In and all around

Чен думал, что время потянулось незаметно – улетало утренней головной болью, странными выходными, когда он то спешил с утра пораньше на своем ниссане в дом своего друга, то прятался от Чана и Бека в соседнем спортбаре, отключая телефон. Он не хотел ничего решать, потому что время тянулось к какой-то своей цели, к какой-то своей точке, которая окажется точкой невозврата.
И когда звоночек в дверь вспугнул вечернюю тишину его квартиры, интуиция, которую он уже начинал ненавидеть, сказала, что время прибыло к пункту назначения – Чан, который в последнее время всегда выглядел так, будто хотел засунуть его головой в унитаз и выполоскать там, пока Чен в полной мере не осознает свою аморальность, протиснулся в дверь с виноватым выражением на лице и явно выбирал слова, когда рассеянно поправлял накидку на диване, глядя в пол, прежде чем сказать:
- Можешь снова пожить с ним?
- Могу, - сказал Чен, не видя никакой разницы в том, мучиться ли ему одному или рядом с Бекки.
- Нет, ты не понял, - выдавил из себя Чан. – Я хочу уехать на месяц. Если ты не согласишься, я пойму, - торопливо добавил Чан.
Чен уставился на друга долгим внимательным взглядом. Шанс опустить Чана, отомстить за то презрение, которое он вынужден был терпеть последний месяц, был у него в руках, и Чен считал, что воспользоваться им было бы справедливо – Чан, похоже, думал, что может ускользнуть из этой стеклянной банки, в которой копошатся они трое. Чан, кажется, считал, что может перевесить всю эту дрянь на него, подарив ему ошибку-сына, раз уж так счастливо получилось, что Чен не может себе позволить вышвырнуть Бекки на помойку, как сам Чан.
Чан стучал пальцами по подлокотнику и разглядывал экран телевизора, дожидаясь ответа, а Чен тихо бесился, понимая, что сейчас они делят Бекки, как какого-то щенка, которого сначала взяли в дом, а потом в нем разочаровались. И Чену этот щенок тоже был НЕ НУЖЕН, он не хотел брать его, заботиться о нем и разрушать свою жизнь, но отказаться от него тоже не мог – Бекки сломается, если он снова предаст его, у Бекки больше нет никого, чтобы его защитить.
Чен идиотом не был и не думал, что вслед за этим месяцем Чан не попросит полгода, год… Чан нашел, как выбраться из банки, и Чена это бесило. Он уже чувствовал, как задыхается под стеклянной крышкой, из-под которой ему и Бекки выхода нет, и где, черт побери, на этом свете справедливость?
- Ты ведь не из-за работы уезжаешь, Чан? – медленно сказал Чен, не давая себе труда стереть с лица насмешку.
Чан согнулся на диване, зарываясь пальцами в волосы, и сказал негромко, спокойно, но так, что Чен расслышал в его голосе твердость и что-то похожее на гордость:
- У меня скоро будет ребенок. Дочка.
Чен кивнул и усмехнулся – он давно подозревал, хотя только сказанная вслух, эта фраза поставила точку в его неуверенности. Хотелось встать, вытолкать Чана в дверь и пожелать убираться нахуй вместе со своей новой жизнью, забыть насовсем о маленьком странном малыше, которого он предал. Но Чен сказал только:
- Поздравляю, - поднимаясь с кресла, чтобы найти сигареты. – Не беспокойся, мы с Беком справимся.
Чен закурил в окно, пытаясь успокоить обиду, которая нагревала голову изнутри. Где-то за спиной Чан виновато сказал:
- Спасибо. Завтра вечером будь у нас.
Голова раскалывалась немилосердно.

%

Дни без Чана тянулись спокойно и местами даже весело, будто в отсутствие отца Бекки успокаивался и переставал нервничать. Бек не доставлял Чену никаких неудобств, и Чен даже радовался тому, что, возвращаясь домой, находил ужин, приготовленный специально для него, хоть это и была еда, разогретая в микроволновке.
Бек любил вечерами сидеть на диване и ничего не делать, так что Чен поначалу даже волновался и спрашивал:
- Как твои уроки? Разве тебе не надо готовиться к школе?
Но Бекки только поднимал на него свои умные глазки и говорил:
- Я все сделал. Сложного не задают.
И Чен смеялся, бросая:
- А я отвратительно учился. Для меня все казалось сложным. Особенно поднять задницу и выучить что-нибудь, - даже не думая проверять, говорит ли Бек правду.
Бек никогда не врал.
Просто иногда пугал его до мурашек.
Бекки по привычке сидел на диване и рассматривал пальцы на ногах, а потом спросил:
- Как думаешь, сколько людей можно любить одновременно?
Чен фыркнул и не думая сказал:
- Много.
Но Бек только покачал головкой и возразил:
- А я думаю, нет. Любовь как пирог на день рождения. Чем больше гостей приходит, тем меньший кусочек достается каждому.
Чен подумал, что сравнение странное, но спорить не стал. А Бек оторвался от своих ног и уставился на него:
- На мои дни рождения всегда приходил только ты.
Чен снова не мог поспорить – когда Бекки был младше и говорил о себе «она», его отношения со сверстниками были ужасными.
Бек снова принялся за свои пальцы, добавив:
- Плохо только то, что ты не смог бы съесть целый пирог.
И в такие моменты Чену казалось, что ему снится кошмар, но он никогда не проснется.

Иногда Бек переставал говорить загадками и спрашивал прямо:
- Он сказал тебе, почему уехал?
Чен задумался и усмехнулся:
- М-м-м… Сказал.
- Ну, хорошо, - кивнул Бек. – А то я думал, ты не знаешь.
- Чего не знаешь? – тут же спросил Чен. Он не думал, что Бекки в курсе того, что прячет Чан, и поэтому едва не прирос ногами к полу, когда Бек сказал:
- У меня будет братик. Или сестричка. Я не знаю, кто, - Бекки жалобно посмотрел на Чена, - он не хочет говорить. Он думает, они испачкаются, если я узнаю.
Чену будто полыхнуло в лицо горячим, и он потерянно дошагал до дивана, чтобы опуститься рядом с Бекки и обнять его за плечи:
- Господи, какие глупости. Он обязательно тебе расскажет, только попозже.
Бекки вцепился в его футболку и с каким-то диким отчаянием спросил:
- Когда попозже? Когда он родится? Когда он пойдет в школу?
Чен где-то глубоко в голове и не очень охотно понимал, что Чан просто боялся встать перед сыном и сказать, что у него теперь есть другие люди, которых он любит, и Бекки придется пододвинуться. Но трусость Чана сделала Бекки только хуже, теперь он считал, что отец ревниво оберегает свою новую жизнь от вмешательства сына. И почему он это делает, Бекхен тоже рассудил по-своему:
- Если бы он мог, он бы закопал меня где-нибудь, чтобы никто никогда не узнал о том, что у него есть такой отвратительный сын.
Чен мог бы все объяснить Беку, мог бы заставить взглянуть на ситуацию глазами Чана – но не хотел.
Чан почему-то считал Бекки ошибкой и уродцем, одинаково испорченным что внутри, что снаружи, тогда как самому Чену он казался эльфом, маленьким принцем и вообще чем-то неземным и пугающе красивым.
Чен почесал носом висок Бекки и без причины радостно сказал:
- Пойдем лучше спать, обезьянка.
- Эй, почему я обезьянка? – тут же обиделся Бекки.
- А кто? – засмеялся Чен. – Лягушка? Паучок? Крысенок? Улиточка?
- Перестань называть меня так! – вопил Бекки, колотя кулачками по спине, но Чен не слушал, волоча пинающегося Бека в спальню.
Если Бекки получалось отвлечь таким нехитрым способом, Чен с радостью делал это.

%

Чен проснулся от того, что кровать прогнулась. За прозрачными занавесками серело бледное небо, и в открытое окно тянулась тонкая утренняя свежесть. Чен перевернулся на другой бок и уставился на Бекки – за последнюю неделю тот завел что-то вроде привычки забираться к нему в кровать по утрам.
Бекки смотрел на него, и Чен не торопил, разглядывая смиренно сложенные под щечкой ладошечки.
- Чен, - начал Бекхен, - секс – это приятно?
Чен усмехнулся в подушку, лениво потягиваясь на холодных простынях, и ворчливо ответил:
- Стоило из-за этого меня будить… Сам-то как думаешь?
Бекхен поджал губы и задал следующий вопрос:
- А после операции я смогу что-нибудь чувствовать?
Чен замер на секунду, задумываясь – этим вопросом он никогда не задавался, наивно полагая, что после операции все проблемы Бека решатся сами собой. И теперь Бекки застал его врасплох – действительно, после ему тоже как-то придется жить.
- Говорят, они могут что-то сделать, чтобы сохранить чувствительность. – Чен замолчал, выбирая слова. – Но я правда не думаю, что ощущения будут полноценными.
- Я тоже так думаю, - спокойно сказал Бекхен.
Чен не знал, что ответить. Он не считал себя вправе вмешиваться.
- А ты как… - Бекхен запнулся, а потом торопливо заговорил: – Просто представь, что мы где-то в будущем, я не настаиваю и не прошу, но ты сказал, что мог бы на мне жениться… Кем бы ты хотел чтобы я был, мальчиком или девочкой?
- Честно? – Чен лег на спину и уставился в потолок. – Я бы хотел, чтобы ты был уверен, кем хочешь быть.
- Тогда… Чен…
Чен охнул, когда Бекки под одеялом залез на него.
- Ты меня раздавишь, - пробурчал он, придерживая Бека. Его руки скользнули по маленьким ножкам и спинке, и Чен с трудом проглотил набравшиеся во рту слюни: - Почему на тебе нет одежды?
Бекхен согнулся над ним, как ветка, вцепился в плечи и зашептал:
- Чен, пожалуйста, я должен узнать, что я потеряю.
- Нет! – торопливо ответил Чен. Он растерялся, и его хватало только на сбивчивое бормотание: – Я не… я не могу, уйди, слезь…
Но Бекхен сжался вокруг тела Чена, опутав хрупким скелетиком, как прутьями клетки.
- Пожалуйста, Чен, ты должен понимать, как это мне важно.
Бекхен просил так торопливо и горячо, что Чена захлестнуло жалостью, но что он должен был сделать?
- Я не могу, Бек, как ты не понимаешь? – Бекки прижался ухом к его груди, его мягкие волосы щекотали подбородок, и Чен не знал, какими словами донести до Бека простую мысль, что секса у них быть не может. – Я не смогу жить с этим.
- А я? – Бек шептал прямо в шею, и дрожащий голос пугал Чена и подсказывал, что Бекки почти плачет. – Никого никогда не интересовало, как мне жить с этим. Что вообще я должен делать, если родился таким? Ты говоришь, что не можешь, а как решить МНЕ?..
Чен почувствовал, как сильно маленькие пальчики сжались на его плечах, как ноготки впились в кожу, оставляя полумесяцы отметин. И слезы, закапавшие на шею, Чен тоже почувствовал.
- Ты не представляешь, как мне страшно. Как я боюсь ошибиться. Что я буду делать, если с новым телом мне будет еще хуже, чем со старым, а, Чен? Два раза у меня уже не получилось, так, может, в третий раз выйдет?
Глаза Чена расширились от ужаса – он почему-то сразу сообразил, о чем говорил Бекки. Наверно, где-то внутри этого мира что-то сломалось, если человечек, которому всего десять лет, дважды пытался себя убить.
Бекки плакал и даже не всхлипывал, будто этот страх, о котором он говорил, не оставил сил его телу даже на рыдания.
И Чен в сотый раз подумал, что именно это и убьет его когда-нибудь. То, что он не может, не умеет спокойно смотреть на слезы Бекки. Безучастно глядеть на то, как Бек плачет, и знать, что у его горя нет решения, что оно слишком велико для такого малютки, всегда было чем-то выше понимания Чена. Он мог вывернуться наизнанку, как змея в линьку, мог переступить через что угодно и предать самое святое, лишь бы успокоить Бекки и прогнать все то, что заставляет его мучиться.
Чен тяжело выдохнул, а потом сказал:
- Хорошо.
Бекхен подумал, что ослышался, и поднял голову, встречаясь с темными, взволнованными глазами Чена. В них было что-то, чего Бекхен никогда не видел раньше, и это испугало его. В эту секунду он ясно понял, чего просил у Чена, понял, что Чен, в принципе, может с ним сделать, и что он сам это разрешил.
- Хорошо, - повторил Чен. – Но это будет не секс.
Бекхен кивнул, чувствуя, как тот секундный страх отползает назад.
Чен стряхнул Бекки с себя и уложил на кровать, рассматривая худое и совсем невзрослое еще тело. На самом деле он считал, что проблема Бека не столько в этом теле, сколько внутри него самого, и ему было противно думать о том, что оно могло бы стать красивым, гибким, нежным, а вместо этого пойдет под нож. Чен хотел бы дать Бекки почувствовать, что он хорош и таким, как есть, помочь понять, какой чувственностью наполнено его тело, как оно прекрасно для того, кто полюбит его…
Чен никогда не должен был делать этого, но, если подумать, обстоятельства как-то не озаботились тем, чтобы предоставить им с Бекки выбор. Чен нагнулся ниже и сказал:
- Поцелуй меня.
Бекхен потянулся вперед, и Чен тепло принял его движение, разглаживая неуверенность и робость, которые мялись складками, как ткань. Разглаживая буквально ладонями на теле, так что кожа шуршала, когда он гладил ребра, живот и бедра… Разглаживая изнутри, когда даже ласковой неспешностью и искренней нежностью движений давал понять, что Бекки должен расслабиться и почувствовать то, чего так хотел.
Поцелуи облетали большими осенними листьями под шею и на маленькие плечи, в окно задувал утренний холод, но Чен знал, что Бекки, лежащему под ним, становится все теплее. Он был уверен, что его пальцы между бедер Бек почувствовал долгожданными, а ладонь, накрывшую маленький член, желанной.
Бекки целовал его, будто цеплялся за него губами, крепко и настойчиво, но Чену ничего не оставалось делать, как отдать ему последний поцелуй и оставить потерянного на подушке. Дорожка вниз заструилась под губами через сосочек и сладкую ямку на животе, заканчиваясь судорожным вздохом Бекки.
Бекки был такой маленький, что помещался во рту Чена целиком, и Чен не слишком старался, понимая, что Беку достаточно самого ощущения. Он почти не почувствовал вкуса, Бек просто обмяк всем телом, когда закончил.
Лежа рядом с Беком в холодной комнате, в которую лучами слабого солнца забирался новый день, Чен не хотел думать о том, чем они занимались. Он к черту хотел бы забыть все, но прижимавшееся к нему тело было слишком теплым, чтобы он мог действительно стереть свою память. И это, наверно, хорошо, что Бек тогда сам залез к нему на колени и целовал, как бесстыжий… или просто глупый. Хорошо потому, что вот даже после всего этого Бек не будет изводить его смущением и прятать глаза – его любимые чайные глазки смотрели на него как обычно прямо, и Бек, очевидно, не считал то, что они делали, неправильным, сказав:
- Спасибо, Чен.
Бекки замолчал и о чем-то задумался, а Чен уткнулся носом в его мягкие волосы и попытался заснуть.
Во сне он не чувствовал себя виноватым.
Мягкие солнечные лучи ползли сквозь тонкие шторы внутрь, зелень за окном качалась под ветром, и холод, наполнявший комнату, заставлял думать, что все это действительно сон. Не счастливый, но и не кошмар. Просто сон, в запутанных нитях которого проще не искать ту, которая должна быть совестью.

%

Усмешка, похоже, уже намертво вцепилась в губы Чена – вернувшийся Чан собрал их с Беком в гостиной, как заговорщиков, как своих врагов, и поставил перед фактом:
- Бек, собирайся, мы переезжаем.
Разве Чен не говорил, что так и будет?
Чен подумал, что глаза Бекки еще никогда не были такими огромными. Он смотрел то на него, то на своего отца, и Чен отчетливо видел, как их разъедает ужас и отвращение, понимая, как унизительно и неприятно это для Бекки – вдруг оказаться в чужом городе, с женщиной, которую он никогда не видел, с ребенком, который заберет последние местечки в сердце отца, где тенью еще прячется любовь.
- Я… - пробормотал Бекки, - я не хочу, папа.
Чанель закусил губу и фыркнул:
- Я не спрашивал, хочешь ты или нет. Впрочем… - глаза Чанеля остановились на Чене. – Спроси у Чена, не хочет ли он, чтобы ты остался с ним.
Злая улыбка раскроила лицо Чена, как маску клоуна, и ему захотелось крикнуть:
- Браво, Чан!
Как умно заставлять просить об этом Бекки. Как подло унижать его за это неправильное чувство к собственному сыну, а теперь пользоваться им, зная, что он не откажет, когда Бек поднимет на него свои чайные глаза, полные отчаяния, и робко прошепчет:
- Чен?
Чен подумал, что в это мгновение его лицо, наверно, прекрасно, как у аллигатора – вот он, его шанс послать все в задницу и оставить этих двоих с их проблемами подыхать в стеклянной банке. Он должен отказаться, если не хочет свои двадцать восемь жирным крестом перечеркнуть свою жизнь. Бекки уедет, расстояние поможет забыть, и не его забота в том, как мучительно и тяжело будет этому ребенку, ведь он ему, если говорить откровенно, ничем не обязан.
Но, наверно, в тот миг, когда судьба сплетала его ниточку с только что появившейся жизнью крошки Бека, это решение тоже уже было определено. А, может быть, оно нарисовалось на этом полотне судьбы в один из тех бесчисленных дней, что Бекки держал его за руку и счастливо улыбался.
Чен прокашлялся и кивнул, ободряюще улыбаясь Беку:
- Ты можешь остаться со мной, нет проблем.
Чан кивнул в ответ и поднялся:
- Я уеду завтра.

%

Утром Чен помогал Чану донести чемоданы до такси и хотел только одного – не сорваться в последний момент. К сожалению, машина запаздывала, и они оба стояли у крыльца под зеленым деревом. Ветер трепал полоски на футболке Чена и штору на окне, за которой, как думал Чен, прячется Бекки.
Чен похлопал по карманам, нашел пачку, закурил, стряхнул пепел и хмыкнул:
- Поверить не могу, что ты отдал его мне.
- Я не отдавал, ты сам взял, - ответил Чан, проверяя билеты в одном из чемоданов.
- А, ну да, - язвительно согласился Чен. – А если я с ним что-нибудь сделаю? Ты же знаешь, что я не по доброте душевной его забрал.
От этого прозрачного намека лицо Чана перекосилось, и он пробормотал:
- Ты же обещал…
Чену нравилось над ним издеваться.
- Мало ли, что я обещал.
Желтая машина неспеша выехала из-за угла и плавно затормозила перед ними.
- Ладно, расслабься, я пошутил, - Чен хлопнул друга по плечу. – Твоя машина. Счастливо добраться.
Чен поднимался по лестнице, чувствуя на своей спине раздраженный взгляд, но он волновал его меньше, чем нежный прохладный ветер, забирающийся под футболку.
Стоило Чену открыть дверь квартиры, как Бекки прижался к нему, обвивая полосатые от пижамы ручки вокруг груди.
- Пошли, - сказал Чен. – Теперь я могу делать с тобой все, что захочу.
Бекхен только удивленно похлопал глазами.

%

Ребеночек родился через три месяца, и Чан, радостный отец, позвал их с Бекки в гости. Чен с ухмылкой поправлял на Бекки галстук, приговаривая:
- Ну же, ты же не хочешь, чтобы отец думал, что у нас с тобой дела плохи? – а Бекхен хмурился, замечая, что каждый раз, когда Чен говорит об отце, в его голосе хорошо заметна ирония.
Сам Бекхен за эти три месяца свыкся с отсутствием отца, почти не скучал, и обида начала затягиваться, заживая радостным голосом отца в трубке.
Девочка оказалась здоровой, красивой, и, глядя на то, как Чан таскает на руках изредка плачущий сверток, Чен думал, что хотя бы один из них получил то, что всегда хотел. Впрочем, на свою жизнь Чен тоже не жаловался и приветливо улыбался новоиспеченной жене Чана, симпатичной и полненькой то ли от природы, то ли из-за родов, когда она подкладывала ему на тарелку еще замечательных, по-семейному вкусных закусок, глядя на Бекки через стол и задаваясь вопросом, рассказал ли ей Чан о том, какие на самом деле отношения связывают его, со всех сторон чужого, с робким мальчиком, к которому она пыталась относиться с материнским участием.
Тогда за столом Чан как-то невзначай поинтересовался у Бека о его здоровье, и Бекки, к удивлению Чена, сказал:
- Пап, я передумал делать операцию. Не сейчас, по крайней мере.
Чан вскинул бровь и уставился на Чена:
- Как ты его отговорил?
Чен пожал плечами:
- Я его не отговаривал.
Бекки, как казалось Чену, тоже изо всех сил стремился соответствовать образу послушного сына, подавляя неприязнь к слишком заботливым жестам со стороны своей, теоретически, мачехи. Чен усмехался, когда видел, как он стоит рядом с колыбелькой и осторожно касается пальчиками рюшек на одеяле, а в его взгляде больше непонимания, чем умиления, восхищения или чего там еще мог ожидать от него Чан.
Чен не позволял себе относиться неуважительно к этой симпатичной женщине, которая во всяком случае ни в чем не виновата, да и раздражение к Чану куда-то пропало, но Чен все равно при любом удобном случае сбегал из большой, светлой и пахнущей младенцем квартиры на улицу, на ступени, чтобы курить и смотреть, как осеннее солнце плавится об асфальт кварталом ниже.
Дверь за его спиной щелкнула, и Чену даже не нужно было оглядываться, чтобы узнать, кто это – он, кажется, самой кожей, частотой воздуха научился определять присутствие Бекки. Чен стряхнул пепел и ласково взъерошил волосы Бека, соскальзывая рукой на его плечо.
Бек стоял, молчал и смотрел на солнце у горизонта. Вечерний воздух золотился паутиной солнечных бликов, набрасывая холодную тень на неосвещенную сторону улицы.
В этом городе, в этом доме они оба были такой же тенью.
Чен улыбнулся и сказал:
- Поехали отсюда, а?