Глава вторая. Гораздо, гораздо хуже получить плохую весть в письменном виде, чем просто от кого-то ее услышать, и

Гораздо, гораздо хуже получить плохую весть в письменном виде, чем просто от кого-то ее услышать, и, я уверен, вы понимаете почему. Когда кто-то вам ее просто сообщает, вы сразу слышите, и кончено дело. Но когда плохая весть написана в письме, в газете или на вашей руке фломастером, всякий раз, читая ее, вы испытываете такое чувство, будто получаете эту весть снова и снова. К примеру, однажды я любил женщину, которая по разным причинам не могла выйти за меня замуж. Если бы она сказала мне об этом лично, я бы, конечно, очень опечалился, но со временем это могло бы пройти. Однако она предпочла написать книгу в двести страниц, пространно перечисляя вымышленные причины, отчего печаль моя не знала границ. Когда стая почтовых голубей доставила мне книгу, я не ложился всю ночь, читая ее; я до сих пор перечитываю ее снова и снова, и меня не покидает чувство, что моя дорогая Беатрис шлет мне плохую весть каждый день, каждую ночь моей жизни.

Бодлеровские сироты все стучали и стучали в деревянную калитку, стараясь не задевать буквы из разжеванной жвачки, но никто не отвечал. Наконец они попробовали сами открыть калитку и обнаружили, что она не заперта. За калиткой был большой не мощеный двор, и прямо на земле лежал конверт со словом «Бодлерам», напечатанным на лицевой стороне. Клаус поднял конверт, раскрыл его, вынул записку и прочел следующее:

Меморандум

Кому: Бодлеровские сироты

От кого: Лесопилка «Счастливые Запахи»

Предмет: Ваше прибытие

К сему прилагается карта лесопилки «Счастливые Запахи» с указанием местоположения общежития, где 6ы трое будете бесплатно проживать. Следующим утром, пожалуйста, явитесь на работу вместе с другими наемными рабочими. Владелец Лесопилки «Счастливые Запахи» надеется, что 6ы будете рьяны и ревностны.

— Что означают слова «рьяны» и «ревностны»? — спросила Вайолет, заглядывая через плечо Клауса.

— Они означают одно и то же — «работящие», — ответил Клаус, который благодаря прочитанным книгам знал множество выразительных слов.

— Но мистер По ничего не говорил про работу на лесопилке, — сказала Вайолет. — Я думала, мы будем здесь просто жить. Клаус нахмурясь посмотрел на карту, прикрепленную к записке еще одним катышком жвачки.

— Похоже, в этой карте довольно легко разобраться, — сказал он. — Общежитие прямо впереди, между складом и лесопилкой.

Вайолет посмотрела прямо вперед и увидела на противоположной стороне двора серое здание без окон.

— Я не хочу жить между складом и лесопилкой, — сказала она.

— Да, звучит не слишком заманчиво. Но как знать, возможно, на лесопилке есть сложные машины и тебе будет интересно их изучать.

— Верно, — сказала Вайолет. — Как знать. Возможно, там есть твердая древесина, и Солнышку будет интересно ее кусать.

— Сневи! — взвизгнула Солнышко.

— Возможно, там есть интересные пособия по деревообработке, которые я смогу читать.

— Правильно, — согласилась Вайолет. — Как знать. Возможно, это замечательное место и жить здесь одно удовольствие.

Дети переглянулись, и им стало немного легче. Вайолет, разумеется, права: как знать, что ждет впереди? Новый опыт может оказаться либо чрезвычайно приятным, либо чрезвычайно гадким, либо чем-то средним, и как знать, чем он обернется, пока не попробуешь. И, направляясь к серому зданию без окон, дети были готовы попробовать и посмотреть, каким окажется их новый дом на лесопилке «Счастливые Запахи», поскольку действительно, как знать? Но (у меня сердце разрывается, когда я говорю вам об этом) я-то ведь знаю. Знаю, потому что был на лесопилке «Счастливые Запахи» и узнал обо всех ужасах, которые выпали на долю несчастных сирот за то короткое время, что они там жили. Знаю, потому что разговаривал с людьми, которые были там в это время, и собственными ушами слышал горестную историю пребывания детей в Полтривилле. Знаю, насколько плачевным оказался их опыт, еще и потому, что записал все подробности, дабы донести их до вас, читатель. Знаю, и знание это давит мне на сердце, как тяжелое пресс-папье. Жаль, что я не мог быть на лесопилке, когда там жили Бодлеры, потому что они не знали. Жаль, что, когда они шли через двор, с каждым шагом поднимая маленькие облачка пыли, я не мог сказать им, что знаю. Они не знали, но я знаю и жалею, что они не знали, если вы знаете, что я имею в виду. Когда Бодлеры подошли к двери серого здания, Клаус еще раз заглянул в карту и, покачав головой, постучал. После долгой паузы дверь со скрипом отворилась, и в ней показался озадаченного вида человек в одежде, усыпанной опилками. Прежде чем заговорить, он довольно долго и внимательно рассматривал детей. — Вот уже четырнадцать лет, как в эту дверь никто не стучал, — наконец сказал он.

Иногда, когда кто-то произносит нечто настолько странное, что вы не знаете, как на это ответить, самое лучшее — просто вежливо сказать «здравствуйте».

— Здравствуйте, — вежливо сказала Вайолет. — Я Вайолет Бодлер, а это мои брат и сестра, Клаус и Солнышко.

Вид у человека сделался еще более озадаченным, и он упер руки в бока, стряхнув при этом часть опилок.

— Вы уверены, что пришли туда, куда надо? — спросил он.

— Полагаю, что да, — сказал Клаус. — Это общежитие лесопилки «Счастливые Запахи», не так ли?

— Да, но нам не разрешается принимать посетителей.

— Мы не посетители, — сказала Вайолет. — Мы будем здесь жить.

Человек почесал в затылке, и Бодлеры увидели, что с его лохматых седых волос тоже сыплются опилки. — Вы собираетесь жить здесь, на лесопилке «Счастливые Запахи»?

— Сигам! — воскликнула Солнышко, что означало: «Загляните в записку».

Клаус протянул мужчине записку, тот взял ее и прочел, стараясь не касаться жевательной резинки. Затем он посмотрел на детей усталыми, воспаленными от опилок глазами:

— Вы собираетесь здесь работать? Дети, работа на лесопилке — очень тяжелый труд. С деревьев надо стесать кору и распилить на длинные, узкие планки, которые потом станут досками. Доски надо связать в штабеля и погрузить на грузовики. Но раз хозяин говорит, что вы здесь работаете, значит, вы здесь работаете.

Мужчина открыл дверь пошире, и Бодлеры вошли в общежитие.

— Между прочим, меня зовут Фил, — сказал Фил. — Через несколько минут вы сможете пообедать вместе с нами, а пока я покажу вам общежитие.

Фил привел детей в большую, тускло освещенную комнату с множеством коек в несколько ярусов, которые стояли на цементном полу. На койках сидели и лежали мужчины и женщины, у всех у них был усталый вид, и все они были в опилках. Сидя группами по пять-шесть человек, одни играли в карты, другие тихо разговаривали или просто смотрели в пустоту; когда Бодлеры вошли в комнату, некоторые подняли голову и посмотрели на них с вялым интересом. В помещении стоял запах сырости, запах, который появляется в комнатах, если долго не открывать окна. В данном случае окна, разумеется, никогда не открывались, потому что их просто не было, хотя дети и заметили, что кто-то взял шариковую ручку и нарисовал несколько окон на серых цементных стенах. Нарисованные окна делали комнату еще более жалкой — здесь это слово означает «унылой и не имеющей окон», — и бодлеровские сироты почувствовали, что при одном взгляде вокруг У них подступает комок к горлу.

— Вот здесь, в этой комнате, мы и спим, — сказал Фил. — Вон в том углу есть койка, которую вы втроем можете занять. Чемодан можете держать под ней. За этой дверью ванная, а в конце коридора кухня. Вот и весь комфорт. Внимание, люди, это Вайолет, Клаус и Солнышко. Они будут здесь работать.

— Но они же совсем дети, — сказала одна женщина.

— Знаю, — сказал Фил. — Но раз хозяин говорит, что они будут здесь работать, значит, они будут здесь работать.

— Кстати, — сказал Клаус, — как зовут вашего хозяина? Нам не сказали.

— Не знаю, — сказал Фил, почесывая запорошенный опилками подбородок. — Он уже лет шесть не заходил в общежитие. Кто-нибудь помнит имя хозяина?

— Кажется, Мистер как-то, — отозвался один из рабочих.

— Вы хотите сказать, что никогда с ним не разговариваете? — спросила Вайолет.

— Мы его даже никогда не видим, — сказал Фил. — Хозяин живет в доме за складом и приходит на завод только в особых случаях. Мастера мы видим постоянно, а хозяина никогда. — Терука? — спросила Солнышко, что, пожалуй, означало: «Что такое мастер?»

— Мастер, — объяснил Клаус, — это тот, кто заведует рабочими. Фил, он хороший человек?

— Ужасный, — сказал один из рабочих, и его поддержали несколько голосов.

— Жуткий!

— Отвратительный!

— Омерзительный!

— Худшего мастера свет не видывал.

— Он очень плохой человек, — сказал Фил Бодлерам. — Вот Мастер Ферштейн, который раньше служил здесь, был малый что надо. Но на прошлой неделе он куда-то пропал. Это было очень странно. Человек, который его сменил, Мастер Флакутоно, очень гадкий. Старайтесь держаться его хорошей стороны, если только знаете, что для вас хорошо.

— У него нет хороших сторон, — сказала одна женщина.

— Ну-ну, — сказал Фил. — Все и вся имеет свою хорошую сторону. Ладно, пойдемте поедим.

Бодлеровские сироты улыбнулись Филу и следом за остальными рабочими лесопилки «Счастливые Запахи» направились в кухню, но в горле у всех троих так и остался комок, такой же большой, как комки в говяжьей запеканке, которую им дали. По заявлению Фила о том, что все и вся имеет свою хорошую сторону, дети могли заключить, что он оптимист. Здесь слово «оптимист» относится к человеку вроде Фила, мысли которого почти при любых обстоятельствах принимают обнадеживающий и приятный оборот. Например, если бы аллигатор отъел оптимисту левую руку, тот мог бы сказать приятным и полным надежд голосом: «Ну что ж, это не так плохо. У меня больше нет левой руки, но зато теперь никто не будет донимать меня вопросом, левша я или правша». Хотя большинство из нас скорее сказали бы: «Ааааааааа! Моя рука! Моя рука!»

Бодлеровские сироты ели плохо пропеченную запеканку, стараясь быть такими же оптимистами, как Фил, но при всем старании ни одна из их мыслей не могла принять обнадеживающий или приятный оборот. Они думали о трехъярусной койке в душной комнате с нарисованными на стене окнами. Думали о тяжелой работе, которая их ждет, об опилках, которые покроют их с головы до пят, и о Мастере Флакутоно, который будет ими командовать. Думали о доме в форме глаза, который стоит за деревянной калиткой завода. И прежде всего думали о своих родителях, о своих бедных родителях, по которым они так тосковали и которых больше никогда не увидят. Они думали весь ужин, думали, натягивая на себя пижамы, думали, пока Вайолет ворочалась с боку на бок на верхней койке, а Клаус и Солнышко ворочались с боку на бок на средней и нижней. Думали, как тогда на дворе, что ничего нельзя знать наперед и их новый дом еще может оказаться замечательным домом. Но ведь они были догадливы. И тем временем как вокруг них храпели рабочие, дети все раздумывали над своим незавидным положением и наконец начали догадываться. Они ворочались с боку на бок и всё догадывались и догадывались, и когда наконец заснули, оптимистов на койках Бодлеров не осталось.