничего не нахожу, кроме кускасахара. Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги.Одиннадцать рублей. Значит, я могу купить себеветчины и хлеб и еще останется на табак. Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беручасы, надеваю куртку, тщательно запираю дверьсвоей комнаты, кладу ключ к себе в карман и выхожуна улицу. Надо раньше всего поесть, тогда мыслибудут яснее и тогда я предприму что-нибудь с этойпадалью. По дороге в магазин еще приходит в голову: незайти ли мне к Сакердону Михайловичу и не расска-зать ли ему все, может быть, вместе мы скорее при-думаем, что делать. Но я тут же отклоняю этумысль, потому что некоторые вещи надо делать одно-му, без свидетелей. В магазине не было ветчинной колбасы, и якупил себе полкило сарделек. Табака тоже не было.Из магазина я пошел в булочную. В булочной было много народу, и к кассе стояладлинная очередь. Я сразу нахмурился, но все-таки вочередь встал. Очередь продвигалась очень медлен-но, а потом и вовсе остановилась, потому что укассы произошел какой-то скандал. Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрелв спину молоденькой дамочки, которая стояла вочереди передо мной. Дамочка была, видно, оченьлюбопытной: она вытягивала шейку то вправо, товлево и поминутно становилась на цыпочки, чтобыразглядеть, что происходит у кассы. Наконец онаповернулась ко мне и спросила: - Вы не знаете, что там происходит? - Простите, не знаю, - сказал я как можносуше. Дамочка повертелась в разные стороны и наконецопять обратилась ко мне: - Вы не могли бы пойти и выяснить, что тампроисходит? - Простите, меня это нисколько не интересует, - сказал я еще суше. - Как не интересует? - воскликнула дамочка. -Ведь вы же сами задерживаетесь из-за этого в оче-реди! Я ничего не ответил и только слегка поклонил-ся. Дамочка внимательно посмотрела на меня. - Это, конечно, не мужское дело стоять вочередях за хлебом, - сказала она. - Мне жалковас, вам приходится тут стоять. Вы, должно быть, холостой? - Да, холостой, - ответил я, несколько сбитыйс толку, но по инерции продолжая отвечать довольносухо и при этом слегка кланяясь. Дамочка еще раз осмотрела меня с головы до ноги влруг, притронувшись пальцами к моему рукаву, сказала: - Давайте я куплю что вам нужно, а вы подожди-те меня на улице. Я совершенно растерялся. - Благодарю вас, - сказал я. - Это очень милос вашей стороны, но, право, я мог бы и сам. - Нет, нет, - сказала дамочка, - ступайте наулицу. Что вы собирались купить? - Видите ли, - сказал я, - я собирался купитьполкило черного хлеба, но только формового, того, который дешевле. Я его больше люблю. - Ну вот и хорошо, - сказала дамочка. - Атеперь идите. Я куплю, а потом рассчитаемся. И она даже слегка подтолкнула меня под локоть. Я вышел из булочной и встал у самой двери.Весеннее солнце светит мне прямо в лицо. Я закури-ваю трубку. Какая милая дамочка! Это теперь такредко. Я стою, жмурюсь от солнца, курю трубку идумаю о милой дамочке. Ведь у нее светлые кариеглазки. Просто прелесть какая она хорошенькая! - Вы курите трубку? - слышу я голос рядом ссобой. Милая дамочка протягивает мне хлеб. - О, бесконечно вам благодарен, - говорю я, беря хлеб. - А вы курите трубку! Это мне страшно нравит-ся, - говорит милая дамочка. И между нами происходит следующий разговор. ОНА: Вы, значит сами ходите за хлебом? Я: Не только за хлебом; я себе все сам поку-паю. ОНА: А где же вы обедаете? Я: Обыкновенно я сам варю себе обед. А иногдаем в пивной. ОНА: Вы любите пиво? Я: Нет, я больше люблю водку. ОНА: Я тоже люблю водку. Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел быкогда-нибудь с вами вместе выпить. ОНА: И я тоже хотела бы выпить с вами водки. Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи? ОНА (сильно покраснев): Конечно спрашивайте. Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в Бога? ОНА (удивленно): В Бога? Да, конечно. Я: А что вы скажете, если нам сейчас купитьводки и пойти ко мне. Я живу тут рядом. ОНА (задорно): Ну что ж, я согласна! Я: Тогда идемте. Мы заходим в магазин, и я покупаю пол-литраводки. Больше у меня нет денег, какая-то толькомелочь. Мы все время говорим о разных вещах, ивдруг я вспоминаю, что у меня в комнате, на полу, лежит мертвая старуха. Я оглядываюсь на мою новую знакомую: она стоиту прилавка и рассматривает банки с вареньем. Яосторожно пробираюсь к двери и выхожу из магазина.Как раз, против магазина, останавливается трамвай.Я вскакиваю в трамвай, даже не посмотрев на егономер. На Михайловской улице я вылезаю и иду кСакердону Михайловичу. У меня в руках бутылка сводкой, сардельки и хлеб. Сакердон Михайлович сам открыл мне двери. Онбыл в халате, накинутом на голое тело, в русскихсапогах с отрезанными голенищами и в меховой с на-ушниками шапке, но наушники были подняты и завяза-ны на макушке бантом. - Очень рад, - сказал Сакердон Михайлович, увидя меня. - Я не оторвал вас от работы? - спросил я. - Нет, нет, - сказал Сакердон Михайлович. - Яничего не делал, а просто сидел на полу. - Видите ли, - сказал я Сакердону Михайловичу.- Я к вам пришел с водкой и закуской. Если выничего не имеете против, давайте выпьем. - Очень хорошо, - сказал Сакердон Михайлович.- Вы входите. Мы прошли в его комнату. Я откупорил бутылку сводкой, а Сакердон Михайлович поставил на стол дверюмки и тарелку с вареным мясом. - Тут у меня сардельки, - сказал я. - Так, какмы их будем есть: сырыми, или будем варить? - Мы их поставим варить, - сказал Сакердон Ми-хайлович, - а сами будем пить водку под вареноемясо. Оно из супа, превосходное вареное мясо! Сакердон Михайлович поставил на керосинкукастрюльку, и мы сели пить водку. - Водку пить полезно, - говорил Сакердон Ми-хайдович, наполняя рюмки. - Мечников писал, чтоводка полезнее хлеба, а хлеб - это только солома, которая гниет в наших желудках. - Ваше здоровие! - сказал я, чокаясь с Сакер-доном Михайдовичем. Мы выпили и закусили холодным мясом. - Вкусно, - сказал Сакердон Михайдович. Но в это мгновение в комнате что-то щелкнуло. - Что это? - спросил я. Мы сидели молча и прислушивались. Вдругщелкнуло еще раз. Сакердон Михайлович вскочил состула и, подбежав к окну, сорвал занавеску. - Что вы делаете? - крикнул я. Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинул-ся к керосинке, схватил занавеской кастрюльку ипоставил ее на пол. - Черт побери! - сказал Сакердон Михайлович. -Я забыл в кастрюльку налить воды, а кастрюлькаэмалированная, и теперь эмаль отскочила. - Все понятно, - сказал я, кивая головой. Мы сели опять за стол. - Черт с ними, - сказал Сакердон Михайлович, -мы будем есть сардельки сырыми. - Я страшно есть хочу, - сказал я. - Кушайте, - сказал Сакердон Михайлович, по-додвигая мне сардельки. - Ведь я последний раз ел вчера, с вами вподвальчике, и с тех пор ничего еще не ел, -сказал я. - Да, да, да, - сказал Сакердон Михайлович. - Я все время писал, - сказал я. - Черт побери! - утрированно вскричал СакердонМихайлович. - Приятно видеть перед собой гения. - Еще бы! - сказал я. - Много поди наваляли? - спросил Сакердон Ми-хайлович. - Да, - сказал я. - Исписал пропасть бумаги. - За гения наших дней, - сказал Сакердон Ми-хайлович, поднимая рюмки. Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мя-со, а я - сардельки. Съев четыре сардельки, я за-курил трубку и сказал: - Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаяь отпреследования. - Кто же вас преследовал? - спросил СакердонМихайлович. - Дама, - сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего меня неспросил, а только молча налил в рюмки водку, то япродолжал: - Я с ней познакомился в булочной и сразу влю-бился. - Хороша? - спросил Сакердон Михайлович. - Да, - сказал я, - в моем вкусе. Мы выпили, и я продолжал: - Она согласилась идти ко мне и пить водку. Мызашли в магазин, но из магазина мне пришлось поти-хоньку удрать. - Не хватило денег? - спросил Сакердон Михай-лович. - Нет, денег хватило в обрез, - сказал я, - ноя вспомнил, что не могу пустить ее в свою комнату. - Что же, у вас в комнате была другая дама? -спросил Сакердон Михайлович. - Да, если хотите, у меня в комнате находитсядругая дама, - сказал я, улыбаясь. - Теперь яникого в свою комнату не могу пустить. - Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, -сказал Сакердон Михайлович. - Нет, - сказал я, фыркая от смеха. На этойдаме я не женюсь. - Ну тогда женитесь на той, которая из булоч-ной, - сказал Сакердон Михайлович. - Да что вы все хотите меня женить? - СакердонМихайлович я. - А что же? - сказал Сакердон Михайлович, на-полняя рюмки. - За ваши успехи! Мы выпили. Видно, водка начала оказывать нанас свое действие. Сакердон Михайлович снял своюмеховую с наушниками шапку и швырнул ее накровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уженекоторое головокружение. - Как вы относитесь к покойникам? - спросил яСакердона Михайловича. - Совершенно отрицательно, - сказал СакердонМихайлович. - Я их боюсь. - Да, я тоже терпеть не могу покойников, -сказал я. - Подвернись мне покойник, и не будь онмне родственником, я бы, должно быть, пнул бы егоногой. - Не надо лягать мертвецов, - сказал СакердонМихайлович. - А я бы пнул его сапогом прямо в морду. -Терпеть не могу покойников и детей. - Да, дети - гадость, - согласился СакердонМихайлович. - А что, по-вашему, хуже: покойники или дети? - спросил я. - Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. Апокойники все-таки не врываются в нашу жизнь, -сказал Сакердон Михайлович. - Врываются! - крикнул я и сейчас же замолчал. Сакердон Михайлович внимательно посмотрел наменя. - Хотите еще водки? - спросил он. - Нет, - сказал я, но, спохватившись, приба-вил: - Нет, спасибо, я больше не хочу. Я подошел и сел опять за стол. Некоторое времямы молчим. - Я хочу спросить вас, - говорю я наконец. -Вы веруете в Бога? У Сакердона Михайловича появляется на лбу по-перечная морщина, и он говорит: - Есть неприличные поступки. Неприличноспросить у человека пятьдесят рублей в долг, есливы видели, как он только что положил себе в кармандвести. Его дело: дать вам деньги или отказать; исамый удобный и приятный способ отказа - этосоврать, что денег нет. Вы же видели, что у тогочеловека деньги есть, и тем самым лишили его воз-можности вам просто и приятно отказать. Вы лишилиего права выбора, а это свинство. Это неприличныйи бестактный поступок. И спросить человека: " веру-ете ли в Бога? " - тоже поступок бестактный и не-приличный. - Ну, - сказал я, - тут уж нет ничего общего. - А я и не сравниваю, - сказал Сакердон Михай-лович. - Ну, хорошо, - сказал я, - оставим это. Из-вините только меня, что я задал вам такой непри-личный и бестактный вопрос. - Пожалуйста, - сказал Сакердон Михайлович. -Ведь я просто отказался отвечать вам. - Я бы тоже не ответил, - сказал я, - да толь-ко по другой причине. - По какой же? - вяло спросил Сакердон Михай-лович. - Видите ли, - сказал я, - по-моему, нет ве-рующих или неверующих людей. Есть только желающиеверить и желающие не верить. - Значит, те, что желают не верить, уже вочто-то верят? - сказал Сакердон Михайлович. - Ате, что желают верить, уже заранее не верят ни вочто? - Может быть, и так, - сказал я. - Не знаю. - А верят или не верят во что? В Бога? -спросил Сакердон Михайлович. - Нет, - сказал я, - в бессмертие. - Тогда почему же вы спросили меня, верую ли яв Бога? - Да просто потому, что спросить: верите ли выв бессмертие? - звучит как-то глупо, - сказал яСакердону Михайловичу и встал. - Вы что, уходите? - спросил меня СакердонМихайлович. - Да, - сказал я, - мне пора. - А что же водка? - сказал Сакердон Михайло-вич. - Ведь и осталось-то всего по рюмке. - Ну, давайте допьем, - сказал я. Мы допили водку и закусили остатками вареногомяса. - А теперь я должен идти, - сказал я. - До свидания, - сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу. - Спасибоза угощение. - Спасибо вам, - сказал я. - До свидания. И я ушел. Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал состола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, опять надел на голову свою меховую с наушникамишапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон Михай-лович заложил за спину, и их не было видно. А из--под задравшегося халата торчали голые костлявыеноги, обутые в русские сапоги с отрезанными голе-нищами, Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли.Мне надо сейчас же пройти к управдому и рассказатьему все. А разделавшись со старухой, я буду целыедни стоять около булочной, пока не встречу тумилую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб 48копеек. У меня есть прекрасный предлог ее разыски-вать. Выпитая водка продолжала еще действовать, иказалось, что все складывается очень хорошо и про-сто. На Фонтанке я подошел к ларьку и, наоставшуюся мелочь, выпил большую кружку хлебногокваса. Квас был плохой и кислый, и я пошел дальшес мерзким вкусом во рту. На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнув-шись, толкнул меня. Хорошо, что у меня нет револь-вера: я бы убил его тут же на месте. До самого дома я шел, должно быть, с искажен-ным от злости лицом. Во всяком случае почти всевстречные оборачивались на меня. Я вошел в домовую контору. На столе сиделанизкорослая, грязная, курносая, кривая и белобры-сая девка и, глядясь в ручное зеркальце, мазаласебе помадой губы. - А где же управдом? - спросил я. Девка молчала, продолжая мазать губы. - Где управдом? - повторил я резким голосом. - Завтра будет, не сегодня, - отвечала гряз-ная, курносая, кривая и белобрысая девка. Я вышел на улицу. По противоположной сторонешел инвалид на механической ноге и громко стучалсвоей ногой и палкой. Шесть мальчишек бежало заинвалидом, передразнивая его походку. Я завернул в свою парадную и стал подниматьсяпо лестнице. На втором этаже я остановился; про-тивная мысль пришла мне в голову: ведь старуха до-лжна начать разлагаться. Я не закрыл окна, а гово-рят, что при открытом окне покойники разлагаютсябыстрее. Вот ведь глупость какая! И этот чертовуправдом будет только завтра! Я постоял в нереши-тельности несколько минут и стал подниматься даль-ше. Около двери в свою квартиру я опять остановил-ся. Может быть пойти к булочной и ждать там ту ми-лую дамочку? Я бы стал умолять ее пустить меня ксебе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю, чтосегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочнуюне придет. Да и вообще из этого ничего бы не выш-ло. Я отпер дверь и вошел в коридор. В концекоридора горел свет, и Марья Васильевна, держа вруках какую-то тряпку, терла по ней другой тряп-кой. Увидя меня, Марья Васильевна крикнула: - Ваш шпрашивал какой-то штарик! - Какой старик? - сказал я. - Не жнаю, - отвечала Марья Васильевна. - Когда это было? - спросил я. - Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна. - Вы разговаривали со стариком? - спросил яМарью Васильевну. - Я, - отвечала Марья Васильевна. - Так как же вы не знаете, когда это было? -сказал я. - Чиша два тому нажад, - сказала Марья Василь-евна. - А как этот старик выглядел? - спросил я. - Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна иушла на кухню. Я подошел к своей комнате. " Вдруг, - подумал я, - старуха исчезла. Явойду в комнату, а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели чудес не бывает?! " Я отпер дверь и начал ее медленно открывать.Может быть, это только показалось, но мне в лицопахнул приторный запах начавшегося разложения. Язаглянул в приотворенную дверь и, на мгновение, застыл на месте. Старуха на четвереньках медленноползла ко мне навстречу. Я с криком захлопнул дверь, повернул ключ иотскочил к противоположной стенке. В коридоре появилась Марья Васильевна. - Вы меня жвали? - спросила она. Меня так трясло, что я ничего не мог ответитьи только отрицательно замотал головой. Марья Ва-сильевна подошла поближе. - Вы ш кем ражговаривали, - сказала она. Я опять отрицательно замотал головой. - Шумашедший, - сказала Марья Васильевна иопять ушла на кухню, несколько раз по дороге огля-нувшись на меня. " Так стоять нельзя. Так стоять нельзя", -повторял я мысленно. Эта фраза сама собой сложи-лась где-то внутри меня. Я твердил ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания. - Да, так стоять нельзя, - сказал я себе, нопродолжал стоять как парализованный. Случилосьчто-то ужасное, но предстояло сделать что-то, может быть, еще более ужасное, чем то, что ужепроизошло. Вихрь кружил мои мысли, и я тольковидел злобные глаза мертвой старухи, медленноползущей ко мне на четвереньках. Ворваться в комнату и раздробить этой старухечереп. Вот что надо сделать! Я даже поискал глаза-ми и остался доволен, увидя крокетный молоток, не-известно для чего уже в продолжение многих летстоящий в углу коридора. Схватить молоток, ворва-ться в комнату и трах!.. Озноб еще не прошел. Я стоял с поднятымиплечами от внутреннего холода. Мои мысли скакали, путались, возвращались к исходному пункту и вновьскакали, захватывая новые области, а я стоял иприслушивался к своим мыслям и был как бы встороне от них и был как бы не их командир. - Покойники, - объясняли мне мои собственныемысли, - народ неважный. Их зря называют п о к о йн и к и, они скорее б е с п о к о й н и к и. Заними надо следить и следить. Спросите любогосторожа из мертвецкой. Вы думаете, он для чегопоставлен там? Только для одного: следить, чтобыпокойники не расползались. Бывают, в этом смысле, забавные случаи. Один покойник, пока сторож, поприказанию начальства, мылся в бане, выполз измертвецкой, заполз в дезинфекционную камеру и съелтам кучу белья. Дезинфекторы здорово отлупцевалиэтого покойника, но за испорченное белье импришлось рассчитываться из своих собственныхкарманов. А другой покойник заполз в палатурожениц и так перепугал их, что одна роженица тутже произвела преждевременный выкидыш, а покойникнабросился на выкинутый плод и начал его, чавкая, пожирать. А когда одна храбрая сиделка ударилапокойника по спине табуреткой, то он укусил этусиделку за ногу, и она вскоре умерла от заражениятрупным ядом. Да, покойники народ неважный, и сними надо быть начеку. - Стоп! - сказал я своим собственным мыслям. -Вы говорите чушь. Покойники неподвижны. - Хорошо, - сказали мне мои собственные мысли, - войди тогда в свою комнату, где находится, какты говоришь, неподвижный покойник. Неожиданное упрямство заговорило во мне. - И войду! - сказал я решительно своим соб-ственным мыслям. - Попробуй! - сказали мне мои собственные мыс-ли. Эта насмешливость окончательно взбесила меня.Я схватил крокетный молоток и кинулся к двери. - Подожди! - закричали мне мои собственныемысли. Но я уже повернул ключ и распахнул дверь. Старуха лежала у порога, уткнувшись лицом впол. С поднятым крокетным молотком я стоял нагото-ве. Старуха не шевелилась. Озноб прошел, и мысли мои текли ясно и четко.Я был командиром их. - Раньше всего закрыть дверь! - скомандовал ясам себе. Я вынул ключ с наружной стороны двери ивставил его с внутренней. Я сделал это левой ру-кой, а в правой я держал крокетный молоток и всевремя не спускал со старухи глаз. Я запер дверь наключ и, осторожно переступив через старуху, вышелна середину комнаты. - Теперь мы с тобой рассчитаемся, - сказал я.У меня возник план, к которому обыкновенноприбегают убийцы из уголовных романов и газетныхпроисшествий; я просто хотел запрятать старуху вчемодан, отвезти ее за город и спустить в болото.Я знал одно такое место. Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащилего и открыл. В нем находились кое-какие вещи: несколько книг, старая фетровая шляпа и рваноебелье. Я выложил все это на кушетку. В это время громко хлопнула наружная дверь, имне показалось, что старуха вздрогнула. Я моментально вскочил и схватил крокетныймолоток. Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушива-юсь. Это вернулся машинист, я слышу, как он ходиту себя по комнате. Вот он идет по коридору на кух-ню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем су-масшествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне пройти на кухню и своим видом успокоитьих. Я опять перешагнул через старуху, поставилмолоток возле самой двери, чтобы, вернувшисьобратно, я бы мог, не входя еще в комнату, иметьмолоток в руках, и вышел в коридор. Из кухнинеслись голоса, но слов не было слышно. Я прикрылза собой дверь в свою комнату и осторожно пошел накухню: мне хотелось узнать, о чем говорит МарьяВасильевна с машинистом. Коридор я прошел быстро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому, он рассказывал чтото случившееся сним на работе. Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках иговорил, а Марья Васильевна сидела на табурете ислушала. Увидя меня, машинист махнул мне рукой. - Зравствуйте, здравствуйте, Матвей Филлипо-вич, - сказал я ему и прошел в ванную комнату. По-ка все было спокойно. Марья Васильевна привыкла кмоим странностям и этот последний случай могла ужеи забыть. Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А чтоесли старуха выползет из комнаты? Я кинулся обратно, но вовремя спохватился и, чтобы не испугать жильцов, прошел через кухню спо-койными шагами. Марья Васильевна стучала пальцем по кухонномустолу и говорила машинисту: - Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швисте-ла! С замирающим сердцем я вышел в коридор и тутуже чуть не бегом пустился к своей комнате. Снаружи все было спокойно. Я подошел к дверии, приотворив ее, заглянул в комнату. Старухапо-прежнему спокойно лежала, уткнувшись лицом впол. Крокетный молоток стоял у двери на прежнемместе. Я взял его, вошел в комнату и запер засобою дверь на ключ. Да, в комнате определеннопахло трупом. Я перешагнул через старуху, подошелк окну и сел в кресло. Только бы мне не сталодурно от этого пока еще хоть и слабого, новсе-таки нестерпимого запаха. Я закурил трубку.Меня подташнивало, и немного болел живот. Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта старуха окончательно не протухла. Но, вовсяком случае, в чемодан ее надо запихиватьосторожно, потому что как раз тут-то она и можеттяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупногозаражения - благодарю покорно! - Эге! - воскликнул я вдруг. - А интересуюсья: чем вы меня укусите? Зубки-то ваши вон где! Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол по тусторону окна, где, по моим расчетам, должна быланаходится вставная челюсть старухи. Но челюсти тамне было. Я задумался: может быть, мертвая старухаползала у меня по комнате, ища свои зубы? Можетбыть даже, нашла их и вставила себе обратно в рот? Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу.Нет, челюсть пропала. Тогда я вынул из комодатолстую байковую простыню и подошел к старухе.Крокетный молоток я держал наготове в правой руке, а в левой я держал байковую простыню. Брезгливый страх к себе вызывала эта мертваястаруха. Я приподнял молотком ее голову: рот былоткрыт, глаза закатились кверху, а по всему подбо-родку, куда я ударил ее сапогом, расползлось боль-шое темное пятно. Я заглянул старухе в рот. Нет, она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голо-ва упала и стукнулась об пол. Тогда я расстелил по полу байковую простыню иподтянул ее к самой старухе. Потом ногой и кро-кетным молотком я перевернул старуху через левыйбок на спину. Теперь она лежала на простыне. Ногистарухи были согнуты в коленях, а кулаки прижаты кплечам. Казалось, что старуха, лежа на спине, каккошка, собирается защищаться от нападающего на нееорла. Скорее, прочь эту падаль! Я закатал старуху в толстую простыню и поднялее на руки. Она оказалась легче, чем я думал. Яопустил ее в чемодан и попробовал закрыть крышкой.Тут я ожидал всяких трудностей, но крышка сравни-тельно легко закрылась. Я щелкнул чемоданными зам-ками и выпрямился. Чемодан стоит перед мной, с виду вполне благо-пристойный, как будто в нем лежит белье и книги. Явзял его за ручку и попробовал поднять. Да, онбыл, конечно, тяжел, но не чрезмерно, я мог вполнедонести его до трамвая. Я посмотрел на часы: двадцать минут шестого.Это хорошо. Я сел в кресло, чтобы немного передох-нуть и выкурить трубку. Видно, сардельки, которые я ел сегодня, былине очень хороши, потому что живот мой болел всесильнее. А может быть, это потому, что я ел ихсырыми? А может быть, боль в животе была и чистонервной. Я сижу и курю. И минуты бегут за минутами. Весеннее солнце светит в окно, и я жмурюсь отего лучей. Вот оно прячется за трубу противостоя-щего дома, и тень от трубы бежит по крыше, переле-тае улицу и ложится мне на лицо. Я вспоминаю, каквчера в это же время я сидел и писал повесть. Вотона: клетчатая бумага и на ней надпись, сделаннаямелким почерком: " Чудотворец был высокого роста". Я посмотрел в окно. По улице шел инвалид намеханической ноге и громко стучал своей ногой ипалкой. Двое рабочих и с ними старуха, держась забока, хохотали над смешной походкой инвалида. Я встал. Пора! Пора в путь! Пора отвозитьстаруху на болото! Мне нужно еще занять деньги умашиниста. Я вышел в коридор и подошел к его двери. - Матвей Филлипович, вы дома? - спросил я. - Дома, - ответил машинист. - Тогда, извините, Матвей Филлипович, вы небогаты деньгами? Я послезавтра получу. Не могли либы вы мне одолжить тридцать рублей? - Мог бы, - сказал машинист. И я слышал, какон звякал ключами, отпирая какой-то ящик. Потом оноткрыл дверь и протянул мне новую краснуютридцатирублевку. - Большое спасибо, Матвей Филлипович, - сказаля. - Не стоит, не стоит, - сказал машинист. Я сунул деньги в карман и вернулся в свою ком-нату. Чемодан спокойно стоял на прежнем месте. - Ну теперь в путь, без промедления, - сказаля сам себе. Я взял чемодан и вышел из комнаты. Марья Васильевна увидела меня с чемоданом икрикнула: - Куда вы? - К тетке, - сказал я. - Шкоро приедете? - спросила Марья Васильев-на. - Да, - сказал я. - Мне нужно только отвезти ктетке кое-какое белье. А приеду, может быть, и се-годня. Я вышел на улицу. До трамвая я дошел благопо-лучно, неся чемодан то в правой, то в левой руке. В трамвай я влез с передней площадки прицепно-го вагона и стал махать кондукторше, чтобы онапришла получить за багаж и билет. Я не хотел пере-давать единственную тридцатирублевку через весьвагон, и не решался оставить чемодан и сам пройтик кондукторше. Кондукторша пришла ко мне на пло-щадку и заявила, что у нее нет сдачи. На первой жеостановке мне пришлось слезть. Я стоял злой и ждал следующего трамвая. У меняболел живот и слегка дрожали ноги. И вдру я увидел мою милую дамочку: она перехо-дила улицу и не смотрела в мою сторону. Я схватил чемодан и кинулся за ней. Я не знал, как ее зовут, и не мог ее окликнуть. Чемоданстрашно мешал мне: я держал его перед собой двумяруками и подталкивал его коленями и животом. Милаядамочка шла довольно быстро, и я чувствовал, чтомне ее не догнать. Я был весь мокрый от пота и вы-бивался из сил. Милая дамочка повернула в переу-лок. Когда я добрался до угла - ее нигде не было. - Проклятая старуха! - прошипел я, бросая че-модан на землю. Рукава моей куртки насквозь промокли от пота илипли к рукам. Двое мальчишек остановились передоиной и стали меня рассматривать. Я сделал спокой-ное лицо и пристально смотрел на ближайшую подво-ротню, как бы поджидая кого-то. Мальчишки шепта-лись и показывали на меня пальцами. Дикая злобадушила меня. Ах, напустить бы на них столбняк! И вот из-за этих паршивых мальчишек я встаю, поднимаю чемодан, подхожу с ним к подворотне изаглядываю туда. Я делаю удивленное лицо, достаючасы и пожимаю плечами. Мальчишки издали наблюдаютза мной. Я еще раз пожимаю плечами и заглядываю вподворотню. - Странно, - говорю я вслух, беру чемодан итащу его к трамвайной остановке. На вокзал я приехал без пяти минут семь. Яберу обратный билет до Лисьего Носа и сажусь впоезд. В вагоне, кроме меня, еще двое: один, как вид-но, рабочий, он устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой парень, одет деревенс-ким франтом: под пиджаком у него розовая косово-ротка, а из-под кепки торчит курчавый кок. Он ку-рит папироску, всунутую в ярко-зеленый мундштук изпластмассы. Я ставлю чемодан между скамейками и сажусь. Вживоте у меня такие рези, что я сжимаю кулаки, чтобы не застонать от боли. По платформе два милиционера ведут какого-тогражданина в пикет. Он идет, заложив руки за спинуи опустив голову. Поезд трогается. Я смотрю на часы: десять ми-нут восьмого. О, с каким удовольствием спущу я эту старуху вболото! Жаль только, что я не захватил с собойпалку, должно быть, старуху придется подталкивать. Франт в розовой косоворотке нахально разгляды-вает меня. Я поворачиваюсь к нему спиной и смотрюв окно. В моем животе происходят ужасные схватки; тог-да я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и напрягаю но-ги. Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вонмелькает золотая верхушка Буддийской пагоды, а вонпоказалось море. Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелки-ми шажками бегу в уборную. Безумная волна качает ивертит мое сознание... Поезд замедляет ход. Мы подъезжаем к Лахте. Ясижу, боясь пошевелиться, чтобы меня не выгнали наостановке из уборной. - Скорее бы он трогался! Скорее бы он трогал-ся! Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаж-дения. О, эти минуты бывают столь сладки, как мгно-вения любви! Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует страшный упадок. Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Зна-чит, опять эта пытка! Но теперь это ложные позывы. Холодный пот вы-ступает у меня на лбу, и легкий холодок порхаетвокруг моего сердца. Я поднимаюсь и некотороевремя стою прижавшись головой к стене. Поезд идет, и покачиванье вагона мне очень приятно. Я собираю все свои силы и пошатываясь выхожуиз уборной. В вагоне нет никого. Рабочий и франт в розовойкосоворотке, видно, слезли на Лахте или в Ольгино.Я медленно иду к своему окошку. И вдруг я останавливаюсь и тупо гляжу передсобой. Чемодана, там, где я его оставил, нет.Должно быть, я ошибся окном. Я прыгаю к следующемуокошку. Чемодана нет. Я прыгаю назад, вперед, япробегаю вагон в обе стороны, заглядываю подскамейки, но чемодана нигде нет. Да, разве можно тут сомневаться? Конечно, покая был в уборной, чемодан украли. Это можно былопредвидеть! Я сижу на скамейке с вытаращенными глазами, имне почему-то вспоминается, как у Сакердона Михай-ловича с треском отскакивала эмаль от раскаленнойкастрюльки. - Что же получилось? - спрашиваю я сам себя. -Ну кто теперь поверит, что я не убивал старуху? Меня сегодня же схватят, тут же или в городе навокзале, как того гражданина, который шел, опустивголову. Я выхожу на площадку вагона. Поезд подходит кЛисьему Носу. Мелькают белые столбики, окружающиедорогу. Поезд останавливается. Ступеньки моеговагона не доходят до земли. Я соскакиваю и иду кстанционному павильону. До поезда, идущего в го-род, еще полчаса. Я иду в лесок. Вот кустики можжевельника. Заними меня никто не увидит. Я направляюсь туда. По земле ползет большая зеленая гусеница. Яопускаюсь на колени и трогаю ее пальцем. Онасильно и жилисто складывается несколько раз в однусторону. Я оглядываюсь. Никто меня не видит. Легкийтрепет бежит по моей спине. Я низко склоняю головуи негромко говорю: - Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне при-сно и во веки веков. Аминь..................... На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она и так уже достаточно затянулась. < Конец мая и первая половина июня 1939 года.>| <== предыдущаЯ лекциЯ | | | следующаЯ лекциЯ ==> |
| Старуха | | | Биографический очерк |
Данная страница нарушает авторские права?