Мемуары государственных и общественных деятелей

Одним из мемуаристов начала столетия является сын польского магната, противника России времен Екатерины II и ее политики в Польше, кн. Адам Чарторижский (1770— 1861).

Он прибыл в Россию еще в конце ХVIII в., чтобы служить здесь и хлопотать о возвращении конфискованных у его отца имений. Этой цели он сумел добиться, а служа в русской гвардии, сблизился с придворными кругами и в. кн. Александром. Сближение это обеспечило Чарторижскому участие (после вступления на престол Александра I) в Негласном комитете, пост товарища министра иностранных дел, место попечителя Виленского учебного округа. Высокое положение Чарторижского сделало его советником Александра I по польским делам. В таком качестве он выступает в период

[103]

Венского конгресса, предполагая стать наместником в возрожденной под эгидой России Польше. Надежды не осуществились. Назначенный только сенатором, Чарторижский остывает окончательно в отношениях к Александру. В 1823 г. он оставляет пост попечителя, уйдя от государственной деятельности. В 1830 г. (в период польского восстания) Чарторижский принял пост президента польского сената и главы национального правительства. В связи с неудачей восстания он эмигрировал за границу, где — в Париже — продолжал действовать в интересах воссоздания независимой дворянской Польши, особенно в моменты, которые он считал для этого наиболее удобными: во время Восточной войны, в период польского движения начала 60 - х годов. Здесь, в последние годы жизни, он и написал свои мемуары.

Чарторижский — представитель польско - шляхетских интересов. Ненавистник русских в юные годы, когда он только приехал в Петербург, он скоро понял, что нельзя «смешивать в одной ненависти всех людей, которые часто не имеют с правительством ничего общего», но до конца жизни остался защитником интересов польского дворянства и ради них стремился использовать Александра I, свое положение и связи. Не изменившись в существе своих взглядов, Чарторижский поэтому мог написать мемуары, где оценочных сдвигов, расхождений мы не встретим. Всюду перед нами выступает польский националист, во главу угла ставящий интересы шляхетской Польши.

Свою дипломатическую деятельность он ориентировал в направлении, наиболее целесообразном именно с польской точки зрения. «Но чтобы не подходить прямо к тем затруднениям, которые должно было встретить это новое направление дипломатии, столь противное укрепившимся идеям, я избегал произносить имя Польши, — признается он. — Идея ее восстановления вытекала сама по себе из моей программы и того направления, которое я хотел дать русской политике». Вот почему он поддерживал франко - русскую вражду: «всякое соглашение между этими двумя государствами было бы гибельным для интересов Польши». Все эти, хотя и скудные и требующие расшифровки другими материалами, высказывания Чарторижского весьма интересны для истории русской дипломатии начала века. Остается пожалеть, что Чарторижский — то ли по старческой забывчивости, то ли по свойственному дипломатам способу употребления речи для скрывания своих мыслей — не пожелал эти общие характеристики дополнить сообщениями фактического порядка о действиях своих в качестве товарища министра иностранных дел.

Откровенность мемуаров Чарторижского не так уж велика. Кое - что он замалчивает, кое - что прикрашивает. Но есть вопросы, где он не пытается что - либо скрывать. Это прежде всего относится к его политике в области народного просвещения. «...Вся территория Польши покрылась школами [польскими], где национальное чувство могло развиваться вполне свободно». Скрывать это было и не нужно и бесполезно, да это само по себе представляло, в глазах Чарторижского, бесспорную заслугу. Но и здесь есть одно очень важное для националиста Чарторижского умолчание. Это вопрос о понимании им термина «Польша».

[104]

Известно, что Виленский учебный округ включал не только польские, но и украинские и белорусские губернии. Известно, что и в этих последних проводилась полонизаторская школьная политика. Так, говоря о своей деятельности, мемуарист показывает, что в мечтах он видел прежнюю территорию Польши со включением земель угнетавшихся поляками белоруссов и украинцев; его национализм приобретает уже явно шовинистический характер. Всеэти приемызаставляют с сомнением отнестись к утверждениям издателя русского перевода мемуаров Чарторижского — А. А. Кизеветтера, — писавшего, что «Чарторижский нисколько не старается затушевать своего личного отношения к описываемым явлениям, но наоборот, с полной откровенностью и усиленно подчеркивает особенности своей точки зрения». Изложенное показывает, что это далеко не так.

Если откинуть польские мотивы, три темы в мемуарах Чарторижского являются основными: 1) личность Александра до вступления на престол и в первые годы его царствования, 2) Негласный комитет и его деятельность, 3) внешняя политика России.

Для первой темы мемуары Чарторижского хранят очень ценный материал, содержа передачу интимных разговоров с Александром, относительно которых эти показания являются единственным источником. Туманный либерализм Александра и «беседы о войске на манер его отца» очень ярко освещены мемуаристом. Не менее интересен облик Александра - императора. Ирония, кое - где проскальзывающая у Чарторижского по поводу нежизненного либерализма Александра, — поздний мотив, идущий неот Чарторижского — члена кружка «Молодых друзей» Александра I, — а от Чарторижского — 90 - летнего мемуариста, посмеивавшегося над юношескими мечтами.

Записи о Негласном комитете сохраняют свое значение, несмотря на наличие других о нем материалов. Характеристика членов комитета, воздействия их на Александра I, первые реформы ХIХ в, — все эти вопросы находят свое освещение. Сообщения о внешней политике мало содержат деталей, их не сохранила старческая память автора, но характеристика общего направления представляет интерес.

Этими основными вопросами значение мемуаров Чарторижского не исчерпывается. Они содержат ряд дополнительных сведений о деятелях изображаемой эпохи, о роли Александра J в перевороте 1801 г. и т. д.

Если Чарторижский выражает польскую, то А. С. Шишков (1753—1841)—русскую дворянско - националистическую точку зрения.

Шишков окончил морской кадетский корпус. После заграничного плавания он служил преподавателем в морском корпусе. В 1790 г. участвовал в войне с Швецией, в 1798 г. был удален от двора и назначен членом Адмиралтейской коллегии. В эти же годы он обратился: к литературным занятиям, в 1796 г. Был

[105]

избран в Академию наук. Шишков стал центром литературного кружка, сложившегося в 1807—1810 гг. под названием «Беседы любителей русского слова». Борьба с западноевропейскими влияниями, отстаивание единства русского и славянского языков, охранительно - националистические тенденции — эти основные позиции «Беседы» возбудили против Шишкова литераторов прогрессивного лагеря.

В 1812 г. Шишков был назначен государственным секретарем. Он составлял указы и рескрипты. В 1813 г. получил пост президента Российской академии, в следующем году — члена Государственного совета, а в 1824 г. — министра народного просвещения; на этом последнем посту он пробыл до 1828 г. С этого времени Шишков никакого участия в государственных делах не принимал, погрузившись в филологические изыскания.

Записки Шишкова с некоторыми пропусками охватывают время с 1780 по 182G г., касаясь политических событий и участия в них автора, его литературно - научных отношений. Одна часть данного памятника (1780—1814) является мемуарами, другая (1824—1826)—дневником, третья (1808—1820)—собранием отдельных заметок и деловых записок. Этот пестрый по своей форме подбор документов однороден по отношению автора к событиям. Шишков — консерватор, при всей своей преданности царской власти способный осудить в ее носителе наличие какого бы то ни было либерализма.

Когда из составленного Шишковым манифеста по поводу возвращения Александра I из заграничного похода царь вычеркнул слова о «взаимной пользе» крепостного права для помещиков и крестьян, Шишков остался весьма недоволен. «Сие несчастное в государе предубеждение против крепостного в России права, против дворянства и против всего прежнего устройства и порядка, внушено в него было находившимся при нем французом Лагарпом и другими окружившими его молодыми людьми, воспитанниками французов, отвращавшими глаза и сердце свое от одежды, от языка, от нравов и, словом, от всего русского».

Шишков — консерватор и охранитель не только в социальном отношении, но и в области просвещения; он враг новых идей, враг буржуазной Франции и ее культуры, сеющих карбонарство и неверие.

Для России он был сторонником учреждения цензуры «на лучшем и обширнейшем основании, нежели как она издавна была», чтобы обеспечить страну от проникновения «вредных» идей. Он в то же время являлся представителем воинствующего православия: был сторонником преследования раскольников, сектантов, противником библейского общества, возмущался переводом библии и молитв на русский язык.

Во время войны 1812 г. Шишков явился инициатором подачи прошения, подписанного им, Аракчеевым и Балашовым, где они умоляли Александра уехать из армии и не мешать своим присутствием генералитету действовать по его усмотрению. Рассказ об этом и текст самого прошения представляют значительный интерес. Не менее важна запись разговора с Кутузовым о целесообразности заграничного похода, разговора, в котором оба собеседника сошлись на мысли о ненужности похода с точки зрения русских интересов. Шишковым эта мысль была развита, кроме того, в специальном докладе.

[103]

Шишков был составителем выпускавшихся в это время манифестов. Его записи об обстоятельствах появления каждого манифеста, изменениях, вносившихся Александром I, представляют интерес.

Второй, наиболее интересной, частью записок Шишкова являются заметки 1824—1826 гг., посвященные, главным образом, обрисовке борьбы, какую вел Шишков в качестве министра народного просвещения с мистической реакцией, с библейским обществом и его деятельностью, и мероприятиям Шишкова по усилению цензурного надзора. Особая ценность этого раздела заключается в обилии документов, дополняющих текст записей самого автора.

Последняя часть представляет запись событий, последовавших за смертью Александра I. Шишков изображает заседания Государственною совета, на которых обсуждались вопросы об отречении Константина, о присяге Николаю и т. д.

За исключением небольших неточностей в фамилиях и отдельных деталях, Шишков дает хороший фактический материал. Правда, он не говорит о многом, что мог бы описать.

Интересным мемуаристом первой половины ХIХ в., своей тематикой отличающимся от предыдущих, был чиновник и литератор Ф. Ф. Вигель (1786—1856). Его служебная карьера не была блестящей. Оп служил в Коллегии иностранных дел — в Московском архиве коллегии в числе других «архивных юношей». Служил в Министерстве внутренних дел, служил в провинции, наконец, был директором департамента духовных дед иностранных исповеданий. Неуживчивый, самолюбивый, озлобленный неудачами на служебном поприще, Вигель, кроме служебных дел, интересовался литературой. Член литературного общества «Арзамас», автор целого ряда памфлетов, доносов, Вигель исчез бы бесследно из памяти потомства, если бы не оставил записок. Широкий круг наблюдений, создавшийся в результате разнообразных знакомств, частых переездов, притом наблюдений, окрашенных едким остроумием, часто — злобой, отразился в его записках. Беспринципный, тяготевший к аристократии, Вигель пресмыкался перед царской властью и все же непрочь был сказать по адресу Николая I (когда он умер) резкость. Это был не либерализм, а личная ненависть за служебные неудачи и обычная для Вигеля двуличность. При всем том мемуарист не лишен ни ума, ни таланта. «В «Записках» Вигеля, — писал один современник, — много острого и даже справедливого... Вигель пренаблюдательный ум, только желчный и односторонний». Все это придает остроту его злобным характеристикам, окрашивает их в цвета большой тенденциозности, заставляет относиться к ним с сугубой осторожностью, но сохраняет за ними значительный интерес.

Часто в своих суждениях Вигель оказывался рупором реакционно - дворянских кругов. Таковы его строки, написанные по поводу ссылки Сперанского: «Как можно было не казнить преступника, государственного изменника, предателя и довольствоваться удалением его из столицы и устранением от дел». Но особенностью всех характеристик Вигеля является окрашенность их сильным личным элементом.

На Сперанского Вигель имел зуб за указ о требовании от чиновников, желающих служебного повышения, диплома об образовании. Вигель не получил систематического образования, и это мешало его карьере. Элемент личной ненависти и беззастенчивой лжи весьма силен в его отзывах об этом выдающемся деятеле.

С таким его отношением к Сперанскому интересно сравнить отзыв об И. А. Крылове. Известно, что знаменитый баснописец принадлежал к иному, чем Вигель, лагерю. Крыловначал свою деятельность в сатирической жур -

[107]

и налистике ХVIII в., которая олицетворяла лучшие чаяния прогрессивных кругов дворянского общества. В своих позднейших баснях Крылов умел обличать преступления чиновников, тупость дворянства. А что увидал в нем Вигель? «Человек этот никогда не знал ни дружбы, ни любви, — пишет он о Крылове. — Никогда не вспоминал он о прошедшем, никогда не радовался ни славе нашего оружия, ни успехам просвещения... две трети столетия прошел он один сквозь несколько поколений, одинаково равнодушный как к отцветшим, так и зреющим». Острая, резкая характеристика в конце превращается прямо в клевету. Стоит сопоставить приведенное место с другим суждением самого же Вигеля, чтобы это стало ясно. В связи с войной 1812 г. и патриотическим подъемом этого времени мемуарист указывает: «Из под пера славного баснописца нашего, Крылова, выходили басни, также к сему предмету (войне с Наполеоном. — С. Н.) относящиеся».

Не всегда именно политические позиции того или иного лица определяют отношение к нему Вигеля. Это особенно хорошо видно на примере его отрицательных отзывов о Шишкове и еще более острой оценки известного мракобеса Магницкого: «Как младенцы, которые выходят в свет без рук или без ног, так и он [Магницкий] родился совсем без стыда и без совести...»

Но в других случаях Вигель оказывается имеющим верный и трезвый взгляд. Он резок в своих отзывах о Чарторижском, но прав, когда отмечает польские его устремления. Он верно констатирует значение и роль Александра I и Аракчеева в вопросе о создании военных поселений. Аракчеев был исполнителем, воплотителем мысли; инициатива принадлежала не ему, а царю.

Однако к большим политическим вопросам Вигель обращается редко (война 1812 г., военные поселения, восстание Семеновского полка, декабристы). О них мемуарист говорит крайне бегло, и для изучения самих событий свидетельства его ничего существенного не прибавляют. Гораздо ценнее «Записки» в других отношениях. Литератор и театрал, Вигель много сообщает о театре, репертуаре, актерах и в Петербурге, и в Москве, и в провинции. Он рассказывает о литературе, литературных кружках, архитекторах, салонах, дворянском и чиновничьем быте в столице и провинции, интересах и занятиях этого круга. Интересны сведения о писателях и портреты литературных деятелей — Пушкиных А. С. и В. Л., Вяземского, Чаадаева, Жуковского и др. Материал историко-культурного характера делает «Записки» Вигеля весьма интересным и важным источником. Но очерченные выше особенности автора мемуаров заставляют историка быть особенно внимательным и придирчивым критиком суждений высказываний Вигеля.

Другими образцами литературных мемуаров этой поры были записки двух видных реакционных журналистов — Булгарина и Греча. Их деятельность особенно широко развернулась в николаевскую эпоху, но воспоминания не выходят за пределы первой четверти века.

Н. И. Греч (1787—1867) приобрел известность в 1807—1809 гг., когда в компании с другими издателями выпускал либеральный по тому времени журнал «Гений времен». После закрытия его Греч участвовал в других периодических изданиях, пока, в 1812 г., благодаря гр. С. С. Уварову не основал «Сына отечества», с которым связана дальнейшая журналистская его деятельность. В первое десятилетие выхода журнал этот сохранял репутацию либерального. Но после восстания в Семеновском полку Греч, хотя и поддерживал связи с будущими декабристами, все сильнее и крепче переходил на консервативные позиции. В начале 1825 г. он совместно с Булгариным основал газету «Северная пчела». На другой день после 14 декабря 1825 г. он подает по начальству верноподданническую записку о причинах восстания. Начиная с этого времени у Греча завязываются связи с III отделением и определяется его репутация, прекрасно выраженная Белинским: «Это литературный Ванька - Каин, это человек, способный зарезать отца родного и потом плакать публично над его гробом, способный вывести на площадь родную дочь и торговать ею... это грязь, подлость, предательство, фискальство, принявшие человеческий образ».

[108]

Свои «Записки» Греч начал писать в 1849 г., но вел их несистематически, то прерывая, то возобновляя, до 1866 г. Перерывы в писании сказались на тексте, который не получил целостности и представляет ряд отрывков.

В особой записи под названием «Начало „Сына отечества»«, вскрывается тесная связь между возникновением этого журнала и интересами правительства и роль Греча в качестве редактора полуофициозного органа. Другие отрывки рисуют Магницкого и Рунича, ланкастерские школы и участие в них Греча, декабристов. Характеристика участников тайных обществ дана частично в иронических тонах, частично в тоне резкой враждебности. Греч, кроме того, дает ряд портретов современников (Лагарп, Чичагов, П. А. Строганов, Новосильцев, Аракчеев, Голицын и др.), — они небезынтересны при изучении данной эпохи.

К Гречу был близок Ф. В. Булгарин (1789—1859), но эта близость сложилась в тот период, когда закончилась военная карьера Булгарина, главным образом отразившаяся в воспоминаниях последнего.

Поляк по происхождению, Булгарин учился в русском кадетском корпусе и как русский кавалерийский офицер участвовал в войне с Францией (1805—1807 гг.) и в завоевании Финляндии. После того он уехал за границу и поступил во французскую армию. Участвовал в войне в Испании, а в 1812 г. находился в корпусе маршала Удино, действовавшего против командовавшего русской армией в Литве и Белоруссии Витгенштейна. В кампанию 1814 г. он был взят в плен и привезен в Россию. По окончании войны поляки получили амнистию. Булгарин прожил некоторое время в Польше, а затем перебрался в Петербург, где занялся литературно - журналистской деятельностью, перещеголяв в отношении продажности и писания доносов даже Греча.

Свои воспоминания Булгарин писал во второй половине 40 - х годов. В них он дал много картин бита панской Польши конца ХVIII — начала ХIХ в. и русской жизни этой поры. Перед читателем проходят представители польской знати, русского дворянства и офицерства. Рассказывая о войне 1805—1807 гг., автор проявляет пристрастие к общим описаниям хода военных действий, заимствуя для них сведения из различных источников. Зарисовывает он и эпизоды, свидетелем или участником которых был; например, рассказывает о сражении при Фридланде. Булгарин непрочь отметить свою храбрость, хотя даже друг его — Греч — утверждал, что «храбрость не была в числе его добродетелей: частенько, когда наклевывалось сражение, он старался быть дежурным по конюшне».

Большое значение для истории русско-французских отношений периода после Тильзитского мира имеют сведения Булгарина о широком развитии французского шпионажа в России. Шпионы показывали себя представителями самых различных политических взглядов, чтобы тем легче проникать в разные слои русского общества.

Повествование Булгарина о русско-шведской войне интересно данными о быте Финляндии в это время, о характере ее городов и других поселений, об отношении финляндского населения к русским войскам и условиях, в каких приходилось сражаться русской армии. Имеют значение описания отдельных батальных эпизодов, но и здесь опять - таки много совсем немемуарных элементов.

В бытовом отношении представляет интерес описание жизни Петербурга в 1809—1810 гг. Булгарин говорит о Сперанском, о Ф. Толстом («Американце») и Других известных ему лицах.

На грани второй четверти века стоит очень большая по объему группа мемуаров, принадлежащих декабристам. Декабристы оставили весьма богатое наследство записок и воспоминаний,

[109]

различных по характеру, манере изложения, точности, кругу затрагиваемых вопросов. Есть среди них памятники первостепенного значения.

Перу Н. И. Тургенева принадлежит замечательная книга «Россия и русские».

Тургенев учился в Германии, в Геттингене, откуда вернулся в Россию в 1812 г. В следующем же году, во время заграничного похода русских войск, он получил назначение в Германию.

По возвращении на родину Тургенев служил в Государственном совете и Министерстве финансов. Написал выдающееся в современной русской литературе исследование «Опыт теории налогов». С 1819 г. Тургенев был участником тайного общества, особенно интересуясь вопросом освобождения крестьян. В 1824 г. он уехал за границу, где узнал о событиях 14 декабря 1825 г. и о своем осуждении. Здесь как оправдательную записку он начал в 30 - х годах писать книгу «Россия и русские». Книга адресована обществу, так как ранние обращения автора к власти оказывались безрезультатными. В основном книга была закончена в 1842 г., последняя же часть, содержащая взгляды автора на будущее России, дописана двумя годами позднее.

Первая половина книги распадается на собственно мемуарную часть, посвященную жизни и службе Тургенева, и оправдательную записку по поводу обвинительного приговора. Мемуарная часть содержит общий очерк положения Европы перед войной 1812 г., некоторые замечания по поводу кампании 1812 г., рассказы о Ростопчине, об известном деле Верещагина, о пожаре Москвы (всего этого Тургенев лично не видел, но передавал распространенные сведения). Общим характером отличаются и последующие главы о заграничном походе русских войск, и Венском конгрессе. Интереснее записи о пребывании Тургенева в России в 1816—1824 гг. Он говорит о влиянии заграничного похода на распространение французской политической литературы, об отношениях русского общества к предоставлению Польше конституции, о своем вступлении в Союз благоденствия.

Познакомившись с уставом этого общества, Тургенев увидал «безобидный и несерьезный характер» его, но решил вступить в союз, чтобы «способствовать по мере сил всякому полезному и гуманному делу». В Союзе Тургенев «не нашел никакой организации»: секции, упоминавшиеся в уставе, существовали только на бумаге. Тургенев предлагал в качестве реальной меры немедленное освобождение крепостных, принадлежащих членам общества, и первый показал пример, но ему не последовали. Он выдвигал на первый план именно крестьянский вопрос, а не вопросы политического переустройства. Так излагая свои взгляды, Тургенев не искажает их; он считал, что эта цель — освобождение крестьян — лучше может быть достигнута при самодержавии, чем при конституции. Описание периода своего участия в Союзе благоденствия Тургенев заканчивает рассказом о его роспуске, прибавляя, что с этого момента считал себя не принадлежащим к тайному обществу.

Все предыдущее является лишь как бы введением к центральной части книги — оправдательной записке: «Кто прочтет мои мемуары, тот увидит, какой я был заговорщик». Но Тургеневу

[110]

пришлось говорить не только о себе. Неизбежно было говорить обо воем движении. Однако стремление оправдаться привело к неточностям и неправильностям в изложении ряда фактов.

Основная мысль Тургенева заключается в утверждении, что события 14 декабря 1825 г., как и восстание Черниговского полка, не зависели от деятельности тайных обществ. О втором он кратко говорит, что причиной движения был арест нескольких офицеров; относительно первого он подвергает подробному анализу донесение следственной комиссии. Тургенев приходит к выводу, что участие в Союзе благоденствия, распущенном в 1821 г. и не оставившем по себе следов, не может служить поводом для обвинения. В то же время он утверждает: «нельзя допустить, что какое-нибудь общество было восстановлено или основано в С. Петербурге в течение 1822—1824 гг.», или в другом месте: «Никогда, по крайней мере, до 1824 года, не существовало тайного общества, имевшего настоящую организацию, целью которого был бы военный мятеж и которое могло бы вызвать восстание 1825 г.» В течение 1825 г. также нет таких фактов, которые свидетельствовали бы о работе тайного общества, исключая старания вербовать членов. Больше того, «были только два человека, старавшиеся расширить круг своих единомышленников».

Точка зрения Тургенева далека от истины, и доказывать значение тайного общества для истории восстания декабристов сейчас, когда следственные материалы доступны всем, не приходится. Неверно и утверждение Тургенева, что общество занималось теоретическими вопросами. Вопрос о практических средствах для осуществления переворота все время занимал общество. Таким образом, общую концепцию Тургенева принять невозможно, но отдельные частные его суждения и сообщения представляют значительный интерес.

Рассказ Тургенева о его личном участии в обществе в ряде мест содержит ошибки и неверные утверждения.

«Записки» видного декабриста кн. С. П. Трубецкого многократно издавались в разных редакциях, характеризующих процесс складывания текста этого произведения. Записывать воспоминания Трубецкой начал вскоре по прибытии в Сибирь. Неудачный «диктатор 14 декабря» ставил своей задачей не только передать факты, но и истолковать их. Он строит ложную в своем существе концепцию. Основа ее сводится к следующему: армию нельзя было принудить к присяге Николаю, и волнения были неизбежны. Члены тайного общества, чтобы отвести недовольство в русло мирного и организованного движения и надеясь на поддержку видных сановников, приняли, по предложению Трубецкого, план переворота с участием Государственного совета. Часть более горячих членов избрала начальником будто бы полковника Булатова, а не его, Трубецкого.

Обещавшие поддержку вельможи не оказали ее, и организаторы заговора — слишком слабые сами по себе — были разгромлены. Но Трубецкой умалчивает о том, что 26 декабря он выдал товарищей по обществу.

Когда в 1857 г. Трубецкой возвратился из сибирской ссылки и узнал, что о его действительной жалкой роли в движении стало известно, то, желая реабилитировать себя, он написал новый вариант воспоминаний. В этом варианте он старается окончательно вытравить революционный смысл и сущность движения декабристов. Общество декабристов изображается им как организация для содействия царю «во всех начертаниях его во

[111]

благо народа». Членов общества возбуждал «дух кротости, любви к отечеству и благонамерения». Пестель изображен как постоянный противник согласия и «общего мнения», как разрушительный элемент в организации. Программа общества обойдена молчанием, внутренние течения в нем не показаны. От неприятных для него событий 14 декабря автор отделался фразой, что «происшествия 14 - го числа и последующих дней известны», свое поведение старался охарактеризовать в возможно более выгодном свете.

Таким образом, говорить о точности и верности изображения событий в мемуарах Трубецкого не приходится. Это — тенденциозное произведение полупублицистического характера, где правда сильно перемешана с сознательной или бессознательной ложью. Однако отбросить эти мемуары мы не можем. Глава умеренного крыла Северного общества, Трубецкой выявляет очень отчетливо отношение к революционной части организации, выясняет тактику умеренной группы, значение ее ориентации на высших сановников, показывает свое отношение к крестьянскому вопросу. Вот почему, несмотря на ложность общей концепции автора, его «Записки» сохраняют значение исторического источника.

Николай Бестужев является автором «Воспоминаний о Рылееве» и очерка «14 декабря 1825 года».

Н. А. Бестужев (1791—1855) окончил морской корпус и служил флотским офицером. В 1815 г. был за границей — в Голландии, где моряки должны были содействовать сухопутной армии в переправах при действиях против Наполеона во время «Ста дней». В 1821 г. участвовал в плавании в Средиземном море и видел Испанию в период восстания. 14 декабря вывел на площадь гвардейский экипаж. Приговорен к вечной каторге, замененной затем 13 - летней. После отбытия ее оставлен на поселении в Сибири, где и умер. В историографии его произведения оставили свой след.

Мемуарист старается представить общий облик Рылеева. Он открывает рассказ эпиграфом из «Исповеди Наливайки» Рылеева:

«Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На угнетателей народа...»

Очерк построен как художественное произведение. В нем много драматизации, диалога, но мало точности и хронологии. По- видимому, это не случайно. Бестужев писал на разные темы, выступал как экономист, как беллетрист и разницу между деловой и художественной прозой знал хорошо. Употребив указанные приемы, он оттеняет тем самым литературный характер своего произведения. Эти черты отразились на языке и манере описания. Тщательно подчеркивается эмоциональность и чувствительность Рылеева. Говорится о сверкании его глаз, необыкновенном румянце; у него по всякому поводу выступают слезы — и от «высокой мысли», и от рассказа о благородном поступке, и от чтения хорошей повести. Рисуя в образе Рылеева романтический облик революционера, ощущающего трагическую неизбежность гибели, Бестужев давал не изложение восстановленных по памяти событий, а позднейшую интерпретацию их. В дни, о которых говорит Бестужев, Рылеева, видели и другие, в том числе такие близкие к нему люди, как Оболенский. Они отмечали решимость, стойкость Рылеева, совсем непохожие на идею обреченности, являющуюся лейтмотивом изображения, Данного Бестужевым. С точки зрения выполнения, «Воспоминания» — больше Романтическая повесть, чем мемуары. Но если облик героя подвергся худо -

[112]

жественной обработке, из этого еще не следует, что «Воспоминания» стерли с него и окружающей обстановки все реальные черты. Произведение Бестужева было известно другим декабристам, которые могли бы внести поправки, протестовать против искажения фактов. Оно содержит ряд верных черт и правильных фактов из области личных отношений Рылеева, об обстоятельствах ухода на площадь и т. д.

Иным характером отличаются «3аписки» И. И. Горбачевского (1800—1869).

Сын чиновника, Горбачевский учился в Витебской гимназии. В 1820 г. был выпущен из дворянского полка в качестве офицера. В том же году вступил в Общество соединенных славян. Осужденный вместе с другими декабристами, он был приговорен к пожизненной каторге, сокращенной потом до 13 лет. После отбытия срока Горбачевский жил поселенцем в Сибири.

Горбачевский принадлежит к нераскаявшимся участникам движения. Он не разочаровался в прошлом и интересами возвращался туда. Он собирал всякие сведения и данные, использованные затем в «Записках», составленных им в первой половине 40 - х годов.

«Записки» передают события с конца 1824 г. Они характеризуют Общество соединенных славян, говорят о его объединении с Южным обществом, излагают переговоры по этому поводу и показывают взаимоотношения между участниками обеих организаций. Горбачевский рассказывает о восстании Черниговского полка, его неудаче и последующей судьбе участников.

«Записки» не являются исключительно личными мемуарами Горбачевского. Они основаны на рассказах участников событий и лишь отчасти на воспоминаниях автора. Материал был проверен автором и изложен с точки зрения вполне продуманной концепции. Горбачевский — идеолог Общества соединенных славян. Он принадлежит к той группе «славян», какая противилась слиянию своего общества с Южным; в целом ряде мест автор старается подчеркнуть расхождения и разногласия «славян» с «южанами».

«Члены Южного общества действовали большею частью в кругу высшего сословия людей, — пишет он; — богатство, связи, чины и значительные должности считались как бы необходимым условием вступления в общество; они думали произвести переворот одною военною силою, без участия народа, не открывая даже предварительно тайны своих намерений ни офицерам, ни нижним чинам, из коих первых надеялись увлечь энтузиазмом и обещаниями, а последних — или теми же средствами или деньгами и угрозами». «Славяне, напротив, в действиях своих руководствовались совершенно противоположными началами... в народе искали они помощи, без которой всякое изменение непрочно...»

В утверждениях Горбачевского видна его «славянская» точка зрения, приводящая автора к односторонности. Из картины, им нарисованной, неясно значение Южного общества и его руководителей в восстании Черниговского полка; автор старается внушить читателю, что это восстание — дело исключительно «славян».

Рассказ Горбачевского отличается наличием элементов художественности, драматизации. Он вводит диалог, подчас вызывающий сомнения в отношении его достоверности. Вот как он изображает разговор С. и М. Муравьевых - Апостолов, после того кар; Бестужев - Рюмин сообщил о близком аресте:

— Все кончено! — вскричал Матвей Муравьев. — Мы погибли, нас ожидает страшная участь; не лучше ли нам умереть? Прикажите подать ужин и

[113]

шампанского, — продолжал он, оборотясь к Артамону Муравьеву... — выпьем и застрелимся весело.

— Не будет ли это слишком рано? — сказал с некоторым огорчением

С. Муравьев.

— Мы умрем в самую пору, — возразил Матвей...

Изредка встречаются у Горбачевского ошибки в датах. Так неверно указано, что обряд «гражданской казни» над Соловьевым, Сухановым и др. был совершен 23 июля. Это происходило 1 августа.

При всем том «Записки» Горбачевского — чрезвычайно ценный и важный источник. Он важен прежде всего целостностью пронесенного через годы испытаний мировоззрения. Ценен этот мемуарный памятник и в силу своей обстоятельности и сводного характера; наличие других свидетельств позволяет в ряде случаев убедиться в верности рассказа Горбачевского. Важно и то, что автор не раз сообщает факты, не упомянутые ни одним другим мемуаристом. Поэтому для истории южной ветви тайных обществ и в частности Общества соединенных славян «Записки» Горбачевского имеют исключительное значение.

К числу важных памятников декабризма принадлежат «3 а - писки» Якушкина.

И. Д. Якушкин (1793—1857) получил домашнее образование, а затем учился в Московском университете. 17 лет он поступил подпрапорщиком в Семеновский полк; в его рядах проделал походы 1812—1814 гг., а в 1818 г. вышел в отставку в чине капитана. В январе 1826 г. он был арестован за участие в тайном обществе, затем приговорен к 20 годам каторги. По ее отбытии Якушкин был поселен в Ялуторовске. В 1850 г. получил возможность вернуться из Сибири и, приехав для лечения в Москву, здесь умер.

«Записки», написанные в 1854—1855 гг., Якушкин начинает изображением контраста, какой обнаружили офицеры — участники заграничного похода — по возвращении в Россию между тем, что видели в Западной Европе, и тем, что нашли на родине. Он показывает, как зарождались стремления к переменам и под их влиянием возникало тайное общество. Якушкин не только излагает факты из истории общества декабристов, подает их в связи с существенными явлениями общественной жизни.

Рассказывая о своей жизни в деревне после выхода в отставку, Якушкин приводит целый ряд ярких картин положения крепостной деревни и своеволия местной администрации. Он повествует о ходе своих попыток провести освобождение крестьян с усадьбами, но без земли и отмечает как сопротивление крепостных, так и препятствия со стороны Министерства внутренних дел.

Через некоторое время Якушкин вновь вернулся в тайное общество. В этот период он побывал в Тульчине, Кишиневе и других местах, созывая членов общества на Московский съезд 1821 г. Записи, посвященные подготовке съезда, представляют большой интерес, так как показывают характер внутренней организации тайного общества. Затем мемуарист сообщает о Московском съезде и его решениях.

[114]

Автор изображает ход допросов и участие в них Николая I. Надо сказать, что Якушкин верно передает свои показания на допросе, где он отказывался дать показания о других членах общества. Записки характеризуют и годы заключения.

ВоспоминанияЯкушкина — источник очень важный и отличающийся значительной точностью. В них не видно каких - либо сознательных и тенденциозных искажений фактов. Могут быть отмечены лишь мелкие и легко исправляемые ошибки фактического характера, а еще реже ошибки хронологические (например, отнесение возмущения в Семеновском полку к 1821 г.).

В числе мемуаров декабристов можно назвать еще ряд интересных произведений. Так, очень характерны записки А. В. Поджио, но они являются больше рассуждениями по поводу декабризма, чем воспоминаниями. Интересны записки С. Г. Волконского, изложившего в них свою жизнь и уделившего значительное внимание истории Южного общества. Гораздо важнее записки Н. И. Лорера. Волконский стоял довольно далеко от дел тайного общества, тогда как Лорер был близким другом Пестеля и участвовал во всех важных предприятиях общества.

Наряду с записками самих декабристов представляют интерес некоторые из воспоминаний жен декабристов, разделивших с ними ссылку. Таковы известные «Записки» Волконской, Анненков и некоторых других. Они рисуют уже сибирский период, условия жизни декабристов, отношение к ним властей и т. д.

А. И. Герцен своим произведением «Былое и думы» занимает своеобразное положение в мемуарной литературе.

Герцен писал «Былое и думы» в 50 - х годах. Занимаясь этой работой, он не стремился достичь большой точности фактического изложения. Его произведение — «не историческая монография, а отражение истории в человеке», это не просто мемуары, а произведение, возникшее на мемуарной основе, но являющееся художественно - публицистическим произведением. Говоря, например, о своем детстве, Герцен прерывает рассказ такими соображениями: «Много толкуют у нас о глубоком разврате слуг, особенно крепостных... Разница между дворянами и дворовыми так же мала, как между их названиями... Представляя слуг и рабов распутными зверями, плантаторы отводят глаза другим и заглушают крики совести в себе. Мы редко лучше черни, но выражаемся мягче, ловче скрываем эгоизм и страсти...»; далее идет сравнение слуг с представителями других слоев общества.

Мемуарам присущи и чисто художественные вставки. Например, говоря о жизни в усадьбе и о том, как маленьким он любил вечера в деревне, автор вкрапляет в рассказ картину вечера в Италии. Такое сопоставление — чисто художественный прием, ведущий читателя к более острому ощущению «тишины и поэзии сельского вечера.

Третья особенность изложения «Былого и дум» — хронологические отступления. Говоря о первой своей публичной речи, Герцен переходит к ряду последующих выступлений, хотя по общему ходу изложения рассказу о них и не следовало бы здесь быть. Но Герцен отступает от хронологии, чтобы развить тему

[115]

страха и исчезновения его при ораторских выступлениях в больших собраниях.

В ряде случаев Герцен переиначивает, или преображает, действительные факты. В письме к Мейзенбург Герцен сообщает о посещении его в Лондоне каким - то русским гвардейским капитаном. Этот же эпизод рассказан в «Былом и думах». Здесь капитан превращен в полковника, эпизод раскрашен в юмористические цвета, введен живой диалог. В результате получилась выпуклая картина огромного влияния издателя «Колокола», к которому с визитом является проезжий «колонель рюсс».

Иногда Герцен прибегает к обобщающим характеристикам. Он был знаком со Станкевичем до ссылки, но не сходился с его кружком. По возвращении из ссылки он узнал Станкевича ближе, сблизился с многими из участников его кружка, находившегося в это время уже в начале распада. Герцен обобщает свои впечатления и говорит о кружке Станкевича, не выделяя различных внутренних моментов в его развитии.

Там, где имеются такие обобщения, мы найдем обычно ряд хронологических и фактических неточностей. «Споры, которые Герцену пришлось вести, может быть и порознь с Белинским и с Бакуниным, впоследствии соединились у него в памяти, и он представил их в виде законченных художественно воспроизведенных сцен в своих воспоминаниях», — правильно отмечает один из историков.

Несмотря на все сказанное, мемуары Герцена являются исключительной ценности источником. Ошибки найдутся у любого мемуариста, а то положительное, что дает Герцен, мы найдем не часто среди мемуарных источников ХIХ в. «Былое и думы» прежде всего, важны по своей тематике и богатству материала.

Детские годы, дом и дворня барина первой четверти века, обучение дворянского сына, университет и университетские кружки, провинциальные сцены и нравы, чиновничество с его взяточничеством и воровством, кружки 40 - х годов — западники и славянофилы, международная эмиграция и русские связи в эмиграционные годы (50—60 - е годы) — таков огромный и крайне важный круг явлений истории России ХIХ в., освещенный человеком, стоявшим в центре политических событий. Сведения о жизни и развитии самого Герцена, сыгравшего крупную роль в развитии революционного движения в России, сообщают в свою очередь огромную ценность «Былому и думам» как источнику. Яркий, образный язык, блестящие характеристики и т. д. делают «Былое и думы» интересными и в историческом и в литературном отношении. Однако художественностью изложения историку увлекаться не следует, — надо тщательно проверять сообщения Герцена и анализировать его изложение, которое подчас может оказаться художественным обобщением разновременных и разнохарактерных впечатлений, а не точной фиксацией фактов.

40—50 - е годы с их спорами славянофилов и западников оставили значительное количество мемуаров. Среди них интересны «3аписки» известного

[116]

русского историка С. М. Соловьева (1820—1879). Оставшееся незаконченным, это сочинение содержит автобиографию автора, где он, начиная с детских лет, прослеживает путь своего развития и формирования в качестве ученого. Соловьев характеризует своих учителей по Московскому университету, рассказывает о взаимоотношениях с главой скептической школы Каченовским, с Погодиным и др. Мемуарист останавливается на своей заграничной поездке, характеризует европейских ученых, чьи лекции он слушал, чьи взгляды повлияли на него. Автор показывает развитие своей научной работы и отношение к ней со стороны профессоров и других близких университетским и научным интересам лиц. Если по симпатиям и взглядам Соловьев был человеком западнического круга, то по знакомствам и личным отношениям он был связан и со славянофилами. Вполне естественно поэтому, что он смог дать ряд интересных характеристик деятелям той и другой группы. «Записки» содержат выразительные портреты Хомякова, К. Аксакова, Грановского и др.

Заканчиваются «Записки» изложением взглядов и настроений их составителя в связи со смертью Николая I и вступлением на престол Александра И. Надежды на лучшее, опасения еще худшего — все эти колебания настроений современников хорошо показаны Соловьевым.

Славянофильский круг детально показан в «Дневнике» В. С. Аксаковой (1819—1864), сестры двух известных славянофилов. Дневник ее охватывает лишь годичный промежуток времени—с ноября 1854 по ноябрь 1855 г. Но это — время напряженной борьбы под Севастополем, самый тяжелый период Крымской кампании. Славянофилы остро переживали все перипетии войны, с болезненным напряжением воспринимали и известия с театра военных действий, и толки в народе, и слухи, витавшие в дворянском обществе. Внимательная наблюдательница, автор «Дневника» фиксировала эти сведения и комментировала их теми суждениями, какие слышала от семейных и близких ей лиц, мыслями, принадлежавшими ей самой. В итоге получилась прекрасная хроника политических настроений конца Крымской войны.

Семья Аксаковых была тесно связана с широким литературным кругом. Здесь бывали Гоголь, И. С. Тургенев, украинский писатель Кулиш, славист Гильфердинг, не говоря уже обо всех видных славянофилах. Все эти лица показаны в «Дневнике» с их взглядами и суждениями.

Другие представители общественного движения также оставили некоторые памятники мемуарного жанра, но не все периоды общественного развития освещены в них равномерно. Так, из среды петрашевцев вышло мало мемуаристов. Записки их (такие, как Ахшарумова) известный интерес представляют, но в смысле обрисовки существа и характера движения стоят значительно ниже воспоминаний декабристов.

«Шестидесятники» представлены ранними дневниками (относящимися к молодым годам авторов) крупнейших представителей движения — Чернышевского и Добролюбова — и целым рядом подробных записок деятелей меньшего масштаба — Шелгунова, Михайлова и др.

Из них мы остановимся на дневнике Н. Г. Чернышевского. Дневник этот, охватывающий студенческие годы Чернышевского (1848—1853), является записью учебных занятий, умственных интересов, личных отношений. В силу того, что автор без прикрас и совершенно откровенно раскрывает свой интимный мир, дневник становится очень важным документом, позволяющим изучить круг интересов Чернышевского, выяснить ход его идейного развития, определить сферу научных интересов.

[117]

Раскрывая духовный мир автора, дневник содержит ряд данных о его ближайшем круге, товарищах, рисует картину устремлений и повседневной жизни членов этого круга.

В ряде записей Чернышевский касается отдельных общественных вопросов, говорит о социалистическом учении. Оно наряду с современными событиями в Западной Европе действует волнующе и формирующе на мировоззрение автора. В июле 1848 г. Чернышевский говорит, что все более утверждается «в правилах социалистов». Он надеется, что придет время, когда люди станут жить, производя по способностям и получая по потребностям. Он склонен считать себя принадлежащим «к крайней партии ультра». И в то же время Чернышевский записывает о западноевропейцах: «Мы никак не идем в сравнение с ними, они — мужи, мы — дети; наша история развивалась из других основ, у нас борьбы классов еще не было, или только начинается; и их политические понятия не приложимы к нашему царству». Проходит немного времени, и — «мне показалось, — записывал Чернышевский, что я террорист и последователь красной республики». Еще позже (сентябрь 1848 г.) он так формулировал свои взгляды: по конечным целям он считал себя «партизаном социалистов и коммунистов и крайних республиканцев», но в то же время думал, что путь к этой цели лежит через некоторые промежуточные этапы. Окончательный вывод Чернышевский формулировал в разговоре с невестой (февраль 1853 г.) так: «у нас будет скоро бунт, я буду непременно участвовать в нем... Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня».

Зафиксированные в дневнике колебания, сомнения молодого Чернышевского, его конечные революционные выводы представляют весьма ценные данные, характеризующие различные этапы выработки его мировоззрения. По дневнику прослеживается развитие воззрений формирующегося ученого и революционера на религию, его философские взгляды и т. д. Все это обеспечивает данному памятнику не последнее место в ряду источников.

Памятником, главным образом, биографического характера является «Дневник» Шевченко. Он охватывает небольшой промежуток времени с середины 1857 по середину 1858 г., освещая последние недели солдатской лямки автора, освобождение, путь, начало жизни в Петербурге. Очень хорошо выясняются из записей взгляды и интересы Шевченко, отношение к своей литературной деятельности и живописи, круг его знакомых и т. д. Но слишком узкие хронологические рамки, да и самый период в жизни Шевченко, когда он только что возвращался к жизни из ссылки, делают этот памятник источником сравнительно узкого значения.

Дипломаты первой половины века мало выступали как мемуаристы. Ни министров, ни товарищей министра в их числе мы не встречаем. Ряд более мелких чинов, иногда лиц, выполнявших отдельные дипломатические поручения, — вот кто дает основную массу воспоминаний. Среди этого рода мемуарной литературы есть интересные произведения, но такие, которые можно привлекать для работы лишь при тщательной проверке показаний автора документальным материалом. Наиболее ярким образцом такого рода являются записки Е. П. Ковалевского. Ковалевский выполнял ряд секретных поручений на Ближнем Востоке. Характер их был таков, что не позволял много говорить об этом в воспоминаниях, печатавшихся по свежим сравнительно следам событий. Ценность такого рода воспоминаний невелика.

[118]

Другие авторы — дипломаты по специальности или нет — выполняли отдельные поручения, о которых затем и писали. Таков рассказ А. П. Ермолова в его «Записках» о посольстве в Иран или «Автобиография» генерала А. О. Дюгамеля. Сын дворянина из Прибалтики, Дюгамель окончил Пажеский корпус; большую часть жизни провел на дипломатической службе. Ближний и Средний Восток был сферой его деятельности с середины 20 - х до 60 - х годов.

В период турецко-египетского конфликта Дюгамель был прикомандирован к миссии генерала Муравьева и им, в конце 1832 г., был отправлен для переговоров с сыном восставшего египетского паши Магомета - Али, Ибрагимом - пашой. Запись этих переговоров, не приведших к практическим результатам, характерна для направления русской политики на Ближнем Востоке. Дюгамель заявил, что Николай I считает борьбу Магомета - Али с султаном несправедливой войной. Другой интересный эпизод относится ко времени пребывания русской эскадры в Босфоре, когда Дюгамель знакомился с укреплениями проливов.

С 1838 по 1841 г. Дюгамель был посланником в Тегеране. Записки, относящиеся к этому периоду, излагают беседы с Николаем I и директивы последнего посланнику. Вопрос о русско-английских отношениях в связи с афганской проблемой — таково содержание этой части записок Дюгамеля. Изложение автор документирует, включая в текст выдержки писем и целые донесения, посылавшиеся им в Петербург. После Персии Дюгамелю пришлось действовать в дунайских княжествах, где он побывал в 1842 и 1848 гг. Влияние России на избрание господарей Валахии и Молдавии, отношения в 1л язи с этим с Турцией — таково содержание соответствующей части записок.

Наконец, на страницах записок отражен период генерал - губернаторства Дюгамеля в Западной Сибири (1861—1866). Помимо вопросов собственно сибирских (различных вопросов управления) небезынтересны сведения относительно завоевания Средней Азии, в частности об организации похода Черняева.

По вопросам внутренней истории фактического материала у Дюгамеля искать не приходится. Суждения его могут представлять интерес лишь как голос реакционных помещичьих кругов, как голос противника реформ.

Большой промежуток времени с 20 - х до 70 - х годов охватывает «Дневник» А. В. Никитенко (1804—1877), содержащий богатый материал по истории культуры, журналистики, общественного движения. Сын крепостного, окончивший уездное училище и ставший учителем, Никитенко вступил в Библейское общество. Там он произнес речь, ставшую известной главе общества — кн. Голицыну. При его содействии Никитенко вышел из крепостного состояния и окончил Петербургский университет, а затем сделался профессором, академиком и цензором. Он был умеренным либералом, противником Герцена. Реформы 60 - х годов представлялись ему реализацией смелых мечтаний, невозможных в николаевское время. Итти дальше этих реформ он не считал нужным.

Цензурно-университетское окружение, литературно - научные интересы постоянно отражаются на страницах дневника. Никитенко знаком с Пушкиным, Гоголем, Кольцовым, Брюлловым, Костомаровым, Буслаевым, Чернышевским и рядом других деятелей науки и литературы. Его заметки о цензурных ущемлениях Пушкина, о запрещении автором записок некоторых мест у Гоголя, о повседневных цензурных делах представляют большой интерес. Вот один из многочисленных примеров: «Недавно в цензуре случилось громкое происшествие. Кто-то под вымышленным именем написал книгу под заглавием: «Проделки на Кавказе». В ней довольно резко описаны беспорядки в управлении на Кавказе и разные административные мерзости... Военный министр прочел книгу и ужаснулся. Он указал на нее Дубельту и сказал: «Книга эта тем вредна, что в ней, что строчка, то правда».

Интересны сообщения Никитенко о редактировании им основанной в 1861 г. правительственной газеты «Северная почта». Имеют значение его записки о студенческом движении, интересны сведения об общественных настроениях и литературных делах И. Аксакова и др.

[119]

Значительный материал по истории общественного движения дает Б. Н. Чичерин (1828—1904).

Профессор Московского университета, видный государствовед и историк, публицист, земский деятель и московский городской голова, Чичерин соприкасался в своей жизни и с научно - литературными кругами, и с придворными сферами (в качестве наставника наследника), и с железнодорожными предпринимателями, и с общественными деятелями различных направлений. Еще молодым, с 1848 г., Чичерин разочаровался в «жизненной силе демократии» и «теоретическом значении социализма». Борьба с революцией становится его политическим лозунгом, а само революционное движение (в частности народническое) воспринимается им как движение «взбунтовавшихся холопов». Умеренный либерал, Чичерин хотел совместить абсолютизм с «правовым» устройством. Введение земских начальников он встретил осуждением, но осуждение бюрократии и ее внедрения в деревню вытекало у него из дворянско-патриархальных традиций. «Живя у себя дома, — говорил Чичерин, — помещик является вместе с тем представителем своего населения и блюстителем правосудия в своем округе».

Чичерин в своих воспоминаниях охватывает большой период времени — от 40 - х до 90 - х годов. Наиболее интересны главы, посвященные 40—50 - м и 70—80 - м годам. Кружки западников и славянофилов, литературно - журналистские и ученые сферы 40— 50 - х годов были ему близки. Грановский, Соловьев, Катков, Морошкин, Хомяков, Аксаковы, Чаадаев, Шевырев, И. С. Тургенев и др. обрисованы на страницах воспоминаний. Западнические литературные предприятия, полемика со славянофилами, ее закулисная сторона показаны автором.

Чичерин был западником. Он враждебен славянофилам, но способен отдавать должное своим противникам из этого лагеря, и если он отзывается о них положительно, то этим отзывам почти всегда можно верить. Вместе с тем стремление высмеять противника нередко приводит мемуариста к издевательским оценкам и характеристикам. Говоря о гегельянстве К. Аксакова и стремлении его построить историю России по схеме гегелевской триады, мемуарист замечает: «Эта формула могла успешно прилагаться разве только к бороде: в древней Руси была борода, в новой ее обрили, в будущем она должна восстановиться».

Интересно показаны московские салоны этой поры, например, салон Долгоруких.

Чичерин много говорит о своей публицистической деятельности, что особенно важно для периода сближения Чичерина с правящими реакционными кругами — Победоносцевым и др. Говорит он и о своем участии в комиссии по обследованию железных дорог, останавливается на условиях постройки новых дорог, на борьбе за концессии. Короткое время пребывания своего в качестве московского городского головы Чичерин отмечает повествованием о составе Думы и борьбе группировок в ней.

Недостатками воспоминаний Чичерина являются не всегда достаточная хронологическая точность, встречающиеся искажения, иногда навеянные его консервативными взглядами. Например, либерально - народнические «Русские ведомости» в его глазах превращаются в орган социал-демократов. Характери -

[120]

стики и сведения относительно кружков и деятелей 40—50 - х годов почти лишены дат. Все же при осторожном использовании свидетельств Чичерина «Воспоминания» его могут дать много ценных данных.

Для периода реформ 60 - х годов существенны «Записки» Я. А. Соловьева (1820—1876). Соловьев был сначала чиновником Министерства государственных имуществ, а когда началась подготовка крестьянской реформы, его назначили заведывать земским отделом Министерства внутренних дел, через который проходила разработка, а позже введение в жизнь положения 19 февраля. Этот период своей деятельности Соловьев и изобразил в мемуарах, написанных незадолго до смерти.

Особенностью «Записок» Я. А. Соловьева является их документированность. Говоря о различных дворянских группировках, он широко цитирует различные проекты и записки, где выражались взгляды отдельных групп и лиц. Соловьев отмечает крестьянские волнения и их значение для хода подготовки реформы. В частности интересно его сообщение о подготовке уже в мае 1858 г. к назначению временных генерал - губернаторов для подавления восстаний крестьян в момент проведения реформы. Он дает характеристики отдельным современным деятелям. Обычно они достаточно верны, хотя и отражают умеренно - либеральные взгляды автора. Так, говоря об Арцимовиче (сначала тобольском, потом калужском губернаторе), Соловьев характеризует его как принадлежавшего к партии прогресса, отмечает резкость некоторых его записок и выступлений. Но резкость эта весьма относительная, не выходящая за пределы дворянского либерализма.

«Мемуары» другого деятеля этого периода — П. П. Семенова - ТяньШаньского — представляют меньший интерес, так как написаны 50 лет спустя и в большей" своей части основаны на документальном материале редакционных комиссий.

Весьма характерным мемуарным памятником являются воспоминания бар. А. И. Дельвига (1813—1887). Автор их, дельный, энергичный инженер, благодаря своим способностям выдвинулся в первые ряды администраторов 60—70 - х годов. Он занимал должность инспектора частных железных дорог, начальника управления железными дорогами, председателя совета Министерства путей сообщения, в некоторые моменты руководил министерством. Он близко знал весь правительственный и придворный круг. Железнодорожная горячка 70 – годов — момент, весьма характерный для истории развития русского капитализма. С ней Дельвиг соприкасался особенно близко, будучи убежденным сторонником частного железнодорожного строительства, Автор не отделяет себя от правительственного и высшего дворянски - бюрократического круга, но обличает взяточничество, всевозможные аферы и безобразия, совершавшиеся в этом кругу. Делает он это не по страсти к разоблачениям, а в силу убеждения, что будь во главе управления честные и благонамеренные люди, страна процветала бы и населению жилось бы лучше.

Особенно важны его сообщения о концессионных и железнодорожных делах, вскрывающие в частности личную корыстную заинтересованность в этих делах членов царского дома. Показания Дельвига тем более полновесны, что сдача концессий проходила при его участии. Так же характерны его рассказы о расхищении государственных земель министрами, о всевозможных махинациях и интригах вокруг всех видов обогащения.

[121]

Сообщения Дельвига строго фактичны и отличаются высокой степенью точности и достоверности.

Воспоминания охватывают период 1820—1870 гг. Автор знал Пушкина и Лермонтова. Хомякова и Чаадаева, Клейнмихеля и Закревского, Валуева и Шувалова и др. Он рассказывает о крепостном праве, помещичьих безобразиях, литературном кружке своего родственника А. А. Дельвига, где Пушкин, Баратынский и ДР - были постоянными посетителями. Характеризует московские салоны и кружки 30 - х годов, давая ряд интересных бытовых черточек и данных, относящихся к личностям Чаадаева, Хомякова, Кетчера. Дельвиг побывал в служебных командировках на Кавказе (в 40 - х годах). Очень интересны его записи, посвященные обычаям, царившим в кавказских укреплениях.

«Командиры полков, — говорит он, — которые поочереди располагали на кордонной линии против горцев, заставляли казаков работать в свою пользу, оставляя посты против горцев почти пустыми. В Андреевском посту, считавшемся одним из очень опасных, где должны были находиться до 200 казаков, оставалось всего человек 5, прочие работали в поле для полкового командира».

Дельвиг говорит о министре путей сообщения Клейнмихеле, под начальством которого служил. Дерзость и грубость Клейнмихеля, его жестокость и невежество показаны весьма ярко. После поездки из Петербурга в Москву Клейнмихель стал за обедом бранить московских часовщиков за то, что часы в Москве идут на полчаса вперед. Один из присутствующих стал объяснять ему причину этого и употребил слово «меридиан». Клейнмихель спросил, что это за штука, и, получив объяснение, сказал, что это все пустяки, что никаких таких кругов, проведенных на земле нет, а что это все выдумки инженеров, от которых и [рассказчик] успел заразиться».

Характерен рассказ Дельвига об интригах фаворитки Николая I В. А. Нелидовой против Клейнмихеля, рисующий закулисные отношения в правительственных кругах. Интересны сведения о Закревском и его управлении в Москве. Рассказы мемуариста о поборах с купцов, высылках и т. д. подтверждаются мемуарами представителей московского купечества. Верны сообщения о настроениях московского общества перед началом Крымской войны. Уверенность в легкой и быстрой победе, господствовавшая в то время, подтверждается рядом других современных свидетельств. Таким образом, для истории николаевского времени Дельвиг сообщает целый ряд интересных сведений.

Но центральным пунктом воспоминаний Дельвига является время Александра II. Ряд черт сообщает он о самом императоре, черт, напоминающих традиции предшествующих царствований. Таков рассказ о приказе Александра II посадить под арест фельдъегеря, сообщившего о болезни наследника, или изображение мелочного внимания к форме.

Вторую половину века изображают «Воспоминания» В. М. Феоктистова (1829—1898). Разночинец по происхождению, учившийся в Московском университете в пору его расцвета (окончил в 1851 г.), друг И. С. Тургенева и почитатель Грановского, Феоктистов даже в молодые свои годы был лишь представителем умеренного либерализма. Будучи с 1856 г. сотрудником «Русского вестника», Феоктистов с 1863 г. начал сближаться с правительственными сферами. С 1871 по 1882 г. он являлся редактором «Журнала министерства народного просвещения», а с 1883 по 1896 — начальником главного управления по делам печати. Близкие связи с Победоносцевым и Катковым сами но себе говорят об облике мемуариста. Еще более существенно то, что Феоктистов по разным вопросам своей служебной деятельности обращался к Победоносцеву за указаниями и дерективами, а Каткова и его газету снабжал информацией, выручал в случае недовольства высших сфер. Свои реакционные взгляды Феоктистов осуществлял в практи -

[122]

ческой деятельности, — он добился закрытия «Отечественных записок», «Голоса», спас «Московские ведомости» от цензурного «предупреждения». Все это не оставляет сомнений в позиции мемуариста.

Со своей, реакционной, точки зрения он изображает людей и близких ему (И. С. Тургенев) и враждебных по взглядам (Герцен, Некрасов) в памфлетной форме, окарикатуривая их.

В основе фактических сведений •— не только прекрасная память Феоктистова, но и его архив, дневники за ряд лет, письма, записи особо интересных бесед и анекдотов.

Круг вопросов, освещае