Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Немцы пришли
+----------------------------------------------------------+| ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО || ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ || 21 СЕНТЯБРЯ 1941 ГОДА || В течение 21 сентября наши войска вели бои с||противником на всем фронте. После многодневных, ||ожесточенных боев наши войска оставили Киев. |+----------------------------------------------------------+ Я увидел, как наши уходят, и понял, что это конец.Красноармейцы -- в своей защитной, выгоревшей форме, одни соскатками, иные без -- редко побежали через дворы, по огородам, перепрыгивали заборы. Стало очень тихо. Много дней шли бои, гремела канонада, выли сирены, бомбежки были одна за другой, по ночам весьгоризонт освещался зарницами и заревами, мы спали на узлах вокопе, земля тряслась и сыпалась нам на головы. И вот стало тихо -- та тишина, которая кажется страшнеевсякой стрельбы. И уже было неизвестно, где мы: по эту сторонуфронта, уже по ту или посредине. С железнодорожной насыпи четко и близко чecaнул пулемет. Состарого вяза над окопом посыпались мелкие веточки и листья. Ягрохнул люком и обрушился в яму, где дед зашипел на меня и далпо уху. Наш окоп, вырытый на огороде, был типовой щелью тех времен: в форме буквы " Т", два метра глубиной, сантиметров семьдесятшириной; такими щелями были изрыты все дворы, скверы, улицы, радио призывало их рыть и рассказывало, как. Но мы с дедом работали несколько дней и улучшили схему.Земляные стены мы обшили досками, пол выложили кускамикирпича, а сверху сделали покрытие. У нас, конечно, не былобревен, чтоб сделать три наката, но мы. намостили поверх окопаполутораметровые дровяные плашки и вообще навалили сверху вседрова, какие только нашлись в сарае. Дед рассуждал так: если на окоп упадет бомба, она, значит, шарахнет в эти Дрова, поленья разлетятся, как бильярдные шары, а нас взрыв не достанет: куда ему, подлому, разрушитьполенницу! Для прочности мы набросали на дрова земли, для маскировкиобложили дерном, так что получился довольно внушительный иярко приметный холм, под которым, если закрыть входной люк, было тихо и темно, как в могиле. Наше большое счастье, что поблизости ничего не взорвалось идаже не попал приличный осколок; случись это, все дроваисправно рухнули бы нам на головы... Тогда мы этого не знали, гордились делом рук своих и были уверены, что сидим авеликолепной безопасности. Первое время, пока у нас не было еще такого хорошегобомбоубежища, мы с дедом и бабкой прятались от бомб подкроватью. Кровать была старинная, добротная, со спинками из листовогожелеза, на которых были нарисованы масляными красками картины: мельницы, озера с лебедями. Мы думали так: если бомба упадет, она пробьет потолок, подпрыгнет на пружинном матраце спериной, разорвется, а перина да еще два ватных одеялаосколков, естественно, не пропустят. Чтобы не лежать на голом полу, бабка постелила и подкроватью одеяло, положила подушки, так что вышло очень уютно. И когда начиналась стрельба и стекла зудели от воябомбардировщиков, дед кидался под кровать первым и прижималсяк стенке. За ним вкатывался кубарем я и ложился посредине. Абабка, вечно замешкавшись у печи, прихватывала кота Тита, ложилась с краю, закрывая всех нас собой, и так мы спасались. Дед шептал молитвы и ругался в мой адрес: -- От гомон, чего ты крутишься, будто червяк в тебе сидит? Закончив строительство нашего мощного " окопа", мы сталибегать в него в той же последовательности, только бабка всегдабежала с подушками и одеялом (она их в " окопе" не оставляла, чтобы не сырели). Кот Тит привык к войне, при первых жевыстрелах, задрав хвост, огромными прыжками несся прямо к люкув " окоп" и с мукой в глазах мяукал, чтобы его спустили, потомучто по отвесной лестнице мог только вылезать, а спускаться ненаучился. До сих пор не знаю, что это за слово -- гомон. Дед умер, язабыл у него спросить. А червяк любознательности мучил менявсегда. Я высовывался, чтобы посчитать самолеты и увидеть наних жуткие кресты, пытался разглядеть, как рвутся бомбы. Новот, когда побежали красноармейцы и стало ясно, что это конец, я бы не очень хотел видеть это, и мне стало по-настоящемустрашно. В " окопе" горела керосиновая лампа, пахло чадом. Мать (доэтого она днями и ночами дежурила в своей школе) сидела натабуретке с ужасом в глазах. Дед ел, он всегда у нас ел, когдаволновался, его седая борода на два клинышка резко двигалась, потому что из-за вставных челюстей он не жевал, а " жамкал", как говорила бабка, и крошки сыпались ему на бороду. Бабкаедва слышно молилась, редко крестясь перед иконой божьейматери, которую принесла сюда; я сам забивал гвоздь, чтобыповесить; эта икона мне нравилась, из всех бабкиных икон онабыла у меня самая любимая. А в стенах за досками тихо шуршало, возилось: там жилисвоей личной жизнью, безразличной к войне, деятельные муравьи, жуки и черви. Земля наконец перестала вздрагивать и сыпаться спотолка. И в этой жуткой тишине казалось, что сейчаспроизойдет что-то ужаснейшее, какой-то немыслимый взрыв. Я сидел, едва дыша, ожидая этого взрыва... Вдруг раздался топот, люк поднялся, и соседка ЕленаПавловна, возбужденная, на себя не похожая, закричала: -- Что вы сидите? Немцы пришли! Мне было двенадцать лет. Многое для меня в жизнипроисходило впервые. Немцы приходили тоже впервые. Я преждевсех вылетел из " окопа", зажмурился от яркого света и отметил, что мир стал какой-то иной, хотя как будто все оставалосьпо-прежнему. Елена Павловна, захлебываясь, взмахивая руками, говорила: --...молоденький, такой молоденький стоит!.. Мои же окнана улицу. Машина ушла, а он, молоденький, стоит!.. Я немедленно рванул через двор, взлетел на забор. У сквера на нашей Петропавловской площади стояла низенькая, хищная, длинноносая пушка на толстых надутых шинах. Возле нее-- действительно очень молоденький, белокурый, розовощекийнемецкий солдатик в необычно чистой и ладно сидящей на немсеро-зеленой форме. Он держал винтовку на весу, заметил, что ясмотрю на него, и загордился. Очень мило загордился так, зафасонил. Был у меня друг жизни, старше меня года на три, БоликКаминский, я еще о нем расскажу. Его эвакуировали с училищемФЗО. Так вот этот парнишка был очень похож на Болика.Понимаете, я ожидал всего: что фашисты -- страшные гиганты, что ли, все сплошь на танках, в противогазных масках и рогатыхкасках, и меня потрясло, что этот парнишка такой обыкновенный, прозаический, совсем как наш Болик. Зафасонил, ага, я б тоже зафасонил, имей эту пушку. В этот момент раздался тот самый невероятный взрыв, которого я так ждал. Я задохнулся, ударился подбородком озабор, чуть не слетел. А солдатик позорно присел и съежился, перепуганно прижавшись к пушке. Но он тотчас опомнился, встал и принялся смотреть куда-топоверх моей головы. Я обернулся и увидел, как вдали, в синемнебе, за вершинами деревьев, опадают, крутясь и планируя, обломки досок. -- Подорвали-таки мост! Э!.. -- сказал дед, подходя кзабору и высовывая нос, чтобы тоже поглядеть на первого немца.-- Фью-фью-фью, от это да-а! Ну, куда ж с ними воевать: это жеармия. Ты посмотри только, как он одет! Солдат был действительно одет отлично. На карикатурах и вфильмах они выглядели оборванными бродягами и бандитами. Вжизни оказалось несколько иначе. Вздымая пыль, подлетела угловатая, квадратная и хищнаямашина, лихо развернулась (мы с дедом жадно смотрели), и такиеже ловкие, как фокусники, солдаты прицепили пушку в один миг, повскакали на подножки и, вися по обеим сторонам машины, лихоумчались в сторону Подола. -- Да-а... -- сказал потрясенный дед. -- КончиласьСоветская власть... Ступай помогай носить вещи в хату: в ямевсе отсырело. Не очень охотно я поплелся к " окопу". Там мама подавала изтемной дыры узлы, чемоданы, табуретки, бабка принимала искладывала в кучу, а я стал носить. Столько раз за последнее время мы это дело повторяли: в" окоп", из " окопа", вниз, вверх, хоть бы было что порядочноепрятать, а то ж одни шмотки, какой-то кожух еще царскихвремен, в заплатах, молью объеденный, подушки... В общем, занятие не для мужчины, Из-за забора высунулась голова второго моего друга жизни --Шурки Мацы. Делая огромные глаза, он закричал: -- По трамвайной линии немцы идут! Пошли! И меня как ветром сдуло. Бабка только сказала: " А..." Вся улица Фрунзе (старики называли ее Кирилловской) была, сколько видно в оба конца, забита машинами и повозками. Машиныбыли угловатые, со всякими выступами, решетками, скобами. У каждой машины есть лицо, она смотрит на мир своими фарамибезразлично, или сердито, или жалобно, или удивленно. Так вотэти, как и первая, что увезла пушку, смотрели хищно. Сроду яне видел таких машин, и мне казалось, что они очень мощные, они заполнили улицу ревом и дымом. Кузова некоторых грузовиков представляли собой целыемаленькие домики, с койками, привинченными столами. Солдатывыглядывали из машин, прогуливались по улице, серо-зеленые, выбритые, очень свежие и очень веселые. Смеялись по любомуповоду, что-то шутливо кричали первым вылезающим на улицужителям. Между фурами со снарядами и мешками лихо юлилимотоциклисты в касках, с укрепленными на рулях пулеметами. Доселе нами невиданные, огромнейшие, огненно-рыжиекони-тяжеловозы с гривами соломенного цвета, медлительно иважно ступая мохнатыми ногами, запряженные шестерками, тянулиорудия, будто играючи. Наши малорослые русские лошаденки, накоторых отступала Красная Армия, показались бы жеребятамирядом с этими гигантами. В ослепительных белых и черных лимузинах ехали, веселоразговаривая, офицеры в высоких картузах с серебром. У нас сШуркой разбежались глаза и захватило дыхание. Мы отважилисьперебежать улицу. Тротуар быстро наполнялся людьми... А у немцев, почти у всех, были книжечки-разговорники, онилистали их и кричали девушкам на тротуаре: -- Панэнка, дэвушка! Болшовик конэц! Украйна! -- Украина, -- поправили девушки. -- Йа, йа! У-край-ина! Ходит гулят шпацирен, битте! От Бондарского переулка образовалось какое-то движение, видно было, как торжественно плывут головы и вышла процессиякаких-то допотопных стариков и старух. Передний старик, сполотенцем через плечо, нес на подносе круглый хлеб с солонкойна нем. Толпа повалила на зрелище, затолкалась. Старики опоздали и растерялись: кому вручать? Переднийдвинулся к ближайшей белой машине, откуда, улыбаясь, смотрелиофицеры, и с поклоном подал поднос. Мы с Шуркой потеряли другдруга. Я изо всех сил пытался протиснуться. Там что-тоговорили, грохнул смех, задние спрашивали: " Что он сказал? Чтоон сказал? " -- но колонна двинулась дальше, я только увидел, как в проезжающем автомобиле офицер передавал хлеб сполотенцем на заднее сиденье. Вокруг стали говорить, что где-то тут немцы кричали: " Масло, булки! " -- и сбросили прямо на трамвайную линию ящик смаслом и корзины с булками -- бери, мол, кто хочет. Язаметался, пытаясь понять, где это, и побежал к мосту надВышгородской улицей. У моста масла и булок не оказалось, но был пожар. Угловойкирпичный дом горел спокойно и лениво, подожженный влетевшим вокно снарядом. Забор уже свалили прямо на росшие у дома цветы, по ним топтались. Две женщины и девочка лопатами копали тут жеземлю и кидали на огонь, потому что воды не было. Из толпызевак вышел мужчина, взял палку и стал бить стекла в окне. Немец спрыгнул с машины, достал фотоаппарат, прицеливался, приседал и выгибался, снимая пожар крупным и общим планом. Мужчина полез в окно и стал подавать женщинам и девочкестулья, ящики с бельем из шкафа, вышвыривать пальто и платья, и все его хвалили. Я тоже подумал: какой молодец! Войска продолжали валить тучей из-под моста. Ярко светилосолнце, не было никакой пальбы -- только рев моторов, грохотколес, голоса, смех. После долгого сидения в яме я совсемодурел от всего этого; пошатываясь побрел домой отчитываться. А у нас во дворе стоял серо-зеленый солдат с ружьем черезплечо и с веревкой в руках -- простецкий такой, с белесымиресницами и красным лбом, равнодушно поглядывал по сторонам, адед, жестикулируя, приглашал его в сарай: -- Здесь ниц, ниц, ниц, а там, может быть, ист! Надопосмотреть, битте. Солдат неохотно поплелся в сарайчик. -- Они пленных ищут, -- сказала мне бабка с крыльца. В сарае был люк в погребок. Солдат стал показывать руками. -- Шпицки, шпицки! Дали ему спички. Он зажег и осторожно заглянул в дыру. -- Партизан! -- громко и иронически сказала бабка. Солдат отпрыгнул, как ужаленный, вертя головой и глядя навсех нас. -- Я смеюсь, -- сказала бабка. -- Иди, иди, не бойся. Нетпартизан. Но солдат что-то недовольно сказал, в погреб лезть незахотел, а строго показал деду на красный домовый флаг, который дед по праздникам вывешивал на воротах. -- Это. -- Да, да, -- засуетился дед, взял флаг и оторвал отдревка. -- Марфа, скорей кинь в печку! Пришел другой солдат, тоже с веревкой, возбужденно кликнулпервого, и они побежали. Бабка поманила меня в сени. -- На, полезь на чердак, засунь там, в газету заверни. Я понял. Полез на чердак, пробрался по-пластунски в дальнийугол, затискал сверток под балку, а когда, наевшись паутины, спустился, бабка стояла в воротах с Еленой Павловной и звала: -- Старый! Иди быстро, партизана ведут! Наш краснолобый солдат вел по улице здоровенного грязногокабана, захлестнув его веревкой поперек туловища, другойподгонял хворостинкой, и вокруг шли еще другие солдаты кучкой, довольно гоготали. Делая большие глаза и ахая, Елена Павловна рассказывала, что солдаты совсем не пленных ищут, а грабят: и у Каминскихвзяли кабана и кожухи га щат, а у нее заглядывали в шкаф, подкровать, сняли наволочки и зачем-то полотенце с гвоздика.Сосед не хотел отдать кабана, так они оставили расписку, сказали: " Официр, официр, плати! " Нам, выходит, повезло, чтоничего не взяли, может, оттого, что дед немецкие словаговорил, они постеснялись. Дед озадаченно посмотрел вслед мужественной вооруженнойпроцессии с кабаном. -- А ну, -- строго сказал он, -- давайте носить вещиобратно в яму. Трясця его матери, я и забыл, это же их правопобедителя: три дня грабить все, что хотят!
Данная страница нарушает авторские права?