Любимой

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Любимой

невидимый поводок я кладу тебе в руку, когда ты уснул

все дети думают, что умрут в один день со всеми собаками

и когда этого не происходит, виноват тоже Он

у бабушки появился предлог чаще приезжать к нам в гости:

она привозит с дачи небольшой пакет антоновки

мы вместе запекаем яблоки с медом в микроволновке

спрашиваю ее: — У тебя когда-нибудь возникали к Нему вопросы?

Это потом скажешь – самый страшный день в жизни, а пока – самая лучшая ночь. Слова сейчас ничего не значат, и поэтому голос уплывает куда-то прочь; если можешь плакать при помощи рук – плачь; при помощи ног, при помощи поцелуев навзничь. Ночь никогда не кончится, потому что солнце – в твоей груди; оно подступает к горлу, а ты сглатываешь, мол, подожди, ещё не сейчас, вот я улыбнусь – и тогда, а пока посиди ещё у меня внутри, посмотри, как там хорошо.

Это потом скажешь – я не могу каждый раз просыпаться и уезжать, собирать вещи, стараться ничего не забыть, никого не потерять. Господи, скажешь, я уже, как могила, наполняюсь холодной водой, когда думаю, как я буду с тобой, как ты давно во мне. И всё, что ты опускаешь в меня, имеет твою печать где-то на пятке, пахнет, как сладкий холодный чай; и ты оставляешь во мне, засыпая глиною слов, единственное число и мужской род; надеешься, что когда-нибудь оно ещё всё прорастёт.

Это потом скажешь – я как будто упала с десятого этажа, и только голос остался, так там ещё и лежит, ждёт, когда ты его поднимешь, бережно отряхнёшь, вставишь кому-нибудь в горло и заиграешь, приставив его к губам, медленно, по слогам: я тебя никому не отдам, никогда никому не отдам.

Потом когда-нибудь скажешь – самый лучший день, а пока – самая страшная ночь; плачь хотя бы, потому что мне нечем тебе помочь; и тишина с темнотой приходят, как мать и дочь, держатся за твои руки, ищут, куда бы лечь. Плачь, моя маленькая, потому что больно, куда ни взглянешь – сзади и впереди, и что-то невыносимо жжётся в твоей груди, с памятью посреди. Ты, конечно же, не поверишь, но утро настанет точно в его черёд, когда ты, скажем, улыбнёшься, – словом, откроешь рот, и солнце выкатится кому-нибудь на ладонь. И кто-то скажет: вот, я живу в тридевятом царстве, у меня не проходит ночь, перегорают лампочки, потолок начинает течь; я хочу дотронуться до тебя, вынуть боль из твоей души, собрать губами соль с твоих щёк и много чего ещё. Слава богу, что я наконец дошёл, ну чего ты плачешь, смотри, как нам хорошо, смотри, как нам хорошо.

Деревья разговаривают шёпотом донных вод, шелестом у корней. Медленные слова капают, как смола или дикий мёд; я знаю, ты сейчас думаешь обо мне, поговори со мной.

Здесь ходят двое, вчера они были тут и резали имена на моей коре; она вся умещалась в его ладони, лёгкая, как прибой. Мне, наверно, больно, я до сих пор плачу горькой смолой; я, наверно, поэтому говорю с тобой.

Их отец иногда приходит, трогает мне кору, пробует на вес яблоки, зреющие к утру, – наливаются ли медовой горечью, сахарною тоской, чтобы было не поймать губами и не удержать рукой. Каждый раз по яблоку падает, обрывается в траву, когда ты там думаешь обо мне, говоришь со мной.

Их отец садовник, он вырастил и тебя; иногда я думаю, может быть, ты мне брат. Но тогда ведь ты должен быть рядом: деревья так не растут, чтобы между тобою и мною – целый его вертоград, зелёные заросли и озёра подземных вод. И я даже не знаю, – когда эти двое приходят, ломают ветки, чтоб развести костёр; когда я чувствую запах дыма у самых своих корней; когда я роняю яблоки и корни свои выдёргиваю из огня – слышишь ли ты меня?

Потому что деревья, не то что люди, умеют идти на зов; и эти двое, которые ходят, – я думаю, и они были деревьями с шелестом у корней, пока он не позвал её, пока он не пришёл за ней. И тогда они встали рядом, и земля их выпустила из рук, и отец-садовник забыл, где они растут. До сих пор ещё в том овраге, откуда она и он, не зарастают воронки ни вереском, ни лопухом; и донные воды обходят эти места стороной, делая землю немой. А я уже забываю язык корневого шелеста, шёпота донных вод, и слова уже не капают, как смола или дикий мёд, а бегут, расплавляя вены, прямо в мою ладонь, посуху, по щекам. Знаешь, я уже не слышу шороха тростника, мне кажется, я держу яблоко, и ветка моя – рука, и мне холодно, я по пояс стою в земле, в этой утренней тишине, с окровавленною росой; слышишь, слышишь меня, я думаю о тебе, приходи ко мне, поговори со мной.

…Несчастный, углублённый весь в себя,
И в жизни он пребудет неизвестным,
И в смерти станет бестелесным
Ничтожным прахом, из которого возник,
Бесславен, невоспет, безлик…
Сэр Вальтер Скотт