Глава 12

Тэйлор Бриггс как-то сказал Юдит, что жизнь свою он измеряет по количеству прожитых летних сезонов. " Когда смерть будет близка, - сказал он, - из всех времен года я буду помнить только лето, и пересчитав, сколько раз оно повторялось в моей жизни, я буду чувствовать себя счастливым". Начиная от романов его молодости и кончая днями последних великих оргий в укрытых от людского глаза домах и банях Нью-Йорка и Сан-Франциско, всю свою любовную карьеру он мог вспомнить, ощутив запах пота своих подмышек. Юдит завидовала ему. Как и Миляге, ей было трудно удерживать в памяти более десяти лет своего прошлого. У нее совсем не осталось воспоминаний ни о подростковом возрасте, ни о детстве. Она не помнила ни внешности, ни даже имен своих родителей. Эта неспособность удерживать прошлое совсем не беспокоила ее, пока она не встретила такого человека, как Тэйлор, которому воспоминания доставляли ни с чем не сравнимое наслаждение. Она надеялась, что эта способность сохранилась у него и поныне; это было одно из немногих оставшихся ему удовольствий.

Впервые она услышала о его болезни прошлым июлем от его любовника Клема. Несмотря на то, что он и Тэйлор вели одинаковый образ жизни, болезнь обошла Клема стороной, и Юдит провела с ним несколько долгих вечеров, обсуждая вину, которую он ощущал за это незаслуженное избавление. Однако осенью дороги их разошлись, и она удивилась, обнаружив по возвращении из Нью-Йорка приглашение на их рождественскую вечеринку. До сих пор не вполне оправившись от всего случившегося, она позвонила, чтобы отказаться, но Клем тихо сказал ей, что Тэйлор вряд ли доживет до весны, не говоря уже о лете. Так что не сможет ли она прийти, хотя бы ради него? Она, разумеется, согласилась. Если кто-то из людей ее круга и умел превращать плохие времена в хорошие, то это были Тэйлор и Клем, и им она была обязана своим самым удачным опытам в этом отношении. Потому ли, что у нее в жизни было столько неприятностей с гетеросексуальными самцами, она чувствовала себя так хорошо и спокойно в компании мужчин, для которых ее пол не был оспариваемой наградой?

В начале девятого в рождественский вечер Клем открыл дверь и пригласил ее в дом, запечатлев на ее устах нежный поцелуй в прихожей под веткой омелы, перед тем, как, по его словам, на нее накинутся варвары.

Дом был украшен так, как, возможно, его украшали лет сто назад. Блестки, поддельный снег и фонарики эльфов были забыты в пользу еловых веток, которые в таком изобилии были развешаны по стенам и каминным доскам, что комнаты стали похожи на хвойный лес. Клем, чья молодость до последнего времени избегала платить налог на годы, выглядел не очень хорошо. Пять месяцев назад при подходящем освещении он выглядел тридцатилетним мужчиной в самом соку. Теперь же он состарился по крайней мере лет на десять, и его радостные приветствия и шумные комплименты не могли скрыть усталость.

- Ты в зеленом, - сказал он, препровождая ее в гостиную. - Я говорил Тэйлору, что так и будет. Зеленые глаза, Зеленое платье.

- Тебе нравится?

- Конечно! В этом году у нас языческое Рождество. Dies Natalis Solis Invietus (День рождения непобедимого света (лат.) - прим. перев.).

- Что это значит?

- Рождество Непобедимого Солнца, - сказал он. - Свет Миру. Его-то нам сейчас и не хватает.

- Я знаю кого-нибудь из присутствующих? - спросила она, прежде чем оказаться в центре внимания вечеринки.

- Тебя знают все, - сказал он нежно. - Даже те, кто тебя ни разу в жизни не видел.

Их поджидало много людей, которых она знала в лицо, и ей потребовалось около пяти минут, чтобы добраться к креслу у пылающего камина, в котором, обложенный подушками, сидел Тэйлор - король среди своих подданных. Она попыталась скрыть то потрясение, которое испытала, увидев его. Он утратил почти всю свою львиную гриву волос, а от лица остались кожа да кости. Глаза его, всегда бывшие самой выразительной чертой его внешности (одно из многих существовавших между ними сходств), теперь стали огромными, словно в последние дни своей жизни он хотел досыта насмотреться на мир. Он раскрыл навстречу ей свои объятия.

- Радость моя, - сказал он. - Обними меня. Извини, что я не встаю.

Она наклонилась и обняла его. Тело его было худым, как щепка, и холодным, несмотря на разведенный рядом огонь.

- Клем тебе принес пунш? - спросил он.

- Как раз иду, - сказал Клем.

- Тогда принеси мне еще водки, - сказал Тэйлор своим всегдашним повелительным тоном.

- Я думал, мы договорились... - начал было Клем.

- Я знаю, это вредно для меня. Но оставаться трезвым - еще вреднее.

- Это убьет тебя немедленно, - сказал Клем с откровенностью, которая шокировала Юдит. Но они с Тэйлором обменялись взглядами, исполненными обожающей ярости, и она поняла, что жестокость Клема является составной частью плана, который помогает им справляться с этой трагедией.

- Ну, как скажешь, - сказал Тейлор. - Я выпью апельсинового сока. Нет, назовем его " Дева Мария", раз уж у нас сегодня Рождество (Игра слов Тэйлора основана на том, что в названии коктейлей из водки и сока часто используется имя Мария. Например, " Кровавая Мэри" - смесь водки и томатного сока. Таким образом, " Дева Мария" - это " девственный" сок без добавления водки - прим. перев.).

- А я думала, у вас языческий праздник, - сказала Юдит, когда Клем отправился за напитками.

- Не понимаю, зачем христианам нужна Богоматерь, - сказал Тэйлор. - Получив ее, они не знают, что с ней делать. Подвигай стул, радость моя. Ходят слухи, что ты посещала дальние края.

- Так оно и было. Но в последний момент я вернулась. У меня в Нью-Йорке были кое-какие сложности.

- Чье сердце ты разбила на этот раз?

- Сложности заключались не в этом.

- Ну? - сказал он. - Старый сплетник готов выслушать своего лучшего информатора.

Это была его давнишняя шутка, и на губах у нее появилась улыбка, а за ней и вся та история, которую она твердо намеревалась хранить в тайне.

- Один человек пытался меня убить, - сказала она.

- Шутишь.

- Хотелось бы, чтоб это было так.

- Что случилось? - спросил он. - Давай, колись. В данный момент мне чрезвычайно приятно слушать рассказы о чужих несчастьях. И чем они ужаснее, тем лучше.

Она провела ладонью по костлявой руке Тэйлора.

- Сначала расскажи мне, как ты.

- Чувствую себя абсолютным идиотом, - сказал он. - Клем, конечно, просто чудо, но вся нежная любовь и забота в мире не способны вернуть мне здоровье. Были хорошие времена, были и плохие. В последнее время в основном плохие. Как моя матушка говорила, в этом мире я не жилец. - Он поднял взгляд. - А вот идет Святой Клемент, покровитель Подкладных Суден. Переменим тему. Клем, Юдит говорила тебе, что кто-то пытался ее убить?

- Нет. Где это случилось?

- В Манхеттене.

- Грабитель?

- Нет.

- Но ведь это не был кто-то из твоих знакомых? - сказал Тэйлор.

Рассказ был уже почти готов сорваться с ее уст, но она не была уверена, что ей действительно этого хочется. Однако глаза Тэйлора так заблестели от предвкушения, что она не смогла обмануть его ожидания. Она начала свою историю, прерываемую возгласами недоверчивого восхищения со стороны Тэйлора, и неожиданно поймала себя на мысли о том, что рассказ ее звучит так, словно это не суровая правда, а нелепая выдумка. Только раз она сбилась, когда после упоминания имени Миляги Клем перебил ее, чтобы сообщить, что тот тоже приглашен на этот вечер. Сердце ее дрогнуло, но через секунду вновь забилось в прежнем ритме.

- Рассказывай дальше, - увещевал ее Тэйлор. - Что произошло потом?

Она вняла ее просьбам, но теперь ее ни на секунду не оставляла мысль о том, не входит ли Миляга в дверь у нее за спиной. Это отсутствие сосредоточенности не замедлило отразиться на ее рассказе. Кроме того, возможно, любой рассказ об убийстве, излагаемый жертвой, не может не страдать от излишней предсказуемости. Она завершила его с неподобающей спешкой.

- Дело сводится к тому, что я жива, - сказала она.

- Я выпью за это, - сказал Тэйлор, передавая Клему стакан со своей " Девой Марией", от которой он не отпил ни глотка. - Может быть, хотя бы капельку водки? - взмолился он. - Последствия я беру на себя.

Клем недовольно пожал плечами и, забрав у Юдит пустой стакан, направился через толпу к столу с напитками, дав ей возможность обернуться и внимательно оглядеть комнату. С тех пор как она села рядом с Тэйлором, в комнате появилось с полдюжины новых лиц. Миляги среди них не было.

- Ищешь свою пассию? - сказал Тэйлор. - Его еще здесь нет.

Она оглянулась навстречу его лукавой улыбке.

- Понятия не имею, о ком ты говоришь, - сказала она.

- О мистере Захария.

- Ну и что здесь смешного?

- Ты и он. Самая шумная история за последнее десятилетие. Знаешь, когда ты говоришь о нем, у тебя голос меняется. Он становится таким...

- Ядовитым.

- Хрипловатым. Страстным.

- Я к нему никакой страсти не испытываю.

- Ошибся, стало быть, - сказал он с иронией. - Каков он был в постели?

- У меня бывали и лучше.

- Хочешь, я тебе расскажу кое-что, о чем я никому еще не говорил? - Он слегка подался вперед, и улыбка его приобрела болезненный оттенок. Пока она не услышала его слов, она думала, что легшая на его лоб хмурая складка появилась из-за сильной физической боли. - Я влюбился в Милягу с того момента, как впервые увидел его. Я перепробовал все способы в надежде затащить его в постель. Спаивал его. Одурманивал наркотиками. Ничто не помогало. Но я упорствовал, и около шести лет назад...

В этот момент появился Клем и, вручив Тэйлору и Юдит вновь наполненные стаканы, отправился приветствовать вновь прибывших гостей.

- Ты переспал с Милягой? - спросила Юдит.

- Не то чтобы переспал. Но я вроде как уговорил его позволить мне пососать его член. Он был под очень сильной дозой наркотиков. Усмехался этой своей усмешкой. Я боготворил эту усмешку. Ну так вот, - продолжал Тэйлор сладострастным тоном, которым он всегда рассказывал о своих любовных победах, - я пытаюсь взбодрить его вялый член, а он начинает... не знаю, как это объяснить... начинает говорить новыми языками (Говорить новыми языками - библейское выражение для обозначения глоссолалии - пророческого дара, который выражался в обретении способности говорить на неведомых языках (См. напр.: Мк. 16, 17) - прим. перев.). Он лежал на моей кровати со спущенными штанами и начал говорить на каком-то непонятном языке. Ничего похожего я никогда не слышал. Это не был испанский язык. Это не был французский. Вообще не знаю, что это было. И знаешь, что произошло? У меня член опал, а у него встал. - Он оглушительно расхохотался, но скоро смолк. Когда он снова начал говорить, улыбка исчезла с его лица. - Понимаешь, я внезапно немного испугался его. Действительно испугался. Даже не смог закончить то, что начал. Я поднялся и оставил его лежать на кровати с мощной эрекцией и неумолкающим языком. - Он отнял ее стакан и сделал большой глоток. Воспоминание явно взволновало его. На шее у него выступили красные пятна, а глаза блестели.

- Ты слышала от него что-то подобное? - Она покачала головой. - Я спрашиваю потому, что вы очень быстро расстались. Вот я и подумал: может быть, какая-то его странность отпугнула тебя.

- Нет. Просто он давал слишком много воли своему члену.

Тэйлор уклончиво хмыкнул, а потом сказал:

- Знаешь, меня ночью часто прошибает пот, и иногда мне приходится вставать в три часа утра, чтобы Клем сменил простыни. Половину времени я даже не знаю, сплю я или бодрствую. И ко мне возвращаются самые разные воспоминания. Вещи, о которых я не думал уже много лет. То же самое и с этой историей. Я снова слышу, как он говорил тогда, словно бесноватый, пока я стоял рядом, весь в поту.

- Тебе это не нравится?

- Не знаю, - сказал он. - Сейчас воспоминания стали для меня чем-то совершенно другим. Я вижу лицо своей матери, и у меня такое чувство, будто я хочу забраться в ее утробу и родиться снова. Я вижу Милягу и думаю: как же я мог не обратить внимания на все эти тайны? А теперь их уже слишком поздно разгадывать. Что значит быть влюбленным? Говорить новыми языками? Ответ один: я так ничего и не понял. - Он покачал головой, и слезы скатились вниз по его щекам. - Извини, - сказал он. - Я всегда на Рождество как-то раскисаю. Клема не позовешь ко мне? Мне надо в туалет.

- Я могу тебе помочь?

- Есть еще такие ситуации, в которых Клем мне по-прежнему необходим. В любом случае, спасибо.

- Да ну, что ты.

- И за то, что ты меня выслушала.

Она подошла к Клему и вполголоса, так, чтобы никто не слышал, сообщила ему о просьбе Тэйлора.

- Ты ведь знакома с Симоной, не так ли? - сказал Клем перед тем как уйти, и оставил Юдит в обществе своей собеседницы.

Она действительно была знакома с Симоной, хотя и не очень близко, и, кроме того, после разговора с Тэйлором ей было немного трудно поддерживать светскую беседу. Но Симона реагировала на ее попытки с почти кокетливой готовностью, разражаясь булькающим смехом при малейшем намеке на членораздельную речь и постоянно трогая себя за шею, словно отмечая те места, куда она хотела, чтобы ее поцеловали. Репетируя про себя вежливую фразу, которая могла бы положить конец беседе, Юдит заметила, как взгляд Симоны, плохо замаскированный особенно экстравагантным взрывом смеха, остановился на ком-то из толпы у нее за спиной. Почувствовав раздражение от своей роли подставного лица в процессе охоты женщины-вамп за мужчинами, она сказала:

- Кто он?

- Ты о ком? - сказала Симона, суетясь и краснея. - Ой, извини. Там просто какой-то мужик все смотрит на меня и смотрит.

Взор ее вернулся к ее обожателю, и в этот момент Юдит ощутила абсолютную уверенность, что если она сейчас обернется, то перехватит взгляд Миляги. Он наверняка был там и предавался своим избитым старым трюкам, коллекционируя взгляды женщин и готовясь атаковать самую красивую, как только игра ему надоест.

- Почему бы тебе просто не подойти и не поболтать с ним? - спросила она.

- Не знаю, стоит ли.

- Ты всегда успеешь изменить свое решение, если подвернется что получше.

- Ну что ж, я так и сделаю, - сказала Симона и, закончив на этом свои попытки по поддержанию разговора, унесла свой смех в другое место.

Юдит боролась с искушением посмотреть ей вслед целых две секунды, а потом все-таки обернулась. Поклонник Симоны стоял рядом с елкой и приветственно улыбался объекту своего желания, который грудью прокладывал себе путь через толпу ему навстречу. Это был не Миляга, а человек, бывший, по ее смутным воспоминаниям, братом Тэйлора. Почувствовав странное облегчение и рассердившись на себя за это, она направилась к столу с напитками за новой порцией, а потом в поисках прохлады вышла в холл. На площадке между пролетами виолончелист играл " Посреди унылой зимы". Мелодия, в сочетании с инструментом, на котором она исполнялась, навевала меланхолию. Входная дверь была открыта, и от проникавшего сквозь нее холодного воздуха у нее по коже побежали мурашки Она двинулась, чтобы закрыть ее, но до нее донесся тихий шепот одного из слушателей:

- Там на улице кому-то плохо.

Она выглянула наружу. Действительно, на бордюре кто-то сидел в позе человека, смирившегося с требованиями своего желудка: голова была опущена вниз, локти лежали на коленях - человек ждал нового приступа. Возможно, она издала какой-то звук. Возможно, он просто почувствовал на себе ее взгляд. Он поднял голову и обернулся.

- Миляга? Ты что здесь делаешь?

- На что это похоже? - Когда она видела его в последний раз, вид у него был далеко не блестящий, но сейчас он выглядел гораздо хуже. Он был утомлен, небрит и забрызган рвотой.

- Там в доме есть ванная.

- Там наверху есть и инвалидная коляска, - сказал Миляга чуть ли не с суеверным страхом. - Лучше уж я здесь побуду.

Он вытер рот тыльной стороной руки. Она была вся в краске. Теперь она заметила, что и другая рука, и брюки, и рубашка также испачканы краской.

- Ты славно поработал.

Он не понял ее.

- Да, не надо мне было пить, - сказал он.

- Хочешь, я принесу тебе воды?

- Нет, спасибо. Я иду домой. Попрощаешься за меня с Тэйлором и Клемом? Я не могу подняться туда еще раз. Я просто опозорюсь. - Он встал на ноги, слегка запнувшись. - Что-то мы с тобой встречаемся при не слишком благоприятных обстоятельствах?

- Пожалуй, мне надо отвезти тебя домой. А то ты убьешь себя или кого-нибудь другого.

- Все в порядке, - сказал он, поднимая свои разрисованные руки. - На дорогах никого нет. Я справлюсь. - Он полез в карман в поисках ключей от машины.

- Ты спас мне жизнь, так позволь мне отплатить тебе тем же.

Он посмотрел на нее слипающимися глазами.

- Может быть, это и не такая уж плохая мысль.

Она вернулась в дом, чтобы попрощаться от своего имени и от имени Миляги. Тэйлор снова занял место на своем кресле. Она заметила его раньше, чем он ее. Взор его был затуманен и устремлен в никуда. В выражении его глаз она увидела не печаль, а усталость, настолько глубокую, что места для других чувств в нем уже не осталось - кроме, разве что, сожаления по поводу нераскрытых тайн. Она подошла к нему и объяснила, что обнаружила Джентла, которому очень плохо и который нуждается в том, чтобы его отвезли домой.

- А он не зайдет попрощаться? - спросил Тэйлор.

- Полагаю, он боится заблевать ковер, или тебя, или вас обоих.

- Скажи ему, чтобы он позвонил мне. Скажи, что я хочу его вскоре увидеть. - Он взял Юдит за руку, и пожатие его оказалось неожиданно сильным. - Как можно скорее, скажи ему.

- Хорошо.

- Я хочу еще раз увидеть эту его усмешку, еще один раз.

- Ты еще сто раз ее увидишь, - сказала она.

Он покачал головой и тихо ответил:

- Одного раза будет вполне достаточно.

Она поцеловала его и пообещала перезвонить, чтобы сообщить, что добралась благополучно. По дороге к выходу она повстречала Клема и повторила ему все свои прощания и извинения.

- Позвони мне, если я чем-то смогу помочь, - предложила она.

- Спасибо, но я думаю мы еще поиграем со смертью в кошки-мышки какое-то время.

- Я тоже могу участвовать.

- Лучше уж мы вдвоем, - сказал Клем. - Но я позвоню. - Он бросил взгляд на Тэйлора, который вновь уставился в пустоту. - Он решил продержаться до весны. Еще одна весна, - повторяет он постоянно. До последнего времени ему было абсолютно наплевать на крокусы. - Клем улыбнулся. - Знаешь, какая удивительная штука приключилась? - сказал он. - Я снова влюбился в него по уши.

- Это здорово.

- И теперь, как раз в тот момент, когда я понял, что он для меня значит, я должен потерять его. Ты ведь не повторишь моей ошибки? - Он пристально посмотрел на нее. - Ты знаешь, кого я имею в виду.

Она кивнула.

- Хорошо. Ну, вези его домой.

На дорогах действительно никого не было, как он и предсказывал, и им потребовалось всего лишь пятнадцать минут, чтобы добраться до мастерской Миляги. Их разговор по дороге был полон пауз и несообразностей, словно его ум опережал его язык или отставал от него. Но алкоголь здесь был ни при чем. Юдит много раз видела Милягу, когда он накачивался самыми разными видами алкоголя: иногда он начинал буйствовать, иногда становился похотливым, а иногда вдруг превращался в ханжу. Но никогда он не был таким, как сейчас: откинув голову назад и закрыв глаза, он разговаривал с ней, словно из глубокой ямы. То он благодарил ее за трогательную заботу о нем, а в следующую секунду уже беспокоился о том, чтобы она не приняла краску на его руках за дерьмо. " Это вовсе не дерьмо, - беспрестанно повторял он, - это жженая умбра, берлинская лазурь и желтый кадмий, но почему-то, если смешивать краски вместе, то в конце концов они всегда начинают выглядеть так, будто это дерьмо". Этот монолог постепенно иссяк, но через одну-две минуты из образовавшейся паузы всплыла новая тема.

- Я не могу видеть его, понимаешь, когда он...

- Ты о ком говоришь? - спросила Юдит.

- О Тэйлоре. Я не могу видеть его, когда он так болен. Ты же знаешь, как я ненавижу болезни.

Она забыла. Эта ненависть приобрела у него едва ли не параноидальный характер. Возможно, причиной этого было то обстоятельство, что, несмотря на то что он уделял минимум забот своему организму, он не только никогда не болел, но даже и не старел. И было очевидно, что, когда возраст наконец даст о себе знать, последствия будут катастрофическими: излишества, безумства и годы поразят его одним жестоким ударом. А до того, как это случится, ему не хотелось никаких напоминаний о бренности человеческого тела.

- Тэйлор скоро умрет, так ведь? - спросил он.

- Клем думает, что это случится очень скоро.

Миляга тяжело вздохнул.

- Надо будет навестить его и побыть с ним какое-то время. Когда-то мы были хорошими друзьями.

- О вас даже ходили кое-какие слухи.

- Это он распространял их, не я.

- Но ведь это были только слухи или нет?

- А ты как думаешь?

- Я думаю, что ты перепробовал все, к чему только представилась возможность. Хотя бы один раз.

- Он не в моем вкусе... - сказал Миляга, не открывая глаз.

- Ты должен увидеться с ним еще раз, - попросила она. - Ты должен посмотреть в лицо своему будущему, которое рано или поздно наступит. Это наша общая судьба.

- Только не моя. Клянусь, что, когда я стану превращаться в старую развалину, я убью себя. - Он сжал свои покрытые краской руки в кулаки и. уперся костяшками в щеки. - Я не позволю этому произойти, - сказал он.

- Желаю успеха, - ответила она.

Остаток пути они проделали без единого слова.

От его молчания ей сделалось немного не по себе. Она вспоминала рассказ Тэйлора и опасалась, что у Миляги может вновь начаться припадок умопомешательства. И только когда она объявила, что они приехали, она поняла, что он уснул. Некоторое время она смотрела на него: на гладкий купол его лба и изящный изгиб его губ. Сомнений не было: она по-прежнему была без ума от него. Но к чему это могло привести? К разочарованию и бессильной ярости. Несмотря на ободряющие слова Клема, она была почти уверена в том, что их отношения окончательно зашли в тупик.

Она разбудила его и спросила, нельзя ли ей воспользоваться туалетом, перед тем как она уедет. В ее мочевом пузыре скопилось изрядное количество пунша. Он заколебался, что весьма удивило ее. В ее душе зародилось подозрение, что он уже поселил у себя в мастерской какую-нибудь перелетную птичку, которую он собирался нафаршировать на Рождество и выкинуть на свалку после Нового года. Любопытство удвоило ее настойчивость. Конечно, отказать ей он не мог, и она потащилась за ним по лестнице, раздумывая о том, как будет выглядеть его новое приобретение. Но мастерская оказалась пустой. Его единственным сожителем оказалась картина, которая, очевидно, и послужила причиной его грязных рук. Похоже, он по-настоящему расстроился из-за того, что она увидела ее, и поскорее спровадил ее в ванную. Это обескуражило ее еще больше, чем если бы подтвердились ее первоначальные предположения и какая-то из его новых пассий действительно нежилась бы на потертой кушетке. Бедный Миляга. С каждым днем он ведет себя все страннее и страннее.

Она воспользовалась туалетом и, вернувшись в комнату, обнаружила, что картина накрыта грязной простыней, а Миляга ведет себя как-то суетливо, явно намереваясь поскорее выпроводить ее из мастерской. Она не видела никаких причин принимать его игру и прямо спросила:

- Работаешь над чем-то новым?

- Да так, ерунда, - сказал он.

- Я хотела бы взглянуть.

- Картина еще не закончена.

- Ничего страшного, если это подделка, - сказала она. - Я прекрасно знаю, чем вы занимаетесь с Клейном.

- Это не подделка, - сказал он с такой яростью в голосе, которой она до сих пор за ним не замечала. - Это моя работа.

- Настоящий Захария? - изумилась она. - Тогда я просто обязана увидеть.

Прежде чем он успел остановить ее, она протянула руку к простыне и откинула ее. Войдя в мастерскую, она толком не разглядела картину, к тому же она находилась в некотором отдалении. С близкого расстояния было очевидно, что он работал над ней в состоянии крайнего исступления. В некоторых местах холст был пробит, словно он проткнул его шпателем или кистью, в других на полотно легли целые комки краски, которые он потом мял пальцами, чтобы подчинить их своей воле. И что же он стремился изобразить? Двух людей на фоне отвратительно грязного неба, белокожих, но испещренных яркими цветовыми пятнами.

- Кто они? - спросила она.

- Они? - переспросил он, словно удивленный такой интерпретацией его картины. Потом он пожал плечами. - Никто, - сказал он. - Так, экспериментирую. - Он снова закрыл картину простыней.

- Ты рисуешь это на заказ?

- Я бы предпочел не обсуждать этот вопрос.

Его смущение обладало странным очарованием. Он был похож на ребенка, застигнутого за каким-то тайным занятием.

- Не устаю тебе удивляться, - сказала она с улыбкой.

- Ну уж нет, удивляться тут нечему.

Хотя холст вновь была укрыт от посторонних глаз, он по-прежнему нервничал, и она поняла, что дальнейшего обсуждения картины и ее значения не предвидится.

- Ну, я пойду, - сказала она.

- Спасибо за помощь, - поблагодарил он, провожая ее к выходу.

- Так как все-таки насчет виски? - спросила она.

- Разве ты не возвращаешься в Нью-Йорк?

- По крайней мере, не сейчас. Я тебе позвоню через пару дней. Не забудь о Тэйлоре.

- Ты что, совесть моя, что ли? - сказал он, вложив в свои слова больше грубости, чем юмора. - Я не забуду.

Он не стал провожать ее до парадной двери, предоставив спускаться с лестницы в гордом одиночестве. Не успела она миновать и дюжины ступенек, как он закрыл дверь мастерской. По дороге она удивилась, что за непрошеный инстинкт заставил ее предложить ему допить то виски, которое они так и не успели пригубить в Нью-Йорке. Ну ладно, это приглашение легко можно отменить под каким-нибудь благовидным предлогом, даже если он его запомнит, что само по себе маловероятно.

Оказавшись на улице, она подняла голову, чтобы посмотреть, не мелькнет ли в окне его силуэт. Ей пришлось перейти на другую сторону, и оттуда она увидела, что он стоит напротив картины, простыня с которой снова была снята. Он пристально смотрел на нее, слегка склонив голову набок. Она не была уверена, но ей показалось, что губы его двигаются, словно он разговаривает с изображением на холсте. Интересно, что он говорил? Стремился ли вызвать из хаоса краски какой-то образ? А если так, то на каком из своих многочисленных языков он с ним говорил?